Текст книги "Я – Товарищ Сталин 7 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12

Рим окутывал вечерний сумрак, и узкие улицы старого города, ещё недавно полные дневной суеты, затихали под мягким светом газовых фонарей. Каменные фасады зданий, покрытые патиной времени, отбрасывали длинные тени на булыжники, а в воздухе витал аромат цветущих жасминов, смешанный с запахом свежесваренного кофе, доносящимся из открытых кафе. В тихом квартале, притаившемся неподалёку от Пьяцца Венеция, за массивными дубовыми дверями особняка XVIII века, укрытого тенью высоких кипарисов, завершилось собрание масонской ложи. Снаружи здание выглядело как один из многих аристократических домов Рима: облупившаяся штукатурка, резные карнизы, узкие окна с тяжёлыми ставнями, за которыми едва угадывался свет. Но за его стенами собирались люди, чьи имена значили многое в коридорах власти. Масонская ложа, официально запрещённая Муссолини, существовала в подполье, объединяя политиков, военных и интеллектуалов, чьё недовольство режимом росло с каждым днём. Сегодняшнее собрание было особенно напряжённым: в тёмном зале, освещённом дрожащим светом свечей, братья спорили о войне в Абиссинии, санкциях Лиги Наций, союзе с Германией и о том, как долго фашистский режим сможет удерживать власть. Шёпот голосов, пропитанный тревогой, отражался от высоких потолков, украшенных потускневшей лепниной, а запах воска и старого дерева создавал атмосферу тайны, словно само здание хранило секреты, способные изменить судьбу Италии.

Дино Гранди, советник Муссолини и одна из ключевых фигур в фашистской элите, вышел из особняка последним. Его высокая, слегка сутулая фигура, облачённая в тёмный шерстяной плащ, двигалась с привычной уверенностью, но в глазах, скрытых тенью фетровой шляпы, читалась усталость. Лицо Гранди с резкими чертами и глубокими морщинами выдавало человека, закалённого годами дипломатических интриг и политических манёвров. Собрание оставило тяжёлый осадок: масоны обсуждали не только войну, но и будущее Италии, раздираемой амбициями Муссолини. Пожилой сенатор с дрожащим голосом, чьи пальцы нервно теребили золотую цепочку часов, предлагал тайно связаться с британцами, чтобы смягчить санкции Лиги Наций. Молодой юрист из Милана с горящими глазами и резкими жестами говорил о необходимости готовить армию к крайним мерам, если режим начнёт рушиться. Третий, профессор из Турина, чей голос дрожал от сдерживаемого гнева, настаивал на создании тайного совета, который мог бы взять власть, если Муссолини потеряет контроль. Гранди, как всегда, был осторожен, предпочитая слушать, а не говорить. Он знал, что в Риме даже стены подслушивают, а слухи распространяются быстрее пожара, уничтожая репутации и жизни.

У выхода его ждал чёрный Fiat 514, блестящий в свете фонаря. Водитель, коренастый мужчина с густыми усами, молча открыл дверцу. Но прежде чем Гранди успел сесть, из темноты выступила фигура. Маршал Пьетро Бадольо, начальник Генерального штаба, стоял у стены, скрестив руки. Его форма с золотыми эполетами и выглаженным кителем контрастировала с измождённым выражением лица. В свои шестьдесят четыре года Бадольо выглядел старше: глубокие морщины, словно высеченные в камне, седые виски и тяжёлый взгляд выдавали человека, закалённого войной, но измотанного политикой. Герой Первой мировой, стратег, чьё имя ассоциировалось с победами, он теперь был поглощён тревогой за будущее Италии, разрываемой внутренними и внешними угрозами.

– Дино, – сказал Бадольо, его голос был низким, с лёгкой хрипотцой. – Нам нужно поговорить. Садись, поедем за город. Здесь слишком много любопытных глаз.

Гранди замер, его рука всё ещё лежала на дверце машины. Он знал Бадольо как человека прямого, но осторожного, и такой неожиданный визит после собрания ложи настораживал. Масоны только что обсуждали, как далеко зашёл Муссолини, и Гранди чувствовал, что Бадольо пришёл не просто так. Он кивнул, не задавая вопросов. Бадольо жестом указал на свой автомобиль – чёрный Lancia Augusta, припаркованный в тени кипарисов. Водитель Бадольо, молчаливый мужчина по имени Альберто с суровым лицом и шрамом на щеке, уже завёл двигатель, и фары машины прорезали сумрак, словно два жёлтых глаза. Гранди сел на заднее сиденье рядом с маршалом, и машина плавно тронулась, оставляя за собой узкие римские улицы.

