Текст книги "Я – Товарищ Сталин 5 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Когда он вернулся в заброшенный склад, часы показывали 2:15 утра. Он устроился на крыше, откуда мог наблюдать за периметром, не выдавая себя. Охранники продолжали патрулировать, не подозревая о тройной угрозе, тикающей в сердце их базы. Харроу проверил «Веблей», спрятанный под плащом, и позволил себе минуту отдыха, глядя на тёмные воды залива. Его мысли были ясными: он сделал всё, что мог. Теперь оставалось ждать.

В 4:00 утра 2 мая Кадис содрогнулся. Первый взрыв, на складе, разорвал ночную тишину, как удар грома. Ящики с радиооборудованием взлетели в воздух, их деревянные стенки разлетелись в щепки, а металлические детали – антенны, провода, радиоприёмники – разлетелись на десятки метров, врезаясь в стены и соседние контейнеры. Пламя вспыхнуло мгновенно, оранжево-красное, жадно пожирая остатки оборудования. Столб чёрного дыма взвился к небу, а едкий запах горелой резины и металла распространился по порту. Взрывная волна разбила стёкла в соседних зданиях, и осколки посыпались на гравий, как дождь.

Через три секунды рванул генератор. Топливные бочки, стоявшие рядом, усилили взрыв, превратив ангар в пылающий шар. Огонь взметнулся на пятнадцать метров, его жар ощущался даже на расстоянии. Бочки с дизелем взрывались одна за другой, выбрасывая фонтаны искр и горящего топлива, которые падали на соседние ящики и деревянные поддоны, разжигая новые очаги пожара. Гул от взрыва прокатился по порту, сотрясая землю и воду, а чёрный дым, густой и удушливый, закрыл горизонт, словно занавес. Крики охранников и рабочих смешались с треском огня и звоном падающих обломков.

Третий взрыв, в командном пункте, был самым разрушительным. Здание, бывший офис портовой администрации, сложилось, как карточный домик. Несущая стена, под которой Харроу заложил заряд, рухнула первой, утянув за собой крышу и второй этаж. Шифровальные машины, столы с картами, папки с документами – всё оказалось погребено под тоннами кирпича и бетона. Взрывная волна выбила окна на соседних складах, а облако пыли и дыма накрыло порт, как туман. Внутри здания находилось около двадцати человек – немецкие офицеры, техники и несколько местных наёмников, работавших на Абвер. Большинство погибло мгновенно, раздавленные обломками или задохнувшиеся в дыму. Те, кто был снаружи, кричали, пытаясь пробиться к руинам, но огонь и дым делали спасение невозможным.

Харроу наблюдал с крыши заброшенного склада, его лицо оставалось непроницаемым, но глаза внимательно фиксировали хаос. Склад превратился в груду горящих обломков, генератор был уничтожен, а командный пункт – стёрт с лица земли. Пламя освещало порт, отражаясь в воде, как зловещий закат. Немецкие офицеры, выбегавшие из соседних зданий, кричали, пытаясь организовать тушение пожара, но их усилия были тщетны. Огонь пожирал остатки базы, а дым стелился над водой, закрывая звёзды. По предварительным подсчётам Харроу, в командном пункте погибло не менее двадцати человек, включая ключевых офицеров Абвера и техников, работавших над шифровальными машинами. Генератор и склад унесли ещё несколько жизней – возможно, до десяти местных рабочих и немецких инженеров, оказавшихся в зоне поражения. Взрывчатка сработала безупречно.

Порт превратился в осиное гнездо. Докеры, разбуженные взрывами, выбегали из бараков, некоторые в панике бросались к воде, другие пытались тушить огонь вёдрами. Немецкие охранники, оставшиеся в живых, метались между обломками, выкрикивая приказы, но их голоса тонули в рёве пламени. Один из них, коренастый мужчина с окровавленным лицом, пытался вытащить тело из-под обломков склада, но упал, задыхаясь от дыма. Испанские рабочие, нанятые немцами, кричали на кастильском, требуя помощи, но хаос поглотил все попытки организоваться. Вдалеке завыли сирены – полиция и пожарные Кадиса уже мчались к порту, но их прибытие только добавило сумятицы.

