Текст книги "Я – Товарищ Сталин 5 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Ханс замер. Хансен никогда не предлагал ничего подобного. Их отношения всегда оставались строго профессиональными – отчёты, приказы, редкие обсуждения операций. Приглашение выпить пива было настолько неожиданным, что Ханс почувствовал, как внутри всё сжалось. Это не было дружеским жестом. Это была проверка.

– С удовольствием, герр полковник, – ответил Ханс, заставляя себя улыбнуться. – После рабочего дня это было бы кстати.

Хансен кивнул, его лицо не выражало ничего, кроме лёгкой усталости. – Отлично. Тогда в семь, у «Золотого орла» на углу. И не забудьте про отчёты. Канарис требует, чтобы всё было безупречно.

Ханс поднялся и вышел. В коридоре он остановился, прислонившись к стене, чтобы собраться с мыслями. Приглашение Хансена не было случайным. Полковник был лоялен Канарису, но его лояльность фюреру была не менее очевидной. Ханс знал, что гестапо усилило давление на Абвер после смерти Гейдриха, и Хансен, возможно, получил задание выискивать слабые звенья. Вопрос был в том, насколько глубоко он подозревает Ханса.

Вернувшись в кабинет, Ханс попытался сосредоточиться на работе, но мысли метались. Он перебирал отчёты, делая заметки, но каждый скрип половицы за дверью заставлял его вздрагивать. Он представлял, как гестапо входит в его кабинет, как их холодные глаза изучают его, как их вопросы становятся всё острее. Он знал, что должен подготовиться к возможному допросу, но как? Каждый отчёт, каждый разговор с коллегами казался проверкой, и Ханс чувствовал, как его нервы натянуты до предела.

К полудню он решил проверить архив. Ему нужно было добыть документы, которые требовала Москва, но каждый визит туда был риском. Мюллер с его педантичностью фиксировал каждое движение, и Ханс знал, что повторный визит так скоро после последнего может привлечь внимание. Он взял папку с отчётами, чтобы иметь повод, и направился на третий этаж.

Архив был холодным, с запахом старой бумаги и пыли. Мюллер сидел за столом, его очки поблёскивали в тусклом свете лампы.

– Зейдлиц, опять вы? – сказал он, не поднимая глаз от бумаг. – Что на этот раз?

Ханс улыбнулся, стараясь выглядеть непринуждённо.

– Нужно уточнить данные по Вильнюсу, герр капитан. Хансен требует деталей.

Мюллер кивнул, но его взгляд был цепким.

– Уточняйте быстрее. У меня и без того дел полно.

Ханс прошёл к стеллажам, чувствуя, как спина покрывается потом. Он нашёл нужную папку, но его цель была в соседнем шкафу – документы по польским операциям. Он сделал вид, что перебирает бумаги, и, убедившись, что Мюллер занят, быстро вытащил тонкую папку. Его пальцы дрожали, когда он прятал её под пиджак. Он знал, что камера, спрятанная в его кабинете, ждёт, но каждый шаг с этой папкой был как шаг по минному полю.

Вернувшись в кабинет, Ханс запер дверь и достал камеру. Он сфотографировал документы, стараясь не думать о том, что будет, если его поймают. Закончив, он спрятал плёнку в тайник под половицей и вернул папку в архив, молясь, чтобы Мюллер не заметил её отсутствия.

Остаток дня прошёл в напряжённой рутине. Ханс переписывал отчёты, проверял каждое слово, каждую цифру, чтобы не дать повода для подозрений. Но мысли о встрече с Хансеном не отпускали. Он представлял, как полковник будет задавать вопросы, как его взгляд будет искать слабые места. Ханс знал, что должен быть готов ко всему, но страх разоблачения был сильнее.

К семи вечера Берлин окрасился золотистыми оттенками заката. Улицы наполнились людьми, спешившими домой или в пивные. Ханс шёл к «Золотому орлу», небольшому бару в двух кварталах от Тирпицуфер. Его мундир сменила штатская одежда – тёмный костюм и пальто, – но напряжение не отпускало. Он мысленно прокручивал возможные сценарии разговора, пытаясь предугадать, что хочет Хансен.