Они ехали в молчании, пока городские огни не начали редеть, уступая место тёмным полям и оливковым рощам. В салоне пахло кожей сидений и лёгким ароматом табака, который Бадольо курил в редкие минуты раздумий. Гул мотора смешивался с шорохом шин по гравию, и этот ритм казался единственным звуком в ночной тишине. Бадольо смотрел в окно, его пальцы постукивали по подлокотнику, выдавая внутреннее напряжение. Гранди ждал, понимая, что маршал заговорит, когда сочтёт нужным. Он чувствовал, как тишина становится тяжёлой, словно воздух перед грозой. Наконец, машина остановилась на пустынной дороге, окружённой виноградниками. Лунный свет заливал поля, отбрасывая длинные тени от лоз, а звёзды мерцали над горизонтом, холодные и равнодушные. Альберто заглушил двигатель и вышел, его шаги хрустели по гравию, пока он не исчез в темноте, оставив их одних. Бадольо повернулся к Гранди.

– Муссолини слишком глубоко увяз в Абиссинии, – начал он без предисловий, его голос был твёрд, но в нём чувствовалась горечь разочарования. – Эта война – ошибка, Дино. Мы таскаем каштаны из огня для немцев, вступая в союзы, которые не принесут Италии ничего, кроме бед. Гитлер использует нас, его амбиции тянут нас в пропасть, а Дуче слепо идёт за ним, словно заворожённый речами о величии.

Гранди молчал, его лицо оставалось непроницаемым, но сердце забилось быстрее. Как советник Муссолини, он привык взвешивать каждое слово, но слова Бадольо задели его. Он знал, что союз с Германией вызывает всё больше вопросов в Риме, особенно на фоне затягивающейся войны в Абиссинии. Санкции Лиги Наций душили экономику, армия теряла боевой дух, а слухи о партизанах и шпионах, проникающих в колонии, только усиливали хаос. Гранди вспомнил собрание ложи: они спорили о том, как Муссолини теряет хватку, как его культ личности разрушает страну.

– Ты прав насчёт Абиссинии, – осторожно сказал Гранди. – Кампания истощает нас. Ресурсы тают, армия устала, а санкции бьют по каждому итальянцу. Фабрики простаивают, хлеб дорожает, люди начинают роптать. Но Муссолини видит в этом свою великую империю. Убедить его отступить – всё равно что просить солнце не вставать.

Бадольо фыркнул, его пальцы сжались в кулак, а в глазах мелькнула искра гнева.

– Великая империя! – с сарказмом повторил он, его голос дрожал от сдерживаемого раздражения. – Пустыня, полная партизан, и советские советники, которые снабжают их оружием. Муссолини обещает славу, а Италия тонет в долгах и теряет солдат. Эта война нас ослабляет, а Дуче делает вид, что всё под контролем, пока мы теряем всё, за что боролись. Я видел, как люди голодают в деревнях, Дино. Я видел, как солдаты возвращаются с фронта без надежды в глазах. Это катастрофа.

Гранди кивнул, его взгляд скользнул по тёмным полям, где лунный свет серебрил виноградные лозы, словно покрывая их тонким слоем инея. Он знал, что Бадольо не пришёл бы к нему без причины. Маршал был стратегом, человеком, который видел дальше парадов и речей о величии. Но Гранди был дипломатом, и его инстинкты подсказывали ему быть осторожным. Он вспомнил собрание ложи: лица братьев, их споры о том, как спасти Италию от саморазрушения. Один из них, генерал с орденами на груди, говорил о необходимости искать союзников за границей, чтобы ослабить давление Лиги Наций. Другой, банкир из Флоренции, предлагал тайно финансировать оппозицию, чтобы ослабить Муссолини изнутри. Гранди тогда промолчал, но теперь слова Бадольо звучали как продолжение тех споров.

– Есть ещё кое-что, – продолжил Бадольо, понизив голос до шёпота, словно боясь, что даже звёзды могут подслушать. – Америка. Штаты сейчас нейтральны, но вспомни Первую мировую. Они молчали до последнего, а потом их вступление решило всё. Если мы будем идти в фарватере Гитлера, США не останутся в стороне. Они уже смотрят на нас с подозрением из-за Абиссинии. Санкции – это только начало. Если Америка решит надавить, Италия не выдержит. У нас нет их ресурсов, нет их флота, нет их денег. Мы не можем позволить себе войну на два фронта, Дино. Гитлер этого не понимает, а Муссолини не хочет понимать.

