Текст книги "Карибская эскапада"

Автор книги: Андрей Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава седьмая
Миттельшпиль

Погоня отстала, а, может, и не было её вовсе – испугались, засранцы, гранат, разбрасываемых мною во все стороны. Понятное дело: за столько то лет спокойной жизни избаловались, отвыкли от реальных боестолкновений. А тут – здрасти-приехали: штук пять, не меньше, жмуриков получили в односчастье, плюсом – гранаты в камышах разрываются регулярно. Приписали, естественно, отошли, затаились. И это, пацаны,

только начало! То ли ещё будет! Пришло времечко за подлость и предательство расплачиваться – по полной программе!

Отошёл к югу километра на три, выждал ещё с часик. По логике военной – стоило бы ещё часа три-четыре выждать, да больно уж неуютно было в этих камышовых зарослях долбанных Сизых Болот: москиты, прочие мошки кровососущие местные одолели нешуточно, а накомарник и химия всякая, этих гадов отпугивающая, в Лагере остались. Да и к своим стоило поторопиться – как бы Мари, как женщина всякая – ждать долго не приученная, не учудила чего.

Подобрался к самому краешку камышей, осторожно выглянул, осмотрелся.

Визуально – всё спокойно на Индейском Нагорье, солнышко каменное плато освещает, вокруг – ни души. Вот только – те большие валуны, беспорядочно в отдалении разбросанные, внушают некоторые опасения. С одной стороны – далековато до них, около километра будет, а, с другой – именно там снайпера опытного, с карабином нарезным, оптикой хорошей оснащённым, я и расположил бы.

Полежал в камышах ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами – где наша не пропадала.

Метров двадцать и пробежал всего – Взззз! Стрела индейская в правое плечо вошла, пробила его насквозь, с другой стороны наполовину древка высунувшись.

Больно то как! А, главное, обидно – так лохонуться: всё в даль смотрел, камушки всякие тщательно осматривая, а дозорный где-то в камышах засел, возможно, совсем рядом с моей последней лёжкой. И, ничего с этим не поделать: у нас одна логика, у этих индейцев – совсем другая, прямо противоположная.

Упал на левый бок, пытаясь автомат с раненного плеча сорвать – не получается, в сторону перекатился, нож из ножен выхватил – поздно, прилетело по затылку чем-то тяжёлым, дальше – темнота, круги фиолетовые.

Пришёл, вроде, в себя, но глаза сразу открывать не стал, решил сперва к ощущениям организма прислушаться. Правая сторона тела вовсе не ощущается – будто и нет её, пальцы левой руки шевелятся, а вот ноги – похоже, связаны крепко и умело.

– Спокойно лежи, друг, – произнёс кто-то на ломаном испанском. Голос, похоже, подростку принадлежал, – Всё хорошо. Живым будешь.

Ладно, поверим. Открыл глаза – лежу, прислонённый к какой-то каменюге, под головой мягкое что-то. Надо же, кто-то заботливый такой попался – первым делом по затылку чем-то тяжёлым приложил, а потом под эту гематому подложил мяконькое – чтобы не больно было. Гуманист, однако. Оказалось, что я голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, так, что и рука правая оказалась плотно примотанной к туловищу. Профессионально, ничего не скажешь, и стрелу из раны, очевидно, вытащили. Ноги у щиколоток туго перехвачены крепким кожаным ремнём, ботинки предусмотрительно сняты – босиком по местным каменным россыпям не очень то и побегаешь.

Ну, и кто же здесь – такой хваткий?

Господи – стыдно то как!

Напротив меня, метрах в пяти, сидела на корточках индианка, несомненно – чиго. Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у индейцев этот возраст считается уже весьма почётным – как у нас сороковник.

Девчонка невозмутимо смотрела на меня своими чёрными глазами и молчала.

Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть – не впервой.

После нескольких минут тишины, индианка всё же спросила, тыкая в меня тоненьким указательным пальчиком:

– Как зовут Того, Кто живёт на твоём плече?

Хороший вопрос. Совсем не сразу до меня дошло, что это она про татуировку на моём забинтованном плече спрашивает.