Харроу, всё ещё на крыше, прикинул последствия. Ущерб был колоссальным: радиооборудование уничтожено, шифровальные машины погребены под обломками, энергоснабжение базы прервано. Абвер потерял не только технику, но и ключевой плацдарм для операций в Средиземноморье. Взрывы были достаточно мощными, чтобы сорвать их планы на месяцы, но достаточно точными, чтобы не разрушить весь порт и не вызвать подозрений у Франко. Немецкие таймеры, обломки которых уже валялись среди руин, создавали правдоподобную картину аварии. Харроу знал, что его след чист, но время уходить пришло. Он спустился с крыши, его шаги были такими же бесшумными, как при подходе, и направился к своей гостинице.

К утру порт Кадиса был оцеплен испанской полицией. Немецкие офицеры, выжившие в хаосе, метались между обломками, пытаясь спасти остатки оборудования, но пожар уничтожил почти всё. Ящики с радиоаппаратурой превратились в обугленные куски металла, шифровальные машины были раздавлены под обломками, а генератор – груда искорёженного железа, всё ещё дымящаяся от жара. Испанская пресса, подогретая британскими контактами в Мадриде, уже распространяла историю о «трагической аварии» из-за неисправного немецкого оборудования. Франко, как предсказывал Синклер, не стал углубляться в расследование. Его режим, всё ещё хрупкий и балансирующий между нейтралитетом и симпатиями к Германии, не хотел лишнего шума.

Харроу покинул Кадис на рассвете, смешавшись с толпой рыбаков, покидавших порт. Его документы выдержали ещё одну проверку на выезде, где сонный полицейский лишь мельком взглянул на его паспорт. К полудню он был на борту траулера, направлявшегося обратно в Лиссабон. В кармане лежала зашифрованная записка для отправки в Лондон: «Три цели уничтожены. Без следов. Ван дер Меер.» Он стоял на палубе, глядя на удаляющийся берег, где чёрный дым всё ещё поднимался над портом, как зловещий флаг. Его миссия была выполнена, но он знал, что это лишь первый акт в долгой игре.

В Лондоне, на Даунинг-стрит, Болдуин получил отчёт к вечеру 2 мая. Он читал его в одиночестве, стоя у окна, где туман снова окутывал город, как саван. Операция удалась: база Абвера в Кадисе была уничтожена, их планы в Средиземноморье сорваны, а Британия показала, что не позволит собой манипулировать. Но премьер-министр чувствовал тяжесть решения. Смерть десятков людей – офицеров, техников, рабочих – лежала на его совести, даже если они были врагами. Сообщение ОГПУ о Мюллере продолжало вызывать вопросы: были ли Советы искренни, или это часть их собственной игры? Иден, Синклер и Келл уже готовили следующий шаг, усиливая наблюдение за Абвером в Лиссабоне и Берлине, а также за советскими агентами, которые могли знать больше, чем говорили.

В Кадисе слухи о «несчастном случае» быстро сменились новыми. Немецкие агенты, оставшиеся в порту, начали подозревать диверсию, но все улики – обломки таймеров с немецкими маркировками, искорёженные ящики «Siemens» – указывали на их собственное оборудование. Абвер был вынужден перегруппироваться, их операции в Средиземноморье получили серьёзный удар. Местные жители, напуганные взрывами, шептались о немецкой некомпетентности, а испанские власти закрыли дело как «аварию». Но в Берлине, в штаб-квартире Абвера, уже собирались аналитики, изучая отчёты и планируя ответ. Они знали, что это не случайность, но доказать причастность Британии не могли.

Харроу, стоя на палубе траулера, смотрел на горизонт, где море сливалось с небом. Его мысли были о том, что он сделал, и о том, что ещё предстоит. Но война только начиналась, и где-то в Берлине Абвер уже планировал ответный удар. Капитан Джеймс Харроу был готов встретить новые вызовы.

Глава 17

Осака, вечер 2 мая 1936 года

Низкие тучи, серые и плотные, скрывали луну и звёзды, окутывая город густым сумраком. Осака, раскинувшаяся вдоль извилистой реки Ёдо, гудела, несмотря на наступающую ночь. Узкие переулки, вымощенные потрескавшимися каменными плитами, вились между деревянными домами с облупившейся краской и новыми бетонными зданиями, чьи стеклянные окна отражали мигающие неоновые вывески. Улицы наполняли звуки: скрип колёс тележек, груженных углём и овощами, звонки велосипедистов, лавирующих между прохожими, резкие выкрики торговцев, расхваливающих жареную рыбу, свежие мандарины и связки зелёного лука. Воздух был густым, насыщенным запахами соевого соуса из уличных ларьков, угольного дыма от текстильных фабрик, выстроившихся вдоль реки, и сырости, поднимавшейся с воды. Неоновые вывески загорались одна за другой: красные, золотые и синие иероглифы мигали, рекламируя сакэ-бары, лапшичные с дымящимся рамэном и шумные залы патинко, чьи двери звенели от толп игроков, стучащих по рычагам.