Гранди кивнул. Он знал, что Бадольо прав. США, несмотря на свой изоляционизм, были силой, которую нельзя недооценивать. В 1917 году их вмешательство переломило ход войны, и теперь, когда мир снова балансировал на грани конфликта, Америка могла стать решающим фактором. Гранди вспомнил свои дипломатические поездки, встречи с американскими политиками, их холодную вежливость и скрытую угрозу в словах о «мировом порядке». Он знал, что санкции Лиги Наций, введённые против Италии за вторжение в Абиссинию, были лишь первым шагом. Если США присоединятся к давлению, Италия окажется в экономической и политической изоляции, и никакие речи Муссолини не спасут страну от краха.

– Ты предлагаешь разорвать союз с Германией? – спросил Гранди. – Это равносильно политическому самоубийству. Муссолини не простит такого, и ты это знаешь. Его гнев будет беспощадным, а ОВРА не дремлет. Они следят за каждым нашим шагом, Пьетро.

Бадольо горько усмехнулся.

– Я не предлагаю бунт, Дино. Пока. Но мы должны думать о будущем. Гитлер тянет нас в свою войну, а его антисемитизм… – Бадольо сделал паузу, его лицо помрачнело, словно он видел перед собой картины, которые хотел забыть. – Это мерзость. Я был в Германии, видел, что там творится. Еврейские магазины громят, людей выгоняют из домов, учёных и врачей лишают работы. Это не просто политика, это безумие. И Муссолини начинает перенимать это. Ты слышал его последние речи? Он заигрывает с этой ненавистью, чтобы угодить Гитлеру. Это не Италия, которую я защищал в окопах. Это не та страна, за которую я проливал кровь.

Гранди промолчал, но его сердце сжалось. Он не был антисемитом, и слухи о том, что режим Муссолини может пойти по пути Германии, вызывали у него отвращение. Он вспомнил еврейских друзей из Болоньи, где он вырос, – банкиров, юристов, профессоров, которые теперь жили в страхе, слыша о погромах в Германии. Идея, что Италия может скатиться к тому же, была для него невыносимой. Но он знал, как опасно открыто выступать против Дуче.

– А король? – продолжил Бадольо, его голос стал ещё тише. – Виктор Эммануил – трус. На словах он поддерживает Муссолини, кивает на каждом собрании, подписывает каждый указ. Но за глаза он его презирает. Я знаю, Дино. Я говорил с ним. Он боится сказать слово против Дуче, боится потерять трон. Но если мы не сделаем что-то, Италия рухнет, и король вместе с ней.

Гранди посмотрел на Бадольо, его глаза сузились. Слова о короле были опасными, даже здесь, вдали от Рима. Виктор Эммануил III был символом Италии, но его слабость была очевидна для всех, кто знал его лично. Гранди вспомнил свои встречи с королём: его тихий голос, уклончивые ответы, постоянное желание избежать конфликта. Король был марионеткой, тенью за спиной Муссолини, и это делало его одновременно бесполезным и опасным. Гранди чувствовал, как его собственные сомнения нарастают, но он был слишком опытным политиком, чтобы дать им волю.

– Ты говоришь о спасении Италии, – медленно сказал Гранди, его голос был ровным, но в нём чувствовалась напряжённость. – Но что ты предлагаешь? Свержение Дуче? Заговор? Ты знаешь, что это значит. Один неверный шаг, и мы окажемся в камере. Или на виселице.

Бадольо покачал головой.

– Я не говорю о заговоре, Дино. Пока. Но мы должны быть готовы. Если Абиссиния будет затягивать нас в трясину ещё сильнее, если Германия втянет нас в новую войну, если Америка и Британия объединятся против нас – Муссолини падёт. И кто тогда поднимет Италию? Король? Он спрячется, как будто его и нет. Фашистская партия? Она развалится без Дуче, и поделом. Мы, Дино. Ты, я, те, кто ещё помнит, что такое Италия. Мы должны быть готовы взять власть, когда придёт время.

Гранди почувствовал, как холод пробежал по спине. Слова Бадольо были не просто рассуждениями – это был намёк на измену. Он знал, что маршал не говорит таких вещей без причины. Бадольо был стратегом, человеком, который планировал на годы вперёд, и его слова были как шахматный ход, рассчитанный на будущее. Но Гранди был дипломатом, и его инстинкты подсказывали ему держаться в тени, пока ситуация не прояснится. Он вспомнил собрание ложи: лица братьев, их споры о крахе режима, о том, как санкции душат экономику, как война в Абиссинии истощает армию. Профессор из Турина говорил о необходимости создать тайный совет, который мог бы действовать, если Муссолини потеряет власть. Гранди тогда промолчал, но мысль о таком совете теперь казалась не такой уж безумной.

