Текст книги "Я – Товарищ Сталин 5 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Глава 5

Утро воскресенья, 12 апреля 1936 года, в Париже выдалось ясным, с лёгким ветром, гнавшим по тротуарам сухие листья и обрывки афиш. Андре Моро шагал по бульвару Сен-Жермен, пытаясь насладиться редким выходным. Его тёмный костюм был слегка помят, но аккуратен, в руках он держал свежий номер Le Figaro, купленный по привычке. Город бурлил: торговцы цветами расхваливали букеты, кофейни наполняли воздух ароматом эспрессо, а трамваи лязгали, пересекая перекрёстки.

Моро остановился у витрины булочной, разглядывая золотистые круассаны, но мысли его были далеко. Встреча с Виктором Рябининым состоялась 3 апреля во дворе церкви Сен-Сюльпис. Тогда он передал всё, что смог достать. Но слова о минном поле в министерстве не были преувеличением. Охрана в архивах усилилась, коллеги шептались о проверках, а машинист заметил пропажу черновика и поднял тревогу. Моро чувствовал, как петля сжимается. Он мечтал забрать Жюли и уехать в Прованс, к морю, но пока оставался в Париже и не чувствовал себя спокойно.

– Мсье Моро? – резкий низкий голос вырвал его из размышлений.

Андре обернулся. Перед ним стоял мужчина лет сорока в сером пальто и шляпе, надвинутой на глаза. Его лицо было худым, с острыми скулами, глаза – холодными и неприятными. Он держал кожаную папку, а в другой руке – сигарету, от которой поднимался тонкий дымок. Мужчина слегка улыбнулся, но улыбка была натянутой, как у человека, скрывающего истинные намерения.

– Да, это я, – ответил Моро, насторожившись. Его рука сжала газету. – С кем имею честь?

Мужчина шагнул ближе, оглядев улицу. Прохожие шли мимо, не обращая внимания, а уличный скрипач неподалёку наигрывал меланхоличную мелодию.

– Жан Лебрен, Direction Générale de la Sûreté Nationale, – сказал мужчина, доставая из кармана удостоверение. Он показал его так быстро, что Моро едва успел разглядеть печать. – Нам нужно поговорить. Пройдёмтесь.

Моро почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Французская разведка. Он понимал, что этот день может наступить, но надеялся выиграть время. Сглотнув, он постарался сохранить спокойствие.

– О чём речь? – спросил он, скрывая дрожь в голосе. – Если это связано с министерством, я…

– Не здесь, – оборвал его Лебрен, кивнув в сторону узкой улочки, ведущей к Сене. – Это не займёт много времени.

Моро неохотно кивнул, чувствуя, как сердце бьётся быстрее. Они свернули с бульвара в переулок, где было меньше людей. Лебрен шёл чуть впереди, его шаги были размеренными, но в них чувствовалась уверенность хищника. Он остановился у стены, покрытой облупившейся штукатуркой, и повернулся к Моро.

– Вы давно в разработке, Андре, – начал он, понизив голос. – Мы знаем, что вы передаёте документы: секреты министерства, планы флота, переписка с иностранцами. Это называется измена, а измена в военное время – это гильотина.

Моро почувствовал, как ноги стали ватными. Он сжал газету так, что бумага смялась. Его мысли метались: как они узнали? Кто-то донёс? Машинист? Или он сам прокололся? Он попытался возразить:

– Вы ошибаетесь, мсье Лебрен. Я клерк, работаю с бумагами. Никакой измены…

Лебрен поднял руку, прерывая его.

– Не тратьте моё время. Мы знаем, что вы встречались с человеком, называющим себя Антонио Перес. Испанец, верно? Или не совсем испанец. Вы передаёте ему документы, а он отправляет их дальше. Куда, Андре? В Москву? Вы работаете на большевиков?

Моро замер. Имя Переса в устах этого человека звучало как приговор. Как они вышли на него? И что теперь делать?

– Я… я не знаю никакого Переса, – выдавил Моро, но голос его звучал неубедительно.

Лебрен усмехнулся, затянулся сигаретой и выпустил дым в сторону.