Район Тэннодзи, притаившийся ближе к окраинам, был тише. Его улочки, окружённые деревянными домами за высокими бамбуковыми заборами, тонули в тишине, нарушаемой лишь редким стуком деревянных сандалий по камням или гудком трамвая, прокатывавшегося по соседней улице. Уличные фонари отбрасывали тусклые пятна света на булыжники, освещая потёртые вывески чайных, где подавали жасминовый чай в фарфоровых чашках, и маленьких лавок, где продавали рис, сушёную рыбу и рулоны хлопковой ткани. Прохожие, в основном пожилые мужчины в соломенных шляпах и женщины в потрёпанных кимоно, спешили домой, их тени мелькали и исчезали в полумраке. Велосипедисты, звеня звонками, проносились мимо, их колёса подпрыгивали на неровных плитах, оставляя за собой лёгкое эхо, растворяющееся в вечернем воздухе.

На одной из таких тихих улиц стоял двухэтажный дом полковника Кэмпэйтай, сорокадвухлетнего офицера японской военной полиции. Дом, сложенный из тёмного дерева, с крутой черепичной крышей, выглядел скромно, но прочно, словно маленькая крепость. Узкие окна, закрытые бумажными сёдзи, слабо светились в вечернем полумраке, их мягкий свет отражался на гравийной дорожке во дворе. За бамбуковым забором росло одинокое вишнёвое дерево, его голые ветви лениво покачивались на ветру, а дорожка из мелкого гравия, аккуратно разровненная, вела от задних ворот к деревянной двери дома. Полковник, широкоплечий, с резкими чертами лица и тонким шрамом на левой щеке – следом стычки в Маньчжурии десятилетней давности, – был человеком строгим, педантичным, с непреклонной верностью Императору. Его тёмные глаза, всегда настороженные, замечали малейшее движение, малейший намёк на угрозу. Его чёрная форма Кэмпэйтай с высоким воротником и начищенными латунными пуговицами висела в кабинете на деревянной вешалке, готовая к поездке в Токио, назначенной на завтра. В углу кабинета, за тяжёлой хлопковой занавеской, стоял железный сейф, запертый массивным ключом. Внутри лежала кожаная папка с отчётами: списки подозреваемых, планы облав, детальные карты с пометками и донесения, написанные чётким мелким почерком. Эти документы были его пропуском к повышению, возможностью доложить Императорскому генеральному штабу в Токио и укрепить своё положение в Кэмпэйтай.

В доме царило спокойствие, обыденное и уютное, как в любой семье, не знающей о надвигающейся угрозе. Жена полковника, тридцатипятилетняя женщина с мягкими чертами лица и тёплой улыбкой, готовила ужин на кухне. Её тёмные волосы, аккуратно собранные в низкий пучок, блестели в свете масляной лампы, подвешенной над деревянным столом. Она резала дайкон тонкими, почти прозрачными ломтиками, её нож ритмично постукивал по деревянной доске, помешивала мисо-суп в глиняном горшке, проверяла рис, кипящий на маленькой чугунной плите. Её хлопковое кимоно, серое с узором из мелких белых цветов, слегка шелестело при каждом шаге, а фартук, повязанный поверх, был испачкан пятнами соевого соуса и масла. Она напевала тихую мелодию, её голос, мягкий, растворялся в тепле кухни, где пахло варёным рисом и свежесваренным супом. Их дочь, шестнадцати лет, сидела в гостиной за низким деревянным столом, листая учебник по литературе. Её школьная форма – тёмно-синяя юбка и белая блузка с матросским воротником – лежала аккуратно сложенной на стуле, а длинные волосы были заплетены в тугую косу, спадавшую на спину. Она хмурилась, читая, её тонкие пальцы переворачивали страницы с лёгким шорохом, иногда останавливаясь, чтобы подчеркнуть строчку карандашом или записать заметку на полях тонкой тетради. Её лицо, сосредоточенное, отражало свет лампы, а глаза, тёмные, как у отца, внимательно скользили по строчкам текста. Младший сын, десяти лет, сидел на полу в углу гостиной, играя с деревянной игрушкой – маленькой моделью паровоза, которую он катал по доскам, издавая негромкие звуки, подражая гудку и стуку колёс. Его волосы, взъерошенные, падали на лоб, а рубашка, расстёгнутая на верхней пуговице, была слегка помята. Он смеялся, когда паровоз переворачивался, и снова ставил его на доски, увлечённый своей игрой, его смех звенел тихо, как колокольчик, в уютной комнате.

