Текст книги "Я – Товарищ Сталин 5 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Вяземцев, обходя позиции, смотрел на бойцов, чьи лица, несмотря на усталость, светились гордостью. Рас Касса пожал ему руку.

– Мы выстояли, полковник. За Льва Иуды, за Абиссинию.

Вяземцев кивнул, но его мысли были мрачны. Он знал, что это лишь передышка. Итальянцы вернутся, их ресурсы огромны, а британцы, возможно, уже готовят план вывоза императора. В блиндаже он составил отчёт для Москвы, подчёркивая успех и умоляя ускорить поставки. Но в глубине души он чувствовал, что Хайле Селассие играет свою игру, балансируя между Советами и британцами. Битва показала силу советской поддержки, но война – и политическая шахматная партия – были далеки от завершения. Вяземцев лёг на койку, а мысли кружились вокруг следующего шага: удержать Абиссинию, пока император не сделает выбор.

Глава 15

1 мая 1936 года Берлин бурлил весенней жизнью. Улицы гудели от гомона толп, заполнивших площади. Шарлоттенбург, обычно сдержанный и элегантный, сегодня звенел голосами уличных торговцев, расхваливающих горячие каштаны, свежие булочки с маком и газеты с заголовками о триумфе страны. Тиргартен, напротив, был оазисом спокойствия. Его аллеи, усыпанные молодой листвой, шелестели под тёплым майским ветром, а в воздухе витал сладкий аромат цветущих лип и свежескошенной травы. Ларс Эклунд, закончив работу в шведском посольстве, решил пройтись пешком, чтобы очистить голову от тяжёлых мыслей.

Солнце клонилось к закату, заливая парк мягким золотым светом. Ларс, в лёгком тёмно-синем костюме с расстёгнутой верхней пуговицей рубашки, шёл по тропинке, вдыхая тёплый воздух. Он пытался отвлечься от мыслей о своей двойной жизни, о шифровках, которые отправлял под покровом ночи. У небольшого пруда он остановился, заметив белку, шустро грызущую орех на низкой ветке. Её быстрые движения и мелькание пушистого хвоста в лучах солнца вызвали у него невольную улыбку – редкий момент покоя в череде тревожных дней.

– Господин Эклунд, – раздался низкий спокойный голос за спиной.

Ларс вздрогнул, его рука инстинктивно сжалась. Он медленно обернулся, стараясь скрыть напряжение. Перед ним стоял мужчина лет тридцати пяти, высокий, в тёмном костюме с белоснежной рубашкой. Его лицо было открытым, с аккуратно подстриженной бородкой и внимательными карими глазами, в которых читалась смесь уверенности и любопытства. Он выглядел как обычный берлинец, вышедший на прогулку, но Ларс знал: в его мире случайных встреч не бывает.

– Да? – ответил Ларс, стараясь звучать ровно, хотя сердце забилось быстрее. – С кем имею дело?

Мужчина слегка улыбнулся, его тон был тёплым, но с едва уловимой твёрдостью.

– Моё имя вам ничего не скажет, господин Эклунд. Но у меня есть к вам разговор. От человека, который ценит вашу… способность замечать детали.

Ларс почувствовал, как напряжение сжало грудь. Он быстро оглядел парк: пожилая пара кормила уток у пруда, дети с деревянными обручами носились по траве, но никто не смотрел в их сторону. Белка, словно почуяв его беспокойство, шмыгнула в кусты, уронив орех. Ларс поправил пиджак, выигрывая время.

– И кто этот человек? – спросил он, стараясь, чтобы голос не выдал тревоги.

– Он ждёт вас, – мужчина кивнул в сторону аллеи, где виднелась тень автомобиля. – Машина недалеко. Пройдёмте.

Ларс колебался. Это могла быть ловушка – Абвер, Москва или кто-то третий, о ком он не знал. Отказаться значило вызвать подозрения, а соглашение могло привести к ещё большей опасности. Он посмотрел в глаза мужчине: в них не было угрозы, но и не было тепла. Ларс кивнул, внутренне собираясь.

– Хорошо. Пойдёмте.