Бар был уютным, с деревянными панелями и тусклым светом ламп, висевших над стойкой. Внутри пахло пивом и сигаретами, а за столами сидели клерки, рабочие и несколько офицеров в штатском. Хансен уже был там, в углу, за столиком у окна. Он поднял руку, заметив Ханса, и тот направился к нему, стараясь выглядеть непринуждённо.

– Рад, что пришли, Зейдлиц, – сказал Хансен, когда Ханс сел напротив. Полковник был в тёмном пиджаке, его лицо казалось менее суровым, чем в кабинете, но глаза оставались насторожёнными. – Что будете пить?

– Пильзнер, – ответил Ханс, улыбнувшись. – После такого дня это то, что нужно.

Хансен заказал два пива, и вскоре перед ними появились запотевшие кружки. Полковник сделал глоток, откинулся на спинку стула и посмотрел на Ханса. – Тяжёлые времена, не так ли? – начал он, его голос был лёгким, почти дружеским. – После этого взрыва с Гейдрихом все как на иголках. Гестапо роет, Канарис требует отчётов, а фюрер… – он сделал паузу, словно подбирая слова, – фюрер ждёт результатов.

Ханс кивнул, осторожно подбирая слова.

– Да, герр полковник. Атмосфера в Абвере напряжённая. Все чувствуют давление.

Хансен усмехнулся, но в его улыбке не было тепла.

– Давление – это часть нашей работы. Но скажите, Зейдлиц, как вы справляетесь? Вы всегда такой спокойный, даже когда всё вокруг кипит.

Ханс почувствовал, как его сердце пропустило удар. Это был первый намёк на проверку. Он сделал глоток пива, чтобы выиграть время.

– Стараюсь сосредоточиться на задании, герр полковник. Если думать о давлении, можно потерять голову.

Хансен кивнул, но его взгляд стал острее.

– Верно. Но знаете, в такие времена важно понимать, кому ты лоялен. Абвер, фюрер, Германия… Иногда эти вещи могут расходиться.

Ханс напрягся, но постарался сохранить расслабленную позу. Хансен говорил ненавязчиво, но его слова были как мины, замаскированные под обычную беседу.

– Я служу Германии, герр полковник, – сказал Ханс, глядя ему в глаза. – И выполняю приказы, которые мне дают.

Хансен улыбнулся, но его глаза не отрывались от Ханса.

– Хорошо сказано. Но Канарис, он… сложный человек, не так ли? У него свои методы, свои взгляды. Иногда кажется, что он играет в свою игру, а не в ту, которую ждёт фюрер.

Ханс почувствовал, как холод пробежал по спине. Хансен явно пытался прощупать его, понять, где его лояльность. Он сделал ещё один глоток пива, стараясь выглядеть непринуждённо.

– Адмирал Канарис – гениальный стратег, – ответил Ханс осторожно. – Его методы могут казаться необычными, но он всегда действует в интересах Рейха.

Хансен кивнул, но его улыбка стала чуть шире, словно он уловил что-то в тоне Ханса.

– Возможно. Но знаете, Зейдлиц, в Абвере много глаз. Гестапо, СС, даже наши собственные коллеги. Все наблюдают. И если кто-то оступится… – он сделал паузу, глядя на Ханса, – это будет конец.

Ханс выдержал взгляд, хотя внутри всё кипело. Хансен явно намекал на что-то, но не переходил черту. Это была игра, и Ханс знал, что должен быть осторожен.

– Я понимаю, герр полковник. Поэтому я стараюсь делать свою работу безупречно.

Разговор перешёл на более нейтральные темы – операции в Литве, слухи о новых назначениях в Абвере, – но Ханс чувствовал, что Хансен продолжает наблюдать за ним. Полковник рассказывал истории о старых операциях, о том, как Абвер работал до прихода Канариса, но каждый его вопрос возвращался к лояльности.

– Скажите, Зейдлиц, – начал Хансен, когда вторая кружка пива опустела, – вы когда-нибудь задумывались, что будет, если Абвер начнёт отклоняться от курса? Фюрер требует абсолютной преданности, а Канарис… он иногда слишком независим.

Ханс почувствовал, как его горло сжимается. Хансен явно пытался вывести его на откровенность. Он сделал паузу, глядя на кружку, словно обдумывая ответ.

– Я верю, что адмирал действует в интересах Германии, – сказал он наконец. – Но если кто-то отклоняется от курса, это их выбор. Я выполняю приказы и служу Рейху.

