Текст книги "Карибская эскапада"

Автор книги: Андрей Бондаренко

А ныне – нудные дожди, слякоть, заброшенная деревушка где-то в самой глубинке Новгородской области – это называется – "поехать на картошку".

Мудры в те времена были педагоги – контрасты – дело великое. Только дерьма вдоволь нахлебавшись, начинаешь ценить хорошее, беречь его рьяно.

Из нас сформировали бригаду – тридцать буровиков и пятнадцать девчонок – сборная солянка с других факультетов. Бригадиром Бур Бурыч ротмистра Мюллера назначил – позор вытрезвителя смывать:

– Там, я слышал, соревнование какое-то будет. Чуть ли не сто бригад из разных Вузов участвовать будут – кто картошки больше соберёт. Так что, ротмистр, без грамоты, или диплома какого-нибудь победного – на глаза мне не показывайся.

Бернд проникся и развёл такую агитацию – Павка Корчагин позавидовал бы.

Так вот – доставили нас на двух автобусах до деревни безымянной, лет этак семь полностью обезлюдевшей; на раздолбанном грузовичке гвоздей разных, пил, топоров, цемента, стёкол оконных по доброте душевной подбросили, и дали двое суток на обустройство. Хорошо, что у нас Михась был – единственный коренной деревенский житель на всю банду – из далёкой приволжской деревушки, имевшей нежное поэтическое название – Матызлей. Под его руководством мы три самых крепких на вид избушки в порядок привели – одну для девиц, две – для себя. Стёкла в рамы вставили, двери на петли повесили, печки подмазали, баньку в порядок божеский привели.

В конце – в колодец залезли и почистили его капитально – вот и с водой чистой полный порядок.

Вечером Михась всем желающим ещё и лекцию прочёл – про основные принципы правильного «укутывания» печки:

– Если, на, заслонку раньше времени, закрыть, на, когда угли ещё с синевой, на – угоришь к утру обязательно, на. Закрывать, на, надо только когда уголь розовый, без синевы и черноты, на. Поняли, на? Но, и зевать не надо – позже, чем надо печь укутаешь, на, – к утру она остынет полностью, на, – задубеешь совсем, на. Усекли, на?

Девицы, естественно, полностью не усекли – побоялись угореть, заслонку закрыли, только когда все угли окончательно потухли, к утру печь остыла – появились первые простуженные.

На меня тоже свалилась неприятность нешуточная – коварный Мюллер принял волевое решение – назначил меня поваром:

– Девицы у нас все городские, изнеженные, нет им веры – подведут в самый ответственный момент. Так что, Андрюха – выручай, без хорошей кормежки нам соревнование это паскудное ни за что не выиграть. Как Бур Бурычу в глаза смотреть будем? Да и помощник у тебя будет. Новенький у нас в группе, Попович фамилия, прямо из армии, демобилизовался только что: у него справка – по состоянию здоровья освобождён от тяжёлых работ – к тебе в помощники и приставим.

Попович оказался здоровенным пройдошистым хохлом из Донецка с совершенно потрясающими усами подковой – а-ля ансамбль «Песняры».

Помощник из него ещё тот – никак после долгого пребывания в качестве дембеля перестроиться не мог – косил от всего при первой же возможности – глубоко ему армия в подкорку въелась.

А вот на гитарке поиграть, песни о несчастной и неразделённой любви попеть – милое дело. Девицы к его ногам пачками падали и в штабеля укладывались.

А ещё Попович был не дурак выпить – желательно на халяву.

Посмотрел он на мои кухонные расклады, посчитал что-то, покумекал, и говорит:

– Напрасно ты столько денег переводишь, совсем напрасно. Ведь что в питании самое важное? Калорийность! Вот из чего ты на всю банду борщ готовишь? Говядина на косточке – дорогая. А если бульон для борща из свиной головы варить? И калорий ещё больше будет, и денег на бутылёк сэкономим.