Его зовут, – отвечаю, стараясь говорить неторопливо и внятно, так как и мой испанский совершенством не отличается, – Эрнесто Че Гевара.

– Правильно, – девица отвечает, головой кивая. Мимолётно улыбнулась даже.

Ещё помолчали.

Чувствую, что с таким темпом разговора можно тут целую вечность просидеть, беру инициативу на себя:

– Почему ты меня не добила? – Спрашиваю.

На этот раз индианка ответила почти сразу, и минуты не прошло:

– Полное Солнца назад один белый Человек спас меня, моего отца, моего брата, других чиго – многих. У этого человека на плече тоже Че Гевара жил. Чиго – должники того Человека. У тебя – Че Гевара на плече. Значит, ты – брат тому Человеку. Значит – наш друг. Плохие gringos за тебя много денег обещали. Но, ты – наш друг. Чиго – твои должники. Ты – будешь жить!

Всё бы ничего, да рана давала о себе знать – цветные круги перед глазами, тошнота, слабость во всём организме. Мою новую знакомую звали Айна. Развязала она мне ноги, помогла ботинки на ноги напялить, водой из фляги кожаной напоила. Поболтали с ней немного – типа, посовещались. Выяснилось, что в двадцати километрах маленькая деревушка чиго располагалась, тщательно от Хозяев спрятанная. Решили – туда идти: и подлечится мне надо было, и, по словам Айны, там было – у кого дельного совета спросить.

Влезла индианка на валун здоровенный, птицей какой-то местной прокричала что-то в сторону камышей – протяжно так, тоскливо.

Минут через пять пацанёнок чиго прибежал – лет десять ему не больше.

Достала Айна из моего планшета лист бумаги, ручку шариковую. Написал я левой рукой своим письмо – велел юного проводника слушаться и следовать за ним следом к индейской деревне. Чтобы непоняток, каких не возникло – левой рукой же писал, каракули сплошные получились, – с шеи медальон свой снял, пацану отдал, – как бы пароль.

Объяснил – как Отряд найти, индианка перевела, усиленно жестикулируя, убежал мальчишка – в сторону нужной лощины.

А мы с Айной, по самому краешку камышей, поковыляли в противоположном направлении. Трудно было, бреду, хромая, на плечо индианки опираясь. Вот ведь странность – правое плечо ранено, а правая нога – здоровая на все сто процентов – идти отказывается. Через два часа на привал расположились. Лежу на какой-то каменюге тёплой – нет никаких сил идти дальше. А тут ещё то ли миражи начались, то ли – бред горячечный: в небе, слева – над бурой скалой, параллельным с нами курсом судно океанское движется – большое, только сиреневое, сиреневые блики от иллюминаторов во все стороны веером рассыпаются. Красиво – до жути.

В небе, прямо над нашими головами, медленно и совершенно бесшумно, проплывает сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом – сиреневый лётчик, улыбается, машет нам рукой, сволочь.

Главное, знакомое судно, уже виденное где-то. Да, и кукурузник со сволочью-летчиком – знакомы, определённо.

Загадал – если вспомню, где всё это видел уже – значит, не подохну, значит – дойдём….

Долго вспоминал. Вспомнил.

– Ладожские миражи-

В своей жизни я видел много миражей – и в пустыне Кызылкум, и в болотистых джунглях Вьетнама, и даже, в одно особенно жаркое лето – над безымянным заливом Японского моря.

Но ладожские миражи – они особые, любимые.

Почему?

А, может быть потому – что они родные? То бишь – на Родине увиденные?

Наступил март, приближалась полноценная весна. Решили мы с Гариком, пока ещё не поздно, на зимнюю рыбалку сползать. Лёд на Ладоге ещё надёжным был, но стоит на недельку-другую припозднится – и искупаться запросто можно.

Встречаемся поздним вечером на Финляндском вокзале – необходимо на последней электричке доехать до конечной станции с профильным названием – "Ладожское Озеро", заночевать на вокзале, а рано утром, ещё в полных сумерках – выдвигаться к рыбе поближе.

Встретились-поздоровались, смотрю, а Гарик какой-то не такой, скулы заострились, взгляд непривычно скользящий. Выясняется, заболел напарник, – температура – под сорок.

