Текст книги "Я – Товарищ Сталин 5 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Кэндзи смотрел на Сато, пытаясь разгадать его игру. Кэмпэйтай не просит журналистов писать статьи. Они арестовывают, допрашивают, заставляют исчезать. Но Сато говорил с убеждённостью, почти с фанатизмом, который пугал больше, чем угрозы. Его слова о войне, о величии Японии звучали как манифест, и Кэндзи понял, что Сато не просто выполняет приказ – он верит в это всей душой.

– Почему я? – спросил Кэндзи, ставя чашку на стол. Его голос был спокойным, но внутри всё кипело. – Есть другие журналисты. Более известные. Почему вы выбрали меня?

Сато улыбнулся, но улыбка была холодной, почти хищной.

– Потому что вы любопытны, Ямада-сан. И потому что вы знаете, как писать так, чтобы люди слушали. Ваши статьи читают. Вы умеете находить слова, которые западают в голову, – сказал он, сделав паузу, и его взгляд стал тяжелее. – И потому что я знаю, что вы не откажетесь. Вы же не хотите, чтобы Кэмпэйтай заинтересовалась вами поближе, правда?

Кэндзи почувствовал, как холод пробежал по спине. Сато не упомянул конкретных связей, но его намёк был ясен: Кэмпэйтай следит за ним. Возможно, это был блеф, но рисковать было нельзя. Шифровальная книжка в кармане казалась бомбой, готовой взорваться. Он кивнул, стараясь выглядеть уверенно.

– Хорошо, Сато-сан. Я подумаю. Но мне нужно время. И гарантии, что моя голова останется на плечах, – сказал он, стараясь добавить в голос лёгкую насмешку, чтобы скрыть страх.

Сато рассмеялся, но смех был фальшивым.

– Гарантий нет, Ямада-сан. Но если сделаете, как я прошу, Кэмпэйтай вас не тронет. Пока, – сказал он, встав и надев шляпу. Он посмотрел на Кэндзи сверху вниз. – У вас неделя. Не подведите. И не пытайтесь играть в свои игры. Мы знаем больше, чем вы думаете.

Сато вышел, оставив Кэндзи одного в комнате. Чай остыл, а запах сигаретного дыма всё ещё висел в воздухе, смешиваясь с ароматом жареного угря и тофу. Кэндзи сидел, глядя на сёдзи, за которыми мелькали тени. Его мысли путались. Сато хотел, чтобы он разоблачил тех, кто выступает за мир – тех самых генералов, чьи имена он должен добыть для Москвы. Это была ловушка, но какая? И как написать статью, которая не выдаст его связей с Москвой, но удовлетворит Кэмпэйтай? Он должен был найти способ пройти между молотом и наковальней, сохранив свою миссию и свою жизнь.

Кэндзи допил чай, чувствуя, как горьковатый вкус успокаивает нервы. Он взял кусочек угря, но аппетит пропал. Выйдя из ресторана, он вдохнул холодный ночной воздух. Лепестки сакуры осыпались на мостовую, словно снег, а фонари отбрасывали жёлтые пятна света. Кэндзи шёл домой, ощущая, как шифровальная книжка жжёт карман. В голове зрел план – тонкий, опасный, как ход по канату. Он напишет статью, но так, чтобы она работала на его миссию. Нужно было намекнуть на раскол, но не выдать тех, кто против войны. И, возможно, использовать Сато, чтобы добыть больше информации. Если Сато так уверен в войне, он может знать о планах Тодзио и Араки. Это был риск, но Кэндзи привык играть с огнём.

По пути домой он остановился у небольшого храма, спрятанного в переулке. Каменные фонари у входа были покрыты мхом, а статуя Дзидзо, покровителя путников, смотрела на него с тихой укоризной. Кэндзи бросил монету в ящик для подаяний и хлопнул в ладоши, произнося короткую молитву. Он не был религиозен, но в такие моменты искал любую поддержку – даже от богов, в которых не верил. Ветер принёс запах цветущей сливы, и Кэндзи, стоя у храма, вдруг вспомнил детство: как он, мальчишкой, бегал по рисовым полям, мечтая о большой жизни в Токио. Теперь эта жизнь была здесь, но вместо мечты – постоянный страх и игра, где ставкой была его жизнь.