Они вышли из парка, где у обочины стоял чёрный Opel, неприметный, но с блестящими хромированными ручками, выдававшими его принадлежность к кому-то важному. Водитель, молодой парень в штатском с коротко стриженными волосами, молча открыл заднюю дверцу. Ларс сел, мужчина занял место рядом. Машина тронулась, плавно скользя по улицам Берлина, где толпы пели, размахивали флагами и смеялись под звуки духовых оркестров. Витрины магазинов сверкали, уличные кафе были заполнены людьми, а воздух пах жареными каштанами и свежим пивом. Ларс пытался понять, куда его везут, но мужчина молчал, глядя в окно, словно изучая город, который знал наизусть.

– Куда мы едем? – наконец спросил Ларс, стараясь не выдать волнения.

– К человеку, который хочет вас видеть, – ответил мужчина, не поворачиваясь. – Не волнуйтесь, господин Эклунд. Это будет интересный разговор.

Через полчаса машина остановилась у знакомого дома в Груневальде. Резиденция Канариса, окружённая высокими соснами, выглядела почти идиллически в тёплом вечернем свете. Сад пестрел молодой травой и первыми цветами, гравийные дорожки блестели после утреннего дождя, а окна из красного кирпича отражали закатное небо, окрашенное в розовые и оранжевые тона. У входа их встретил адъютант – молодой, в штатском, с холодным взглядом, который, казалось, видел всё и ничего не выдавал. Он молча кивнул и провёл Ларса в холл. Мужчина, сопровождавший его, остался у машины.

Холл был знаком: дубовые панели, отполированные до блеска, отражали свет хрустальной люстры, свисавшей с потолка. Персидский ковёр с затейливым узором заглушал шаги, а в воздухе витал аромат свежесрезанных роз и лилий, смешанный с запахом воска и свежесваренного кофе. Адъютант указал на дверь гостиной.

– Господин Канарис ждёт вас, – сказал он и исчез, оставив Ларса наедине с его мыслями.

Ларс поправил галстук, чувствуя, как пот выступает на ладонях. Он глубоко вдохнул, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце, и вошёл в гостиную. Вильгельм Канарис стоял у камина, глядя на тлеющие угли, над которыми поднимались тонкие струйки дыма. Его тёмный костюм, как всегда, был безупречен, а лёгкая седина на висках придавала ему властный, но сдержанный вид. Он обернулся, и его глаза, острые и внимательные, словно рентген, встретились с взглядом Ларса. Улыбка Канариса была сдержанной, но в ней читалась искренняя заинтересованность.

– Господин Эклунд, – сказал он, его голос был мягким, но с лёгкой стальной ноткой. – Рад вас видеть. Сегодня без посла Хедстрёма. Хотел поговорить наедине. Прошу, садитесь.

Ларс сел в кресло, обитое тёмно-синим бархатом, мягким, но прохладным на ощупь. На столе, покрытом белой льняной скатертью с тонкой вышивкой, стояли кофейник с фарфоровым носиком, две чашки, бутылка коньяка с золотистой этикеткой и богатая сервировка закусок: тонкие ломтики копчёной ветчины, кружки маринованных огурцов, кусочки сыра с плесенью, оливки в масле с розмарином, свежий багет с хрустящей корочкой, миска с кремовым паштетом, украшенным веточкой петрушки, и маленькие пирожки с начинкой из шпината и феты. Канарис подошёл к столу, налил себе коньяк и взглянул на Ларса.

– Кофе, как обычно? – спросил он, слегка приподняв бровь. – Или коньяк? Май в Берлине располагает к чему-то… более тёплому.

Ларс колебался, но решил, что отказ может показаться слишком натянутым. К тому же тёплый аромат коньяка, смешанный с запахом закусок, был слишком заманчивым.

– Пожалуй, коньяк, господин Канарис, – ответил он, стараясь выглядеть расслабленным.

Канарис улыбнулся шире, налил коньяк в хрустальный бокал и передал его Ларсу. Его движения были точными, почти механическими, но глаза не отрывались от Ларса, словно изучая каждую мелочь – от того, как он взял бокал, до лёгкой тени усталости на его лице. Канарис сел напротив, отпивая коньяк, и начал беседу.