Хансен кивнул, но его взгляд стал ещё острее.

– Хорошо сказано. Но знаете, Зейдлиц, в нашей работе нет места для сомнений. Гестапо не любит тех, кто колеблется. Они видят предательство в каждом шаге.

Ханс заставил себя улыбнуться.

– Я не даю повода для сомнений, герр полковник.

Хансен заказал ещё пива, и разговор продолжился. Полковник стал говорить о своей карьере, о том, как он начинал в военной разведке ещё до прихода национал-социалистов. Но каждый его рассказ казался Хансу частью проверки. Хансен упомянул несколько случаев, когда офицеры Абвера попадали под подозрение гестапо, и каждый раз его взгляд задерживался на Хансе, словно ожидая реакции.

– Помню одного майора, – сказал Хансен, потягивая пиво. – Хороший офицер, но слишком много вопросов задавал. Гестапо решило, что он ненадёжен. Его отправили на восток, в какую-то глушь. Семья осталась без него. Жалко, конечно, но долг есть долг.

Ханс кивнул, чувствуя, как его сердце колотится. Упоминание семьи было не случайным. Хансен знал, как бить по слабым местам.

– Жалко, – согласился Ханс, стараясь говорить нейтрально. – Но если человек выполняет свой долг, ему нечего бояться.

Хансен улыбнулся, но его улыбка была холодной.

– Именно так, Зейдлиц. Именно так.

К девяти вечера пиво закончилось, и Хансен предложил заказать ещё. Ханс согласился, хотя хотел уйти. Он знал, что уход слишком рано может показаться подозрительным. Хансен, казалось, расслабился, но его вопросы становились всё более личными.

– Скажите, Зейдлиц, у вас ведь есть семья? – спросил он, крутя кружку в руках. – Жена, дети?

Ханс кивнул, чувствуя, как горло сжимается.

– Да, герр полковник. Жена и трое детей.

Хансен улыбнулся, но в его улыбке было что-то хищное.

– Это хорошо. Семья – это то, ради чего мы работаем, не так ли? Ради их будущего, ради Германии. Но иногда приходится делать трудный выбор. Ради них.

Ханс почувствовал, как его рука невольно сжала кружку. Хансен знал, как бить по слабым местам. Упоминание семьи было не случайным – это был намёк, что Хансен может копать глубже, если захочет.

– Я всегда ставлю долг превыше всего, – сказал Ханс, стараясь говорить твёрдо. – Но семья… да, они дают силы.

Хансен кивнул, его взгляд стал чуть мягче, но Ханс знал, что это лишь маска. – Хорошо сказано, Зейдлиц. Долг – это то, что нас держит. Но иногда долг перед одним человеком может противоречить долгу перед другим. Например, перед фюрером.

Ханс почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Хансен явно пытался вывести его на откровенность, но делал это так тонко, что любой неверный ответ мог стать роковым.

– Мой долг – служить Германии и выполнять приказы, – сказал Ханс, стараясь говорить ровно. – Фюрер и адмирал Канарис оба работают ради этой цели. Я следую их указаниям.

Хансен рассмеялся, но его смех был холодным.

– Вы дипломат, Зейдлиц. Это хорошо. Но помните: гестапо не любит дипломатов. Они любят ясность.

Разговор продолжался ещё около часа, но напряжение не спадало. Хансен задавал вопросы о работе, о коллегах, о том, что Ханс думает о последних событиях в Абвере. Ханс отвечал осторожно, стараясь не дать повода для подозрений, но каждый его ответ казался ему недостаточно убедительным.

Когда они наконец вышли из бара, ночь окутала Берлин. Улицы были пустынными, лишь редкие фонари отбрасывали тусклый свет. Хансен хлопнул Ханса по плечу, его жест казался дружеским, но Ханс чувствовал скрытую угрозу.

– Хороший вечер, Зейдлиц, – сказал Хансен. – Надо будет повторить. И не забудьте про отчёты.

Ханс кивнул, улыбнувшись.

– Конечно, герр полковник. Спокойной ночи.

Он смотрел, как Хансен уходит, его фигура растворялась в темноте. Ханс повернулся и пошёл к своей машине, чувствуя, как холодный воздух проникает под пальто. Разговор с Хансеном был как танец на минном поле. Он не знал, насколько глубоко полковник подозревает его, но одно было ясно: Хансен что-то ищет.