Дома Кэндзи зажёг лампу, её свет осветил татами и потёртые сёдзи. Он сел у стола, достал шифровальную книжку и начал писать: «Кэмпэйтай подозревает заговор против милитаризации. Имена неизвестны. Сато Харуки, агент Кэмпэйтай, сторонник войны, требует статью, разоблачающую противников войны. Планы на статью – раскрыть раскол, но защитить тех, кто за мир». Он остановился, глядя на лепестки сакуры за сёдзи, падающие в темноте. «Если Кэмпэйтай найдёт это, мне конец. Но если не передать, то конец придёт всей Японии».

Кэндзи лёг на татами, но сон не шёл. Он думал о Сато, о его фанатичных глазах, о генералах, которые хотят мира, и о тех, кто жаждет войны. Игра становилась всё опаснее, но отступать было некуда. Он должен был найти способ использовать статью, чтобы добыть информацию для Москвы, не выдав себя. Может, намекнуть на раскол так, чтобы подогреть сомнения в армии? Или встретиться с Сато ещё раз, чтобы выведать детали? За окном ветер усиливался, и лепестки сакуры кружились в темноте, словно предвестники бури. Кэндзи закрыл глаза, но перед ним стояли лица: Сато с его холодной улыбкой, Тодзио, чьи планы он должен был украсть, и безымянные генералы, которые, возможно, были его единственной надеждой. Неделя. У него была неделя, чтобы найти выход – или потерять всё.

Глава 10

21 апреля 1936 года, Берлин, Рейхсканцелярия

Кабинет Адольфа Гитлера напоминал арену, где каждый чувствовал себя загнанным зверем. Фюрер восседал во главе стола, его глаза пылали яростью, способной, казалось, испепелить всё вокруг. Тёмные волосы падали на лоб, пальцы, сжатые в кулаки, дрожали от напряжения. Когда он заговорил, хриплый голос, полный гнева, заставил воздух в комнате задрожать.

– Пять дней! – рявкнул он, ударив кулаком по столу так, что чернильница подпрыгнула, а звук эхом разнёсся по комнате.

Все присутствующие вздрогнули, их взгляды опустились вниз.

– Пять дней прошло с тех пор, как Рейнхард Гейдрих, один из столпов Рейха, был разорван на куски в самом сердце Берлина! На Вильгельмштрассе, под вашим носом! И вы смеете сидеть здесь, потупив глаза, как жалкие трусы, не способные дать мне ответы?

Собравшиеся молчали, их лица побледнели, дыхание стало едва слышным. Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС, сидел слева от Гитлера, его лицо было напряжённым, маленькие круглые очки отражали свет люстры, скрывая глаза. Его руки, сложенные на столе, слегка дрожали, выдавая тревогу, которую он пытался замаскировать привычной холодной сдержанностью. Герман Геринг, в тесном мундире люфтваффе, сидел справа, нервно крутя золотую ручку, взгляд его был прикован к столу. Вильгельм Канарис, глава Абвера, расположился чуть дальше; его худое, аскетичное лицо оставалось непроницаемым, но глаза, холодные и внимательные, выдавали напряжённое ожидание. Вальтер Шелленберг, молодой офицер СД, которому было поручено расследование убийства Гейдриха, стоял у края стола, сжимая папку с отчётами.

– Гейдрих был не просто человеком! – продолжал Гитлер, его голос нарастал, переходя в крик, сотрясавший стены. – Он был воплощением нашей силы, нашей дисциплины! Его имя заставляло дрожать всю Европу! И теперь он мёртв, взорван, как уличный бродяга, в центре нашей столицы! В центре Берлина, где каждый ваш шаг должен быть под контролем! Мир смотрит на нас, господа! Британцы, американцы, большевики – они смеются! Они видят Рейх, который не может защитить своих лидеров! Они видят слабость, и это ваша вина!

Он вскочил, стул с визгом отъехал назад, и начал ходить вдоль стола, заложив руки за спину. Его шаги были резкими, почти судорожными, а слова метались по залу.

