Текст книги "Я – Товарищ Сталин 7 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 8

Токио задыхался от нестерпимой жары, накрывшей город. Жители столицы, привыкшие к капризам погоды, в этот день сбрасывали формальности: мужчины в лёгких хлопковых рубашках расстёгивали верхние пуговицы, закатывали рукава до локтей и вытирали лица платками или просто тыльной стороной ладони. Пот лился градом по шеям и спинам, пропитывая тонкую материю одежды, делая её липкой от влаги. В районе Синдзюку, сердце коммерческой жизни Токио, кипела обычная суета: уличные торговцы устанавливали яркие зонты над прилавками с серебристой рыбой, свежими овощами, сладостями и глиняными горшками. Их голоса перекрывали гул толпы: «Свежая скумбрия из Токийского залива! Два сена за штуку, не пожалеете!» Рабочие с ближайших фабрик в пропотевших рубашках таскали тяжёлые ящики с рисом, солью и тканями. Их мускулистые руки блестели, спины изгибались под грузом, а лица, обожжённые солнцем, выражали упрямую выносливость. Группы извозчиков на тележках с продуктами пробирались сквозь пробки. Даже в чайных, где под низкими крышами собирались отдыхающие, жара не щадила: посетители в рубашках сидели на циновках, потягивая холодный ячменный напиток из высоких стаканов и обмахиваясь газетами или самодельными веерами из бамбука. Мастерские кузнецов и ремесленников работали на пределе – молоты стучали по наковальням, искры летели, а мастера, полуголые от пояса, обливались потом, вытирая лица перед каждым ударом.

Полковник Токугава Ёсинори шёл по одной из боковых улочек Синдзюку. Его тёмно-синяя форма Кэмпэйтай с золотыми погонами выделялась среди гражданских в их простых рубашках как символ власти и опасности. Он вернулся в Токио из Осаки всего два дня назад, чтобы координировать расследование убийства полковника Ясуда. Семья Ясуда была вырезана в собственном доме в районе Тэннодзи. Токугава лично осматривал место преступления, шаг за шагом восстанавливая картину. Он допрашивал соседей, тряс информаторов на чёрном рынке у реки Ёдо, проводил ночи над отчётами, выискивая связи с мятежниками 26 февраля или социалистами. Утром его секретарь, молодой лейтенант, передал записку, доставленную безымянным курьером на велосипеде. Она гласила: «Я знаю о Ясуда и пропавшей папке с секретами империи. Детали на встрече в забегаловке „Красный Фонарь“ в Синдзюку, ровно в полдень. Приходите один, без лишних глаз и с оружием на виду, иначе информация уйдёт к вашим врагам». Токугава сразу учуял подставу: слишком соблазнительно после недель бесплодных поисков. Но игнорировать – значит упустить шанс. Один он не пойдёт, разумеется. Он приказал двум надёжным охранникам переодеться в гражданское, спрятать оружие и следовать на расстоянии.

Рядом с полковником шагали сержант Ито и капрал Фудзи, идеально вписываясь в толпу. Ито, тридцати пяти лет, сменил форму на серую хлопковую рубашку и брюки, чтобы не привлекать внимания. Под одеждой, в потайном кармане на поясе, прятался пистолет Намбу модели 14 с полной обоймой на восемь патронов и запасным магазином в боковом кармане. Ито шёл слева, на полшага позади, его глаза методично сканировали каждого прохожего: пожилого торговца с корзиной серебристой рыбы на плече, группу молодых рабочих в пропотевших рубашках, спешащих на обед с онигири в руках, женщину средних лет с младенцем на руках. Фудзи, двадцати четырёх лет, худощавый и проворный, шагал справа. Его рубашка была расстёгнута на две верхние пуговицы от жары, обнажая шею, блестящую от пота, но пистолет Намбу и короткий нож в чехле на внутренней стороне бедра были на месте, готовые к бою. Оба охранника молчали, обмениваясь лишь взглядами, но Токугава чувствовал их напряжение – они знали о рисках анонимных встреч из недавних инцидентов в Осаке. Проходя мимо открытой чайной на углу, где посетители в рубашках сидели на циновках под навесом, обмахиваясь газетами и потягивая холодный чай из глиняных чашек с кубиками льда, полковник тихо произнёс, не поворачивая головы:

– Будьте начеку на каждом шагу, особенно в переулках. Никаких геройств, никаких выстрелов без моего прямого приказа. Если это ловушка, отступаем и вызываем подкрепление.