Вернувшись домой, Ханс тихо вошёл в квартиру. Клара спала, её дыхание было едва слышным. Он заглянул в детскую, где спали дети, их лица были спокойными, невинными. Ханс стоял в темноте, глядя на них, и чувствовал, как страх сжимает сердце. Он делал это ради них, ради их будущего, но с каждым днём эта цель казалась всё дальше.

Он прошёл в кабинет, закрыл дверь и достал из тайника под половицей маленький передатчик. Связаться с Москвой было рискованно, но он должен был сообщить о разговоре с Хансеном. Он знал, что ОГПУ ждёт от него данных, но теперь каждый шаг был под ещё большим контролем. Он написал короткую шифровку, используя код из «Фауста», и отправил её, молясь, чтобы сигнал не перехватили.

Закончив, он спрятал передатчик и лёг в постель рядом с Кларой. Её присутствие успокаивало, но сон не шёл. Ханс лежал, глядя в потолок, и думал о Хансене, о гестапо. Он знал, что должен продолжать, но с каждым днём это становилось тяжелее, а пропасть под ногами – всё ближе.

Глава 14

Рассвет 1 мая 1936 года озарил абиссинские нагорья багряным заревом, словно само небо предвещало кровопролитие. Солнце медленно поднималось над холмами в 30 километрах к северу от Аддис-Абебы, его лучи пробивались сквозь тонкую пелену утреннего тумана, освещая долину, где вскоре развернётся судьбоносная битва.

Итальянские войска под командованием генерала Эмилио Де Боно неумолимо наступали на столицу Абиссинии, их механизированные колонны с рёвом катились по каменистой местности, а над головой гудели бипланы Fiat CR.32, выписывая круги, словно хищные птицы в поисках добычи. Абиссинская армия, усиленная советскими солдатами, советниками и поставками оружия из Москвы, занимала оборонительные позиции. Их траншеи и укрепления были последним барьером перед Аддис-Абебой. Воины, измотанные месяцами войны, сжимали винтовки – их дух закалялся отчаянием, гордостью и верой в Льва Иуды.

Полковник Фёдор Иванович Вяземцев стоял на невысоком холме, его обветренное лицо, покрытое пылью, выражало суровую решимость. Льняная рубашка прилипла к потной спине, а Маузер C96, спрятанный под выцветшим пиджаком, оттягивал ремень. Его глаза, прищуренные от солнца, внимательно изучали поле боя через бинокль. Абиссинские траншеи, вырытые в красноватой почве и укреплённые камнями, брёвнами и редкими мешками с песком, тянулись вдоль восточного хребта, их зигзагообразная форма защищала от артиллерийских обстрелов. В них укрывались бойцы амхара и оромо под командованием Раса Кассы, чья высокая фигура в белой шамме, расшитой золотыми нитями, выделялась среди солдат. Их одежда была пёстрой: кто-то носил традиционные мантии, другие – трофейные итальянские мундиры. В тылу, за хребтом, укрывалась батарея из четырёх 76-мм советских полевых орудий, доставленных через Джибути неделю назад. Их экипажи, обученные советскими артиллеристами, проверяли прицелы. Рядом, в тени эвкалиптов, стояли ящики с боеприпасами – драгоценный груз, каждый патрон которого был на счету.

Миссия Вяземцева была ясна, но тяжела: координировать оборону, интегрировать советскую авиацию и артиллерию и удержать линию, чтобы вынудить итальянцев отступить с тяжёлыми потерями. Документы с виллы Мюллера, которые он представил императору Хайле Селассие, посеяли сомнения в британских союзниках, раскрыв их двойную игру. Но только победа в бою могла закрепить доверие к Советскому Союзу, убедив императора разорвать связи с Лондоном. Итальянцы, воодушевлённые превосходством техники – танками, артиллерией и авиацией, – стремились одним ударом сокрушить сопротивление и захватить Аддис-Абебу, завершив войну. Вяземцев видел в этом дне шахматную партию, где каждый ход мог склонить императора к Москве или к бегству в британское изгнание.

