Текст книги "Я – Товарищ Сталин 7 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

Берлинский вечер был ясным и тёплым, будто город решил на миг отложить свои тревоги и вдохнуть аромат цветущих деревьев, разлитый в воздухе. Небо, усыпанное звёздами, отражалось в лужах на брусчатке Фридрихштрассе, а лёгкий ветерок мягко касался занавесок в открытых окнах кафе и ресторанов. Улицы, обычно полные звона трамваев и гомона голосов, в этот час казались притихшими, но не угрюмыми – скорее, город наслаждался редким моментом покоя, словно собираясь с силами перед новыми испытаниями. Взрыв на заводе Круппа в Эссене, прогремевший несколько дней назад, всё ещё гудел в умах, подобно далёкому грому. Слухи о саботаже, предательстве и гневе фюрера вились по городу, проникая в прокуренные пивные, элегантные гостиные и роскошные кафе, где даже самые сдержанные голоса обсуждали, что ждёт рейх впереди.

На углу Фридрихштрассе, где неоновая вывеска отбрасывала мягкие красноватые блики на асфальт, стояло кафе «Адлон» – жемчужина берлинской элиты. Его фасад, украшенный мраморными колоннами и витражами в стиле ар-деко, излучал утончённую роскошь, словно приглашая забыть о тревогах за его дверями. Высокие окна сияли тёплым золотистым светом, обещающим уют и убежище от внешнего мира. Внутри кафе было царством сдержанного великолепия: стены, обитые тёмно-зелёным шёлком, мерцали в свете хрустальных люстр, чьи подвески переливались, будто звёзды в ночном небе. Полы из полированного дуба отражали силуэты официантов, скользивших между столиками с бесшумной грацией. Столы, покрытые скатертями цвета слоновой кости, украшали серебряные подсвечники с тонкими свечами, чьи огоньки отбрасывали дрожащие тени. Аромат свежесваренного кофе смешивался с нотами ванили, корицы и дорогого табака, создавая атмосферу, в которой роскошь соседствовала с едва уловимым напряжением, будто каждый посетитель знал, что этот покой обманчив.

Гости «Адлона» были сливками берлинского общества: дипломаты в строгих смокингах, чьи манжеты поблёскивали запонками, дамы в вечерних платьях с жемчужными ожерельями, офицеры в парадной форме, чьи ордена сверкали в свете свечей. Разговоры велись вполголоса, заглушаемые нежной мелодией фортепиано, на котором пианист в углу исполнял Брамса. Музыка, задумчивая и меланхоличная, словно подчёркивала настроение города, где каждый чувствовал, что буря не за горами, несмотря на ясное небо за окнами. Официанты, одетые в безупречные белые рубашки и чёрные жилеты, двигались с выверенной точностью, подавая фарфоровые чашки с кофе и серебряные подносы с пирожными, чьи ароматы дразнили обоняние.

Мария Лебедева, известная в этих кругах как Хельга Шварц, сидела за столиком в дальнем углу, у окна, выходящего на Фридрихштрассе. Место было выбрано не случайно: отсюда она могла видеть вход, следить за движением на улице и оставаться незаметной для случайных взглядов. На ней было платье глубокого изумрудного цвета с длинными рукавами и скромным вырезом, подчёркивающее её стройную фигуру. Серебряная брошь в виде полумесяца, украшенная крошечным сапфиром, мерцала на груди. Тёмные волосы, уложенные в элегантный низкий пучок, были закреплены серебряной шпилькой с тонкой гравировкой. Перед ней стояла чашка чёрного кофе, от которой поднимались тонкие спирали пара, и тарелочка с миндальным пирожным, к которому она едва притронулась. Её осанка была безупречной, движения выверенными, но глаза, внимательные, скользили по залу, подмечая каждую деталь: жест официанта, поправляющего салфетку, улыбку дамы за соседним столиком, напряжённую позу офицера, который слишком часто оглядывался, словно ожидая незваного гостя.

Напротив неё сидел Эрих фон Манштейн, чья фигура в сером костюме с тёмно-синим галстуком излучала сдержанную властность. Лёгкий аромат сигары, которую он курил до входа в кафе, всё ещё витал вокруг него, смешиваясь с запахом кофе.