Сказано – сделано. Мясо, парное молоко и прочие продукты нам каждое утро на лошади привозил Митёк – местный, вечно пьяненький мужичёк средних лет.

Дали Митьку заказ, через сутки получили свиную голову абсолютно невероятных размеров, и по отдельному заказу Поповича – двадцать банок грибной солянки и две литровых бутылки уксуса.

– На несколько раз хватит, – радовался рачительный Попович, – Главное, чтобы никто не догадался, а то и побить могут.

Пока все были в поле – за шесть часов сварили крепкий бульон, а сваренную часть головы тщательно закопали на заднем дворе. Вывалили в кастрюлю с десяток банок солянки, добавили без счёта капусты, картошки, моркови – красиво получилось. Но неприятный запах из кастрюли портил всю картину.

– Точно, побьют, – грустил Попович.

Пришлось вылить в борщ литр уксуса – и тут случилось чудо – вкус варева неожиданно изменился в лучшую сторону, даже пикантность какая-то появилась.

Усталая братва, заявившаяся на обед, справились с полной кастрюлей за считанные минуты, причём, девицы от мальчишек не отставали, и даже – нахваливали и пытались рецепт выведать.

– Завтра две кастрюли варите, – в конце распорядился Бернд, – Знатная вещь получилась.

Сколько свиных голов было съедено за этот месяц – не сосчитать, да и мы с Поповичем в накладе не остались. Вот только рецепт заветный мы так никому и не раскрыли – запросто побить могли.

В воскресенье объявили выходной. Кто-то на рыбалку ломанулся, кто-то отсыпался без задних ног. Мы же с ротмистром решили на всякий случай обследовать чердаки домов – вдруг, что полезное обнаружится, клад какой, или ещё что.

Чего там только не было: рваные полусгнившие верши, ватники и тулупы всевозможных размеров, старые кирзовые сапоги и многочисленные альбомы с фотографиями.

Почему люди, уезжая, не взяли фотографии с собой? Или – никто и не уезжал вовсе, просто – перемёрли все от старости?

Нашлись и вещи, безусловно, могущие пригодится в хозяйстве.

Мне достался змеевик и несколько сорокалитровых бидонов. Ротмистр же нашёл старый, очень сильно заржавевший обрез.

Михась с Поповичем тут же залили в бидоны всякой всячины, сдобренной сахаром, – брагу поставили. Ротмистр сел приводить обрез в порядок – разобрал, тщательно смазал каждую деталь, и, даже, отрезав от старого валенка кусок войлока, занялся полировкой.

– Зачем это Вам, Вашбродие? – Не утерпел любопытный Попович, – хотите, я по этому поводу весёлый анекдот расскажу? Про кота одного?

– Не стоит, кардинал, право, – откликнулся Бернд, – Есть у меня предчувствие, что этот ствол и пригодиться может, хотя патронов то и нет.

Как говорится в таких случаях:

"Предчувствия его не обманули".

Через неделю заехал к нам Комиссар, ну тот парнишка, который был самым главным по соревнованию этому – всё что-то в своём блокнотике чиркал-пересчитывал.

И случилась у Комиссара с бригадиром Мюллером нестыковка – не совпадают цифры по собранной картошке, у Комиссара гораздо меньше мешков получается.

Чуть до драки дело не дошло.

– Ты, краснопузый у меня за всё ответишь, – орал ротмистр, размахивая кулаками, – Я покажу тебе продразвёрстку по полной программе!

– Оставьте, Мюллер, ваши кулацкие штучки, – не сдавался Комиссар, – Как Вы с такими выражениями через месяц Ленинский зачёт сдавать собираетесь?

Так и не договорились ни о чём. Хлопнул Комиссар в сердцах дверью, сел на свой мопед «Верховина» и умчался куда-то.

А Митёк пьяненький, водитель кобылы, сидит себе на завалинке, и, так, между делом говорит:

– Там у Поповича бражка подходит. Угостил бы кто меня – может быть, и раскрыл бы страшную тайну – куда картофель испаряется.