Долина, где развернулась битва, была широкой, окружённой зазубренными холмами, поросшими редкими кустами и эвкалиптовыми рощами. Каменистая почва, изрытая трещинами и усеянная валунами, затрудняла движение техники, но узкая грунтовая дорога, размытая недавними дождями, служила итальянцам главным путём снабжения. Её колеи, глубокие и вязкие, блестели от утренней росы, а вдоль обочин валялись обломки телег, кости мулов и ржавые обломки оружия, оставшиеся от прошлых боёв. На востоке цепь невысоких хребтов, поросших сухой травой, обеспечивала укрытие для абиссинских траншей, вырытых в форме зигзага, чтобы минимизировать потери от артиллерии. Глубина траншей достигала полутора метров, их стенки укреплялись камнями, а над некоторыми участками были натянуты ветви для маскировки. На западе мелкое русло реки, пересохшее, но усеянное валунами, создавало естественный оборонительный фланг, но ограничивало манёвры, заставляя войска полагаться на пеший бой. Склоны холмов, покрытые жёсткой травой, были изрыты воронками от прошлых обстрелов.

Итальянские силы состояли из двух дивизий – около 15 000 человек, – хорошо экипированных, но измотанных долгой кампанией. Их поддерживали 20 танкеток Fiat-Ansaldo L3/35 – лёгких машин с тонкой бронёй, вооружённых спаренными 8-мм пулемётами, способных двигаться со скоростью до 40 км/ч, но уязвимых для гранат и коктейлей Молотова. Дюжина средних танков M11/39 с их 37-мм орудиями и толстой бронёй представляла более серьёзную угрозу. Их гусеницы оставляли глубокие борозды в земле, а рёв двигателей разносился по долине. Итальянская артиллерия, включающая 75-мм и 100-мм орудия, занимала возвышенность в трёх километрах к югу, её стволы уже нацеливались на абиссинские позиции, а расчёты в хаки-униформах суетились вокруг, загружая снаряды. В воздухе господствовали 12 бипланов Fiat CR.32 – манёвренных истребителей с двумя 12,7-мм пулемётами, способных развивать скорость до 350 км/ч, – и шесть бомбардировщиков Caproni Ca.133, каждый из которых мог нести 500 кг фугасных бомб. Их гул, зловещий и низкий, был знаком каждому абиссинскому воину, пережившему бомбёжки Гондара и Дессие.

Абиссинская армия насчитывала около 8 000 человек: регулярные войска Раса Кассы, закалённые в боях амхара и ополченцы из регионов Тиграй и Оромо, чьи традиционные мечи и копья соседствовали с винтовками. Их моральный дух был шатким после месяцев отступлений, гибели Раса Менгеши и резни в кафе «Алмаз», но прибытие советской помощи вдохнуло надежду. Советский контингент Вяземцева был невелик, но критически важен: 50 советников, включая артиллеристов, инженеров и авиаторов, и эскадрилья из шести И-15.

В 05:30 тишину разорвал оглушительный залп итальянской артиллерии. Снаряды, с воем рассекающие воздух, обрушились на абиссинские траншеи, вздымая фонтаны земли, камней и щепок. Взрывы сотрясали долину, и в блиндаже Вяземцева, укреплённом мешками с песком, керосиновая лампа качалась, отбрасывая дрожащие тени на земляные стены. Он стоял у входа, бинокль прижат к глазам, наблюдая, как бойцы Раса Кассы пригибаются в траншеях. Их лица, покрытые пылью, выражали смесь страха и решимости. Некоторые молились, сжимая кресты или амулеты, другие проверяли затворы винтовок, их пальцы дрожали от напряжения. Советские орудия, укрытые за хребтом, молчали по приказу Вяземцева.

– Пусть тратят снаряды, – сказал он капитану Ивану Петрову, чья форма была измазана землёй. – Мы ударим, когда они двинутся вперёд.

Петров, коренастый артиллерист с обожжённым солнцем лицом, кивнул.

– Снарядов хватит на два часа интенсивного боя, Фёдор Иванович. Но если итальянцы пойдут в полную силу, нам понадобится чудо.

Вяземцев хмыкнул, не отрывая бинокля. Он знал, что чудес не бывает – только точный расчёт и храбрость людей, стоящих за ним. Его взгляд скользил по траншеям, где молодые и старые воины, от подростков до седобородых старейшин, готовились к бою. Среди них выделялся Абебе, юный связной, чьи босые ноги были покрыты коркой грязи. Вяземцев подозвал его, вручив записку для Раса Кассы:

– Огонь на 200 метров. Держать дисциплину.