После того, как Лёнька Волжанин от воспаления лёгких помер, я к таким вещам серьёзно стал относиться.

– Давай, Гарик, – говорю, – Отложим на фиг эту рыбалку. Сейчас я тебя домой провожу. Водки горячей с малиновым вареньем попьёшь – к утру вся хворь и отступит.

– Нет, не пойдёт так, – заявляет Гарик, – Во-первых, клин клином вышибают – ломанёмся к Зеленцам, пропотею по дороге, потом в палатке отлежусь. А, во-вторых, у меня водка горячая с малиновым вареньем – с собой.

И демонстрирует термос трёхлитровый, китайский.

Смотрю, спорить с ним бесполезно – настроен серьёзно, а экипирован, термос учитывая, и подавно.

Приезжаем на станцию, кемарим в уголочке – народу в здании вокзала много набилось, – одни корюшку ловить настроились, другие – к Кариджскому маяку за окунем собрались.

Каридж место тоже почётное – часа четыре до него по торосам добираться, но окуни там ловятся – по килограмму и более, да и щуки крупные попадаются иногда.

Получается, на Зеленцы только мы настропалились. Зеленцы – это острова в двадцати километрах от берега, во время войны через них Дорога Жизни проходила, и сейчас ещё там бараки-сараюшки разные стоят, если что – и переночевать можно запросто.

Я был на этих островах один раз, но только летом, Гарику же и вовсе не доводилось, он всё больше к Кариджу бегал, или на мелководье рыбачил.

Но с собой имеется подробная карта и надёжный компас. По плану – должны за световой день добраться до островов, разбить там лёгкую палатку и порыбачить в волю.

По слухам, неделю назад под Зеленцами ночью очень хорошо плотва крупная – грамм по пятьсот-шестьсот, клевала.

Как только за окнами начало сереть – выходим. Лёгкий морозец, хрустящий снежок под подошвами валенок, в небе – одинокие редкие звёздочки.

От вокзала до берега ведёт широкая, хорошо натоптанная тропа. У берега тропа раздваивается – правая – к мысу Морье – там корюшка, ерши и прочая мелочь клюёт, левая – к Кариджскому маяку.

В сторону Зеленцов троп нет. Оптимизма этот факт не вызывает, но и для пессимизма повода нет – никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, – диалектика.

Определяемся по компасу, выбираем направление. Идётся пока легко – под ногами твёрдый наст. Светлеет, прямо по нашему курсу всходит неяркое солнышко – значит, правильным курсом двигаемся, – на восток.

Гарик сперва достаточно бодр и весел, но часа через три начинает отставать, делаем привал. Немного перекусываем, запиваем напитком "на малиновом варенье". Заметно холодает, опускается туманная дымка, солнца не видно совсем.

Идём дальше. Бросаю взгляд на компас – мамочки мои, стрелка пляшет из стороны в сторону, разве что – круги не выписывает. Ну и как понимать это?

– А это значит, что мы уже где-то совсем близко, – объясняет Гарик, – Тут во время войны столько машин под воду ушло, ну и снарядов всяких, бомб – вот компас то это железо и чует. Раньше мы над глубиной были, а сейчас к островам вышли – тут уже мелко, компас и взбесился.

Решаем: остановится, порыбачить, дождаться, когда туман исчезнет – а там и определится по месту нахождения. Ставлю крохотную полиэтиленовую палатку, дома с помощью паяльника изготовленную, зажигаю в палатке пару маленьких свечей, в пустые банки из под майонеза предварительно размещённые. Гениальное изобретение – на улице минус пятнадцать, а в палатке, уже через десять минут – плюсовая температура.

Гарик выпивает неслабую порцию лекарства из термоса, влезает в спальный мешок и преспокойно засыпает. Спит он до самого вечера, только храп по озеру разносится.

Я потихонечку рыбачу, сверля лунки в значительном отдалении от палатки – я Гарику шумом от лунок буримых спать не мешаю, он мне, храпом – рыбу ловить. Рыбка ловится потихоньку – плотвичка, окуньки, даже щурок один попался.

В природе начинает что-то странное происходить. Уходит туман, резко теплеет – даже дождик мелкий начинает моросить. А вот и Зеленцы – с километр всего не дошли, даже бараки старые видны отчётливо.