В переулке напротив, за грудой деревянных ящиков, от которых пахло рыбой, притаились пятеро. Это была группа, решившая устранить полковника до того, как он передаст свои отчёты в Токио, сорвав планы Кэмпэйтай. Их лидер, тридцатилетний мужчина с худым лицом и глубоко посаженными глазами, выражавшими холодную решимость, прятал короткие волосы под чёрной кепкой. На нём была тёмная куртка рабочего, под которой скрывался пистолет Намбу, заряженный восемью патронами, с патроном в патроннике. Его движения были точными, выверенными, как у человека, привыкшего к военной дисциплине. Его команда состояла из четырёх человек, каждый из которых был выбран за свои навыки. Второй, коренастый мужчина тридцати двух лет с мозолистыми руками и шрамом на шее от старой драки, был мастером ножа – быстрым, безжалостным, способным убрать противника одним движением. Третья, двадцатисемилетняя женщина с короткими, неровно остриженными волосами, отвечала за разведку и наблюдение, её глаза замечали всё: от мельчайших деталей до малейших изменений в обстановке. Четвёртый, худощавый парень двадцати пяти лет, был взломщиком, чьи тонкие пальцы могли открыть любой замок за считанные секунды. Пятый, молчаливый тридцатипятилетний стрелок, нёс винтовку Арисака, его движения были размеренными, а глаза – холодными.

За три дня до операции группа собралась в заброшенном складе у реки Ёдо. Здание, некогда служившее хранилищем для рыболовных сетей, теперь было заброшено, его деревянные стены потемнели от сырости, а на полу валялись обломки ящиков и ржавые болты. Единственная масляная лампа, подвешенная к ржавой потолочной балке, качалась на сквозняке, отбрасывая тусклый свет на расстеленную карту Осаки, лежащую на перевёрнутом ящике. Карта, потрёпанная по краям, была исчерчена карандашными линиями: маршруты движения, точки наблюдения, пути отхода. Лидер группы, склонившись над картой, указывал пальцем на узкую улицу в Тэннодзи, где стоял дом полковника. Его палец чертил путь от реки через торговый квартал к переулку за домом.

– Входим через задний двор, – говорил он. – Взломщик, ты вскрываешь замок на воротах. Наблюдательница, ты следишь за улицей. Нож, ты убираешь любого, кто появится в переулке. Стрелок, ты остаёшься на улице, держишь переулок на прицеле на случай, если кто-то сунется. Я захожу первым и беру полковника.

Наблюдательница, сидя на корточках у ящика, поправляла чёрную кепку, скрывавшую её короткие волосы. Её бинокль, старый, с потёртым кожаным ремешком и слегка треснувшей правой линзой, лежал рядом на доске. Она провела две недели, наблюдая за домом полковника, прячась в переулках, на крышах соседних зданий и даже в заброшенной тележке у рынка. Она знала распорядок семьи лучше, чем они сами: жена выходила за продуктами в десять утра, всегда с плетёной корзиной, возвращаясь через час с овощами, рыбой и иногда связкой зелёного лука; дочь возвращалась из школы в четыре часа дня; сын играл во дворе до ужина, часто бегая за мячом или катая деревянные игрушки по гравию; полковник покидал дом в семь утра, его чёрный автомобиль с шофёром ждал у ворот, и возвращался к шести вечера, всегда с кожаной папкой под мышкой. Задний двор не охранялся, окна второго этажа были без решёток, а бумажные сёдзи легко рвались или открывались.

– Полковник спит один, в южной комнате на втором этаже, – сказала наблюдательница. – Жена – в соседней комнате, её окно выходит на сад. Дети – в двух комнатах дальше по коридору, их окна на северной стороне. Окна второго этажа открываются без шума, но половицы в коридоре могут скрипеть, особенно ближе к лестнице. Половица третья от лестницы – самая громкая.