– Май в Берлине – время надежд, – сказал он, его голос звучал спокойно, почти задумчиво. – Город оживает, люди верят в будущее. Но вы, господин Эклунд, кажетесь человеком, который смотрит дальше. Что вы думаете о том, куда движется мир? Не как дипломат, а как человек.

Ларс отпил коньяк, чувствуя, как тёплый, слегка жгучий вкус обволакивает горло. Напиток был крепким, и он ощутил лёгкое тепло, разливающееся по телу. Он старался держать себя в руках, но коньяк уже начинал кружить голову. Он ответил, стараясь звучать ровно.

– Как человек, господин Канарис, я думаю о простых вещах – о семье, о доме. Мир сложен, и Швеция старается держаться в стороне. Моя работа – торговля, отчёты, поставки. Будущее? Это вопрос для тех, кто играет на большой доске.

Канарис слегка улыбнулся, его пальцы медленно обхватили бокал, поблескивающий в свете камина.

– Скромность – ваше оружие, господин Эклунд. Но я вижу в вас больше, чем вы показываете. Вы наблюдательны. В прошлый раз вы задавали вопросы о Балтике, о торговых путях, о настроениях в Стокгольме. Это не случайный интерес, верно?

Ларс почувствовал, как пульс участился. Коньяк усиливал тепло в груди, но голова оставалась ясной – пока. Канарис прощупывал его, но делал это так тонко, что каждый вопрос казался почти невинным. Ларс взял с тарелки кусочек сыра, чтобы выиграть время, и ответил уклончиво.

– Балтика – наш регион, господин Канарис. Швеция должна знать, что происходит у её границ. Но я не лезу в тайны. Моя задача – обеспечить интересы Стокгольма, а не копаться в чужих делах.

Канарис кивнул, его взгляд стал чуть острее, словно он искал трещину в броне Ларса. Он взял пирожок с фетой, откусил маленький кусочек и продолжил.

– Понимаю. Но знаете, в моей работе приходится замечать детали. Вы, например, всегда так… сдержанны. Это похвально, но иногда сдержанность говорит больше, чем слова. Скажите, что вы думаете о будущем Балтики? Не как дипломат, а как человек, который видит больше, чем говорит.

Ларс отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как тепло переходит в лёгкое головокружение. Он старался держать себя в руках, но напиток делал его чуть смелее, чем нужно. Он ответил честно, но без лишних деталей.

– Как человек, господин Канарис, я хочу, чтобы Балтика оставалась спокойной. Соседи должны торговать, а не ссориться. Но я не политик. Мои мысли – о доме, о жене, о детях, которые ждут моих писем. Политика – это не моё.

Канарис отпил коньяк, его глаза сузились, но улыбка осталась.

– Семья – это важно, господин Эклунд. Но знаете, в Берлине даже семейные письма могут быть интересны. Вы часто пишете домой? Рассказываете о Берлине, о его… ритме?

Ларс почувствовал, как горло сжалось. Вопрос был личным, но задан с лёгкостью, словно невзначай. Коньяк делал его мысли чуть менее чёткими, но он заставил себя ответить с улыбкой.

– Пишу, конечно. Жена ждёт вестей, дети просят рассказать о Берлине – о парках, о Шпрее. Но мои письма скучные, господин Канарис. Погода, работа, ничего особенного. Ничего, что могло бы заинтересовать… любопытных.

Канарис рассмеялся, его смех был глубоким и искренним. Он взял оливку, задумчиво покатал её между пальцами и сказал:

– Вы мне нравитесь, господин Эклунд. Вы умеете держаться. Но знаете, в Берлине полезно иметь друзей. Неофициально, конечно, – он поднял руку, словно отметая возражения, – просто для разговоров. Мы могли бы встречаться чаще, обсуждать… общие интересы. Швеция хочет мира, мы – порядка. Это могло бы быть полезно. Для всех.

Ларс почувствовал, как пот выступил на ладонях. Коньяк усиливал тепло, и он ощутил лёгкое помутнение в голове. Он взял ломтик ветчины, чтобы отвлечься, и ответил твёрдо, но дипломатично.

– Швеция – моя страна, господин Канарис. Я верен ей. Встречи? Мы всегда открыты к диалогу. Но моя работа – это торговля, отчёты. Я не игрок в больших играх.