Откуда-то издали прилетает странный шум – будто поезд скорый где-то по ладожскому льду следует. Звук становится всё громче, уже видна приближающаяся со стороны островов тёмная фигура неясных очертаний. Через пять минут становится ясно – это здоровенный лось. Голову рогатую к небу задрал и чешет – прямо ко мне.

Громко кричу, зверь останавливается и смотрит на меня совершенно ошалевшими дикими глазами. Кричу ещё раз – лось испуганно приседает, делает кучу, разворачивается на девяносто градусов, и гордо, закинув массивные рога на спину, с закрытыми глазами – удаляется в ледяные просторы, в направлении, противоположном берегу. Тут же вытаскиваю крупного хариуса – рыбу в этих местах редкую.

Не иначе, Весна по-настоящему пришла, вот природа и опьянела немного.

К вечеру просыпается Гарик, на удивление здоровый, без каких-либо признаков температуры повышенной. Теперь настала моя очередь подремать пару часиков перед ночной рыбалкой. Просыпаюсь, перекусываем. Поднимается ветер – плотно зашнуриваем палатку, прикармливаем лунки, внутри палатки заранее просверленные.

В палатке хорошо, тепло, негромко трещат свечи, с наружи дует ветер нешуточный, по крыше стучит крупный дождь. Плохо это: ветер – потому что лёд весенний оторвать от берега может; дождь – потому что мы в валенках. Валенки, конечно, на "резиновом ходу", но, когда на льду будет сантиметра три воды – утешение слабое.

К утру налавливаем килограмм пятнадцать разной рыбы, даже пару сигов попадается.

Пора к дому. Дождь стих, сквозь редкие сиреневые облака проглядывает весёлое солнышко, дует тёплый ветерок. На льду, правда, за ночь скопилось немало воды – ноги тут же становятся мокрыми – противное ощущение.

Трогаемся в обратный путь. Гарик идёт первым. Вдруг он резко останавливается и удивлённо произносит:

– Смотри, Андрюха, берег то – бежит!

Ну, думаю, опять у Гарика температура поднялась, бредит – не иначе.

Присмотрелся – и правда, береговая линия, еле видимая вдали, начинает плавно стираться зигзагами, как будто и впрямь – бежит. Вот и мыс Марье растворился, и маяк береговой пропал куда-то.

Впереди – до самой линии горизонта – только снежные торосы.

Оборачиваюсь – и линия береговая, и маяк – находятся позади нас, где быть им совсем не полагается. И сиреневое всё какое-то, ненатуральное.

Останавливаемся, перекуриваем, обсуждаем.

А безобразия продолжаются – был один маяк, потом стало – два, три, десять – надоело считать – плюнули. Потом глядь, слева, вдалеке, параллельным с нами курсом судно океанское движется – большое, только сиреневое, сиреневые блики от иллюминаторов во все стороны веером рассыпаются. Красиво – до жути.

Но, красота красотой – а к дому двигаться то надо. Решаем – миражам не верить, а курс держать согласно здравому смыслу, то есть – по компасу, ведущему себя нынче благоразумно и прилично.

Через час, из-за очередного тороса, показываются трое мужиков. Обычные мужики, только сиреневые, опять же. До них метров двести, идут впереди нас в том же направлении. Вдруг у мужиков пропадают головы, через минуту – одни только ноги бредут куда-то, потом – никого нет уже впереди, пропали совсем.

В небе, прямо над нашими головами, медленно и совершенно бесшумно, проплывает сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом – сиреневый лётчик, улыбается, машет нам рукой, сволочь.

Конец Света какой-то. Бред пьяного телёнка в чукотской тундре, на исходе Ночи Полярной.

Неожиданно всё прекращается, сиреневые облака ушли куда-то, оптический обман прервался – надолго ли? Впереди, уже недалеко совсем, берег с маяком, позади – трое давешних мужиков безголовых, но сейчас – с головами. Догоняют нас постепенно.