Взломщик, сидя на ящике, крутил в руках отмычку – тонкую стальную полоску, отполированную до блеска. Его пальцы, тонкие, как у музыканта, двигались с ловкостью часовщика, привыкшего к мелкой работе.

– Замок на задних воротах – штифтовый, старый, ржавый, – сказал он почти шёпотом. – Открою за тридцать восемь секунд. Задняя дверь – простой засов, деревянный, отодвину за пять секунд, если не заест.

Мастер ножа, стоя в углу, точил клинок о небольшой точильный камень. Его нож, длинный и узкий, с чуть загнутым кончиком, поблёскивал в свете лампы. Он водил лезвием по камню медленно, с размеренной точностью, проверяя остроту большим пальцем, проводя по кромке так, чтобы не порезаться.

– Если кто-то сунется в переулок, я его уберу, – сказал он, его голос был хриплым, но уверенным. – Один удар – и тихо. Никто не успеет поднять тревогу.

Стрелок, сидя в дальнем углу склада, чистил винтовку Арисака. Длинный ствол, отполированный до блеска, был заряжен пятью патронами 6,5 мм, прицел отрегулирован для стрельбы на расстоянии до ста метров. Он щёлкнул затвором, проверяя механизм, и посмотрел на лидера, коротко кивнув. Его молчание было красноречивее слов: он был готов, его винтовка не подведёт. Стрелок, привыкший к долгому ожиданию в засаде, мог часами лежать неподвижно, держа цель на мушке.

Лидер раздал последние инструкции. Вход в 21:00, когда семья ужинает, а улица пустеет. Выход через задний двор, затем через переулок к грузовику, спрятанному у реки за грудой бочек. Оружие: пистолеты Намбу для лидера, наблюдательницы и взломщика, винтовка Арисака для стрелка, нож для мастера ножа. Никаких следов, никаких свидетелей. Каждый из них знал, на что идёт, но отступать было поздно.

В последние дни перед операцией группа оттачивала детали. Наблюдательница ещё раз обошла район, проверяя маршруты отхода. Она заметила, что в переулке за домом по вечерам собираются бродячие кошки, и их мяуканье может заглушить случайный шум. Она также проверила, что фонарь у заднего двора часто гаснет после восьми вечера, оставляя сад в темноте. Взломщик дважды тренировался на похожем замке, купленном на чёрном рынке, доводя время вскрытия до тридцати восьми секунд. Он смазал отмычки маслом, чтобы они скользили без звука, и проверил проволоку для засова, убедившись, что она достаточно тонкая, чтобы пролезть в щель. Мастер ножа провёл день в заброшенном дворе, отрабатывая удары на мешке, набитом песком. Его движения были молниеносными, точными: удар в горло, в сердце, в солнечное сплетение – каждый рассчитан на мгновенную смерть. Стрелок отправился на пустырь за городом, где стрелял по мишеням из досок, проверяя винтовку. Его пули ложились в цель с точностью до сантиметра, даже в темноте. Лидер, как мозг операции, перепроверял план, прокручивая в голове каждую деталь: от входа через ворота до выхода к грузовику, от первого выстрела до последнего шага. Он не спал две ночи, его глаза покраснели от усталости, но разум оставался ясным. Он знал, что Кэмпэйтай – это машина, перемалывающая всех, кто встаёт на её пути, и полковник был одной из её ключевых фигур.

Вечер 2 мая был душным. Низкие тучи, затянувшие небо, скрыли луну, и улицы Тэннодзи погрузились в полумрак. Уличные фонари отбрасывали тусклые пятна света на булыжники, где ещё днём сновали торговцы с корзинами овощей и рыбы, а велосипедисты звенели звонками, объезжая тележки. Теперь же район был пуст: лишь редкие прохожие в соломенных шляпах спешили домой, их тени мелькали под фонарями и исчезали в переулках. Группа двигалась по узкому переулку за домом полковника, их чёрные куртки и кепки сливались с темнотой. Лидер шёл впереди, его Намбу был заряжен, патрон в патроннике, палец лежал рядом со спусковым крючком, готовый к мгновенной реакции. За ним – взломщик с отмычками в кармане, его худощавое тело напряглось, глаза внимательно осматривали переулок. Наблюдательница с биноклем на шее держалась чуть позади, её шаги были лёгкими, почти невесомыми. Мастер ножа, чей клинок был спрятан в ножнах под курткой, двигался рядом. Стрелок, замыкавший группу, нёс винтовку Арисака, скрытую под длинным плащом. Их шаги были неслышны: матерчатые таби, надетые поверх ботинок, заглушали любой звук на каменных плитах.