Ито кивнул, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони; его рубашка уже темнела большими пятнами на спине и подмышках. Фудзи тихо ответил:

– Понял, господин полковник, не подведём.

Они продолжили путь, петляя между лавками и толпами. Улица постепенно сужалась, стены двухэтажных деревянных домов с черепичными крышами смыкались ближе, создавая туннель, где жара отражалась от фасадов, нагревая воздух до состояния густого пара в бане. Торговцы на углу расхваливали свой товар громкими выкриками: «Веера из бамбука, спасут от солнца! Соломенные шляпы! Дёшево, не пожалеете!» Один из них, толстый мужчина в рубашке, протянул Токугаве бутылку с прохладной водой:

– Господин офицер, освежитесь!

Полковник отмахнулся резким жестом, его мысли были заняты запиской и возможными сценариями. Кто мог её отправить? Один из информаторов Ясуда, переметнувшийся из страха или жадности? Или враг из радикальной ячейки, стремящийся устранить следователя, подобравшегося слишком близко? Токугава мысленно перебирал детали дела: чистая работа убийц в Осаке – пуля в грудь Ясуда, нож в горло жене, выстрелы в детей; знание планировки дома, сейфа с четырьмя штифтами, распорядка семьи; пули 8 мм Намбу, стандартные для армии; отсутствие отпечатков, следов обуви, только крупицы гравия на дорожке. Это были профессионалы с доступом к информации внутри Кэмпэйтай, и если они охотятся за ним, ловушка будет хитрой.

Забегаловка «Красный Фонарь» располагалась в конце узкого переулка, в двухэтажном здании из потемневшего дерева с покосившейся вывеской, на которой красная бумажная лампа покачивалась на ржавой цепи, отбрасывая блики на стену. Ставни на окнах были распахнуты настежь в тщетной надежде на сквозняк, но внутри царил полумрак и удушливая духота – вентиляция не справлялась с жарой, воздух стоял тяжёлый, насыщенный парами от кухонной плиты, где жарили рыбу и готовили рис. Владелец заведения, кореец по имени Ким, старик с морщинистым лицом, редкими седыми волосами и хитрыми глазами, держал «Фонарь» для местных жителей: фабричных рабочих с ночными сменами, извозчиков, мелких торговцев фруктами и иногда подозрительных типов с чёрного рынка, ищущих укрытие. Ким переехал в Японию ещё в эпоху Мэйдзи, но его акцент и происхождение делали его постоянным объектом внимания Кэмпэйтай – его допрашивали по делам о корейских повстанцах и контрабанде. Токугава толкнул тяжёлую деревянную дверь, и волна горячего воздуха с улицы ворвалась в зал, смешавшись с ароматами жареного риса, рыбы, специй и человеческого пота от десятка посетителей. За стойкой из потрёпанного дуба, покрытого слоем жира и царапин, стоял Ким в пропотевшей рубашке с закатанными рукавами, полируя стакан тряпкой. Его маленькие глаза сразу узнали форму Кэмпэйтай, и он склонил голову в поклоне, но голос дрогнул от нервозности.

– Добрый день, уважаемый господин полковник. Вас ждут наверху, во второй комнате по коридору. Человек пришёл раньше, сказал, что он один, без свиты, и заплатил авансом.

Токугава подошёл к стойке медленным шагом, положил ладонь на потёртое дерево, пальцы сжались. Его взгляд впился в глаза корейца, пронизывая того насквозь.

– Опиши его подробно, Ким. Рост, телосложение, одежда, сумка, акцент, время прихода. Что именно сказал? Были ли с ним другие? И кто принёс первую записку?

Ким замялся, вытирая руки о фартук, пропитанный жиром и потом, его пальцы слегка дрожали.