Абебе, с серьёзным лицом, кивнул и бросился к траншеям, его тонкая фигура мелькала среди воронок, уклоняясь от осколков.

К 06:00 итальянская пехота начала наступление. Их хаки-униформы сливались с пылью, поднятой танкетками L3/35, чьи гусеницы скрежетали по камням, оставляя за собой шлейф красноватой пыли. Эти лёгкие машины с тонкой бронёй и спаренными пулемётами двигались впереди, их стволы стрекотали, подавляя позиции. За ними шли M11/39, их 37-мм орудия поворачивались, выискивая цели. Итальянские солдаты, марширующие в плотных колоннах, держали винтовки Carcano наготове, их штыки блестели в утреннем свете. Офицеры в чёрных фуражках с саблями на поясе подгоняли солдат, их голоса тонули в гуле двигателей.

Абиссинцы ждали, их винтовки и пулемёты молчали. Вяземцев, стоя на холме, чувствовал, как напряжение сгущается, словно воздух перед грозой. Он видел, как итальянские танкетки приближаются, их силуэты становились чётче в бинокле. Рас Касса, стоя в траншее в центре линии, поднял руку, повторяя приказ Вяземцева. Его воины, многие из которых потеряли братьев и отцов в Гондаре и Дессие, сжимали оружие, их глаза горели решимостью.

В 06:45, когда передовые танкетки оказались в 200 метрах, Вяземцев махнул рукой.

– Огонь!

Траншеи ожили, извергая бурю свинца. Пулемёты ДП-28 затрещали, их 47-зарядные дисковые магазины извергали очереди, косившие итальянскую пехоту. Крики раненых смешались с грохотом, а дым от выстрелов окутал траншеи. Одна танкетка, угодившая под коктейль Молотова, брошенный молодым оромо по имени Гетачью, взорвалась огненным шаром, её экипаж погиб в пламени. Гетачью с лицом, покрытым сажей, крикнул что-то на амхарском, его товарищи подхватили клич, их голоса поднялись над полем боя. Другая танкетка застряла во рву, вырытом под руководством советского инженера Григория Лебедева, и её экипаж, выбравшись, попал под пулемётный огонь.

Итальянцы, не ожидавшие такого сопротивления, дрогнули. Их пехота, оказавшаяся на открытом пространстве, бросилась к валунам, но пулемёты ДП-28, установленные на флангах, не давали укрыться. Офицеры, размахивая саблями, пытались восстановить порядок, но паника уже охватила ряды. Вяземцев, следя за боем, заметил, как M11/39 разворачиваются, их орудия нацелены на траншеи.

– Петров, по танкам! – крикнул он, его голос перекрыл шум боя.

Советские 76-мм орудия, укрытые за хребтом, загрохотали. Их фугасные снаряды врезались в итальянские танки, поднимая столбы земли и дыма. Один M11/39 получил прямое попадание, его башня отлетела, словно сорванная ветром, обломки разлетелись на десятки метров. Другой танк с разорванными гусеницами замер, его экипаж пытался выбраться, но попал под огонь абиссинских стрелков. За первый час боя итальянцы потеряли четыре танкетки, один M11/39 и около 300 человек. Их наступление захлебнулось, и они отступили на 500 метров, перегруппировываясь под прикрытием артиллерии.

В 07:30 небо загудело от рёва двигателей. Шесть бомбардировщиков Caproni Ca.133 сбросили 500-кг фугасные бомбы. Взрывы разорвали траншеи, земля дрожала, а крики раненых эхом разносились над полем. Один участок укреплений рухнул, похоронив десяток бойцов, их товарищи бросились вытаскивать тела, рискуя под обстрелом. Вяземцев, стиснув зубы, смотрел, как столб чёрного дыма поднимается над разрушенной траншеей.