Канарис кивнул, его улыбка стала чуть шире, но глаза остались внимательными.

– Верность – редкое качество. Но в Берлине она часто проверяется. Скажите, господин Эклунд, вы верите, что Швеция сможет остаться в стороне, если Балтика станет… неспокойной?

Ларс понял, что Канарис играет с ним, как шахматист, просчитывающий ходы на три шага вперёд. Коньяк делал его чуть смелее, и он решил повернуть разговор.

– Швеция хочет мира, господин Канарис. Но я не наивен. Мир сложен, и мы это понимаем. А что думаете вы? Как Германия видит своё место в этом будущем? Вы, похоже, знаете больше, чем газеты.

Канарис прищурился, его пальцы слегка постучали по бокалу. Он сделал паузу, словно взвешивая, сколько можно сказать, и взял кусочек паштета, намазав его на хлеб.

– Германия хочет силы, господин Эклунд. Мы строим порядок, но вокруг нас много… препятствий. Вы, как человек из Швеции, должны это понимать. Скажите, у вас в посольстве есть те, кто смотрит на нас с особым интересом? Кто, может, задаёт слишком много вопросов?

Ларс почувствовал, как напряжение нарастает. Вопрос был прямым, но задан с лёгкостью, словно шутка. Коньяк делал его мысли чуть более расплывчатыми, но он старался держаться. Он взял оливку и ответил:

– В посольстве все заняты работой, господин Канарис. Если кто-то интересуется Германией, то только как партнёром. Мы – дипломаты, а не… любопытные наблюдатели.

Канарис рассмеялся, его глаза сверкнули.

– Любопытные наблюдатели, господин Эклунд, – это моя работа. Но вы, я вижу, тоже не лишены любопытства. Это хорошо. Я ценю людей, которые думают. И знаете, я думаю, нам стоит встречаться чаще. Неофициально, конечно. Просто чтобы… понимать друг друга лучше. Вы могли бы быть полезны. Не Германии, нет, – он снова поднял руку, – а самим себе. Мир меняется, и Швеция не останется в стороне.

Ларс отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как тепло переходит в лёгкое головокружение. Он старался держать себя в руках, но напиток делал его чуть менее осторожным. Он ответил, стараясь балансировать на грани.

– Понимать друг друга – это всегда полезно, господин Канарис. Если у вас есть конкретные предложения, я готов их выслушать.

Канарис кивнул, его глаза сверкнули, словно он нашёл в словах Ларса что-то, что искал.

– Предложения всегда найдутся, господин Эклунд. Друзья, даже неофициальные, могут быть полезны. Подумайте об этом.

Ларс почувствовал, как пот выступил на ладонях. Коньяк усиливал тепло, и он понял, что нужно быть осторожнее. Он взял ещё один кусочек сыра, чтобы отвлечься, и решил сыграть чуть смелее, чтобы не казаться слишком закрытым.

– Дружба – это хорошо, господин Канарис. Но я простой дипломат. Мои дни – это бумаги, встречи. Если вы говорите о диалоге, я всегда готов слушать. Но я верен Швеции.

Канарис кивнул, его улыбка была почти тёплой.

– Верность – это редкость, господин Эклунд. Но в Берлине она проверяется каждый день. Скажите, вы никогда не думали о том, чтобы… делиться наблюдениями? Неофициально, конечно. Просто два человека, пьющих коньяк, говорящих о мире. Вы ведь видите больше, чем говорите.

Ларс почувствовал, как горло сжалось. Коньяк делал его мысли чуть менее чёткими, и он понял, что нужно быть осторожнее. Он ответил, стараясь звучать естественно.

– Если я вижу больше, то только потому, что живу в Берлине. Но я не игрок.

Канарис кивнул, но его взгляд был словно рентген, проникающий в самые глубины.

– Понимаю. Скажите, вы ведь общаетесь с коллегами в посольстве? Кто, может, пишет письма не только семье?

Ларс почувствовал, как пот выступил на спине. Вопрос был слишком точным, слишком опасным. Коньяк делал его чуть смелее, и он решил ответить с лёгкой шуткой.