Мария сделала глоток кофе, её движения были неспешными. Манштейн, откинувшись на спинку стула, посмотрел на неё с лёгкой улыбкой, но его глаза оставались серьёзными.

– Хельга, – начал он, – ты ведь чувствуешь, как всё изменилось после Эссена. Берлин словно натянутая струна – ещё немного, и она лопнет. Фюрер в ярости, гестапо роет землю, а мы… мы все ждём, что будет дальше.

Мария кивнула, её взгляд был спокойным, но внимательным. Она знала, что он говорит открыто, насколько позволяет людное место, и его слова – это не загадки, а попытка выразить тревогу, не переходя опасной черты.

– Взрывы всегда будоражат, Эрих, – ответила она с лёгкой иронией. – Особенно когда они бьют по самому сердцу рейха. Но ты выглядишь так, будто ждёшь новых потрясений. Неужели всё так плохо?

Манштейн вздохнул, его пальцы слегка сжали край стола, но он быстро расслабился, словно напоминая себе, где находится. Он наклонился чуть ближе, понизив голос.

– Плохо – это мягко сказано, Хельга. Это был не просто завод, это символ нашей мощи. Фюрер видит в этом личное оскорбление и требует найти виновных. Гестапо, СС, Абвер – все бегают, как ищейки, но пока у нас ничего, кроме арестов простых людей и пустых отчётов. Это пугает. Если враг может ударить так точно и исчезнуть, что будет с нашей страной дальше?

Мария медленно поставила чашку на блюдце, звук фарфора был едва слышен за мелодией фортепиано. Она знала, что Манштейн доверяет ей, но в кафе, где каждый второй посетитель мог быть осведомителем, он не станет говорить всего. Ей нужно было направить разговор, чтобы узнать больше, не выдавая своей заинтересованности.

– Никто не знает, кто это сделал? – спросила она, её тон был лёгким, но глаза внимательно следили за его реакцией. – Такой взрыв – явно не дело рук одиночки. Кто-то должен был знать планировку завода, расписание смен. Это ведь требует внутренней помощи, правда?

Манштейн посмотрел на неё, в его взгляде чувствовалась осторожность. Он знал, что она права, но говорить об этом вслух, даже с ней, было рискованно.

– Ты задаёшь вопросы, которые сейчас задают все, – сказал он почти шёпотом. – Да, без внутренней помощи это невозможно. Канарис говорил то же самое на совещании. Завод охранялся как крепость. Кто-то знал, где заложить взрывчатку, чтобы нанести максимальный ущерб. Но кто? Рабочий? Инженер? Охранник? Мы не знаем, Хельга. И это самое страшное.

Мария почувствовала, как её пульс участился. Его откровенность была ценной, но она понимала, что он не скажет больше, чем считает безопасным. Она решила подтолкнуть его, но осторожно.

– А что, если это кто-то выше? – спросила она, её голос был мягким, почти заговорщическим. – Кто-то, кто знает, как работает система? Это ведь не первый случай, когда в рейхе происходят странные вещи.

Манштейн нахмурился, его пальцы замерли на столе. Он посмотрел на неё, его глаза вспыхнули, но он быстро взял себя в руки.

– Хельга, ты знаешь, что такие разговоры опасны, – сказал он. – Я солдат, а не шпион. Если бы я думал, что это кто-то из наших, я бы уже говорил с гестапо. Но у меня нет доказательств, а без них это просто слухи.

Мария кивнула, её лицо оставалось спокойным, но внутри она лихорадочно анализировала его слова. Его прямота подтверждала, что он доверяет ей, но он явно боялся говорить слишком много в таком месте. Она решила сменить тактику, чтобы он не сменил тему.

– Ты прав, Эрих, – сказала она тёплым, почти успокаивающим голосом. – Но ты ведь не можешь отрицать, что все на взводе. Гестапо, СС, Абвер – они кидаются друг на друга, вместо того чтобы искать настоящих виновных. Это не играет на руку рейху, не так ли?

Манштейн горько усмехнулся, его взгляд скользнул к окну, где звёзды сияли в ясном небе.