– Я подумаю, – наконец сказал он. – Но я не дам ответа сегодня. Нам нужно больше времени, чтобы понять, куда идёт Италия. Если мы ошибёмся, цена будет слишком высока.

Бадольо кивнул, его взгляд смягчился.

– Хорошо, Дино. Думай. Но не слишком долго. Время не на нашей стороне. Муссолини ведёт нас к пропасти, и если мы не найдём выход, Италия заплатит за его ошибки. Мы должны быть готовы.

Он подал знак, и Альберто вернулся к машине. Двигатель снова заурчал, и Lancia медленно двинулась обратно к Риму. Гранди смотрел в окно, его мысли были далеко. Он видел Италию, раздираемую войной, санкциями, внутренними интригами. Он видел Муссолини, стоящего на балконе Пьяцца Венеция, обещающего величие, которого, возможно, никогда не будет. И он видел себя – человека, который должен выбрать: остаться в тени или шагнуть в пропасть ради спасения страны. Виноградники за окном сменились городскими улицами, где фонари отбрасывали золотистый свет на булыжники. Рим спал, но Гранди знал, что этот покой обманчив.

Вечер перетёк в ночь, и Палаццо Венеция утопал в тусклом свете уличных фонарей. Просторный кабинет Бенито Муссолини дышал величием – стены украшали карты Африки и Средиземноморья. Огромный стол из красного дерева был завален бумагами и телеграммами, рядом стояла наполовину пустая бутылка кьянти. В воздухе витал запах чернил и лёгкий аромат старой кожи от кресла, где сидел Муссолини. Его широкие плечи были слегка сгорблены, тёмные глаза впились в телеграмму, лежавшую перед ним. Слова были резкими, неумолимыми: генерал Этторе Бастико мёртв. Подозрение на отравление. Асмэра в смятении.

Муссолини стиснул челюсти, его крепкие пальцы смяли край бумаги. Весть о смерти Бастико ударила его как пощёчина – не только из-за потери опытного командира, но и из-за того, что она означала. Что-то рушилось. Его мечта о новой Римской империи, горевшая в нём, ускользала из рук. Он резко встал и начал мерить шаги по кабинету. Его тяжёлые шаги отдавались в тишине. Остановившись перед картой Африки, утыканной красными булавками и чёрными линиями, обозначавшими итальянские завоевания в Эритрее и Сомали, он замер. Абиссиния была центром его амбиций, суровой землёй, обещавшей славу, но приносившей лишь сопротивление. Кампания истощала Италию. Санкции Лиги Наций душили экономику, нехватка топлива подрывала флот, и теперь это – прославленный генерал мёртв. Муссолини с силой ударил кулаком по столу. «Бастико, – пробормотал он, – они посмели ударить по моим генералам?»

Он вернулся к телеграмме, перечитывая её, словно слова могли измениться. Налив себе бокал кьянти, он закружил тёмную жидкость, отражавшую свет. Вино было горьким на вкус, но он выпил его залпом, надеясь, что это успокоит нервы. «Империя, – сказал он вслух, его голос заполнил комнату. – Я получу свою империю». Африка была первым шагом, краеугольным камнем новой Италии, которая затмит Цезарей. Балканы – Албания, Югославия, Греция – последуют за ней, каждая страна станет частью великой мозаики его видения. Он видел себя на мировой сцене не младшим партнёром Германии Гитлера, а равным, современным Августом. Союз с фюрером был средством, не более. Губы Муссолини скривились в презрительной усмешке при мысли о немцах. Их высокомерие раздражало его. Когда империя Италии укрепится, он не позволит Берлину указывать ему. Он покажет, что значит быть римлянином.

Но смерть Бастико была трещиной в этом видении. Муссолини снова зашагал по кабинету, чувствуя, как тяжесть войны давит на него. Абиссинская кампания началась с фанфар, с обещаний быстрой победы. Его пропагандистская машина рисовала его непобедимым, Дуче, который возродит славу Рима. Но реальность была мрачной: армии увязли в суровых горах, их подстерегали партизаны, знавшие каждый перевал и долину.