– В посольстве все пишут письма домой, господин Канарис. Но, боюсь, они такие же скучные, как мои. А если кто-то любопытен, то только потому, что Берлин – интересный город. Вы сами это знаете.

Канарис рассмеялся, его смех был глубоким и искренним. Он взял ещё одну оливку и сказал:

– Берлин действительно интересен, господин Эклунд. И опасен. Но вы, я вижу, умеете держаться. Это хорошо. Я серьёзно: нам стоит встречаться чаще. Не в посольстве, не с послом. Просто вы и я. Коньяк, закуски, разговоры о… будущем.

Ларс понял, что Канарис не отступит. Его предложение было ловушкой, но подано так, что отказ мог быть воспринят как признак вины. Он отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как лёгкое головокружение усиливается, и ответил:

– Я ценю ваше предложение, господин Канарис. Если вы хотите говорить о будущем, я готов слушать.

Канарис кивнул, его глаза сверкнули.

– Это правильный ответ, господин Эклунд. Но помните: Берлин – город возможностей. И опасностей. Друзья могут помочь пережить и то, и другое.

Разговор продолжался ещё два часа, переходя от общих тем к тонким намёкам. Канарис рассказывал о Берлине, о его энергии, о том, как Германия строит своё будущее. Он говорил о море, о своих днях на флоте. Ларс, чтобы поддержать беседу, упомянул шведские фьорды, холодные и суровые, но его мысли были далеко. Коньяк делал его чуть менее осторожным, и он старался следить за каждым словом. Канарис, словно чувствуя его состояние, задавал всё более острые вопросы: о настроениях в Стокгольме, о том, кто в посольстве интересуется новостями, о том, как Швеция смотрит на европейские дела. Ларс отвечал уклончиво, но чувствовал, как Канарис играет с ним, наслаждаясь каждым его словом.

В какой-то момент Канарис снова вернулся к своему предложению.

– Знаете, господин Эклунд, – сказал он, отпивая коньяк и беря ломтик багета, – я не предлагаю ничего… официального. Просто разговоры. Вы ведь человек умный, наблюдательный. Вы видите Берлин, его ритм. Мы могли бы делиться… впечатлениями. Неофициально, конечно.

Ларс почувствовал, как кровь прилила к лицу. Коньяк усиливал тепло, и он понял, что нужно быть осторожнее. Он взял пирожок с фетойи ответил:

– Я ценю ваше доверие, господин Канарис. Но если я начну делиться впечатлениями, это может быть… неправильно понято.

Канарис кивнул, его улыбка была почти тёплой.

– Понимаю. Но подумайте, господин Эклунд. Дружба – это не предательство. Это… взаимопонимание. Мы могли бы встречаться, говорить о простых вещах. О соседях, о торговле. О будущем. Вы ведь хотите, чтобы оно было мирным?

Ларс понял, что Канарис загоняет его в угол. Он отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как лёгкое головокружение делает его слова чуть смелее, чем нужно.

– Мирное будущее – это то, чего хочет Швеция, господин Канарис. Я подумаю о ваших словах.

Канарис кивнул, его глаза были словно стальные.

– Мне нравится ваш настрой, господин Эклунд.

Когда Ларс вышел из резиденции, тёплый вечерний воздух обнял его, но не смог снять напряжения. Сосны шелестели под ветром, а закатное небо окрасилось в глубокий багрянец. Он сел в машину, которую Канарис предоставил, и по дороге в посольство пытался собраться с мыслями. Коньяк всё ещё кружил голову, но он заставлял себя думать ясно. Встреча с Канарисом была игрой на грани, и его предложение о «дружбе» было ловушкой. Ларс знал, что должен быть осторожнее, но Москва ждала результатов. И он не мог позволить себе ошибиться.

В посольстве он поднялся в свой кабинет, запер дверь и сел за стол. В голове крутились слова Канариса: «Дружба… Взаимопонимание…» Он понимал, что глава Абвера видит в нём больше, чем дипломата. Но как далеко он готов зайти? И как сообщить Москве о разговоре, не раскрыв слишком многого? Ларс достал лист бумаги и начал писать шифровку, но пальцы дрожали. Берлин становился всё опаснее, и он чувствовал, как тучи сгущаются.