– Худой, как палка, ростом примерно с вас, господин, в серой рубашке из дешёвого хлопка, широкополой соломенной шляпе, сумка через плечо, потрёпанная кожаная, с ремнём. Акцент… не чисто японский, тягучий, может, из Кансая или с севера, не знаю точно, говорил тихо. Пришёл час назад, сразу после полудня, заплатил авансом горстью монет – серебро и медь, сказал: «Жди полковника Кэмпэйтай, имя Токугава, проведи наверх во вторую комнату и не мешай нам, не подглядывай». Наверх он пошёл один, дверь закрыл плотно, с тех пор там тихо.

Токугава кивнул Ито и Фудзи, жестом приказав им рассредоточиться: Ито занял позицию у входной двери, прислонившись к стене; Фудзи встал у окна, спиной к залу, якобы разглядывая улицу, но сканируя лица прохожих. Полковник начал подниматься по лестнице. Коридор наверху был узким, освещённым тусклым светом из маленького окна с грязным стеклом; там были две двери по бокам, обитые деревом. Из первой доносились голоса троих мужчин: они играли в карты, был слышен стук фишек по столу, грубый смех, звон чашек с сакэ, обрывки разговора о ставках и проигранных монетах. Токугава толкнул вторую дверь без стука, рука инстинктивно легла на кобуру пистолета Намбу, пальцы сжали рукоять.

Комната оказалась абсолютно пустой: голые стены, простой деревянный стол с облупившейся краской и вмятинами от ножей, один стул у окна, выходящего на задний двор с кучами мусора, развешанным бельём на верёвках и силуэтами соседних домов. На столе лежала записка, приколотая обычной канцелярской кнопкой к дереву: «Вы опоздали – моё время дорого. Курьер с папкой Ясуда будет ждать вас в переулке за рынком, сразу за углом забегаловки. Идите один, без охраны, иначе он уйдёт с документами навсегда и продаст их китайцам». Почерк был идентичен первой записке. Токугава спустился вниз, жестом подозвал Фудзи, игнорируя любопытные взгляды посетителей.

– Ито, оставайся здесь. Охраняй Кима и допроси его ещё раз – подробно о первой записке, кто принёс, были ли посторонние у двери, видел ли кого подозрительного на улице. Если услышишь выстрелы или шум, вызывай патруль из ближайшего участка. Фудзи, ты идёшь со мной в переулок. Держи пистолет в руке под рубашкой, целься в ноги, чтобы взять курьера живым для допроса.

Они вышли на улицу. Переулок за рынком был настоящим лабиринтом хаоса: высокие ящики с апельсинами, дынями и овощами, брошенные телеги с пустыми бочками для воды, кучи мусора с гниющими фруктами, узкие проходы между стенами складов и жилых домов. С главного рынка доносились неумолкаемые крики торговцев, гул толпы – сотни людей в рубашках толкались у прилавков, торгуясь за копейки, покупая еду, напитки, ткани. Токугава и Фудзи петляли между препятствиями, проходя мимо групп рабочих, сидящих на перевёрнутых ящиках и жующих онигири с солёной рыбой, мимо мальчишек, играющих в шарики в пыли и кричащих от восторга. Жара давила на виски полковника, пот стекал по лицу ручьями, капая на воротник формы. Они отошли на двести метров от забегаловки, когда из бокового прохода, заваленного пустыми корзинами и ящиками, вышел мужчина в потрёпанной серой рубашке, широкополой соломенной шляпе, скрывающей верх лица, и с висящей на плече потрёпанной кожаной сумкой. Лицо его блестело от пота, как у всех в такую погоду, глаза были скрыты под полями шляпы.

– Полковник Токугава Ёсинори? – его голос был хриплым, с лёгким акцентом, возможно, подделанным под кансайский диалект. – Папка Ясуда у меня. Даю её только вам лично и надеюсь на слово и честь офицера, что наше общение останется в секрете, без преследований, арестов или пыток.

Токугава остановился в десяти шагах, рука легла на кобуру пистолета Намбу, большой палец незаметно откинул предохранитель.

– Открой сумку медленно, обеими руками, покажи содержимое страница за страницей.