Он остановился у окна, отодвинув тяжёлую штору, чтобы взглянуть на Рим. Город раскинулся перед ним. Пьяцца Венеция была тиха, лишь несколько охранников патрулировали внизу. Рим принадлежал ему, но сегодня казался хрупким. Он думал о Бастико, закалённом генерале, сражавшемся в Ливии и на полях Великой войны, о человеке, чья преданность не вызывала сомнений. Бастико верил в империю. А теперь он мёртв, его тело остывает в пыльном морге Асмэры.

Пальцы Муссолини сжали бокал так сильно, что тот едва не треснул. Ему нужны были ответы, и немедленно. Он вернулся к столу и нажал кнопку интеркома. «Клара!» – рявкнул он. Через мгновение дверь отворилась, и Клара Петаччи, его любовница, скользнула в комнату. Ей было двадцать четыре, тёмные волосы струились по плечам, глаза, полные обожания и лёгкой тревоги, смотрели на него. Её присутствие обычно успокаивало, её молодость и красота напоминали ему о собственной силе, но сегодня даже она не могла унять бурю в его груди.

– Дуче, – мягко сказала она, её голос слегка дрожал. – Что случилось? Ты выглядишь… встревоженным.

Он отмахнулся, хотя его взгляд на мгновение смягчился, встретив её глаза.

– Бастико мёртв, – сказал он прямо. – В Асмэре. Мои враги действуют, Клара. Они бьют по моим генералам, по моей империи.

Клара прижала руку ко рту, её глаза расширились.

– Но кто посмел бы…

– Кто не посмел бы? – огрызнулся он, прерывая её.

Он снова начал мерить шаги, всё ещё сжимая бокал.

– Может, это один из наших. Некоторые думают, что я не вижу, как они плетут заговоры и шепчутся за моей спиной.

Клара шагнула ближе, её рука легко легла на его плечо.

– Бенито, ты – Дуче. Никто не может тебя тронуть. Народ любит тебя.

Её слова были призваны утешить, но лишь подлили масла в огонь. Он стряхнул её руку, повернувшись к карте.

– Любовь – это ещё не всё, Клара. Любовь не выигрывает войны. Мне нужны люди, которым я могу доверять, генералы, которые не умирают в кофейнях. – Он ткнул пальцем в карту, указывая на Асмэру. – Бастико должен был удержать Эритрею, сокрушить повстанцев. Теперь он мёртв, а я остался с трусами и предателями.

Клара замялась, затем заговорила, её тон был осторожным.

– Что ты будешь делать?

Муссолини не ответил сразу. Он допил остатки вина, поставив бокал с нарочитой медлительностью. Его разум лихорадочно работал, выстраивая план. Он не позволит этой смерти сломить его. Утрата Бастико – удар, но её можно обернуть в свою пользу. Мученик может сплотить нацию, разжечь огонь мести. Он прикажет начать тщательное расследование, отправит лучших людей в Асмэру, чтобы выкорчевать всех предателей. Если это абиссинские партизаны, он спалит их деревни дотла. Если Советы, он потребует ответа от Москвы, даже если это приведёт к эскалации. А если это кто-то из своих… Его глаза сузились. Он затянет удавку, вырвет с корнем неверных, и это станет примером для любого, кто осмелится бросить ему вызов.

– Позови Галеаццо, – сказал он наконец, имея в виду Галеаццо Чиано, своего зятя и министра иностранных дел. – И найди Бадольо. Я хочу, чтобы они были здесь к рассвету. Мы отправим сообщение в Асмэру – нужно тщательное расследование, никакого милосердия. И я хочу, чтобы каждого офицера в Эритрее допросили. Если есть предатель, я получу его голову.

Клара кивнула, поспешив к двери, чтобы передать его приказы. Муссолини вернулся к карте, его пальцы скользили по границам Абиссинии. Он всё ещё видел это: империю, которая сделает Италию великой. Африка была его полигоном, местом, где он выкует наследие, затмевающее Цезаря. Балканы последуют за ней, а затем само Средиземное море. Германия была инструментом, не более. Гитлер мог мечтать о своём Тысячелетнем рейхе, но Муссолини не станет его лакеем. Как только Абиссиния падёт, он пересмотрит условия их союза. Италия – это слово будет звучать гордо, и ни один немец не посмеет говорить с ним свысока.

Он вспомнил Бастико, его лицо, его мечты о славе страны, теперь угасшие. Кулак Муссолини сжался. «Ты будешь отомщён, – прошептал он. – И Италия восстанет».

Глаза Муссолини горели решимостью. Он не дрогнет. Империя была в его руках, и ни предатель, ни иностранная держава не остановят его. Ночь окутала спящий город, а в Палаццо Венеция Дуче планировал свой следующий ход.