– Видали, – орет идущий первым молодой краснощёкий здоровяк в овчинном тулупе, – Миражи то в этом году какие – просто блеск! Сахара знаменитая, к такой-то матери, отдыхает. Вас, ребята, кстати, сперва шестнадцать было, потом – восемь, четыре, а теперь вот – двое. Вы то хоть – настоящие?

– Да вы сами ещё недавно без голов вовсе разгуливали, что тот всадник в пампасах, – парирует Гарик.

Дальше идём вместе.

– А там, впереди, что-то неладно, – говорит один из новых знакомых.

И действительно, впереди толпа народу, все бегают туда-сюда, руками размахивают.

Подходим, так и есть – сбылись худшие ожидания. Не просто так ночью ветер бушевал – оторвало таки лёд от берегового припая, между нашей льдиной и береговым льдом – трещина нешуточная, метров двадцать уже будет, – и расширяется прямо на глазах.

На льдине скопилось человек триста. От маяка подходит небольшая лодка – человек пять вместить сможет, и то, если без рюкзаков и ящиков рыбацких. Среди толпы начинаются споры и разногласия – а кому первому спасаться? В воздухе повисает матерная ругань, отчётливо пахнет дракой. Никто не хочет рыбу пойманную на льду оставлять.

А тут ещё Гарик куда-то подевался.

Ага, вот и он – отошёл метров на сто в сторону, лунку пробурил и рыбку ловит – как ни в чём не бывало, да ещё и рукой мне машет, мол, греби сюда, клюёт.

Подхожу, сверлюсь рядом, удочку опуская в лунку.

– Понимаешь, – говорит Гарик, – тут же всё достаточно просто, только быть надо внимательным. Ветер то у нас – восточный? Восточный, да и крепчает понемногу. А вон видишь, в двух километрах – мыс Морье? Льдину нашу скоро туда и прибьёт, а там мелко – переберёмся на берег без проблем. Я в том году по этому маршруту два раза выбирался.

А на берегу спасённых этих милиция, наверняка, встретит, штраф выпишет. Да штраф то ерунда, а вот бумага в институт придёт – опять отмывайся, доказывай что ты – белый и пушистый, в духе борьбы за коммунистические идеалы воспитанный.

Так что сиди, рыбачь, тут места корюшковые.

И действительно, пока до мыса дрейфовали – корюшкой ещё разжились – для ассортимента полного.

Прибило льдину к берегу, торосы на месте стыковки подниматься метровые стали. Народ туда и ломанулся дружно, а Гарик сидит себе, дальше рыбачит:

– До чего же народ у нас глупый и нетерпеливый. Сейчас то торосы ещё не устоялись, полезешь через них – обязательно провалишься, а глубина там – метра полтора. Так что пойдём туда только часа через два. За это время торошение прекратится, льдины друг к другу притрутся – пройдём, как посуху.

Так всё дальше и случилось, впрочем – ноги и так мокрые уже были.

Перебрались на мыс – а там костры вовсю жаркие горят, – это торопыги несчастные сушатся, – до станции то ещё километров семь чапать.

Приехал я домой. Бабушка обрадовалась – в кои веки внучок рыбы столько домой принёс. А потом, глядя, как я безрезультатно пытаюсь валенки с ног стащить, говорит:

– Ничего у тебя, внучок, не получится. Уж поверь мне, в войну то я на лесных заготовках работала – знаю. Если валенок мокрый на ноге часов десять посидит – ни за что потом не снять, срезать будем.

Жалко валенок, новые были, практически. Промучился я ещё часа полтора, да и сдался – срезала их бабушка за пять минут, к следующему зимнему сезону новые покупать пришлось.

Рыбачил я потом по последнему льду на Ладоге неоднократно. Но миражей таких никогда больше видеть не доводилось. Только вот сняться они иногда, особенно – кукурузник сиреневый, огромный. Как впрочем, и другие сны – о событиях юности ушедшей.

 
Как бы там не было, но – вернулись силы, пусть – и чуть-чуть.
На рассвете – добрели до индейской деревушки.
Запахло дымком, чиго на встречу вышли.
Что дальше – не помню. Провал чёрный…
 

Глава восьмая
Жаренная собачатина

Что-то щёлкнуло в мозгу: обоняние вернулось – затхлость сплошная, пахнет каким-то старым тряпьём, сырой землёй, чем-то жареным – непривычно; вот и слух восстановился – кто-то на английском что-то бормочет. Всё отчётливее и отчётливее, сперва – только отдельные слова понятны, а вот – и всё полностью.