Мужчина в шляпе потянулся к сумке дрожащей рукой, расстёгивая потрёпанную пряжку неторопливо, как в замедленной съёмке. Внутри мелькнули пачки бумаг, перевязанные грубой верёвкой, с печатями и каллиграфическим почерком – на вид это были официальные документы Кэмпэйтай. Но в этот миг из-за ближайших ящиков с фруктами и телег с бочками выскочили трое мужчин: все в лёгких рубашках, с пистолетами Намбу в руках. Первый выстрел прогремел, и пуля чиркнула по кирпичной стене рядом с головой Токугавы, осыпав его осколками штукатурки. Фудзи среагировал мгновенно, как на тренировке: выхватив свой Намбу из-под рубашки одним движением, он выстрелил в ответ. Первая пуля попала первому нападавшему в правое плечо – тот упал на колени с криком, схватившись за рану, кровь быстро пропитала рукав рубашки, капая тёмными каплями на землю.

– В укрытие, быстро, пригнись! – рявкнул Токугава, ныряя за массивный ящик с апельсинами, дерево которого треснуло от входящих пуль, сок фруктов брызнул во все стороны.

Фудзи осел рядом на корточки, продолжая стрелять короткими очередями из-за края ящика – его вторая пуля ранила курьера в бедро, тот с криком рухнул лицом в грязь, бумаги вывалились из сумки, разлетаясь по земле. Нападавшие не отступали. Вторая пуля одного из них пробила бедро Фудзи навылет, он зарычал от острой боли, кровь хлынула на брюки и землю, но капрал не сдался, перезаряжая одной рукой дрожащими пальцами и паля в ответ, попав в нападавшего и заставив его согнуться и выронить оружие.

Токугава высунулся из-за ящика на долю секунды, прицелился и выстрелил дважды: первый выстрел был мимо, но второй ранил нападавшего в ногу выше колена, заставив его упасть с воплем, корчась в пыли. Полковник рванулся вперёд на инстинктах, чтобы подобрать разбросанные бумаги, но из-за дальнего угла склада, скрытого штабелем бочек, появился четвёртый нападавший, вооружённый длинноствольной винтовкой Arisaka Type 38. Выстрел был мощным, гулким и предельно точным: пуля вошла в грудь Фудзи, пробив лёгкое и артерию, капрал дёрнулся всем телом в агонии, оружие выпало из ослабевших рук, кровь пузырилась на губах алым потоком, и он рухнул на землю и затих. Токугава развернулся с криком ярости:

– Фудзи, держись!

Он пытался выстрелить в нападавшего с винтовкой, но опоздал на миг – две пули из пистолетов остальных нападавших ударили в спину полковника почти одновременно. Первая пробила позвоночник в пояснице, вторая вошла под лопатку, разрывая лёгкое и сердце. Токугава упал лицом в пыль переулка, мир закружился в вихре боли и темноты, зрение слабело от быстрой потери крови, уши заполнились гулом. Последнее, что он услышал сквозь угасающее сознание, – топот ног убийц и их приглушённые голоса: – Собрать бумаги, поднять раненых, уходим к реке!

Нападавшие действовали молниеносно и слаженно, как единый механизм: четвёрка растворилась в толпе главного рынка за считанные секунды, где сотни людей в рубашках продолжали торговлю, торг и суету, не подозревая о бойне в соседнем переулке.

Сержант Ито, оставшийся в забегаловке, услышал пальбу – серию хлопков и криков – и выскочил на улицу, расталкивая посетителей плечом. Он увидел тела Токугавы и Фудзи в растущих лужах крови, поддельные бумаги, валявшиеся вперемешку с гильзами, пустыми ящиками и остатками фруктов. Сержант выругался сквозь зубы, достал свисток из кармана и подал сигнал тревоги – пронзительный, разрывающий шум рынка. Через несколько минут прибыли первые патрули Кэмпэйтай, район оцепили кордонами из вооружённых солдат, но убийцы уже исчезли в хаосе Синдзюку, оставив после себя только кровь, гильзы и новые жертвы в рядах Кэмпэйтай.

Вечер опустился на Токио, но жара не отступала. За окнами штаба Кэмпэйтай в районе Асакуса город дышал тяжёлым, влажным воздухом. Улицы, ещё недавно бурлящие суетой, затихали: торговцы сворачивали прилавки, извозчики скрипели тележками, завершая последние рейсы. Фонари на углах отбрасывали тусклые жёлтые пятна на мостовые. В кабинете полковника Мацуды Кэндзи, на втором этаже штаба, духота была почти невыносимой.