Бернд у Поповича, не смотря на оказанное физическое сопротивление, один бидон с брагой отобрал, да в Митька большую его (то есть – браги) часть и влил.

Митёк и рассказал всё:

– Вы когда вечером с поля уходите – ведь не все ведь мешки с картохой с поля вывезти успевают? А когда утром обратно на уборку возвращаетесь – чисто всё уже? Тут дело такое – у председателя нашего родственников – как у дурака фантиков. А некоторые из них даже на рынках разных трудятся – в Боровичах там, в Новгороде. Вот он по ночам иногда туда картоху то и увозит. Была картошечка колхозная – стала частная. Усекли, гусары хреновы?

Гусары усекли сразу и прочно. Уже через десять минут полувзвод, в пешем порядке, правда, выступил в направлении Правления колхоза.

Впереди шёл злой ротмистр и хмуро декламировал своё же собственное стихотворение, Че посвящённое:

 
Песенка весеннего дождя
Вдруг прервалась, словно умирая…..
Ей не нужно – злата или рая,
Ей плевать на нужды бытия.
И всегда, престижности – на зло,
То поёт, то снова замолкает,
О деньгах совсем не вспоминает,
Голосом, как будто – серебро.
О ручьях поёт и о рассветах,
О любви и детской чистоте.
Но играют роль свою наветы,
Модные в гламурной суете.
И поймали Песенку сатрапы,
И пытают с ночи до утра;
Почему же ей не надо злата?
Для чего же, собственно, она?
Табуретом били – как всегда.
Но молчала Песенка упрямо
А потом – тихонько умерла,
Словно – чья-то старенькая мама.
В жизни этой сложной – всё ужасно просто.
После ночи звёздной – сизая заря.
Но, зарыли, суки, где-то на погосте
Песенку Весеннего Дождя.
 

Путь был не близок – километров пятнадцать с гаком, но чувство неутолённой мести клокотало в гусарской груди почище, чем вулканическая лава в жерле Везувия – в день гибели Помпеи.

Согласно заранее выработанной диспозиции, основная масса мстителей занялась бескровной нейтрализацией конторских служащих – бухгалтера, бригадира, агронома и прочая. Я же удостоился чести сопровождать ротмистра в самое логово коварного врага.

Одним могучим пинком ноги Бернд снёс с петель хлипкую дверь председательского кабинета, и, мы смело проследовали внутрь.

– Это что ещё за фокусы? Вы кто такие? А ну-ка предъявите ваши документы! -

Медведем взревел председатель Пал Иваныч, мужик отнюдь не хилый.

Впрочем, тут же и примолк – это ротмистр картинно достал из внутреннего кармана обрез, страшно клацнул хорошо смазанным затвором, и в полной тишине, небрежно, цедя слова сквозь зубы, поинтересовался:

– Как Вы сказали, уважаемый? Ваши документы? Помнишь, Андрюха, фильм такой – "Рождённая революцией"? А эпизод шикарный – входят два отморозка в кабинет к комиссару, а тот их и спрашивает: "Ваш мандат"? А тот, что повыше, просит своего товарища: "Козырь – наш мандат"?

Я, конечно, отвечаю, что помню этот эпизод очень даже хорошо.

– Давайте, гражданин, повторим, – обращается Бернд к опешившему председателю, не сводящего испуганного взгляда с обреза, – Ну, спросите ещё раз: "Ваш мандат, товарищи"? Ну, гнида вороватая, долго я буду ждать?

– Э…э. Товарищи, а где ваш мандат?

– Козырь, а наш мандат? – Радостно восклицает ротмистр.

В точности, как в том известном фильме, я медленно подхожу к председателю и сильно бью последнему между глаз. Мужик отлетает метров на пять и медленно сползает по стене, непритворно закатив глаза.