– О, ресницы дрогнули. Открывайте глаза, открывайте! Кругом – одни друзья. Смелее!

Открыл глаза – полумрак, свеча горит, самопальная – по запаху судя, напротив – бородатая пожилая морда. Явно – белый, по говору – природный англосакс.

– Слава Богу! – Морда говорит, – Я уже не чаял, что в себя придёте.

– Где – я? – Спрашиваю, – Где Мари, остальные? Вы – кто?

– Можно я – по порядку поступления вопросов? – Бородатый спрашивает, – Так вот. Вы – в посёлке чиго, в лучшей землянке – сам копал! Называется посёлок – «Тру-ля-ля». Это я придумал. Правда – недурно, с юмором? Ваши – на подходе уже. Айна сказала, что часа через три-четыре – здесь будут. А я – Марк, единственный, кто из отряда Бердна – на свободе умудрился оказаться.

– Как я понял, – спрашиваю, – Бернд жив, и где-то в плену, в кандалах содержится?

– По-видимому – так, – собеседник отвечает, – Только, давайте про это – попозже поговорим? Все подойдут – вот тогда. Не люблю я об одном и том же – десять раз рассказывать. У нас с Вами – сейчас поважней дела имеются. Сил Вы много потеряли, а лекарств у меня – нет совсем. Кроме одного – жаренная собачатина. Чиго уверяют – нет ничего лучше – для восстановления сил, для предотвращения гангрены. Вообще у них – так заведено, при всех заболеваниях. Я тут два месяца, без малого, живу. Знаете – действительно помогает! Может, конечно, быть – что просто психологические моменты работают. Но – всё же – работают! Вы как, сможете? Не стошнит? Ну – очень надо!

– Да нет, – отвечаю, – Точно не стошнит. Уже приходилось пробовать. Давайте – если надо.

Бородатый передо мной сковородку поставил с мясом нарезанным, вилку деревянную двузубую в левую руку вложил.

Пожевал я того мяса – сколько смог, действительно – взбодрило, даже правую половину тела стал чувствовать, в правой ноге иголки закололи невыносимо.

– В ноге колет? – Радостно бородатый спрашивает, – Очень хорошо! Идеально даже! Э-Э…. А, вот спать Вам сейчас – нельзя! У ваших же – есть антибиотики? Вот и отлично! Надо их дождаться – обязательно. Чтобы не уснуть – рассказывайте что-нибудь. Что? Да всё равно – что. Ну, хотя бы – где Вам собачатины довелось отведать? В – Корее? В – Китае? Говорите – в Магадане? Что это такое? Первый раз слышу – расскажите!

Можно и рассказать. В ноге – уже пила жужжит, плечо – холодное как лёд, даже щека занемела – от того холода, а лоб – в поту, жарко. Говоришь – и полегче, вроде, немного….

– Фраер в белом костюме-

Иногда, со Временем (как с философской субстанцией) происходят странные метаморфозы. Бывает, только Новый Год встретили, а уже снова – декабрь на дворе. И не произошло, за рассматриваемый период, ровным счётом ничего. А бывает – наоборот. Столько всего случилось, думаешь – года два прошло, не иначе. А посмотришь на календарь – ёлы-палы, и двух месяцев не набежало!

Странная это штука – Время.

Из Певека летим не очень долго, минут пятьдесят – строго на восток.

Вот она конечная точка нашего маршрута – посёлок Апрельский, где находится одноимённый прииск, и одноимённая же геолого-разведывательная партия.

Ничего себе – посёлок. Есть, конечно, и бараки разномастные – куда же без них, но присутствуют и современные пятиэтажки, есть типовая – совсем как в крупных городах – школа, детский садик. Даже немного расстроены – больно уж цивилизовано вокруг, не того ожидали.

Впрочем, вдоволь поудивляться не удаётся – наутро всех припахивают по полной.