– Не лгите. У нас есть свидетели. Вас видели во дворе Сен-Сюльпис 3 апреля, в семь утра, с чемоданом, с конвертами. Хотите, я расскажу, что было в тех конвертах? Вы продали Францию, мсье Моро. И знаете, что будет с вашей дочерью Жюли, если вы не начнёте сотрудничать?

Упоминание Жюли ударило, как нож. Мысль, что её могут тронуть, сжала горло.

– Оставьте Жюли в покое, – прошептал он, сжимая кулаки. – Она ни при чём.

– Тогда помогите нам, – сказал Лебрен, наклоняясь ближе. Его голос стал почти мягким, но в нём сквозила угроза. – Назови место и время следующей встречи с Пересом. Приведи нас к нему. Если сделаешь это, мы забудем о тебе. Жюли будет в безопасности, и ты сможешь забрать её и уехать.

Моро покачал головой. Он знал, что это ловушка. Если он выдаст Рябинина, его жизнь закончится – Москва не прощает предателей. Но если откажется, что будет с Жюли?

– Я не могу связаться с ним, – сказал Моро, стараясь выиграть время. – Он сам назначает встречи. Я не знаю, где он и когда появится.

Лебрен прищурился, взвешивая его слова. Затем достал из кармана визитку и протянул Моро.

– Когда он объявится, позвони по этому номеру. Назови своё имя и скажи, что есть новости. Мы будем ждать. И не пытайся бежать, Андре. Мы знаем, где живёт Жюли. Никто в Лионе не сможет её защитить.

Моро взял визитку дрожащими пальцами. На ней были только номер телефона и имя – Жан Лебрен. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Лебрен бросил окурок на мостовую, раздавил его каблуком и ушёл, растворившись в толпе. Моро остался один, прижавшись к стене, с газетой в руке и визиткой, жгущей пальцы.

В тот же день, ближе к вечеру, Моро сидел дома. Окно было открыто, и с улицы доносился шум Парижа – гудки автомобилей, смех прохожих, далёкий звон колоколов Нотр-Дама. Он смотрел на визитку Лебрена, пытаясь понять, кто он на самом деле. Что-то в его манере, в лёгком, почти незаметном немецком акценте, настораживало. Моро не был новичком: он знал, что Абвер активно работает в Париже, подделывая документы и внедряя агентов под видом французов. Это мог быть немец, а не сотрудник Sûreté. Но это не меняло сути – его раскрыли, и Жюли была в опасности.

Он должен был предупредить Рябинина. Прямой контакт был слишком рискованным, но Перес оставил инструкции на случай срочной необходимости: сигнал в кафе на улице Сен-Жак – сложенная газета с карандашной пометкой на первой странице, оставленная на стойке. Моро взял старую Le Figaro, нацарапал на полях: «Срочно. Встреча. Тот же двор, завтра, 7 утра» – и вышел в вечерний Париж.

Кафе на Сен-Жак было полупустым. Моро заказал кофе, оставил газету на стойке и ушёл, стараясь не оглядываться. Он был уверен, что за ним никто не следил – улица была пуста, лишь редкие прохожие спешили по своим делам. Но страх не отпускал. Он вернулся домой, запер дверь на два оборота и сел у окна, глядя на тёмный город.

Тем временем Виктор Рябинин находился в конспиративной квартире на Монмартре. Москва передала предупреждение: немецкая разведка активизировалась в Париже. Абвер внедрил агентов под видом французских чиновников, и один из них мог выйти на Моро. Рябинин, доверяя инстинктам, решил проверить связного. Он понимал, что Моро на грани.

Рябинин вышел на улицу Сен-Жак поздно вечером, замаскировавшись под рабочего. На нём были кепка, поношенная куртка и потёртые брюки. Он заметил газету в кафе почти сразу. Прочитав пометку, он понял, что дело серьёзное. Но идти на встречу без подготовки было рискованно. Он решил проследить за Моро.

На следующее утро, 13 апреля, Рябинин был на площади Сен-Сюльпис задолго до семи. Он занял позицию в тени арки на улице Гарансьер, откуда видел весь двор. Его чемодан был при нём, а в кармане лежал шприц с быстродействующим ядом – смертельным веществом, разработанным московскими химиками для устранения угроз. Моро пришёл ровно в семь, нервно оглядываясь, сжимая портфель. За ним, в нескольких шагах, двигалась тень – мужчина в сером пальто, тот самый, что назвался Лебреном. Рябинин сразу понял: это не француз.