Глава 16

Порт Кадиса пылал под жарким средиземноморским солнцем, его воды искрились, отражая суету кораблей, кранов и людей. Лазурные волны лениво плескались о причалы, а золотистые блики танцевали на поверхности, создавая иллюзию спокойствия. Для стороннего наблюдателя это был обычный день в одном из самых оживлённых портов Испании, где жизнь текла в привычном ритме. Но за этим фасадом повседневности двигалась тень – капитан Джеймс Харроу, лучший оперативник MI6, готовился к операции, которая могла переломить ход тайной войны Британии с Абвером. Его задача была ясна: уничтожить зарождающуюся базу немцев в Кадисе, сорвать их планы в Средиземноморье и показать Берлину, что Британия не потерпит провокаций, таких как убийство сэра Генри Кавендиша.

Путь Харроу в Кадис начался за три дня до операции, в Лиссабоне, где он уже несколько недель отслеживал деятельность Абвера под прикрытием Питера ван дер Меера, голландского подрядчика. Его легенда была отточена до мелочей: поддельный паспорт, испещрённый штампами от Роттердама до Танжера, потрёпанные документы, подтверждающие его статус торговца, и история человека, уставшего от бюрократии и экономических бурь Европы. Свободное владение немецким и испанским, отработанное за годы тайных операций, позволяло ему растворяться в многоязычном хаосе портовых городов.

30 апреля в Лиссабон прибыла зашифрованная телеграмма из Гибралтара. Сообщение, оформленное как заказ двух ящиков португальских сардин, содержало код, подтверждающий разрешение на операцию в Кадисе. Харроу, сидя в своей комнате в пансионе на окраине города, развернул бумагу под светом тусклой керосиновой лампы. Его пальцы, привыкшие к тонкой работе, аккуратно сложили листок, прежде чем поднести его к пламени свечи. Едкий дым закрутился спиралями, пока он запоминал детали: три цели на базе Абвера – склад с радиооборудованием, командный пункт с шифровальными машинами и дизельный генератор, питающий операцию. Взрывчатка, пластид, уже была в пути. Её должен был доставить Диего – угрюмый испанский контрабандист с лицом, изрезанным морщинами, и репутацией человека, который ненавидит режим Франко и немцев, шныряющих по его стране.

На следующий день, 1 мая, Харроу отправился в портовое кафе «Эль Фаро», где под видом обсуждения поставок встретился с Диего. Кафе гудело: матросы спорили за кружками пива, официанты лавировали между столиками, а запах жареной трески смешивался с табачным дымом. Диего, одетый в выцветший пиджак и кепку, надвинутую на глаза, сел напротив, поставив на стол кружку пива. Под столом он толкнул к Харроу холщовую сумку. Внутри лежали три блока пластида, каждый размером с небольшой кирпич, завёрнутый в промасленную ткань, и три таймера, добытых на чёрном рынке Берлина. Эти таймеры, стандартные немецкие механизмы с гравировкой «Gebrüder Thiel», были ключом к неподсудности: если операция вскроется, улики укажут на ошибку самих немцев. Харроу взвесил сумку в руке, ощутив холод металла через ткань. Его пальцы пробежались по таймеру, проверяя механизм.

– Без ошибок, голландец, – пробормотал Диего, допивая пиво и растворяясь в толпе.

Харроу кивнул, его лицо осталось бесстрастным, но в голове он уже прокручивал каждый шаг операции, как шахматист, предвидящий ходы противника.

Той же ночью он сел на рыболовный траулер, направлявшийся в Кадис. Море было неспокойным, волны били о борт, а ветер нёс брызги соли, оседавшие на лице. Харроу, стоя на палубе, изучал карту порта, нарисованную от руки агентом MI6 из Гибралтара. База Абвера располагалась в заброшенной части порта: кластер низких зданий, укрытых штабелями ржавых контейнеров и обломков старых ящиков, с минимальной охраной – несколько немецких оперативников и местных наёмников, нанятых за пару песет. Карта указывала точки входа, маршруты патрулей и расположение целей: склад в северо-восточном углу, генератор в открытом ангаре и командный пункт в старом офисе портовой администрации. Харроу запоминал каждый поворот, каждый угол, представляя маршрут в голове. Его глаза скользили по линиям, нарисованным чернилами, фиксируя расположение фонарей, складских ворот и узких проходов между контейнерами.