– Ты видишь всё как есть, Хельга, – сказал он. – Да, они подозревают друг друга. Мюллер думает, что это скрытые коммунисты, и арестовывает всех подряд. Канарис клянётся, что это иностранные шпионы – британцы или русские, но его отчёты не дают конкретики. Гиммлер видит предателей в каждом и хочет, чтобы СС взяло всё под контроль. А фюрер… он не слушает никого, кроме своих эмоций. Это бардак, и мы все в нём тонем.

Мария мысленно отметила его слова. Разобщённость между гестапо, Абвером и СС была слабостью, которую Москва могла использовать. Но ей нужно было больше – что-то, что указывало бы на виновников взрыва или хотя бы на их мотивы.

– А что говорят твои коллеги? – спросила она, её тон был нейтральным, но с лёгким намёком на доверительность. – Клюге, Вицлебен… они ведь тоже обеспокоены? Или они верят, что гестапо найдёт ответы?

Манштейн вздохнул, его взгляд стал тяжелее. Он явно не хотел упоминать имена, но их давнее знакомство позволяло ей задавать такие вопросы.

– Клюге зол, как и все мы, – сказал он, понизив голос. – Он считает, что гестапо слишком увлечено арестами. Вицлебен осторожнее, но даже он говорит, что фюрер слишком торопится с выводами. Они оба хотят, чтобы мы сосредоточились на укреплении армии, а не на этой охоте за призраками. Но фюрер требует крови, Хельга. И если мы не дадим ему виновных, он найдёт их сам.

Мария почувствовала, как её сердце забилось быстрее. Это было именно то, что она искала – намёки на разногласия в высших кругах Вермахта. Она сделала ещё один глоток кофе, чтобы скрыть свою реакцию, затем посмотрела на Манштейна с лёгкой улыбкой.

– Крови, – повторила она тихо. – Это слово, которое я слышу всё чаще. Но чьей крови, Эрих? Врагов рейха или тех, кто просто оказался не в то время не в том месте?

Манштейн вздохнул.

– Ты знаешь, о чём я, Хельга, – сказал он почти шёпотом. – Если мы не найдём настоящих виновных, фюрер найдёт тех, кто заплатит за наши промахи. И это могут быть не только рабочие в Эссене. Это может быть любой из нас. Гестапо уже рыщет по Берлину, ищет, кого бы обвинить. И я не хочу, чтобы это были мои люди.

Мария кивнула, её лицо оставалось спокойным, но внутри она ликовала. Его слова подтверждали, что рейх трещит по швам, и даже его элита боится стать жертвой гнева фюрера. Она решила рискнуть и задать ещё один вопрос.

– А что, если виновные – не те, кого ищет гестапо? – спросила она, её голос был мягким, но с лёгким намёком на провокацию. – Что, если это кто-то, кто знает, как работает система? Кто-то, кто может ударить и остаться в тени?

Манштейн замер. Он знал, что она права, но говорить об этом в кафе было слишком рискованно.

– Хельга, ты знаешь, что я не могу говорить об этом здесь, – сказал он. – Если бы я думал, что это кто-то из наших, я бы уже действовал. Но у меня нет доказательств. И я солдат, а не следователь. Моя задача – держать армию на плаву, пока гестапо и СС рвут друг друга за власть.

Мария кивнула, понимая, что дальше давить нельзя. Он был откровенен, насколько мог, и его слова уже дали ей достаточно для отчёта. Но Москва захочет больше, и ей нужно было найти способ продолжить этот разговор в более безопасной обстановке.

– Ты прав, Эрих, – сказала она, её голос был тёплым, почти успокаивающим. – Это работа гестапо. Но я знаю, что ты видишь больше, чем другие. Если кто-то и может понять, что происходит, это ты.

Манштейн посмотрел на неё, его взгляд смягчился, и в нём мелькнула лёгкая улыбка.

– Ты всегда умела задавать правильные вопросы, Хельга, – сказал он. – Но будь осторожна. В Берлине сейчас с каждым днём всё опаснее. И я не хочу, чтобы ты пострадала.

Мария улыбнулась.