Моро стоял у липы, ожидая. Рябинин не собирался показываться. Он наблюдал, как Лебрен занял позицию за углом, делая вид, что читает газету. Слежка была очевидной. Рябинин понял, что Моро в ловушке, и действовать нужно быстро.

Он дождался, пока Моро, не дождавшись его, ушёл, бросив встревоженный взгляд на двор. Лебрен последовал за ним, но Рябинин был быстрее. Он скользнул через двор, обойдя немца с тыла, и оказался в узком переулке, где тот остановился, чтобы закурить. Рябинин двигался бесшумно. В его руке был шприц. Одно быстрое движение – укол в шею, и Лебрен осел на мостовую, не издав звука. Яд подействовал мгновенно: глаза немца закатились, тело обмякло. Рябинин обыскал его. В кармане лежало фальшивое удостоверение и записная книжка с адресами и зашифрованными записями. Он забрал всё, подтащил тело к мусорным бакам и прикрыл ящиками. Это не спрячет его надолго, но даст несколько часов.

Рябинин вернулся в конспиративную квартиру и попытался изучить записную книжку. Страницы были испещрены цифрами и символами, но код был ему незнаком. Он понял, что расшифровать её без помощи Москвы не удастся. Тем не менее, он нашёл несколько адресов в Париже и фотографию Моро, сделанную на бульваре Сен-Жермен. Это подтверждало: немец, назвавшийся Лебреном, следил за Андре давно.

Он отправил шифровку в Москву: «Источник под ударом. Немецкий агент устранён. Записная книжка изъята, код неизвестен. Прошу инструкций». Ответ пришёл через час: «Сохранить источник. Книжку передать через курьера». Рябинин понял, что Моро нужно вытаскивать, но сначала – убедиться, что он не сломался.

На следующий день Рябинин оставил новый сигнал в кафе на улице Сен-Жак – записку с просьбой о встрече в Люксембургском саду, у фонтана Медичи, в полдень. Он выбрал людное место, чтобы минимизировать риск. Моро пришёл, его лицо было серым от страха. Он нервно теребил ремень портфеля, оглядываясь, но Рябинин был уверен, что за ним никто не следит – смерть Лебрена временно ослепила немцев.

– Они знают, Антонио, – прошептал Моро, подойдя ближе. – Немцы, выдающие себя за французов. Они угрожают Жюли. Я не могу продолжать.

Рябинин кивнул, сохраняя спокойствие.

– Ты сделал достаточно, Андре. Мы вытащим тебя. Собери вещи, будь готов уехать завтра ночью. Москва организует маршрут через Марсель в Барселону. Жюли заберём из Лиона сегодня вечером. Но до тех пор – никаких контактов с министерством. Заляг на дно.

Моро кивнул, но его глаза были полны сомнений. Он знал, что бежать из Парижа – значит бежать от самого себя. Но ради Жюли он был готов на всё.

Рябинин проводил его взглядом, а затем растворился в толпе. Он понимал, что немцы скоро узнают про Лебрена, и это ускорит их действия. Но Москва уже работала над эвакуацией Моро. Он отправил последнюю шифровку: «Источник готов к поездке. Жду дальнейших указаний».

Моро вернулся в свою квартиру, чувствуя, как страх сдавливает грудь. Он сел за стол, достал фотографию Жюли – она улыбалась, стоя у фонтана в Лионе, с косичками и книгой в руках. Он должен был защитить её. Но как? Немцы знали слишком много. Он не верил, что сможет просто исчезнуть.

Рябинин, тем временем, решил проверить один из адресов из записной книжки – квартиру в районе Пасси. Ночью, замаскировавшись под курьера, он проник в дом. Квартира была пуста, но в ящике стола он нашёл ещё одну фотографию Моро и несколько чистых бланков с печатями, похожими на те, что были на удостоверении Лебрена. Это подтверждало: немец работал один, но был хорошо подготовлен. Рябинин забрал находки и вернулся на Монмартр, понимая, что времени мало.

На следующий день Моро получил ещё одну записку от Рябинина – встреча в кафе на Монпарнасе, вечером. Он пришёл, чувствуя, что это может быть его последним шагом в Париже. Он сел за столик, заказал вино и ждал. Рябинин появился через десять минут, в плаще и шляпе, выглядя как обычный парижанин.

