Текст книги "Странники в ночи"

Автор книги: Андрей Быстров

Соавторы: Ольга Дарвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

"Уайт Шарк" разбойничал на океанских просторах уже год. Десятки кораблей были пущены ко дну, сотни моряков и пассажиров высажены на необитаемые острова. Трюмы брига разбухали от золота, драгоценностей, инкрустированного бриллиантами и жемчугами фигурного оружия, пиастров, дублонов, дукатов... Пузатые сундуки с сокровищами зарывались на острове Блэк-Оук, избранном тайной гаванью для брига "Уайт Шарк". Военные эскадры всех цивилизованных стран имели постоянный приказ захватить бриг и перевешать его команду на реях...

Казалось, Агирре был счастлив, он упивался соленым воздухом океана, свободы и риска... Но все чаще Барли Джонсон обращал внимание на приступы меланхолии и тоски у своего капитана, все чаще Агирре запирался в каюте. Когда Джонсон приносил капитану еду и питье (по приказу Агирре он делал это лично), он заставал предводителя разбойников склонившимся над книгами, бормочущим непонятные слова, покрывающим листы бумаги рядами цифр и загадочных значков...

– Это каравелла, – проговорил Агирре, направляя подзорную трубу на плохо различимое пока пятнышко у горизонта. – Идет в нашу сторону... Флага не вижу... Ага, вот. Британский флаг.

– Нападем! – возбужденно воскликнул Барли Джонсон.

– Да... Поставить все паруса. Полный вперед!

Громадный, тяжелый – но не медлительный и неуклюжий! – "Уайт Шарк", и в самом деле напоминающий страшного хищника глубин, стремительную белую акулу, несся к беззащитной каравелле. Там заметили опасность, пытались отвернуть, но упустили время. Пираты готовили абордажные крючья, гоготали в предвкушении веселья. Одиночные выстрелы с каравеллы никого не пугали, а после предупредительного залпа пушек брига стихли и они.

"Уайт Шарк" разворачивался, становился борт о борт с каравеллой. Крючья ещё не были пущены в ход, а самые отчаянные из пиратов уже прыгали на обреченный парусник, вступая в рукопашные схватки с его командой.

Агирре в расшитом камзоле, с позолоченной обнаженной шпагой оказался на борту каравеллы одним из первых. Шутя обезоружив двумя-тремя экзотическими фехтовальными приемами нескольких противников, он ворвался в каюту на корме.

Сидевший за столом и что-то писавший старый человек в квадратной академической шапочке поднял на Агирре совершенно спокойные глаза, в которых не было никакого страха.

– Вы, я полагаю, капитан пиратов? – спросил он по-немецки скрипучим надтреснутым голосом. – Ведь это пиратское нападение, я не ошибся? Впрочем, может быть, вы предпочитаете английский, французский, испанский языки?

– Я говорю по-немецки, – ответил Агирре, пристально глядя на старика, а тот прислушивался к воплям с палубы.

– У меня небольшая просьба, – сказал старик. – Прежде чем вы или ваши подручные убьете меня, позвольте мне закончить эти заметки. Это не займет много времени.

Агирре невольно восхитился таким мужеством.

– Подобно Архимеду, – проговорил он.

– О! Вы слышали об Архимеде? Приятно встретиться со столь образованным пиратом, жаль только, что эта встреча – последняя в жизни... Так моя просьба будет удовлетворена?

Агирре спрятал шпагу в ножны.

– С кем имею честь?

– Иоганн Герцфельд, профессор Парижского университета де Сорбона... Увы, бывший профессор.

Словно молния пронзила память Агирре. Возможно ли, чтобы...

– Вы написали книгу, – произнес он, тщетно стараясь справиться с волнением. – Книгу таинств...

– Ее называют и так, – кивнул ученый. – Лучше бы я её не писал... Из-за нее-то и начались все неприятности. Но, капитан... Получается, что вы также слышали и обо мне?

– Когда, – прошептал Агирре, приблизив лицо к лицу профессора, – Когда вы написали ее?