Мацуда, сорока двух лет, сидел за массивным деревянным столом, заваленным отчётами, картами и списками подозреваемых. Лампа с бумажным абажуром отбрасывала мягкий свет на стены, обшитые потемневшим деревом, и на его лицо, где морщины вокруг глаз казались глубже от усталости. Убийство полковника Токугавы и его охранника Фудзи, случившееся утром в переулке Синдзюку, тяжёлым грузом висело над ним. Мацуда знал, что это не случайное преступление, а часть заговора, угрожающего Кэмпэйтай. На столе лежали документы: листы с каллиграфическими записями, карта Токио с красными отметками мест нападений, донесения информаторов. Мацуда перечитывал отчёт сержанта Ито, выжившего в утренней засаде. Расстегнув верхнюю пуговицу формы, он вытер пот со лба и потёр виски.

Дверь скрипнула, и вошёл лейтенант Накамура. В руках он держал конверт из грубой серой бумаги, запечатанный воском без печати.

– Господин полковник, это лежало у входа, – сказал Накамура, протягивая конверт. – Постовой не видел, кто оставил. Я приказал патрулю проверить окрестности.

Мацуда взял конверт, его пальцы пробежались по шершавой поверхности. Сломав воск, он вытащил лист. Почерк был резким, угловатым: «Если вы не остановитесь, умрёте все».

Мацуда перечитал записку, его лицо осталось непроницаемым. Положив лист рядом с отчётом Ито, он посмотрел на Накамуру.

– Кто был на посту? Проверь всех, кто мог видеть, как оставили конверт. Допроси часовых у входа и на улице.

Накамура кивнул.

– Постовой сказал, что никого не заметил. Я отправил патруль к реке Сумида прочесать окрестности.

Мацуда жестом отпустил Накамуру, приказав доложить о результатах. Оставшись один, он уставился на записку. Его мысли кружились вокруг нападений: Синдзюку, Уэно, другие инциденты. Убийцы действовали профессионально. Это была не случайная банда, а группа с доступом к внутренней информации. Но кто? Предатель среди офицеров? Или внешний враг, использующий слабости системы?

Жара в кабинете была невыносимой. Мацуда вытер пот со лба, рубашка липла к телу. Он вызвал по телефону капитана Сато и лейтенанта Ямагути. Через пятнадцать минут они вошли.

– Сато, – начал Мацуда, не вставая, – бери пятерых и проверь склады у реки Ёдо. Там скрылись убийцы Токугавы. Ищи следы: кровь, гильзы, свидетелей. Ямагути, ты с тремя людьми прочешешь рынок в Синдзюку. Допроси торговцев, извозчиков, всех, кто был рядом с «Красным Фонарём». Будьте осторожны – они знают наши методы.

Сато, коренастый, с короткой шеей, кивнул.

– Понял, господин полковник. Начнём немедленно.

Ямагути, худощавый и молчаливый, добавил:

– Если позволите, я проверю чёрный рынок у реки Сумида. Там могут знать о пропавших документах.

Мацуда кивнул, его мысли были заняты запиской. Он отпустил офицеров, приказав доложить через два часа. Откинувшись на спинку стула, Мацуда закрыл глаза. Он прокручивал детали: засада на Токугаву, поддельные бумаги, слаженность убийц. После мятежа 26 февраля Кэмпэйтай провела чистку среди офицеров, подозреваемых в симпатиях к мятежникам. Некоторые исчезли, другие были арестованы. Возможно, кто-то из них мстит? Или это иностранные агенты – корейцы, китайцы? Список подозреваемых был бесконечным, но Мацуда чувствовал, что ответ близок.

Глава 9

Лето 1936 года в Берлине было тёплым, почти ласковым. Город, словно устав от весенней суеты, погрузился в мягкую июньскую негу. Улицы Шарлоттенбурга пестрели лёгкими платьями и белыми рубашками, а кафе на Унтер-ден-Линден заполняли смеющиеся компании, наслаждающиеся холодным пивом и клубничными десертами. Тиргартен оставался убежищем для тех, кто искал тишины. Его зелёные аллеи шелестели под лёгким ветром, а воздух был наполнен ароматом цветущих лип и свежескошенной травы. Ларс Эклунд, в лёгкой льняной рубашке и светлых брюках, шёл по одной из тропинок, чувствуя, как тёплый воздух ласкает лицо. Его шаги были размеренными, но в груди затаилось знакомое напряжение. Сегодня он должен был встретиться с Вильгельмом Канарисом.