– Всё готово, Андре, – сказал он тихо, не глядя на Моро. – Сегодня ночью тебя заберут на машине в Марсель. Жюли уже в безопасности, её вывезли из Лиона. Москва не бросает своих. Но ты должен доверять мне. Если останешься, они доберутся до тебя.

Моро замер, не веря своим ушам.

– Жюли… она в безопасности? – прошептал он.

Рябинин кивнул.

– Да. Но ты должен исчезнуть.

Моро кивнул, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Он хотел верить, что это конец кошмара. Но Париж был коварен, и он знал, что даже побег не гарантирует свободы.

Рябинин покинул кафе, убедившись, что за ним нет хвоста. Он понимал, что смерть Лебрена дала им фору, но ненадолго. Поправив шляпу, он растворился в городе, готовый к следующему повороту в этой опасной игре.

* * *

Утро 14 апреля 1936 года в Москве выдалось ясным. Лёгкий ветерок нёс запах цветущих каштанов, и в воздухе витала весенняя свежесть. Сергей сидел за массивным столом, постукивая пальцами по полированной поверхности. Его взгляд был прикован к бумагам, но мысли уносились в Париж, где разворачивалась шпионская игра, угрожающая интересам Советского Союза.

Напротив стоял Павел Судоплатов, сжимая в руках папку с грифом «Совершенно секретно».

– Товарищ Сталин, – начал он, тщательно подбирая слова, – наши опасения подтвердились. Абвер активно работает в Париже. Кто-то знал о встречах Ястреба с источником. Мы подозреваем либо утечку в ОГПУ либо прокол Рябинина.

Сергей прищурился, пальцы замерли. Он знал Виктора Рябинина, Ястреба, как одного из лучших агентов – человека, чья легенда выдерживала проверки французской полиции и немецкой разведки. Но даже лучшие могли оступиться.

– Утечка? – переспросил он, растягивая слова. – Крот в ОГПУ или Ястреб сплоховал? Докладывайте, Павел Анатольевич, по делу.

Судоплатов открыл папку и достал лист с расшифровкой последней шифровки.

– Вчера пришёл рапорт от Ястреба, – начал он. – Источник под ударом. Немецкий агент, назвавшийся Жаном Лебреном, пытался завербовать его, угрожая дочери. Рябинин устранил агента, но ситуация критическая. Немцы знали о встрече 3 апреля у Сен-Сюльпис: точное время, место, имя – Антонио Перес. Это не случайность.

Сергей набил трубку табаком, движения были размеренными. Он чиркнул спичкой, затянулся и выпустил облако дыма, не отрывая взгляда от Судоплатова.

– Что изъял Ястреб? – спросил он.

– Записную книжку, – ответил Судоплатов. – Зашифрована, код неизвестен. В ней адреса в Париже и фотография источника. Рябинин проверил квартиру в Пасси – нашёл чистые бланки с печатями, идентичными тем, что были на фальшивом удостоверении Лебрена. Абвер действует системно. Они следили за источником давно, зная его маршруты и привычки.

Сергей кивнул, взгляд стал острее.

– Откуда немцы знали о встрече? – спросил он. – Ваше мнение?

– Либо слежка, либо утечка, – ответил Судоплатов. – Ястреб работает чисто. Но Лебрен знал о конвертах, которые источник передавал во дворе. Это точные данные, товарищ Сталин. Кто-то передал их Абверу – либо из парижского резидентства, либо из Москвы. Слишком много совпадений.

Сергей выпустил ещё одно облако дыма, глядя в окно, где солнечные лучи пробивались сквозь тяжёлые шторы. Рябинин был ценным игроком, но крот в ОГПУ мог разрушить всю партию.

– Как Ястреб устранил немца? – спросил он, прищурившись.

– Он использовал шприц с ядом, разработанным нашими химиками, – ответил Судоплатов. – Укол в шею, смерть мгновенная. Тело спрятал у мусорных баков в переулке. Это дало несколько часов форы.

Сергей кивнул, постучав трубкой по краю пепельницы.

– Источник надёжен? Или уже сломался?

– Напуган, – признался Судоплатов. – Угрозы дочери его подкосили. Эвакуация готова: его с дочерью вывезли.