– Заставь дурака богу молится, он и председателя замочит, – недовольно ворчит Бернд в мой адрес, старательно поливая голову председателя водой из пузатого графина.

Пал Иваныч медленно приходит и в себя, и в ту же секунду ощущает под кадыком холодное дуло обреза.

– Будешь ещё, сука оппортунистическая, воровать картошку студенческую, которая потом, мозолями и спинами усталыми им достаётся? – с пафосом вопрошает ротмистр.

Председатель тихонечко вертит головой из стороны в сторону, что-то мычит и сучит ногами, обутыми в кирзовые сапоги пятидесятого размера.

– Ладно, на первый раз – верю, – успокаивается, наконец, ротмистр и отводит дуло обреза в сторону, – А мешки с картошкой украденные – всего двести двадцать штук по сорок килограмм в каждом – вернёшь. В другом месте украдёшь – но, вернёшь! Пошли, Андрюха, отсюда скорей – на свежий воздух, а то похоже, наш вороватый друг обрезаться изволили.

Уходим с чувством глубочайшего удовлетворения и с верой в высшую справедливость.

И что же Вы думаете?

По прошествии месяца наша славная бригада выиграла таки соревнование – и диплом памятный получили, и премию денежную.

Премию, впрочем, Бернд никому на руки выдавать не стал, мотивируя этот поступок следующей сентенцией:

– Деньги, заработанные потом и кровью, в боях с грязными супостатами, тратить на меркантильное потребительство пошло и отвратительно. Поэтому – в субботу все встречаемся в "Белой Лошади" – гуляем с шиком гусарским – заработали это право в боях честных. А обрез свой я ресторанным ребятам подарю, у них чего только по стенкам не висит – колёса, сёдла, шпоры, попоны – и обрезу там место найдётся, как-никак – вещь легендарная.

Но, забыл Бернд простую истину – долог и непредсказуем путь к последнему причалу, и всякого на этом пути ещё может случиться.

Славно в «Белой Лошади» посидели. Для тех, кто не знает – ресторанов разнообразных и дорогущих в Ленинграде в 1981-ом было – до бесу.

А пивной ресторан с ценами приемлемыми – всего один – "Белая Лошадь".

А меню какое: шесть сортов пива разливного – вещь для тех времён – неслыханная; а названия блюд – "Щи по-гусарски", "Колбаска-гриль по-славянски", например?

Попасть в такое заведение – куда как непросто, очередь за месяц занимать приходилось.

Но ротмистр у нас – не просто так чувак – а серебряный призёр ГДР по конной выездке, с самим Ростоцким-младшим за руку здоровается. Поэтому – пускают нашу банду по первому свистку, и обслуживают по высшему разряду.

Но, конец вечера был испорчен безнадёжно.

Выяснилось, что Бернд обрез – вещь раритетную и легендарную, в подарок ресторану предназначавшуюся, забыл в деревне безымянной, под койкой своей – в портфеле потрёпанном.

Что делать? Решили горячку не пороть, а проблему возникшую решать не спеша, комплексно, с выдумкой нетривиальной.

Почему, собственно говоря, не встретить очередной Новый Год в этой самой деревушке, всеми позабытой? Заодно – и обрез заберём. А год то наступающий, тем более, счастливым намечался. Помните, у Андрея Вознесенского:

"Девятнадцать – восемьдесят два – по идее – счастливый номер"?

Решили единогласно – поедем непременно.

Но вот наступает тридцатое декабря – день отъезда, и на Московский вокзал, к отправляющемуся поезду, приходят всего трое – я, Генка Банкин, и Надежда с РГ.

У остальных – уважительные причины: К Бернду жена приехала, наполовину – француженка, на половину – полька, зовут Мари; у Михася – родственники на праздники в Ленинград пожаловали, к Ленке – жених из лётного училища на побывку прибыл, у Лёхи – соревнования по каратэ, ну, и тому подобное….