С аэродрома в 10 километрах к северу взлетели шесть И-15. Майор Сергей Григорьев, командир советских пилотов, получил чёткий приказ: связать боем итальянские истребители, отвлечь их от Caproni, затем нанести удар по бомбардировщикам. Двенадцать Fiat CR.32 встретили их, начав яростный воздушный бой. Небо заполнилось треском пулемётов, рёвом двигателей и дымными шлейфами. Лейтенант Алексей Соколов увернулся от атаки CR.32, выполнив резкий разворот, и зашёл в хвост итальянцу. Его пулемёты выпустили длинную очередь, и CR.32, дымя, рухнул в долину, оставляя чёрный след. Два И-15, пилотируемые лейтенантами Иваном Козловым и Николаем Вороновым, прорвались к Caproni, их пулемёты били по тяжёлым машинам. Один бомбардировщик получил повреждения крыла, его пилот в панике сбросил бомбы в пустое поле и повернул назад. Другой, завершив заход, разрушил ещё одну траншею, убив 15 бойцов, прежде чем уйти под прикрытие CR.32.

Воздушный бой был ожесточённым. И-15 Козлова получил очередь в фюзеляж, его мотор задымил, и пилот выпрыгнул с парашютом, приземлившись за итальянскими линиями. Вяземцев, наблюдая за боем с земли, стиснул кулаки, понимая, что потеря даже одного самолёта – это удар. Но итальянцы тоже несли потери: два CR.32 и один Caproni были сбиты, их обломки усеяли долину, дым от горящих машин поднимался к небу. Вяземцев связался с Григорьевым по рации:

– Сергей, держите их в воздухе! Не дайте Caproni вернуться!

На земле абиссинские пулемётчики, используя ДП-28, открыли огонь по низколетящим самолётам, хотя их эффективность была ограниченной. Молодой пулемётчик Йоханнес стрелял короткими очередями, его глаза горели ненавистью к итальянцам, убившим его брата в Дессие. Вяземцев, заметив его, крикнул:

– Береги патроны, парень! Бей точно!

Йоханнес кивнул, его пальцы крепче сжали рукоять пулемёта.

Вяземцев приказал Петрову перенаправить орудия на итальянскую артиллерию. 76-мм снаряды накрыли возвышенность, уничтожив одно 100-мм орудие и вынудив остальные сменить позиции. Это ослабило обстрел, дав абиссинцам передышку. Вяземцев, стоя на холме, заметил, что итальянцы перегруппировываются, их танки и пехота собираются у дороги. Он понял, что следующий удар будет сильнее, и вызвал Раса Кассу по полевому телефону, установленному советскими инженерами.

– Рас, они ударят по левому флангу, где ущелье. Перекиньте туда ополченцев Оромо. Мы заманим их в ловушку.

Рас Касса ответил низким голосом:

– Мои люди готовы, полковник. Но если ваши пушки промолчат, мы не выстоим.

– Они не промолчат, – твёрдо сказал Вяземцев, хотя в глубине души знал, что боеприпасы на исходе.

Он повернулся к Петрову:

– Готовь батареи к залпу. Цель – танки и грузовики с подкреплениями.

К 12:00 итальянцы, оправившись от утреннего разгрома, перегруппировались. Генерал Де Боно, раздражённый неудачей, бросил в бой резервы: три батальона пехоты – около 1 500 человек, – восемь танкеток и четыре M11/39 двинулись на левый фланг, где траншеи были слабее из-за утренних бомбёжек. Вяземцев, заметив манёвр через бинокль, связался с Расом Кассой.

– Рас, они идут в ущелье. Тессема должен быть готов.

Деязмач Тессема, командир ополченцев Оромо, повёл 600 воинов в ущелье. Их мечи и копья блестели рядом с винтовками, а глаза горели жаждой мести. Они заняли позиции за валунами и в ровиках, вырытых под руководством Лебедева. Когда итальянцы вошли в ущелье, засада сработала. ДП-28 и винтовки косили пехоту, а гранаты и коктейли Молотова поджигали танкетки. Одна L3/35 взорвалась, её экипаж погиб в пламени, другая застряла в рву, став мишенью для стрелков. M11/39, более устойчивые, ответили огнём, их 37-мм орудия разносили укрепления, но советские орудия, перенаправленные Вяземцевым, вывели из строя ещё один танк, пробив его броню. Взрыв поднял столб дыма, и абиссинцы, воодушевлённые, бросились в атаку.

Вяземцев решил усилить натиск. Он приказал двум И-15, всё ещё в воздухе, сбросить 50-кг бомбы на итальянские резервы, скопившиеся у дороги. Пилоты, рискуя, снизились, их бомбы взорвались среди грузовиков и пехоты, вызвав панику. Один грузовик, гружёный боеприпасами, взлетел на воздух, осветив долину яркой вспышкой. Вяземцев, наблюдая за этим, крикнул Петрову:

– Бей по их артиллерии! Не дай им опомниться!