– Я требую ответов! Кто это сделал? Кто посмел бросить вызов мне, фюреру, в моём собственном городе? Кто осмелился плюнуть в лицо Третьему Рейху?

Гиммлер откашлялся, его голос был тихим, но твёрдым, несмотря на дрожь в пальцах.

– Мой фюрер, – начал он, тщательно подбирая слова, – расследование продвигается с максимальной скоростью. Мы установили, что взрывчатка, использованная в атаке, была советского производства – тротил военного образца, вероятно, из арсеналов ОГПУ. Детонаторы сложные, с часовым механизмом, что указывает на работу профессионалов, а не любителей. Однако мы пока не можем с уверенностью подтвердить, что это дело рук агентов ОГПУ. Возможно, это ложный след, попытка сбить нас с толку.

Гитлер круто развернулся, его глаза сузились до щелей, голос понизился до угрожающего шёпота, который был страшнее крика.

– Не можете с уверенностью? – прошипел он, наклоняясь к Гиммлеру так близко, что тот невольно отшатнулся. – Вы, Гиммлер, который кичится тем, что слышит каждый шёпот в этом городе, читает каждую мысль в головах моих людей, не можете сказать, кто убил моего лучшего человека? Вы смеете говорить мне о вероятностях, о ложных следах?

Он выпрямился, его лицо исказилось от ярости.

– Мне не нужны ваши теории! Мне нужны имена! Мне нужна кровь тех, кто посмел это сделать! Это был не несчастный случай, это было объявление войны против меня, против Рейха!

Гиммлер поправил очки, его пальцы слегка дрожали, но он заставил себя продолжить.

– Мой фюрер, мы допрашиваем всех, кто мог быть связан с этим делом. Свидетели на месте взрыва говорят о грузовике, который появился за полчаса до атаки. Один из них, торговец газетами, заметил человека в тёмном пальто, который вышел из грузовика и исчез в переулке. Мы проверяем все возможные зацепки, изучаем происхождение грузовика, допрашиваем всех, кто имел доступ к маршруту обергруппенфюрера Гейдриха. Мои люди работают день и ночь, чтобы найти виновных.

Гитлер фыркнул, его презрение было почти осязаемым.

– День и ночь? И что у вас есть? Ничего! Пустые слова! Вы думаете, я поверю, что СС, которые хвалятся своей непревзойдённой эффективностью, не могут найти одного человека, который подложил бомбу? Это позор, Гиммлер! Позор для вас и для всей вашей организации!

Он ткнул пальцем в Гиммлера, его голос поднялся до крика.

– Вы обещали мне безопасность! Вы обещали мне контроль! А теперь один из моих лучших людей мёртв, и вы не можете даже сказать, кто это сделал! Как я должен доверять вам после этого?

Геринг, почувствовав возможность отвлечь гнев фюрера, наклонился вперёд, его голос был маслянистым, почти подобострастным.

– Мой фюрер, позвольте мне предложить помощь. Люфтваффе готовы поддержать СС в этом деле. Если это иностранные агенты, мы можем усилить давление через дипломатические каналы, направить наших шпионов за границу, даже нанести удар, если потребуется. Мы не можем позволить врагам думать, что они могут безнаказанно атаковать нас в сердце Рейха.

Гитлер резко повернулся к нему, его глаза пылали.

– Молчите, Геринг! – рявкнул он, его голос разрезал воздух. – Это не война в небе, это война на наших собственных улицах! Вы все провалились, и вы смеете предлагать мне свои услуги?

Он ткнул пальцем в Геринга, затем обвёл взглядом всех собравшихся.

– Вы думаете, я не вижу, как вы перекладываете вину друг на друга? Вы думаете, я слеп? Я вижу вашу слабость, вашу некомпетентность! Вы все подвели меня, и я не потерплю этого!

Его взгляд остановился на Канарисе, который до этого момента молчал, сидя неподвижно, словно вырезанный из мрамора.

– А вы, Канарис, – прорычал Гитлер, его голос был полон яда, – что скажете вы? Ваш Абвер, с его хвалёной сетью шпионов, с его агентами по всему миру, где ваши результаты? Или вы тоже будете сидеть и молчать, пока враги разгуливают по Берлину, убивая моих людей?