Ларс остановился у небольшого мостика над ручьём, где вода лениво журчала, отражая солнечные блики. Он поправил шляпу, защищавшую от яркого солнца, и огляделся. Лес вокруг был густым, но не мрачным – кроны деревьев пропускали достаточно света, чтобы трава под ногами казалась изумрудной. Птицы щебетали, где-то вдалеке слышался детский смех, а в воздухе витал аромат сосновой хвои. Ларс пытался сосредоточиться на красоте момента, но мысли возвращались к его двойной жизни. Шифровки, отправляемые в Москву, становились всё рискованнее, а каждый разговор с Канарисом был подобен хождению по тонкому льду.

– Господин Эклунд, – раздался знакомый голос, спокойный, но с твёрдой ноткой.

Ларс обернулся. Вильгельм Канарис стоял в нескольких шагах, в лёгком летнем костюме из светло-серого льна. Его рубашка была расстёгнута у ворота, а шляпа, слегка сдвинутая набок, придавала ему непринуждённый вид. Но глаза – острые, внимательные, словно рентген – выдавали его истинную натуру. Он улыбнулся, но улыбка была сдержанной, почти формальной.

– Рад вас видеть, Ларс, – сказал Канарис, подходя ближе. – Лето в Берлине располагает к прогулкам, не правда ли?

Ларс кивнул, стараясь выглядеть расслабленным, хотя сердце забилось чуть быстрее. Канарис редко называл его по имени, и это настораживало.

– Да, господин Канарис. Тиргартен в это время года прекрасен, – ответил Ларс, поправляя шляпу. – Не ожидал, что вы выберете лес для разговора.

Канарис слегка рассмеялся, его смех был глубоким, но без лишней теплоты.

– Здесь, среди деревьев, мысли текут свободнее. И ушей… их тут гораздо меньше.

Они пошли рядом. Ларс заметил, как Канарис внимательно осматривает окрестности, словно проверяя, нет ли кого поблизости. Лес был тихим, лишь изредка слышались звуки далёких голосов или шорох листвы. Ларс чувствовал, как напряжение нарастает, но старался держаться спокойно. Он знал, что Канарис никогда не говорит просто так – каждое его слово, каждый вопрос был частью шахматной партии, в которой Ларс был фигурой с пока неясным положением.

– Как дела в посольстве? – начал Канарис, его тон был лёгким, почти дружеским. – Лето ведь не только для прогулок, но и для работы. Что нового в ваших… деловых кругах?

Ларс слегка улыбнулся, стараясь не выдать внутреннего напряжения. Он поправил рукав рубашки, чтобы выиграть секунду, и ответил:

– Работа идёт, как всегда. Торговля, отчёты, поставки. Лето или зима – для нас главное, чтобы дела шли гладко.

Канарис кивнул, его взгляд скользнул по деревьям, словно он искал что-то в их тени. Он замедлил шаг и сказал, понизив голос:

– Гладко – хорошее слово, Ларс. Но знаете, в Европе сейчас мало что идёт гладко. Германия, например, на распутье. Скажите, как человек, а не дипломат, – что вы думаете о том, куда мы движемся?

Ларс почувствовал, как пульс участился. Вопрос был опасно прямым, и он знал, что Канарис ждёт не просто ответа, а реакции. Он посмотрел на тропинку и ответил уклончиво:

– Как человек, господин Канарис, я думаю о простых вещах – о доме, о семье. Германия? Она строит своё будущее, это видно. Но я не политик. Моя задача – следить за интересами Стокгольма, а не гадать о больших планах других держав.

Канарис слегка прищурился, его пальцы коснулись шляпы, словно поправляя её. Он сделал паузу, словно взвешивая слова Ларса, и продолжил:

– Скромность – ваше оружие, Ларс. Но я вижу в вас больше, чем вы показываете. Вы наблюдательны, это заметно. В посольстве, должно быть, много разговоров о Германии. О том, что мы делаем, куда идём. Что говорят ваши коллеги?