Они остановились в переулке напротив дома, укрывшись за грудой деревянных ящиков. Ящики, сложенные небрежно, были покрыты грязью и пятнами от дождя, их края обросли плесенью, а некоторые доски прогнили, обнажая ржавые гвозди. Наблюдательница подняла бинокль, её глаза внимательно пробежали по улице. Улица была пуста, лишь слабый свет из кухни пробивался через бумажные сёдзи, отбрасывая мягкие тени на гравийную дорожку. Из дома доносились приглушённые звуки: звон фарфоровых мисок, тихий смех детей, мягкий голос жены, напевавшей мелодию, похожую на народную песню.

– Чисто, – прошептала наблюдательница, опуская бинокль. – Задний двор пуст. Окна кухни открыты, слышны голоса. Полковник, скорее всего, в спальне.

Лидер кивнул, его глаза пробежали по бамбуковому забору, выискивая малейшие признаки движения. Он жестом указал взломщику на ворота, а стрелку – остаться в переулке на случай, если кто-то появится. Стрелок занял позицию за ящиками, опустившись на одно колено, его винтовка Арисака была наготове, прицел направлен на вход в переулок. Его дыхание было ровным, сердце билось медленно, как у охотника, ждущего добычу. Остальные четверо двинулись к дому. Задняя дверь, деревянная, с бумажными вставками в рамах, была заперта на простой деревянный засов. Взломщик, присев, просунул тонкую проволоку через щель между дверью и косяком. Засов, старый и слегка рассохшийся, поддался за пять секунд. Дверь бесшумно скользнула в сторону, открывая тёмный коридор, пахнущий варёным рисом и слабым ароматом жасминового чая. Из кухни, дальше по коридору, доносились звуки: мягкий голос жены, напевавшей мелодию, звон фарфоровых мисок, смех сына, рассказывавшего что-то сестре, и её тихий ответ, полный мягкого укора. Лидер с пистолетом Намбу наготове вошёл первым, его шаги были лёгкими, как у кошки, таби заглушали любой звук. За ним – мастер ножа, чей клинок поблёскивал в тусклом свете. Наблюдательница, державшая маленький фонарик, включила его на мгновение, осветив коридор узким лучом, чтобы убедиться, что путь свободен. Взломщик замыкал группу, закрыв дверь за собой, его глаза внимательно следили за тылом.

Коридор вёл к узкой деревянной лестнице. Лидер, прижавшись к стене, указал наверх. Он знал планировку дома благодаря разведке наблюдательницы: второй этаж, три комнаты. Южная – спальня полковника, соседняя – жены, две дальше – детей. Группа поднялась по лестнице, их таби заглушали шаги, но каждая половица была потенциальной угрозой. Лидер шёл первым, его Намбу был направлен вперёд, глаза сканировали тени, выискивая малейшее движение. Мастер ножа держался рядом, его клинок был готов к удару, пальцы крепко сжимали рукоять. Наблюдательница осталась у лестницы, её пистолет смотрел вниз на случай, если кто-то войдёт через заднюю дверь или из кухни. Взломщик, с отмычками в кармане, следил за тылом, его худощавое тело напряглось, готовое к мгновенной реакции.

На втором этаже коридор был узким, с тремя дверями, обклеенными бумажными сёдзи, которые слабо пропускали свет из комнат. Лидер указал на южную дверь – спальню полковника. Мастер ножа прижался к стене, его клинок был готов к мгновенному удару. Наблюдательница, стоя у лестницы, держала пистолет двумя руками, её дыхание было ровным, но пальцы слегка дрожали от напряжения. Взломщик, стоя за лидером, проверял, чтобы коридор оставался чистым, его глаза метались от одной тени к другой. Лидер медленно толкнул сёдзи, которые скользнули в сторону без звука. В комнате было темно, лишь слабый свет уличного фонаря проникал через окно, отбрасывая длинные тени на пол. Полковник лежал на футоне, его дыхание было ровным, грудь поднималась и опускалась. Рядом, на низком деревянном столике, стояла масляная лампа, её слабый свет отражался от железного сейфа в углу комнаты. Под подушкой полковника виднелся край револьвера Намбу.