Канарис медленно поднял взгляд, его глаза были холодными, как лёд, но в них мелькала искра осторожности.

– Мой фюрер, – начал он, его голос был ровным, почти монотонным, но каждое слово было тщательно взвешено, – Абвер делает всё возможное, чтобы помочь СД в этом расследовании. Мы проверяем наши контакты за границей, особенно в Москве, где у нас есть агенты, следящие за деятельностью ОГПУ. Если это работа Советов, мы найдём их след, но это займёт время. Атака была слишком точной, слишком дерзкой, чтобы быть делом рук одиночки. Я должен согласиться с рейхсфюрером: возможно, это не только иностранные агенты, но и утечка внутри наших собственных структур. Возможно, кто-то из наших кругов знал маршрут Гейдриха и передал эту информацию.

Гитлер замер, его лицо исказилось от ярости, глаза вспыхнули, как у хищника, почуявшего добычу.

– Предательство? – прошипел он, шагнув к Канарису так близко, что тот почувствовал его горячее дыхание. – Вы смеете говорить о предательстве в моём присутствии? Вы обвиняете моих людей?

Его голос понизился до угрожающего шёпота, от которого у всех по спине пробежал холод.

– Гейдрих предупреждал меня о вас, Канарис. Он говорил, что вы слишком независимы, что ваш Абвер – это тёмная лошадка, которая действует за моей спиной. Может, это ваш провал? Или, хуже того, ваш замысел? Может, это вы позволили врагу подобраться к Гейдриху?

Канарис не дрогнул, хотя в комнате повисла мёртвая тишина, такая тяжёлая, что, казалось, она могла раздавить всех присутствующих. Его глаза встретили взгляд Гитлера, и он ответил с ледяным спокойствием, которое скрывало бурю внутри.

– Мой фюрер, моя лояльность Рейху и вам не подлежит сомнению. Если обергруппенфюрер Гейдрих подозревал меня, он не поделился этим со мной, и я не знаю, на чём основывались его слова. Абвер работает день и ночь, чтобы найти виновных, и я лично прослежу, чтобы ни один след не остался непроверенным. Мы не подведём вас.

Гитлер смотрел на него несколько долгих секунд, словно пытаясь проникнуть в его мысли. Затем он отвернулся, его гнев снова обрушился на Гиммлера.

– Три дня, Гиммлер! Я даю вам три дня, чтобы принести мне имена виновных! Не отчёты, не теории, не оправдания – имена! Если их не будет, я найду тех, кто способен выполнять мою волю, и поверьте, я это сделаю!

Он сделал паузу, обведя присутствующих взглядом.

– Вы все провалились. Вы все под ударом. И если вы думаете, что я прощу эту слабость, вы ошибаетесь. Я построил этот Рейх, и я не позволю вам разрушить его!

Тишина в кабинете стала почти осязаемой, прерываемая лишь слабым стуком дождя по окнам. Гиммлер, Геринг и другие сидели, словно окаменев, их лица были бледными, глаза опущены. Шелленберг, всё ещё стоя у края стола, сжимал папку. Он чувствовал, как давление в комнате сгущается, как каждая секунда молчания становится всё тяжелее. Он знал, что Гиммлер возложит на него основную ответственность за расследование, и от его успехов – или провалов – зависела его судьба.

Гитлер повернулся к нему.

– А вы, Шелленберг? Вы молоды, амбициозны, Гейдрих доверял вам. Что вы можете сказать? Или вы тоже будете молчать, как ваши начальники?

Шелленберг выпрямился, его голос был твёрдым, несмотря на страх, сжимавший горло.

– Мой фюрер, я возглавляю расследование лично. Мы нашли свидетеля, который видел человека в тёмном пальто, покидавшего грузовик за полчаса до взрыва. Мы составляем его портрет, проверяем всех, кто мог быть в том районе. Грузовик был украден за два дня до атаки, и мы отслеживаем его путь. Я не сплю, не ем, занимаюсь только поисками. Я клянусь вам, мы найдём тех, кто это сделал.

Гитлер фыркнул.