Сергей встал, прошёлся по кабинету и остановился у окна. Солнце освещало площадь. Он, человек из другого времени, здесь, в 1936 году, чувствовал себя игроком в смертельной игре.

– Записная книжка? – спросил он, повернувшись к Судоплатову. – Почему ещё не расшифрована?

– Код сложный, нестандартный для Абвера, – ответил тот. – Криптографы работают, но нужно время.

Сергей вернулся к столу.

– Найдите крота. Проверьте всех, кто знал о встрече 3 апреля: шифровальщиков, резидента, всех. Ястребу прикажите залечь на дно, а лучше покинуть Францию.

– Проверка в ОГПУ начнётся сегодня, – сказал Судоплатов. – Доступ к данным Ястреба ограничим до узкого круга – только я и двое доверенных. Я лично проконтролирую. Но я предлагаю ещё одну меру: отправить в Париж нашего человека из Москвы. Он проверит резидентство на месте, не раскрывая себя Ястребу. Это поможет выявить крота без риска для операции.

Сергей задумался, пальцы снова забарабанили по столу. Идея с проверяющим была разумной, но лишний человек в Париже мог насторожить немцев.

– Кто ваш человек? – спросил он, прищурившись.

– Алексей Корнев, – ответил Судоплатов. – Работал в Берлине, знает методы Абвера.

Сергей покачал головой.

– Корнев поедет только после того, как вы найдёте крота. Мы не можем рисковать, не зная, кто предатель. Любой агент может оказаться под ударом.

Судоплатов кивнул.

Сергей затянулся трубкой, выпуская дым, который медленно поднялся к потолку.

– Если крот не в резидентстве, а в Москве, – спросил он, – что он может сдать?

– Если крот в Москве, – сказал Судоплатов, – он знает структуру резидентства, имена агентов, включая Ястреба. Это полный провал сети. Поэтому я предлагаю начать с резидента в Париже, Дмитрия Кораблёва. Он имел доступ к шифровкам. Его нужно проверить первым.

Сергей кивнул, взгляд стал ещё тяжелее.

– Кораблёва проверьте, но не только его. Всех, кто видел шифровки: имена, связи, передвижения. Если крот в Москве, он не уйдёт. И ещё: сообщите Ястребу, что его проверяют. Пусть знает, что мы никому не доверяем.

Судоплатов слегка нахмурился, но кивнул. Он понимал, что это может подорвать моральный дух Рябинина, но приказ есть приказ.

– Будет исполнено, товарищ Сталин, – сказал он. – Проверка начнётся немедленно.

Сергей махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Судоплатов вышел, чувствуя, как тяжесть ответственности давит на плечи. Парижская сеть была ключевой, и её потеря могла стать катастрофой.

Сергей остался в кабинете, глядя на солнечную площадь за окном. Он закурил трубку, обдумывая следующий ход. Париж был минным полем, и он знал, что один неверный шаг мог обрушить всё. Но он был намерен выиграть.

Глава 6

14 апреля 1936 года, Токио.

Вечер опустился на Гинзу, окутывая её улицы мягким светом фонарей. В воздухе витали ароматы жареных каштанов, солёного мисо из уличных лотков и сладковатого саке, доносившегося из крохотных баров, спрятанных в узких переулках. Над рекой Сумида мерцала неоновая вывеска чайного дома «Сакура-но-хана», её отражение дрожало в тёмной воде, где покачивались лодки торговцев, груженные рисом, тканями и бочками с соевым соусом. Звуки сямисэна, мягкие и меланхоличные, вплетались в гомон толпы, скрип колёс рикш и далёкий звон храмовых колоколов, доносившийся с той стороны реки, где высился храм Мэйдзи. Танака стоял у входа в чайный дом, сжимая букет белых хризантем, перевязанных алой шёлковой лентой. Его тёмный костюм, сшитый на заказ в ателье Асакусы, был строгим, но неброским, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он знал: этот вечер мог стать решающим в их борьбе – или её концом.