С одной стороны плохо – распался дружный коллектив под напором бытовых заморочек, с другой – некоторые задачи мобильным группам и решать проще, чем громоздким соединениям войсковым – азбука полевая.

Выезжаем, по юношеской наивности, налегке, планируя затариться необходимым провиантом и всем прочим – на месте назначения.

Но утром 31-го на крохотной железнодорожной станции, то бишь – перевалочном пункте – хоть шаром покати. С громадным трудом достаём пять банок тушёнки, килограмм коричневых развесных макарон, две буханки хлеба, шмат сала и бутылку вермута. Причём, не нашего – крепкого дешёвого, а импортного, незнакомого, дорогущего – Martini называется.

Уже находясь на низком старте, неожиданно встречаем старого знакомого "по картошке" – Митька, приснопамятного водителя кобылы.

– Ребята, родные! Каким ветром к нам? А тут к вечеру по радио – минус тридцать два обещают! – Митёк, как всегда, немного пьян и очень много радушен.

Узнав о наших планах, Митёк тут же становится непривычно серьёзным:

– Не, до Места (даже он, местный старожил, уже напрочь забыл название деревни) вам так просто не дойти – километров семь – наезженная дорога, а дальше – все десять – целина нетронутая, снегу по пояс, без снегоступов, или лыж каких – труба.

Митёк выдаёт нам три пары снегоступов:

– Вот, классная вещь – осиновые. Бабка ещё плела – лет тридцать тому назад. В те времена зимой у нас все на таких ходили.

Вещь действительно оказалась классной и незаменимой. Если бы не снегоступы эти осиновые – встречать бы нам Новый 1982-ой Год в чистом поле, или, что вероятней – в лесу дремучим.

А так, ничего – уже к семи вечера к деревне безымянной – месту вожделенному – благополучно добрались.

Добраться то добрались, но устали, как кони педальные. А здесь совсем не до отдыха: изба промёрзла до невозможности, баньку по самую макушку снегом занесло, колодец без воды – вымерзла вся – до последней капли.

Первым делом – нашли обрез, и завернули его в рваную тряпку, найденную тут же. Вторым – напилили по быстрому в прок дров, баньку от снега разгребли, раскочегарили. Надюху к данному объекту приставили – снег в котёл подсыпать неустанно, дровишки в печку подбрасывать – очень уж хотелось Новый Год встретить с соблюдением всех Традиций – с банькой, жарко натопленной, в частности.

А сами избушкой занялись – окна старым полиэтиленом утеплили, дверь подправили, подмели в комнатах, печь вычистили, огонь в ней – максимально жаркий – развели. Надежда в бане первая погрелась, и отправилась стол праздничный накрывать.

А времени уже – без двадцати двенадцать. Но и мы с Банкиным успели друг друга чуть-чуть, Принципов ради, вениками похлестать.

Сели за стол без трёх минут, вермута иностранного хлебнули, поздравили друг друга с Наступающим. И такая усталость вдруг навалилась – прямо за столом все и уснули.

Проснулся я часа через два – дрова в печи уже догорали, похолодало значимо. Ребят растолкал, спать отправил, а сам остался при печи в качестве истопника – свежие порции дров раз в двадцать минут подбрасывать.

Сижу себе тихонечко, за огнём присматриваю, о том – о сём думаю.

И вдруг слышу – за дверью входной кто-то жалостливо так скулит, а может даже – и плачет. Открываю дверь – а на пороге собака лежит, здоровая, но худая – скелет сквозь кожу просвечивает. И такими глазами жалостливыми на меня смотрит – душа на изнанку выворачивается.

Затащил собаку в избу, около печки пристроил, возле морды щербатую тарелку с тушёнкой примостил Минут двадцать она только дрожала всем своим худым тельцем, и смотрела на меня безотрывно. Потом начала жадно есть. Съела одну предложенную порцию тушёнки, вторую, пол краюхи хлеба.