Советские орудия накрыли итальянскую артиллерию, уничтожив ещё одно 100-мм орудие. Абиссинские войска, около 2 500 воинов под командованием Раса Кассы, двинулись в контратаку, используя холмы для укрытия. Оромо с мечами и винтовками ворвались в ближний бой, их крики разносились над полем боя. Молодой воин Гетачью зарубил итальянского офицера, чья сабля звякнула о камни. Итальянцы, не ожидавшие такой ярости, начали отступать, оставив три танкетки и около 400 человек.

К 15:00 бой затих. Итальянцы отступили на два километра, их артиллерия стреляла реже, но всё ещё наносила удары. Абиссинцы, потеряв 400 человек убитыми и 600 ранеными, начали восстанавливать траншеи. Женщины и подростки из близлежащих деревень, рискуя жизнью, приносили воду, лепёшки и бинты, их голоса сливались в тихие молитвы за павших. Вяземцев обошёл позиции, проверяя бойцов. Он остановился у пулемётчика Йоханнеса, который чистил ДП-28.

– Ты хорошо стрелял, – сказал Вяземцев, присев рядом.

– Мой отец погиб в Гондаре, – ответил Йоханнес, его глаза блестели от слёз, но голос был твёрд. – Я сражаюсь за него и за императора.

Вяземцев кивнул, чувствуя тяжесть слов. Он знал, что каждый боец здесь сражается за личную утрату, за землю, за Льва Иуды. Это делало их сильнее, но и уязвимее – поражение могло сломить их дух.

В блиндаже Вяземцев собрал совет. Рас Касса сидел напротив, его крест на груди блестел в свете лампы. Тессема с окровавленным мечом выглядел как воин из древних легенд. Петров и Лебедев склонились над картой.

– Итальянцы вернутся к вечеру, – сказал Вяземцев, указывая на юг. – Они ударят по ущелью. Тессема, можете устроить ещё одну засаду?

Тессема кивнул.

– Мои люди знают каждый камень. Мы заманим их и убьём.

Лебедев добавил:

– Я укреплю ущелье ямами и ловушками. Дайте мне людей и два часа.

Вяземцев согласился, приказав распределить последние боеприпасы и подготовить раненых к эвакуации. Он связался с Григорьевым, который доложил, что три И-15 готовы к вылету.

– Сергей, держите их в резерве. Если Caproni вернутся, бейте по ним, – сказал Вяземцев.

В 17:00 итальянцы, собрав последние силы, возобновили наступление. Четыре тысячи пехотинцев, шесть танкеток и три M11/39 двинулись к ущелью, их артиллерия обрушила шквал огня на центр, чтобы отвлечь абиссинцев. Вяземцев, предвидя это, направил основные силы в ущелье, где оромо Тессемы укрылись за валунами и в ровиках, вырытых Лебедевым. Когда итальянцы вошли в узкий проход, засада сработала. Гранаты и коктейли Молотова подожгли две танкетки, их экипажи кричали, объятые пламенем. ДП-28 и винтовки косили пехоту, а оромо ворвались в ближний бой, отрезая танки от пехоты.

В воздухе три И-15 вступили в бой с вернувшимися CR.32. Соколов, маневрируя, сбил ещё один истребитель, но его самолёт получил пробоины и едва дотянул до аэродрома. Советские орудия под руководством Петрова накрыли итальянскую артиллерию, уничтожив ещё одно орудие и вынудив остальные замолчать. К 19:00 итальянцы, потеряв 800 человек, четыре танкетки и один M11/39, начали отступать, их строй распался под натиском абиссинцев.

Вяземцев, стоя на холме, отдал приказ прекратить погоню.

– Пусть бегут, – сказал он Расу Кассе. – Мы сохраним силы для следующего боя.

К 20:00 бой закончился. Долина была усеяна дымящимися обломками, телами и брошенным оружием. Абиссинцы потеряли 700 человек убитыми и 1 000 ранеными, их траншеи были частично разрушены, но они удержали линию. Итальянцы с потерями в 2 000 человек, 10 танкеток и двух M11/39 отступили на пять километров, их наступление на Аддис-Абебу было сорвано.