Чайный дом «Сакура-но-хана» выглядел скромно, но изысканно. Деревянные панели, покрытые лаком и украшенные тонкими узорами цветущей сливы, блестели в свете бумажных фонарей, подвешенных под потолком. От раздвижных дверей тянуло ароматом жасминового чая, смешанным с лёгкой кислинкой сливового вина и тёплым запахом сандаловых благовоний. Внутри звучали приглушённые голоса, звон бокалов и смех гейш, чьи шёлковые кимоно шуршали при движении. Танака поправил шляпу, надвинув её на глаза, и вошёл, чувствуя, как сердце бьётся чуть быстрее обычного. Его план был прост, но рискован: завоевать доверие Акико, певицы, чей голос очаровывал премьер-министра Хироту, и передать через неё записку с доводами против июльского наступления на Китай.

Внутри было тепло, ароматы благовоний слегка кружили голову. Посетители – купцы в строгих кимоно, офицеры в штатском, несколько иностранцев в смокингах с потёртыми манжетами – сидели за низкими столиками, покрытыми красным лаком. На сцене, освещённой мягким светом бумажного фонаря, стояла Акико. Её кимоно, тёмно-синее, с вышитыми серебряными звёздами, струилось по плечам. Чёрные волосы, уложенные в высокую причёску с нефритовой заколкой в форме цветка лотоса, блестели, как полированное дерево. Она пела старинную балладу о воине, потерявшем возлюбленную у реки Камо. Её голос, чистый и дрожащий, как струны кото, наполнял зал, заставляя всех замолчать. Даже шумные купцы у входа, обсуждавшие цены на рис, притихли. Танака заметил Хироту в углу, у окна с видом на реку. Слегка сгорбленный, в тёмном европейском пиджаке, он сидел один. Его худое, морщинистое лицо с глубокими тенями под глазами казалось неподвижным, но глаза, тёмные и внимательные, следили за Акико. На столе перед ним стояла чашка зелёного чая и графин сливового вина, едва тронутый. Танака знал привычки Хироты: он всегда заказывал одно и то же, сидел в этом углу, подальше от посторонних глаз, и уходил последним, обмениваясь с Акико несколькими словами у выхода, прежде чем сесть в чёрный автомобиль с водителем.

Танака занял место у стойки, заказав саке. Он сделал вид, что наслаждается напитком, потягивая его маленькими глотками, но его взгляд скользил по залу, выискивая шпионов Кэмпэйтай. Они могли быть кем угодно: барменом, нарочито медленно вытирающим бокалы; рикшей, ждущим у входа с опущенной головой; или даже одной из гейш, чьи улыбки скрывали больше, чем показывали. Пепельница перед ним была полна окурков, оставленных предыдущими посетителями, и он добавил свой, затушив сигарету с лёгким шипением. Букет хризантем лежал на стойке, их тонкий аромат смешивался с запахом саке и благовоний. Танака ждал, пока Акико закончит выступление и спустится в зал, чтобы подойти к ней. Он мысленно повторял слова, тщательно подбирая каждую фразу, но знал, что всё будет зависеть от её реакции. Один неверный шаг – и Кэмпэйтай схватит его за горло. Или, что хуже, Акико откажется сотрудничать, и их план рухнет, как карточный домик под порывом ветра.

Акико закончила петь, и зал разразился аплодисментами, от которых задрожали бумажные фонари. Она поклонилась и спустилась со сцены, направляясь к столику Хироты. Танака заметил, как Хирота встал, слегка поклонился и что-то шепнул ей. Его голос был слишком тихим, чтобы разобрать слова, но Акико улыбнулась – вежливо, но холодно, словно играла роль, отточенную годами. Хирота кивнул и направился к выходу, где его ждал чёрный автомобиль с водителем, чья фигура едва виднелась в тени, подсвеченной тусклым светом уличного фонаря. Это был шанс. Танака встал, взял букет и шагнул к Акико, стараясь двигаться непринуждённо, как обычный посетитель, восхищённый её талантом. Его сердце билось ровно, но пальцы, сжимавшие цветы, чуть дрогнули, выдавая напряжение.

– Госпожа Акико, – начал он, слегка поклонившись, – ваше пение – как ветер в горах, чистый и свободный. Оно заставляет забыть о суете этого мира. Позвольте подарить вам эти цветы в знак восхищения.

Акико повернулась, её взгляд скользнул по букету, затем по Танаке. Её лицо, бледное, с тонкими чертами, выражало смесь любопытства и настороженности.