– Клятвы? Мне не нужны ваши клятвы, Шелленберг. Мне нужны результаты. Вы думаете, ваш энтузиазм впечатлит меня? Вы думаете, я не вижу, как вы все пытаетесь спасти свои шкуры?

Он снова обвёл взглядом комнату.

– Я построил этот Рейх. Я не позволю вам, жалким бюрократам, разрушить его. Вы все под подозрением. Каждый из вас. И если вы не дадите мне ответы, я найду тех, кто сможет. А вы… вы будете жалеть, что родились.

Он сделал шаг назад, его взгляд остановился на окне, за которым дождь продолжал стучать по стеклу.

– Три дня, – повторил он. – А теперь убирайтесь и делайте свою работу.

Тишина в кабинете стала почти осязаемой. Гиммлер, Геринг и другие начали вставать, их движения были скованными, словно они боялись привлечь к себе лишнее внимание. Шелленберг задержался на мгновение, его пальцы всё ещё сжимали папку, лицо было бледным. Канарис вышел последним, его взгляд на долю секунды встретился с взглядом Шелленберга. Ни один из них не сказал ни слова, но в этом молчании чувствовалась напряжённая игра, где каждый был одновременно охотником и добычей.

Гитлер остался один, стоя у окна, глядя на дождливый Берлин. Его руки дрожали, но не от страха – от ярости. Смерть Гейдриха была вызовом его власти. Он знал, что виновные должны быть найдены, иначе тень слабости ляжет на него самого. В этот момент, глядя на серые улицы, он поклялся, что заставит этих людей заплатить – кем бы они ни были. Его пальцы сжались в кулак, а в голове уже формировался план, как использовать этот кризис, чтобы укрепить свою власть ещё больше. Никто не должен сомневаться в его силе. Никто.

Дождь неустанно барабанил по окнам рейхсканцелярии, словно отсчитывая время до неизбежного. В кабинете Адольфа Гитлера царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь скрипом его сапог, когда он мерил шаги по комнате. Свет люстры отражался в полированной поверхности длинного стола. Гитлер остановился у окна, глядя на серый, промокший Берлин. Его пальцы сжались в кулак. Он знал, кого позвать, чтобы укрепить свою власть в этот критический момент. Решение было принято.

Генрих Мюллер получил приказ явиться немедленно. Вызов в рейхсканцелярию в столь поздний час без объяснений не предвещал ничего хорошего, но Мюллер, человек с холодным умом и стальными нервами, был готов к любому испытанию. Он вошёл в кабинет, его форма была безупречной, а лицо – непроницаемым, как маска. Его репутация была мрачной даже среди элиты СС: его называли «Гестапо-Мюллером» – человеком, который мог выследить любого, вырвать правду из самых упрямых уст и уничтожить врагов Рейха без малейшего колебания.

Гитлер стоял спиной к двери, глядя в окно, когда Мюллер вошёл. Фюрер не обернулся, но его голос, низкий и резкий, разрезал тишину.

– Мюллер, – произнёс он, не поворачиваясь, – вы знаете, почему вы здесь?

Мюллер остановился в центре комнаты, сложив руки за спиной. Он не ответил сразу, ожидая, пока фюрер продолжит. Он знал: Гитлер не терпит поспешных слов, но молчание тоже могло быть истолковано как слабость. Он выбрал нейтральный, но почтительный тон.

– Мой фюрер, я готов служить вам и Рейху, – сказал он, его голос был ровным, без тени эмоций.

Гитлер резко повернулся, его глаза сверкнули, как у хищника, почуявшего добычу.

– Служить? – рявкнул он, шагнув к Мюллеру. – Служить мне должны все, но я вижу лишь слабость и некомпетентность! Мои люди дрожат, как крысы, боящиеся света, и я устал от их пустых слов!

Мюллер выдержал взгляд фюрера, не дрогнув. Его лицо оставалось бесстрастным, но в голове уже прокручивались десятки сценариев. Он знал, что Гитлер в ярости, а ярость фюрера могла быть как наградой, так и приговором.

– Мой фюрер, – начал он, его голос был ровным, почти механическим, – я сделаю всё, что вы прикажете.