Ребята получают спецовки и отбывают на свои объекты, меня же Вырвиглаз отводит в расположение полевого отряда, отъезжающего на «Жаркий». Скучно и обыденно представляет, подводит к невзрачному мужичку.

– А вот это, Андрюха, – говорит Вырвиглаз, – и есть твой прямой начальник, он же – наставник и учитель, он же – бурильщик шестого разряда, – Саганбариев Александр, для простоты – Шура Киргиз, или же, ещё короче – Шурик. А ты при нём будешь – "помощником бурильщика", разряда пока четвёртого только, но если заслужишь – повысим обязательно. Ты его, брат, слушайся, он лишнего не посоветует, а полезному чему – научит обязательно.

Шурик ростом ещё ниже меня, но гораздо плотней и в плечах пошире, глаза узкие-узкие, куда там японцам. Выглядит лет на двадцать пять, но, как выяснилось позже, ему уже за пятьдесят, даже внуки имеются.

И по национальности он вовсе не киргиз, а чистокровный бурят из Тувы.

– Ничего, Андрон, – улыбается мой новый мастер-наставник, демонстрируя редкие чёрные зубы, – Всё хорошо, однако, будет. Всему научим, всё покажем. Поработаем – денег заработаем. Доволен, останешься, однако. Устанешь только сильно очень. Но это ничего – отдохнёшь потом, однако.

Едем с Шуриком на базу за железяками разными, коронками алмазными буровыми, план-наряд получаем, другие бумаги нужные.

Заходим в неприметный подъезд такого же неприметного здания. На втором этаже железная дверь с крошечной табличкой: "Первый отдел". Получаем инструктаж, подписываем какие-то документы – получаем допуск для работы на секретном объекте.

– Повезло, однако, тебе, – говорит Шурик, – Сразу на «Жаркий» попал.

Из разговора выясняется, что везение моё – сугубо относительное. На Центральном участке буровые бригады работают по нормальному графику: трое суток – двенадцать часов через двенадцать, потом – трое суток отдыхают. А на «Жарком» – тупо —

двенадцать часов через двенадцать – без выходных – все полтора месяца, на смену отведённые. А что денег больше заработаешь, ещё не факт, не дашь план, пусть и по самым уважительным причинам, всё равно только тариф голый заплатят.

Короче говоря, «Жаркий» этот самый – натуральная местная ссылка, куда отправляют на перековку всяких там провинившихся и недоделанных. Да ещё вот таких, как Шурик – безропотных и тихих нацменов. Боятся они всего – вдруг начальник зуб заимеет, да и выгонит с Чукотки с волчьим билетом на Большую Землю – в Туву, то есть. А там больших денег не платят, а у Шурика домочадцев на шее – штук двадцать, как их кормить? Поэтому Шурик по первому начальственному свистку готов на всё и везде.

– И всё равно, повезло тебе, – нудит начальник-бурят, «Жаркий» – жутко секретное место, однако. Золота там – ужас. На вертолёте лёту – час с хвостиком. И площадка вертолётная там есть. Но, однако, на машинах пойдём. Часов сорок. Потому как – секретность! – Шурик назидательно поднимает вверх толстый указательный палец.

Ну, что ж, посмотрим, что за «Жаркий» такой.

На следующий день назначен выезд. Всех отъезжающих выстраивают в ряд, шмонают рюкзаки. Во-первых, на предмет выявления спиртного – на «Жарком» сухой закон.

Во-вторых, изымают все консервы – а вдруг в банках спрятана шпионская аппаратура?

Зато охотничьи ружья, наоборот, разрешены – места, как-никак, там дикие, всякое случиться может.

Колонна, состоящая из трёх новеньких «Уралов» потихонечку трогается.

За баранкой нашего, передового «Урала» – Пашка Обезьян – начальник отряда, единственный из всех отбывающих, кто уже был на «Жарком» и неоднократно, все остальные следуют на сей секретный участок в первый раз.

Пока дорога вполне сносная, трясёт вполне терпимо, жить можно. Едем по грунтовке, проложенной прямо по откосу пологой сопки, справа нависает каменный приступок, слева – пологий склон, поросший кустарником – карликовыми берёзами, ольхой и чем-то хвойным.

Сзади раздаётся громкая автомобильная сирена, останавливаемся.