Лидер поднял пистолет, прицелившись в голову полковника. Его палец лёг на спуск, дыхание замерло, мышцы напряглись. Он знал, что первый выстрел должен быть точным – второго шанса не будет. Его сердце билось ровно, но в висках пульсировала кровь, адреналин обострял чувства. Он чувствовал запах татами, слышал далёкий звон посуды из кухни, видел, как тень от ветки вишнёвого дерева колыхалась на сёдзи. Но в этот момент половица под ногой мастера ножа издала тихий скрип, едва слышный, но резкий.

Полковник открыл глаза. Его рука метнулась к подушке, пальцы сомкнулись на рукояти револьвера. Лидер выстрелил первым. Пуля попала в грудь, тело полковника дёрнулось, кровь брызнула на татами, тёмное пятно быстро расползалось, впитываясь в солому. Второй выстрел в голову оборвал его жизнь – глаза застыли, рука с револьвером безвольно упала, оружие звякнуло о деревянный пол. Звук выстрелов, приглушённый стенами и сёдзи, всё же разнёсся по дому, эхом отразившись в коридоре.

Из соседней комнаты раздался пронзительный крик жены. Лидер, не теряя ни секунды, бросился к её двери. Мастер ножа с клинком в руке ворвался следом. Жена стояла у стола, её серое кимоно с узором из цветов было слегка помято, в руках она сжимала глиняный чайник, её глаза расширились от ужаса. Она открыла рот, чтобы закричать снова, но мастер ножа одним молниеносным движением вонзил клинок ей в горло. Лезвие вошло мягко, точно, кровь хлынула, заливая кимоно и пол. Чайник выпал из её рук, разбился о деревянный пол, осколки разлетелись, горячая вода растеклась, смешиваясь с кровью. Женщина рухнула, её тело дёрнулось раз, другой и затихло, её глаза уставились в потолок, пустые и безжизненные.

Дочь, разбуженная шумом, выбежала из своей комнаты в коридор. Её длинная коса развязалась, волосы рассыпались по плечам, глаза расширились, увидев лидера с пистолетом и кровь на полу. Она развернулась, пытаясь бежать к лестнице, её босые ноги шлёпали по половицам. Наблюдательница, стоявшая у лестницы, подняла свой Намбу и выстрелила без колебаний. Пуля попала девушке в спину, она споткнулась и упала лицом вниз. Крик мальчика раздался из последней комнаты, высокий, полный ужаса. Мастер ножа, не останавливаясь, ворвался туда, его клинок сверкнул в свете лампы. Мальчик, спрятавшийся под футоном, пытался отползти к стене, его маленькие руки цеплялись за татами. Клинок вонзился в грудь, крик оборвался, кровь растеклась по полу, впитываясь в солому, как чернила в бумагу.

Лидер вернулся в спальню полковника, его дыхание было тяжёлым, но руки не дрожали. Он кивнул взломщику, который подбежал к сейфу в углу комнаты. Взломщик, встав на колени, достал отмычки. Замок, старый, но крепкий, с четырьмя штифтами, был сложнее, чем на воротах. Взломщик работал быстро, его пальцы двигались с хирургической точностью, уши ловили едва слышные щелчки штифтов. Через минуту замок поддался, дверца сейфа скрипнула, открывая кожаную папку, лежащую на металлической полке. Лидер вытащил папку, раскрыл её, бегло просмотрев содержимое: листы с отчётами, испещрённые мелким почерком, карты с пометками, списки с адресами. Он сунул папку за пазуху, застегнул куртку и махнул остальным. Группа, не оглядываясь, спустилась по лестнице, их шаги были быстрыми, но бесшумными, таби скользили по половицам. Они вышли через заднюю дверь, пересекли сад, где гравий хрустел под ногами, едва слышно в ночной тишине. Стрелок, всё ещё в переулке за ящиками, держал винтовку наготове, его глаза следили за входом в переулок, но никто не появился.

Группа выбралась через переулок, двигаясь быстро, но не бегом, чтобы не привлекать внимания. Их фигуры растворялись в темноте, сливаясь с тенями ящиков и заборов. Грузовик, старый, с пятнами ржавчины на кузове, ждал их у реки, спрятанный за грудой бочек, покрытых потрёпанным брезентом. Двигатель грузовика загудел, шины визгнули по камням, и машина рванула в ночь, растворяясь в лабиринте улиц Осаки. Дом остался в тишине, лишь кровь на татами и разбитый чайник свидетельствовали о бойне, которая длилась меньше пяти минут.