Гитлер фыркнул, его губы искривились в презрительной усмешке.

– Всё, что прикажу? – переспросил он. – Вы думаете, меня можно успокоить вашими словами? Я не Гиммлер, чтобы слушать оправдания, и не Геринг, чтобы наслаждаться лестью! Я вижу людей насквозь, Мюллер, и я знаю, кто вы.

Гитлер замолчал, его взгляд буравил Мюллера, словно пытаясь проникнуть в его мысли. Затем он медленно подошёл к столу, сел в кресло и откинулся назад, сложив руки на груди. Его голос стал тише, но в нём чувствовалась угроза, которая была страшнее крика.

– Я устал от интриганов и болтунов. Гиммлер прячется за своими оправданиями, Канарис плетёт свои сети, Геринг раздувается от собственной важности. Но вы, Мюллер, вы другой. Вы не политик, не хвастун, не мечтатель. Вы – машина, Мюллер. Вы находите врагов и уничтожаете их. И теперь я даю вам шанс доказать, что вы достойны большего.

Мюллер молчал, ожидая продолжения. Он знал, что Гитлер не просто так выделяет его среди других. Это был не комплимент, а испытание, и Мюллер был готов к нему.

– С этого момента, – продолжал Гитлер, его голос стал твёрже, – вы берёте на себя всю ответственность за тайную полицию. Вы будете главой гестапо и СД. Вы будете моими глазами и ушами, Мюллер. Вы будете тем, кто раздавит врагов Рейха, будь они снаружи или внутри.

Мюллер слегка прищурился, но его лицо осталось непроницаемым. Назначение было неожиданным, но он понимал, что оно несёт с собой не только власть, но и огромный риск. Занять место, которое требовало абсолютной преданности и безупречной эффективности, означало стать мишенью для всех – от врагов Рейха до завистников внутри СС.

– Мой фюрер, – ответил он, – я благодарю вас за доверие. Я сделаю всё, чтобы его оправдать.

Гитлер наклонился вперёд, его глаза сузились.

– Оправдать? – переспросил он, его голос был полон сарказма. – Мне не нужны ваши попытки, Мюллер. Мне нужны результаты. Рейх окружён врагами, и я не потерплю слабости. Вы должны быть безупречны. Вы должны быть лучше всех, кто был до вас. Если вы не сможете защитить Рейх, если вы не сможете раздавить врагов, как тараканов, я найду того, кто сможет.

Мюллер кивнул, его взгляд был холодным, но внутри он чувствовал, как давление нарастает. Он знал, что Гитлер не шутит. Провал означал бы не просто конец карьеры, а конец жизни.

– Я понимаю, мой фюрер, – сказал он. – Я сделаю это.

Гитлер откинулся назад, его губы искривились в лёгкой усмешке.

– Всё, что в ваших силах? – переспросил он. – Этого недостаточно, Мюллер. Вы должны быть машиной, которая не знает промахов. Я даю вам два дня, чтобы показать, на что вы способны. Два дня, чтобы доказать, что я не ошибся в вас.

Мюллер не дрогнул, хотя внутри него всё кипело. Два дня – это было почти невозможно, но он знал, что спорить с Гитлером бессмысленно. Он кивнул, его голос остался ровным.

– Я сделаю это, мой фюрер.

Гитлер махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.

– Идите, Мюллер. И не возвращайтесь, пока не докажете, что достойны этого места.

Мюллер поклонился, развернулся и вышел из кабинета. Его шаги были размеренными, но внутри он уже строил план. Он знал, что назначение главой тайной полиции – это не только награда, но и испытание, которое могло стоить ему жизни. Гиммлер, Канарис, Шелленберг – все они будут следить за каждым его шагом, и любой промах станет поводом для интриг. Но Мюллер не был человеком, который боится интриг. Он был машиной, созданной для поиска и уничтожения, и теперь вся его энергия была направлена на одну цель: оправдать доверие фюрера.

Гитлер остался один в кабинете, стоя у окна, глядя на дождливый Берлин. Он знал, что слабость недопустима, и Мюллер был его новым инструментом, его новым оружием. Но если Мюллер провалится, Гитлер уже знал, что сделает дальше.