– Благодарю, господин… – она сделала паузу, ожидая, что он представится, её голос был мягким, но с лёгкой тенью настороженности.

– Танака, просто Танака, – ответил он, сохраняя лёгкую улыбку. – Я лишь скромный почитатель вашего таланта.

Она приняла букет, но её пальцы едва коснулись стеблей, словно цветы могли её обжечь. Она смотрела на него с лёгким прищуром, будто пытаясь понять его намерения. Гейши, стоявшие неподалёку, хихикнули, прикрывая рты веерами, расписанными сценами цветущих садов, но Акико не отвела взгляда, её глаза изучали Танаку, как книгу, написанную на незнакомом языке.

– Вы щедры, господин Танака, – сказала она, её голос был мелодичным, но с едва уловимой насмешкой, словно она уже слышала сотни подобных комплиментов. – Но цветы вянут быстро, как и слова восхищения. Что вам нужно?

Танака почувствовал, как горло сжалось. Она была прямолинейна, и это осложняло дело. Он шагнул ближе, понизив голос, чтобы его не услышали гейши или кто-то из посетителей, чьи взгляды то и дело скользили по залу.

– Простите, госпожа Акико, – сказал он тихо, – могу ли я перемолвиться с вами парой слов? Это важно, и не только для меня.

Её брови слегка приподнялись, но она покачала головой, её голос стал твёрже, но оставался вежливым:

– Благодарю за цветы, господин Танака, но я устала. Выступление отнимает силы, а время уже позднее. Возможно, в другой раз.

Она повернулась, чтобы уйти, её кимоно зашуршало, и несколько лепестков сакуры, приставших к подолу, упали на пол. Танака, не теряя самообладания, добавил, понизив голос до шёпота:

– Это касается человека, который ценит ваш голос больше всех в этом зале. И судьбы многих, кто зависит от его решений.

Акико замерла, её рука, державшая букет, чуть опустилась. Она обернулась, её глаза сузились, изучая Танаку снова. В этот момент зал вокруг них словно сжался, гул голосов стал тише, а звуки сямисэна, доносившиеся из угла, где играла пожилая женщина в кимоно цвета индиго, – далёкими. Танака знал, что она поняла намёк, но её реакция была непредсказуемой. Она шагнула ближе, её голос стал едва слышным:

– Вы смелый человек, господин Танака, – прошептала она. – Или безрассудный. Вы думаете, я не знаю, кто следит за мной? Кэмпэйтай повсюду. Один неверный шаг, и я окажусь в их лапах. А вы, похоже, не боитесь?

Танака выдержал её взгляд, его голос стал твёрже, но оставался спокойным, словно он говорил о погоде:

– Я боюсь, госпожа Акико. Но не за себя. За Японию. Прочтите это. – Он достал из внутреннего кармана пиджака сложенную записку, завёрнутую в шёлковый платок, и протянул ей. – Если она вам покажется пустой, сожгите её. Но я верю, что вы понимаете, о чём идёт речь.

Акико не взяла записку сразу. Её пальцы теребили край кимоно, а глаза изучали Танаку, словно она пыталась увидеть его мысли. Наконец, она взяла платок, спрятав его в рукав с быстротой, которая выдавала её опыт в подобных делах, и сказала:

– Я подумаю. Но не ждите, что я стану вашим курьером. Уходите, пока вас не заметили.

Танака поклонился, чувствуя, как пот стекает по спине, несмотря на прохладный вечерний воздух, проникавший через открытые окна. Он вернулся к стойке, заказал ещё саке и сделал вид, что наслаждается напитком, но его мысли были далеко. Акико вернулась к гейшам, её смех звенел, как колокольчики, но Танака заметил, как она бросила на него быстрый взгляд, едва заметный, но полный значения. Она была осторожна, но не отвергла его сразу. Это был маленький успех, но он знал, что Кэмпэйтай не дремлет. Один из барменов, нарочито медленно вытиравший бокалы, слишком долго смотрел в его сторону, а мужчина в углу, притворявшийся пьяным купцом, слишком часто поправлял шляпу, скрывая глаза. Танака сделал глоток саке, чувствуя, как тепло разливается по груди, но оно не могло заглушить холод страха, сжимавший его сердце.