Потом, видимо, раскалённая печка стала припекать ей бок, собака приподнялась.

Тут и выяснилось, что лап у неё в наличии – всего три, а на месте четвертой – короткий коричневый обрубок, покрытый подтаявшей ледяной коркой.

С культи, видимо давно ещё загноившейся, в тепле закапали крупные капли чёрного гноя, воздух наполнился нехорошим больничным ароматом.

Мои товарищи от вони той тут же проснулись. Надежда занялась собакой – стала обрабатывать её запущенную рану йодом – единственным лекарственным препаратом, бывшем в наличии.

Генка же, оставшись не при делах, и, понимая, что в этом амбре уснуть невозможно, достал обрез, разобрал, и стал тщательно смазывать его составные части тушёночным жиром – за неимением лучшего.

Я даже не стал спрашивать – зачем.

Если у ротмистра были не обманувшие нас всех предчувствия, то почему у Генки таковых быть не может?

За окнами заметно посветлело, близился рассвет, бедная собака, наконец, уснула.

Втроём вышли на крыльцо. На востоке, в серых небесах, сливаясь с линией горизонта, затеплилась тонкая розовая нитка.

На той стороне озера, над трубами домов обитаемой деревни стали подниматься редкие дымы. Было очень холодно, минус тридцать пять, не меньше – деревья ближнего к нам леса были одеты в совершенно невероятные – пышные, белоснежные шубы.

Хорошо то как!

Генка, глядя куда-то вверх, ни к селу, ни к городу, вдруг выдал:

 
Тоненькая розовая нитка,
На востоке, в тёмных небесах,
Теплится, как робкая улыбка —
На карминных, маленьких губах.
 

Вдруг, над озером раздался громкий петушиный крик;

– Ку-ка – ре – ку – ку!

Знаете, я потом много раз интересовался у людей знающих – "К чему это – когда в первое утро Нового Года, в страшный мороз – громко кричит петух?" И ни кто мне членораздельно так и не ответил, даже цыганки многознающие только плечами неопределённо пожимали и как-то странно, исподволь, посматривали.

Утром, ближе к одиннадцати, к нам в гости неожиданно припёрся Митёк.

С Новым Годом, босота! Поздравляю! – Размахивая на пороге бутылкой самогона, орал Митёк, и вдруг, осёкся, неуклюже опускаясь на пол.

– Жучка, Жученька! Ты жива, девочка моя! – причитал Митёк, неуклюже ползя в сторону проснувшейся от шума собаки, и из глаз его неожиданно закапали крупные, совершенно тверёзые слёзы. Собака, радостно скуля, поползла к нему на встречу.

– Понимаете, ребятки, – рассказывал Митёк полчаса спустя, гладя смирно сидящую на его коленях собаку, – Жучка у нас на скотном дворе жила. Очень хорошая собака, ласковая. Но невзлюбил её наш председатель, Пал Иваныч. Сперва побил сапогами сильно, а потом, с месяц назад – и вовсе, из берданы картечью в неё пальнул. Я уже подумал – всё, конец Жучке. Ан нет! Молодцы вы, ребята, спасли собаку! Это, не иначе, промысел божий привёл вас сюда.

А Жучку я с собой заберу. Нынче нет уже Пал Иваныча – свобода у нас полная. Да нет, не убивал его ни кто. Наоборот – забрали нашего председателя на повышение, в область. Он теперь в Новгороде третьим Секретарём Обкома служить будет, вот как! А что, правильное решение. Пал то Иваныч – мужик политически очень даже подкованный. Да вы и сами с ним по осени работали – знаете, значит.

Это точно, работали – знаем.

– Кстати, – говорит Митёк, – Вспомнил – чего к вам пёрся то – метель нешуточная надвигается, пора вам, ребятишки сваливать отсюда. Да какие ещё, к такой-то матери, прогнозы. У меня организм чует – когда после выпивки хорошей похмелье мягкое, только поташнивает чуток – тогда погода хорошая будет, а когда крутит всего, продыху нет – это погани всякой ждать надо – ветер ли ураганный, ливень с грозой, метель ли на неделю. А сегодня с самого утра – крутит, так что – давайте с якоря сниматься.