В Лиссабоне, перед отплытием, он провёл ещё одну проверку своего снаряжения. В его комнате, пропахшей сыростью и табаком, он разложил содержимое сумки: три блока пластида, мягкие и холодные на ощупь, три таймера, каждый с выгравированным серийным номером, и набор инструментов для маскировки – отвёртки, гаечные ключи, моток проволоки и банка чёрной краски. Под подкладкой плаща был спрятан «Веблей» калибра.38, заряженный шестью патронами. Пистолет был последним средством, но Харроу знал: если его поймают, он не дастся живым. Он провёл пальцами по рукояти, вспоминая наставление полковника Синклера:

– Ты один, Джеймс. Если всё пойдёт не так, Лондон тебя не знает.

Эти слова эхом звучали в его голове, пока траулер рассекал волны, приближаясь к Кадису.

Харроу ступил на шаткий причал Кадиса на рассвете 1 мая. Порт бурлил жизнью: рыбаки тащили сети, полные сардин, грузчики перекатывали бочки с оливковым маслом, а немецкие инженеры в штатском сновали между складами, выдавая себя резкими командами на немецком, которые разносились над шумом порта. Харроу, в роли ван дер Меера, нёс потрёпанную кожаную сумку с инструментами, где под слоем гаечных ключей и мотком проволоки пряталась взрывчатка. Его документы – разрешение на ремонт портового крана, подписанное вымышленной компанией из Севильи, – выдержали беглую проверку таможенника, лениво махнувшего рукой. Акцент Харроу, безупречный кастильский с лёгким намёком на каталонский выговор, не вызвал подозрений. Он был лишь одним из десятков подрядчиков, затерянных в суете порта, где никто не смотрел дважды на человека с инструментами.

Он снял комнату в дешёвой гостинице «Ла Луна», в двух кварталах от порта. Тесное помещение под крышей пропахло рыбой, сыростью и дешёвым табаком, но оно давало вид на порт и уединение. Сквозь мутное окно открывался вид на краны и корабли. Здесь Харроу разложил своё снаряжение: три блока пластида, каждый завёрнутый в промасленную ткань, три таймера и инструменты для маскировки – отвёртки, банка краски, моток верёвки и пара перчаток, чтобы не оставить отпечатков. Он проверил «Веблей», убедившись, что курок не заедает, и спрятал его под подкладкой плаща. Пистолет был тяжёлым, но его вес успокаивал, напоминая о крайнем случае. Харроу сел на край кровати, закрыл глаза и мысленно прошёл маршрут операции, представляя каждый шаг, каждый поворот, каждый возможный риск.

Весь день 1 мая он посвятил разведке. Под видом подрядчика он бродил по порту, делая заметки о движении грузов, смене охраны и расположении целей. Он притворялся, что проверяет кабели крана, но его глаза фиксировали всё: двух охранников в гражданской одежде, но с военной выправкой, патрулировавших периметр базы Абвера; ржавые контейнеры, за которыми можно укрыться; и узкие проходы, ведущие к складу. База занимала угол старого склада, окружённого обломками ящиков и штабелями бочек. Охранники сменялись каждые четыре часа, их движения были ленивыми, но внимательными – немцы явно не ожидали угрозы в нейтральной Испании. Внутри склада Харроу заметил ящики с маркировкой «Siemens» – немецкое радиооборудование, аккуратно сложенное у стены. Рядом с главным зданием гудел дизельный генератор, его кабели тянулись к временному командному пункту, где за мутными окнами мелькали силуэты людей, склонившихся над столами с картами и шифровальными машинами. Он также заметил грузовик, припаркованный у склада, с немецкими номерами – вероятно, для перевозки оборудования. Это был дополнительный риск: если грузовик окажется рядом во время взрыва, ущерб будет ещё больше.