Когда Акико ушла за кулисы, чтобы переодеться, Танака допил саке и вышел на улицу. Ночной воздух был прохладным, река Сумида блестела под луной, а лепестки сакуры падали на мостовую, устилая гравийную дорожку у чайного дома. Он закурил, выпуская дым в тёмное небо, и заметил фигуру в тени, у моста через реку. Мужчина в длинном пальто, с лицом, скрытым шляпой, стоял неподвижно, глядя на чайный дом. Танака почувствовал, как его сердце сжалось. Кэмпэйтай? Или просто случайный прохожий? Он бросил окурок в реку, и тот, коснувшись воды, оставил за собой тонкую струйку дыма. Танака направился к переулку, стараясь не оглядываться, но его инстинкты кричали об опасности.

Он свернул в узкую улочку, где фонари горели реже, а тени были гуще, отбрасывая длинные силуэты на стены домов. Шаги за спиной – лёгкие, почти неслышные – подтвердили его худшие опасения. Танака ускорил шаг, но не побежал, чтобы не выдать себя. Он знал Гинзу, как свои пять пальцев: лабиринт переулков, где можно было раствориться, если знать, куда идти. Он свернул за угол, где торговец рыбой закрывал свою лавку, складывая деревянные ящики с громким стуком. Танака прижался к влажной стене, пахнущей сыростью и мхом. Фигура в пальто прошла мимо, замедлив шаг, её голова повернулась, словно выискивая его в темноте. Танака затаил дыхание, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Когда шаги затихли, он выскользнул из укрытия и направился к реке, где ждал рикша, нанятый заранее. Он назвал адрес – конспиративную квартиру в районе Асакуса, где он мог переждать ночь.

В Асакусе Танака вошёл в маленькую комнату над лавкой, торгующей лапшой. Здесь пахло соевым соусом и слегка подгоревшим рисом. Он запер дверь, зажёг керосиновую лампу, чей тусклый свет отбрасывал дрожащие тени на стены, и сел на татами, доставая из кармана серебряный портсигар. Его пальцы дрожали, когда он зажигал спичку, и он тихо выругался, пытаясь успокоить нервы. Акико была их единственным шансом, но её осторожность могла всё разрушить. Он выпустил дым, глядя на тени, танцующие на стене. Записка, которую он передал Акико, содержала краткое изложение их доводов: данные о советских войсках в Маньчжурии, о неготовности японского флота, о риске американских санкций, которые уже душили экономику, заставляя цены на рис и уголь взлетать. Если Хирота прочтёт её, он может задуматься. Но если Акико работает на Кэмпэйтай или если записка попадёт не в те руки, их усилия окажутся напрасными, а их жизни – под угрозой.

Танака лёг на татами, не раздеваясь, и закрыл глаза, но сон не шёл. Он думал об Акико – её холодных глазах, её улыбке, которая скрывала больше, чем показывала. Он знал, что она не просто певица. Её связь с Хиротой делала её мишенью для Кэмпэйтай, но также и важным звеном в их плане. Он должен был найти способ убедить её, но как? Дарить цветы и говорить комплименты было недостаточно. Ей нужно было что-то большее – доверие, гарантии или, возможно, нечто, что заставило бы её почувствовать себя частью их борьбы. Он вспомнил её голос, её песни о любви и потере, и подумал, что, возможно, в них скрывается ключ к её душе. Может быть, она потеряла кого-то в Маньчжурии, как и многие другие, чьи жизни были перемолоты машиной войны? Может быть, её холодность – это маска, за которой скрывается боль?

На следующий день Танака вернулся в Гинзу, но не в чайный дом. Он отправился в маленький храм у реки, где, по слухам, Акико иногда молилась по утрам. Храм был старым, с покосившейся черепичной крышей и замшелыми каменными фонарями, чьи основания поросли лишайником. Танака ждал у входа, спрятавшись за деревом сакуры, чьи ветви слегка покачивались на ветру. Когда Акико появилась в простом сером кимоно, без макияжа, она выглядела моложе, почти обычной женщиной, а не звездой Гинзы. Она зажгла благовония, их дым поднимался к статуе Каннон, и опустилась на колени, сложив руки в молитве. Танака шагнул вперёд, кашлянув, чтобы привлечь её внимание, стараясь не спугнуть её.