– Я ценю твою заботу, Эрих, – ответила она. – Но я привыкла говорить с друзьями без утайки. И я знаю, что ты тоже. Может, нам стоит встретиться где-нибудь… где потише? Где можно говорить свободнее?

Манштейн кивнул, его взгляд стал задумчивым. Он явно понимал, что она предлагает продолжить разговор в более безопасном месте, и эта идея его не отталкивала.

– Может, и стоит, – сказал он. – Но сегодня нам лучше закончить этот разговор. Здесь слишком много глаз и ушей. А ты… ты слишком умна, чтобы быть просто светской дамой. Иногда я задаюсь вопросом, кто ты на самом деле, Хельга.

Мария рассмеялась, её смех был лёгким, почти игривым, но она знала, что он не шутит.

– Просто женщина, которая хочет понять, куда движется рейх, – ответила она. – Как ты сказал, мы на развилке. И я хочу знать, по какому пути мы пойдём.

Манштейн кивнул, понимая, что она сказала всё, что могла, в этом месте. Когда час стал поздним, кафе начало пустеть. Манштейн взглянул на часы и встал.

– Это был интересный вечер, Хельга, – сказал он. – У тебя острый ум, и я всегда рад нашим беседам. Но будь осторожна. Времена сейчас неспокойные.

Мария поднялась, поправляя платье.

– Мне бы хотелось продолжить, Эрих, – сказала она. – Надеюсь на нашу скорую встречу.

Он кивнул, его лицо осталось непроницаемым, но в глазах мелькнула искра интереса.

– Доброго вечера, Хельга, – сказал он, коротко поклонившись.

Мария осталась у столика, её взгляд скользнул к окну, где звёзды сияли в ясном небе. Она знала, что Москва будет довольна её отчётом. Но её работа была ещё далека от завершения.

* * *

Летний вечер в Эссене был тёплым. Улицы, днём полные голосов рабочих и стука трамваев, теперь затихли, и лишь редкие шаги припозднившихся прохожих да шелест листвы под лёгким ветром нарушали тишину. Взрыв на заводе Круппа, прогремевший несколько дней назад, оставил в воздухе тяжёлое предчувствие беды. Слухи о саботаже, шпионах и гневе фюрера вились по Эссену словно дым над домнами, проникая в пивные, тесные квартиры рабочих и редкие роскошные особняки, где шёпотом обсуждали, кто станет следующей жертвой гестапо.

Фриц Кельнер, 32-летний слесарь с завода Круппа, сидел за шатким деревянным столом в своей тесной квартире на третьем этаже рабочего дома в районе Альтенэссен. Комната была скромной: выцветший плед на старом диване, облупившийся шкаф, керосиновая лампа, чей слабый свет отражался на потёртых обоях. На столе стояла кружка с остывшим эрзац-кофе и кусок чёрного хлеба, к которому Фриц не притронулся. Его загрубевшие от работы руки нервно сжимали край стола, а взгляд, обычно спокойный, метался по комнате, словно искал выход из невидимых стен, сжимавшихся вокруг него.

Фриц не был на заводе в день взрыва. Официально он взял выходной из-за недомогания. Но правда крылась в другом: за день до взрыва он получил записку, написанную незнакомым почерком. «Не выходи на смену. Будь дома. Жди». Фриц, человек осторожный и далёкий от авантюр, решил не рисковать. Он остался дома, а на следующий день город потрясла новость о взрыве. Теперь гестапо рыскало по Эссену, допрашивая всех, кто мог быть причастен, и Фриц чувствовал, как невидимая петля затягивается вокруг его шеи.

Он не был саботажником. Не был шпионом. Он был просто рабочим, одним из тысяч. Но эта записка… Она жгла его, как раскалённый уголь. Кто её отправил? Почему выбрали именно его? Вопросы вихрем кружились в голове, не давая покоя. Он знал, что гестапо не станет разбираться, виновен он или нет. Для них он уже подозреваемый, а в эти дни подозрения хватало, чтобы исчезнуть навсегда.

Тишину ночи разорвал резкий стук в дверь. Фриц вздрогнул, его сердце заколотилось. Стук повторился – громкий, настойчивый, не терпящий возражений. Он встал, стараясь не издать ни звука, и подошёл к окну, осторожно отодвинув занавеску. Внизу, у входа в дом, стояли три чёрных автомобиля. Тёмные фигуры двигались быстро и целенаправленно, их шаги гулко отдавались на брусчатке. Гестапо.