Ларс почувствовал, как напряжение сжало грудь. Канарис явно прощупывал почву, но делал это так тонко, что каждый вопрос казался почти невинным. Он решил ответить с лёгкой шуткой, чтобы разрядить атмосферу:

– Мои коллеги, господин Канарис, больше говорят о ценах на шведскую сельдь, чем о политике. Мы дипломаты, а не… любопытные наблюдатели.

Канарис рассмеялся, его смех был искренним, но глаза остались внимательными. Он остановился у старого дуба, чьи ветви отбрасывали густую тень, и сказал:

– Любопытные наблюдатели – это моя работа, Ларс. Но знаете, в Берлине любопытство – не порок. Напротив, оно может быть полезным. Скажите, вы ведь замечаете, как город меняется? Люди, настроения, слухи…

Ларс кивнул, стараясь не выдать, как сильно его насторожили слова Канариса. Он поправил шляпу и ответил:

– Берлин живёт, это правда. Но я не слежу за слухами. Моя работа – это бумаги, отчёты. Если что-то и замечаю, то только красоту Тиргартена.

Канарис кивнул, его улыбка стала чуть шире, но в глазах мелькнула искра, словно он нашёл в словах Ларса что-то интересное.

– Тиргартен действительно прекрасен, – сказал он, возобновляя прогулку. – Но знаете, Ларс, даже в этом лесу есть свои опасности. Например, я слышал, что советская разведка в последнее время… оживилась. Их агенты, говорят, повсюду. Вы не замечали ничего странного в посольстве? Может, кто-то из коллег задаёт слишком много вопросов?

Ларс почувствовал, как горло сжалось. Канарис бросил фразу так небрежно, словно говорил о погоде, но её вес был ошеломляющим. Он знал, что любое напряжение в голосе или жесте может выдать его. Он остановился, сделав вид, что рассматривает цветущий куст, и ответил, стараясь звучать естественно:

– Советская разведка? – Ларс слегка рассмеялся, чтобы скрыть волнение. – В посольстве только и разговоров, что о торговле и поставках. Если кто-то и задаёт вопросы, то только о том, как получить побольше шведского масла. Вы же знаете, как немцы любят нашу еду.

Канарис улыбнулся, но его взгляд был словно рентген, проникающий в самые глубины. Он сорвал лист с куста и задумчиво покрутил его в пальцах.

– Вы правы, Ларс. Немцы любят хорошую еду. Но знаете, в Берлине сейчас не только еда вызывает интерес. Советские товарищи, похоже, хотят знать о нас побольше. Вы ведь общаетесь с коллегами. Никто не проявляет… излишнего любопытства?

Ларс почувствовал, как пот выступил на ладонях. Канарис явно пытался вывести его на чистую воду, но делал это так тонко, что каждый вопрос казался дружеским. Он решил ответить уклончиво, но с лёгкой долей смелости, чтобы не казаться слишком закрытым:

– Если кто-то любопытен, господин Канарис, то только потому, что Берлин – интересный город. Но в посольстве все заняты своей работой. Отчёты, встречи. Ничего, что могло бы привлечь… чьё-то внимание.

Канарис кивнул, его пальцы медленно размяли лист, и он бросил его на тропинку. Они продолжили идти, и лес вокруг становился гуще, а тени – длиннее. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в золотисто-розовые тона. Ларс чувствовал, как напряжение нарастает, но старался держаться.

– Вы осторожный человек, Ларс, – сказал Канарис, его тон был почти задумчивым. – Это хорошо. Но знаете, в Берлине осторожность иногда говорит больше, чем слова. Скажите, как человек, а не дипломат, – вы верите, что Европа останется спокойной в ближайшие годы?

Ларс остановился, его взгляд скользнул по деревьям. Вопрос был слишком прямым. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как тёплый воздух наполняет лёгкие, и ответил:

– Как человек, господин Канарис, я хочу, чтобы Европа жила мирно. Но я не политик. Моя задача – следить за интересами Стокгольма. Будущее? Это вопрос для тех, кто имеет власть.