К вечеру Харроу составил план. Склад – первый: пластид под ящики с оборудованием, чтобы уничтожить технику и нарушить связь Абвера. Генератор – второй: заряд у топливного бака, чтобы пожар усилил разрушения. Командный пункт – последний: заряд у фундамента, чтобы обрушить здание и уничтожить шифровальные машины. Таймеры дадут ему время уйти, а немецкие механизмы создадут иллюзию внутренней ошибки Абвера. Он знал, что малейший промах – и он, а возможно, и вся операция провалится. Но его пульс оставался ровным, дыхание – спокойным. Харроу был машиной, созданной для таких моментов, где каждая секунда балансировала между жизнью и смертью.

Ночь 1 мая была безлунной, небо затянули тяжёлые облака, скрыв звёзды. Порт затих, лишь изредка доносились крики чаек, скрип корабельных снастей и далёкий гул генератора. Харроу двигался бесшумно, его тёмный плащ был незаметен в ночи, а сумка с взрывчаткой висела на плече, слегка позвякивая инструментами. Он выбрал маршрут через заброшенный склад, где ржавые листы железа скрипели под порывами ветра, маскируя любой звук. Его шаги были мягкими, как у кошки, подошвы ботинок едва касались гравия. Два охранника у периметра базы курили, их силуэты едва виднелись в тусклом свете фонаря. Один из них, высокий немец с короткой стрижкой, рассказывал анекдот, его смех разносился в тишине. Харроу дождался, пока второй отвернётся, чтобы прикурить, и скользнул к складу, прижимаясь к холодной кирпичной стене. Его сердце билось ровно, но адреналин обострял чувства: он слышал каждый шорох, чувствовал запах моря, видел каждую тень.

Внутри склада пахло машинным маслом, деревом и металлом. Ящики с радиооборудованием громоздились у дальней стены, их немецкие маркировки – «Siemens» и «Telefunken» – поблёскивали в слабом свете. Харроу опустился на колени, его движения были точными, как у хирурга. Он достал первый блок пластида, мягкий и холодный на ощупь, и аккуратно установил его под нижним ящиком, замаскировав провода под обрывки кабеля, валявшиеся на полу. Таймер, тёмный металлический цилиндр размером с сигару, щёлкнул, начиная отсчёт. Харроу настроил его на 4:00 утра – достаточно времени, чтобы заложить остальные заряды и исчезнуть. Он задержался на секунду, проверяя, надёжно ли спрятан заряд, и двинулся дальше.

Генератор оказался сложнее. Он стоял в открытом ангаре, окружённый бочками с дизельным топливом, и его низкий гул заглушал шаги, но рядом возился механик – молодой парень в засаленном комбинезоне, напевавший что-то на испанском и проверявший топливные шланги. Харроу замер в тени контейнера, его дыхание было едва слышным. Механик, лет двадцати, с усталым лицом и грязными руками, вытер пот со лба и отошёл к ящику с инструментами, бормоча проклятия в адрес «немецких машин». Как только его спина скрылась за углом, Харроу скользнул к генератору. Он прикрепил второй заряд к топливному баку, замаскировав таймер под кучу проводов, сваленных рядом. Взрыв здесь обещал быть разрушительным: топливо превратит ангар в огненный ад. Харроу провёл пальцем по таймеру, убедившись, что он активирован, и ушёл.

Командный пункт был самым рискованным. Здание, бывший офис портовой администрации, охранялось строже: один часовой у входа, коренастый немец с сигаретой, лениво прохаживался у двери, другой – на крыше, с винтовкой, чей силуэт вырисовывался на фоне неба. Свет из окон лился на гравий, вынуждая Харроу двигаться ползком вдоль стены. Его пальцы касались холодного кирпича, пока он не нашёл подвальное окно, прикрытое ржавой решёткой. Отвёртка, спрятанная в рукаве, помогла снять её за минуту, но металл скрипнул, заставив Харроу замереть. Его глаза метнулись к часовому у входа – тот не обернулся, занятый очередной сигаретой. Харроу протиснулся внутрь, оказавшись в тёмном подвале, заваленном старыми папками, пропахшими плесенью и пылью. Пластид он заложил у несущей стены, рядом с фундаментом, где обрушение нанесёт максимальный ущерб. Таймер щёлкнул в третий раз, его тиканье было едва слышным в тишине. Харроу выбрался наружу, вернул решётку на место и отступил, его сердце билось ровно, несмотря на адреналин, текущий по венам.