– Кельнер! Открывай! – голос, холодный и резкий, прорезал тишину. За ним последовал ещё один удар в дверь, от которого задрожала тонкая деревянная рама.

Фриц замер. Его мысли метались. Бежать? Но куда? Дверь была единственным выходом из квартиры, а за ней – они. Он знал, что гестапо не уйдёт. Они ворвутся, обыщут каждый угол, и тогда… Он не позволил себе додумать. Нужно было действовать. Сейчас.

Он метнулся к окну, выходившему во двор. Узкий карниз, ведущий к пожарной лестнице, был его единственным шансом. Фриц распахнул окно, тёплый летний воздух ворвался в комнату, принося аромат цветущих деревьев. Он перекинул ногу через подоконник, стараясь не смотреть вниз, где тёмный двор казался бездонной пропастью. Дверь за его спиной затрещала под ударами – гестапо не собиралось ждать.

Фриц выбрался на карниз, его ботинки скользили по пыльной поверхности. Он прижался к кирпичной стене. Шаг за шагом, цепляясь за выступы, он двинулся к пожарной лестнице. Сердце билось так громко, что казалось, его услышат даже внизу. Дверь в квартиру с грохотом распахнулась, послышались тяжёлые шаги и голоса, отдающие команды.

– Обыскать всё! – крикнул один из них. – Найдите его, живого или мёртвого!

Фриц добрался до пожарной лестницы и начал взбираться, ощущая, как металл скрипит под его весом. Лестница вела на крышу соседнего дома – старого, с покатой черепичной кровлей. Он перебрался через перила и, пригибаясь, побежал по крыше. Шум шагов и голосов снизу становился всё громче.

– Он на крыше! – раздался крик снизу. Луч фонаря полоснул по черепице, едва не задев Фрица. Он пригнулся ниже. Гестапо уже было внизу, их шаги гремели по пожарной лестнице. Фриц перебежал на соседнюю крышу, где низкий дымоход дал ему возможность присесть и перевести дух. Сумерки скрывали его силуэт, но он знал, что это ненадолго. Гестапо не остановится. Они будут прочесывать каждый угол, пока не найдут его.

Он выглянул из-за дымохода, пытаясь оценить обстановку. Внизу, во дворе, мелькали фигуры – гестаповцы разбились на группы, перекрывая выходы. Один из них отдавал команды, указывая на крыши соседних домов. Фриц метнулся к краю крыши, где узкий проход между зданиями вёл в переулок. Он спустился по ржавой водосточной трубе, цепляясь за её крепления, пока не оказался в тёмном закоулке, заваленном ящиками и мусором. Он прижался к стене, прислушиваясь. Шаги гестаповцев приближались, их голоса звучали ближе, резче. Лай собак разорвал тишину – они пустили ищеек.

Фриц побежал, петляя между домами. Он свернул в другой проход, где старые бочки и доски создавали подобие укрытия. Пригнувшись за бочкой, он попытался отдышаться. Его грудь вздымалась, пот заливал глаза, но он заставил себя думать. Куда бежать? Гестапо перекрыло главные улицы, вокзал и дороги из города. Ему нужно было место, где он мог бы затаиться, переждать ночь.

Он вспомнил о заброшенном складе на окраине города, где когда-то работал его отец. Полуразрушенное здание стояло на отшибе, вдали от любопытных глаз. Это был его шанс. Но до склада нужно было пробраться через лабиринт рабочих кварталов, минуя патрули. Фриц стиснул зубы. Он не был героем, не был борцом. Он был обычным человеком, попавшим в жернова, которые могли раздавить его в любой момент. Но сдаваться он не собирался.

Он выглянул из-за бочки. Переулок казался пустым, но где-то неподалёку послышался шум моторов. Гестапо прочесывало квартал. Фриц двинулся дальше, пригибаясь и держась в сумерках. Он перелез через низкий забор, оказавшись во дворе соседнего дома. Здесь было темно, только звёзды освещали путь. Он пробежал через двор, перепрыгнул через груду досок и оказался в другом переулке, где старые фонари едва горели.