Снимаемся с якоря, гребём к станции, Жучку по очереди несём.

Попрощались – со слезами, сели в поезд.

В поезде тоскливо – холод, теснота, тусклые жёлтые сумерки. На какой-то маленькой станции подсаживаются два дембеля, следующие в родные пенаты.

Сперва ведут себя прилично, скромников из себя строят, отличников боевой и политической подготовки. Потом покупают у проводницы водочки, выпивают, и, начинается – мат на мате, мат сверху, и мат – помимо.

Встаю, и по-хорошему объясняю – с нами дама, поэтому ругаться матом – нельзя, и, более того – последствия, они и для дембелей – последствия.

– Ты чё, гнида малолетняя? – Вопрошает тот, что похилее, – Пик-пик-пик, и ещё – пик-пик-пик. Ты сейчаза у нас узнаешь – что есть дембельская любовь. И – пик-пик-пик.

– Да что вы, братья, – вмешивается Генка Банкин, расшнуровывая рюкзак, – Всё, собственно – путём. Сейчас и презент вам, бравым, организуем шементом.

– Так то лучше, – откликается более здоровый дембель, – Дедушки подарки уважают, глядишь и простят вашу наглость. Пик-пик-пик.

Генка, явно подражая ротмистру Мюллеру, не торопясь, извлекает из рюкзака тяжёленький свёрток, разворачивает тряпицу, извлекает обрез, звонко передёргивает хорошо смазанный затвор.

Через минуту – дембелей и след простыл.

Бернд обрезу был рад несказанно, всё в словах благодарных рассыпался.

А, узнав, что данный предмет нас и в дороге обратной выручил нешуточно, вообще в философский экстаз впал:

– Прав был старикашка Шекспир – весь мир один сплошной Театр. Но сколько каждому из нас спектаклей отмерено – не дано знать. А когда бенефис будет – тем более. Вот обрез – железяка старая, на первый взгляд – бесполезная полностью. А вот надо же – и в спектаклях жизненных роли важные играет. А нам то, что тогда от жизни этой ждать?

Отнёс ротмистр обрез в "Белую Лошадь", там его торжественно на стену повесили, прямо под портретом Че Гевары.

Захожу я как-то года три назад в «Лошадку» – нет обреза. Портрет Че – на месте висит, а обрез отсутствует. Стал спрашивать – никто ничего не знает, старый персонал давно уже уволился.

Видно наш друг железный опять в каком-то спектакле задействован – лишь бы в руках правильных, добрых.

Вот так и зарождалось Братство Че. Потом и со стариком Карлом Мюллером познакомились, по комсомольской линии на Кубе побывали. После падения Железного Занавеса даже в Боливию выезжали, в ту деревушку, где Че Гевара погиб.

 
Поездка в Боливию.
Боливийские равнины,
Дальше – горы и леса.
Здесь – они Его – убили,
Сорок лет назад.
Я иду по той деревне.
Слева, справа – нищета.
И – печальные деревья.
Навсегда.
– Жарко, подойди, братишка! —
Прошептал мне вдруг ручей.
– Не желаешь ли напиться?
Из меня пил – Че!
Опустился – на колени,
И, воды глотнул той я.
Может это – что изменит?
Пусть – лишь для меня…..
Воздух чистый, самый лучший.
Лишь овраги, да – леса.
Здесь – убили – Мою Сущность.
Сорок лет назад……
 

Сколько сейчас человек в Братстве состоит – никто и не знает. Некоторые из его Зачинателей – по всему свету разъехались, и там новые ячейки создают самостоятельно.

Генка Банкин – в Новую Зеландию отбыл, Толстый Витька – в Черногорию, а Михась вообще номер отколол – Святым Человеком заделался, где-то в сибирских лесах Скит собственный основал.