Канарис кивнул, его глаза сверкнули, словно он нашёл в словах Ларса что-то, что искал. Он замедлил шаг и сказал:

– Мир – хрупкая вещь, Ларс. И Германия сейчас на распутье. Некоторые люди – скажем, Гиммлер, Геринг – хотят большего, чем имеют. Они видят себя… лидерами нового порядка. Это создаёт напряжение. Вы ведь слышали об этом? В посольстве, в разговорах?

Ларс почувствовал, как кровь прилила к лицу. Канарис явно намекал на что-то большее, чем просто слухи. Он знал, что Гиммлер и Геринг борются за влияние, но упоминание их имён в таком контексте было опасным. Он решил ответить осторожно, но с намёком на осведомлённость:

– Слухи доходят, господин Канарис. Берлин полон ими. Но я не политик. Если Гиммлер или Геринг хотят власти, это дело Германии.

Канарис рассмеялся, его смех был глубоким и искренним. Он остановился, снял шляпу и провёл рукой по волосам.

– Вы мне нравитесь, Ларс, – сказал он, его голос был почти тёплым. – Вы умеете держаться.

Прогулка продолжалась ещё час, и разговор то и дело возвращался к опасным темам. Ларс отвечал уклончиво, стараясь не выдать своего напряжения. Солнце почти село, и воздух стал прохладнее. Когда они наконец вышли к опушке, где ждал автомобиль Канариса, Ларс почувствовал облегчение, но знал, что эта встреча – лишь начало.

– До новых встреч, Ларс, – сказал Канарис, пожимая ему руку. Его хватка была крепкой, а взгляд – словно рентген.

Ларс сел в машину, которую предоставил Канарис, и по дороге в посольство пытался собраться с мыслями. Встреча была игрой на грани, и слова Канариса о советской разведке звучали в голове как предупреждение. В посольстве он заперся в кабинете, достал лист бумаги и начал писать шифровку. Пальцы дрожали, но он заставлял себя быть точным. Берлин становился всё опаснее.

* * *

Лето в Нанкине было душным, пропитанным влагой и запахом цветущих магнолий. Город жил своей обычной жизнью: уличные торговцы выкрикивали названия товаров, рикши сновали по узким улочкам, а в правительственных зданиях гудели вентиляторы, тщетно пытаясь разогнать духоту. В одном из таких зданий, в строгом кабинете с деревянной мебелью и портретом Сунь Ятсена на стене, секретарь Чан Кайши, Ли Вэй, разбирал утреннюю корреспонденцию. Его пальцы, привыкшие к аккуратной сортировке бумаг, замерли, когда он наткнулся на плотный конверт без маркировки – ни адреса, ни имени отправителя, только чистый лист плотной бумаги, запечатанный сургучом без оттиска.

Ли Вэй нахмурился. Конверт выглядел подозрительно, но его простота настораживала ещё больше. Он осторожно вскрыл его острым ножом для бумаг, стараясь не повредить содержимое. Внутри лежали несколько листов, исписанных аккуратным, почти каллиграфическим почерком на японском языке с переводом на китайский. Ли Вэй бегло просмотрел текст, и его брови поползли вверх. Документы содержали подробные планы наступления японской армии, намеченного на июль. Указывались дислокации войск, их численность, имена командующих, маршруты продвижения и предполагаемые точки удара. Всё было изложено с пугающей точностью: 3-я дивизия должна была атаковать со стороны Шаньдуна, 5-я – двигаться через Хэбэй, а флот в Жёлтом море готовился поддерживать высадку десанта.

Ли Вэй отложил бумаги и вытер вспотевший лоб платком. Его кабинет вдруг показался тесным, словно стены сжимались. Он знал, что такие документы не приходят случайно. Вопрос был в том, кто их отправил – и зачем. Японский офицер, решивший предать своих? Или это ловушка, рассчитанная на панику в Нанкине? Секретарь собрал листы, аккуратно сложил их обратно в конверт и направился к кабинету Чан Кайши.

Чан Кайши, как всегда, был за своим массивным столом, заваленным картами и отчётами. Его тёмный костюм был безупречно выглажен, но лицо выглядело усталым, с глубокими морщинами, выдававшими бессонные ночи. Он поднял взгляд, когда Ли Вэй вошёл, и жестом указал на стул напротив.