Собачий лай становился громче. Фриц обернулся и увидел фигуры, мелькавшие в конце переулка. Два гестаповца с фонарями двигались в его сторону, их шаги были быстрыми, уверенными. Он метнулся за угол, прижавшись к стене. Его сердце колотилось, мысли путались. Он заметил узкий проход между домами, едва заметный в сумерках. Не раздумывая, Фриц протиснулся туда, чувствуя, как кирпичи царапают плечи. Проход вывел его к заброшенному двору, где стояли старые телеги и кучи мусора.

Он присел за телегой, пытаясь отдышаться. Лай собак был уже совсем близко, их тявканье смешивалось с голосами гестаповцев. Фриц понял, что они идут по его следу. Он огляделся, ища путь к спасению. В углу двора виднелась низкая стена, за которой начинался ещё один переулок. Он рванулся туда, перепрыгнул стену и оказался в лабиринте узких улочек, где дома жались друг к другу.

Фриц бежал, не оглядываясь. Его лёгкие горели, ноги подкашивались, но он не останавливался. Он свернул в очередной переулок и прижался к стене, пытаясь унять дрожь. Фриц заметил старую дверь в подвал одного из домов. Она была приоткрыта, словно приглашая его. Он не раздумывал – протиснулся внутрь и закрыл дверь за собой.

Подвал был тёмным, пол покрывали осколки кирпича и доски. Фриц присел, прислушиваясь. Снаружи послышались шаги, голоса гестаповцев звучали приглушённо, но он различил их слова.

– Он где-то здесь! – сказал один из них. – Прочесать каждый двор!

Фриц затаил дыхание, его пальцы вцепились в край доски. Он знал, что подвал – временное укрытие. Если они начнут обыскивать дома, его найдут. Но пока он был в безопасности. Он заставил себя думать. Склад на окраине оставался его целью. Если он сможет пробраться туда, у него будет шанс переждать ночь и понять, что делать дальше.

Шаги снаружи стихли, но Фриц не расслаблялся. Он знал, что гестапо не уйдёт далеко. Они будут патрулировать квартал, пока не найдут его или не решат, что он сбежал из города. Он осторожно выбрался из подвала, убедившись, что переулок пуст.

Он двинулся дальше, петляя между домами, пока не вышел к окраине города. Здесь дома редели, уступая место пустырям и заброшенным зданиям. Склад стоял вдали, его кирпичные стены поросли мхом, а окна, давно лишившиеся стёкол, зияли, как пустые глазницы. Фриц пробрался внутрь через боковую дверь, которую когда-то использовали рабочие. Внутри было темно, воздух был тяжёлым от пыли и старого дерева. Он зажёг спичку, её слабый свет осветил груды ржавых бочек и сломанных ящиков.

Фриц нашёл угол, где можно было укрыться, и присел, прижавшись спиной к кирпичной стене. Его дыхание всё ещё было неровным, но он заставил себя успокоиться. Его мысли вернулись к записке. Кто мог её отправить? Он перебирал в уме всех, с кем общался на заводе: мастеров, коллег, охранников. Никто не вызывал подозрений. Он был обычным рабочим, не лез в политику, не вступал в споры. Почему именно он? И почему гестапо пришло за ним так быстро? Ответов не было, но Фриц чувствовал, что записка – ключ к разгадке.

Он вспомнил обрывки разговоров на заводе. Кто-то из рабочих упоминал, что охрана завода в последние дни была усилена. Фриц тогда не придал значения этим словам, но теперь они казались важными. Может, кто-то изнутри знал о готовящемся взрыве? Может, записка была предупреждением от кого-то, кто хотел защитить его? Или, наоборот, это была ловушка, чтобы сделать его козлом отпущения? Мысли путались, но Фриц понимал, что должен найти ответы.

Он решил, что утром попробует связаться с Хансом, старым другом отца, который когда-то работал в профсоюзе, пока их не запретили. Если кто-то и мог помочь, то только он. Но Фриц понимал, что даже Ханс может быть под наблюдением. Он должен быть осторожен, как никогда.