С кем-то связь сохранилась, с кем-то – нет. Человек двести бойцов наберётся, наверное. Но узнать своих – легче лёгкого – по татуировке светло зелёной, на плече располагающейся: улыбающийся Че, в лихо заломленном берете, сжимает в руках автомат Калашникова.

По делам ещё можно узнать: если, к примеру, Стена Берлинская рушиться, или американский самолёт-невидимка в небе Сербии сбивается неожиданно – знать без Наших не обошлось. Вот недавно в одном городке сибирском несколько коттеджей местных богатеев, в недавнем прошлом – Депутатов, сгорело начисто – не иначе Михась к этому свою Длань Святую приложил….

С исчезновением Бернда так получилось. Обратились к нашей ячейке за помощью братья из Гринписа: необходимо было одно корыто, радиоактивными отходами заполненное, что около побережья Австралии тусовалось, попортить слегка. В смысле – подорвать немного, чтобы не затонуло – ни в коем случае, а так…..

Как бы лучше объяснить? Ну, короче, шуму наделать побольше, чтобы пресса подключилась, рассказала бы мировой общественности об отходах этих самых, смертоносных. Задачка – как задачка, и не такие решать доводилось. Только собрались в Австралию вылетать, бац, – Бернд с аппендицитом в больницу слёг. Дело то не терпит, без Бернда отправились, впятером: я, старый Мюллер, Мари, Фьёрд и Лёха-каратист. Подорвали то судёнышко – как просили зелёные, шуму понаделали, да, вот только, ноги унести не успели. Арестовали, судили, всем дали по пятнадцать месяцев тюремного заключения, а Лёшке – на три месяца больше – за сопротивление при задержании австралийским полицейским.

Бернд из больнице вышел, а мы в тюряге уже паримся.

Чего его в Карибию понесло? То ли – со скуки, то ли – виновным себя чувствовал, что на свободе остался?

В Карибии тогда некая неслабая заварушка происходила: повстанцы в очередной раз решили от партизанской войны отказаться и перейти к целенаправленным военным действиям. Собрали несколько тысяч местных оборванцев, вооружили, да и двинулись двумя паралельными колоннами на Столицу. И Бернд – с ними.

Далее – всё пошло и отвратительно, до боли зубной. Военные, неплохо обученные американскими инструкторами, восставших рассеяли без особых хлопот, применив артиллерию и миномёты. Большинство из в живых оставшихся – в джунгли улизнули, кому не повезло – в плен попали. А Бернд, возглавив остатки боеспособных сил, ещё с месяц сопротивление правительственным войскам оказывал, кружа по предгорной части страны. В конце концов, последний отряд, состоящий из шестидесяти бойцов, половина из которых – раненые, нашёл приют у каких-то местных золотоискателей, многие годы стоящих стационарным лагерем на Индейском Нагорье. Хозяева помогли отступающим лекарствами и продовольствием, разместили в укромной горной лощине, обещали полную безопасность. А, затем по подлому предали – сдали со всеми потрохами преследователям.

Войска окружили лощину со всех сторон и открыли шквальный огонь на поражение, пленных брать даже не пытались. Мы в тюрьме австралийской по телевизору наблюдали, как трупы в машины грузовые загружали. Бернда среди погибших не видел, врать не буду, но шансов выжить в этой мясорубки было – минимум.

Вышли из тюрьмы, а в Карибии всё же диктатуру свергли, сатрапов всех – кого расстреляли, кого – арестовали, не успели мы за Бернда его дело завершить. Даже – жалко.

А бабушке Наталье я тогда, в Селише, соврал, конечно. Не в могиле Бернда дело, просто очень надо с теми золотоискателями-предателями посчитаться. Ну – очень.

Сели на «Кошку» – и, вперёд.

Даже Лёху ждать не стали, выйдет – догонит…..