Вдруг, из бокового окошка последнего «Урала» раздаются выстрелы – один, второй, третий, четвёртый. Из дверцы вываливают возбуждённые мужики, толпой группируются у кабины вахтовки, всматриваются куда-то по склону – в даль.

Подходим – оказывается, из окошка усекли медведицу с двумя медвежатами – и давай палить почём зря. Кажется, одного медвежонка подстрелили таки – что-то бурое в кустарнике лежит неподвижно.

– Ну, вы дикие какие-то! – Возмущается Обезьян, – Зачем медвежонка замочили? Всё равно не достать его. Или кто смелый всё же найдётся? Медведица то – жива осталась, прячется где-то рядом. Что – нет смелых? Уроды грёбаные! Ну, допустим, захотелось кому-то медвежатинки отведать. Высмотри себе одинокого медведя, завали, тут этих медведей – как собак нерезаных. Засранцы вы всё-таки.

Не прекращая ругаться и ворчать, Пашка залезает в кабину, едем дальше.

И, действительно, пока до лагеря доехали, видели медведей этих – не сосчитать.

И одиночные попадались, и – группами. Самое интересное, что все медведи были разномастными – от практически чёрной до светло-жёлтой окраски. Один раз видели на сопке группу из трёх косолапых: один – палевый, другой – светло-рыжий, третий буро-чёрный. В чём тут дело? Даже многоопытный Обезьян ответа не знал.

На рассвете, по крохотному ручью (здесь вместо дорог используют русла ручьёв и речек небольших) выезжаем на морской берег – Анадырский залив Берингова моря.

На море полное безветрие. Ласковый прибой перебирает разноцветную гальку.

По контуру берега – высоченные скалы, метрах в четырёх от уреза воды по скалам прочерчена белая непрерывная линия – делать кому-то нечего было? Часа два едем вдоль берега, потом делаем привал.

Над капотами усталых машин поднимается белый пар. Водилы тоже устали нешуточно, прямо под колёса «Уралов» подстилают ватники и заваливаются спать.

Разводим костёр, готовим королевский обед – макароны с тушёнкой, плюс крепкий чай.

После обеда все разбредаются кто куда.

Мне, как самому молодому, поручают помыть грязную посуду. Складываю всё в объёмный котёл из под макарон, иду к морю.

На берегу тщательно намыливаю ложки-вилки, тарелки-кружки, вхожу по колено в море – набрать воды для споласкивания.

Неожиданно, прямо передо мной, из воды выпрыгивает большая рыба, падает обратно, обдав меня веером брызг. Вот это да! Присматриваюсь – а вдоль берега, туда-сюда, перемещаются сотни, да какие там сотни – тысячи здоровенных рыбин.

Зову товарищей – полюбоваться на это зрелище.

– Да это, однако, кета на нерест собралась, – говорит Шурик, – Пару дней вдоль берега потусуется, присмотрится – да, и попрёт в ручьи валом, только, однако, держись.

Начинается рыбалка. Шурик, единственный обладатель спиннинга, раз за разом бросает в зеленоватые воды блесну. Но все его усилия ни к чему не приводят, рыба клевать не желает. Остальные пытаются поймать рыбу с помощью рук и импровизированного бредня, смастерённого из маек и рубашек. Мне удаётся подбить одну рыбину камнем.

Примерно в полукилометре от нас замечаем на берегу пару крупных медведей – то же на рыбалку вышли.

Наконец, Шурик не выдерживает, отшвыривает бесполезный спиннинг, и берётся за ружьё, его примеру следуют и другие, медведи благоразумно ретируются в неизвестном направлении.

От дружной пальбы просыпается Пашка Обезьян, хмуро почёсываясь, подходит к берегу, трясёт лохматой башкой, и начинает ругаться:

– Уроды недоделанные! Выродки позорные! Я что велел – разбудить меня через три часа? А они и забыли – рыбку ловят, видите ли. Быстро все по машинам. Прилив идёт. Нам что в одну сторону до ручья – два часа, что в другую. Запросто потонуть можем! – Обезьян рукой показывает на белую бесконечную полосу, прочерченную кем-то высоко на скалах.