– Два года назад...

– В тысяча семьсот двенадцатом... Да, разумеется... Книга таинств Иоганна Герцфельда упоминалась в пергаменте Кассиуса последней... Магистериум насыщается лучами ущербной луны, посылаемыми во тьму на закате каждого семилетия... Год сопряжения элементов тинктуры – тысяча четыреста девяносто восьмой... Разделить на семилетие... Двести четырнадцать... Двести четырнадцать лет до написания книги... Тысяча семьсот двенадцатый! Имеющий Разум сочтет число...

– Простите... – Герцфельд слегка приподнялся. – Я не понимаю ваших слов, но это не совсем то, что я ожидал услышать из уст морского разбойника. Может быть, вы объясните, что...

Не слушая, Агирре прислонился к стене.

– Эта встреча не может быть случайной, – выдохнул он, бессознательно перейдя на испанский. – Нет... Только не случайность.

И он заорал так, что задрожали цветные стекла фонарей.

– Кассиус! Проклятый еретик, ты здесь?! Я ненавижу тебя! Покажись, Кассиус!

Агирре выхватил шпагу и метнул её в дубовую переборку. Лезвие глубоко ушло в плотное дерево, дрожащий металл застонал. В дверь заглянул встревоженный Барли Джонсон.

– Капитан, с вами все в порядке?

Созерцание пульсирующего блестящего клинка шпаги помогло Агирре овладеть собой.

– Все в порядке, – ответил он по-английски. – Принесите вина. Я встретил друга... Мы побеседуем здесь. Тот, кто сунет нос в эту каюту, будет заколот, как свинья... С командой и пассажирами каравеллы обращаться по – джентльмеменски. Заберите ценности, но вреда никому не причинять! Пока я не выйду, командуете вы. Понятно?

Голова Барли Джонсона исчезла. Агирре вытащил прочно засевшую в переборке шпагу, расстегнул камзол, уселся за стол напротив профессора. Оба молчали, пока Барли не принес бутылки с вином и не ретировался окончательно.

Агирре откупорил бутылку и разлил вино.

– Профессор, – он снова перешел на немецкий. – Бьюсь об заклад, вы теряетесь в догадках.

– О, да... Однако меня радует, что я, по-видимому, останусь в живых... Если только вы не один из ненавистников моей книги.

– Я даже не читал её, – Агирре пригубил бархатно-красный напиток. – Я впервые узнал о ней двести шестнадцать лет назад...

– Вот как? Это довольно большой срок.

– Вы мне не верите? Между тем это так, господин Герцфельд. Меня зовут Альваро Агирре, я испанец, и мне двести шестьдесят один год от роду... Вас как будто совсем не удивляет мое сообщение?

– Нет, почему же... – профессор протянул руку и взял бокал. – Конечно, я удивлен. Но хотя мой возраст значительно скромнее, все-таки мне скоро семьдесят, и кое-чему я научился. Один из моих выводов гласит: что угодно может произойти на свете...

– Следовательно, вы не считаете, что я вас обманываю?

– Нет. У вас нет резона морочить мне голову нелепыми вымыслами, а на безумца вы не похожи. Вы странно ведете себя и говорите странные вещи, но вы определенно в своем уме. Правда, я полагал, что если бы человек каким-то образом и ухитрился прожить столько лет, он превратился бы в немощную развалину без памяти и разума... Вы выглядите лет на пятьдесят. Вот только в глазах что-то такое...

– Мое тело, – пояснил Агирре, – хранит в неизменности эликсир Марко Кассиуса...

– Кассиус, Марко Кассиус... Тот, кого вы сейчас назвали еретиком? Герцфельд пошевелил бровями, припоминая. – Если он изобрел настолько замечательную вещь... Да, понимаю, о таком не кричат на каждом углу, но как ученый он мог быть известен и в других областях знания... Но я решительно не помню, чтобы читал или слышал о Марко Кассиусе.

– Ученый? – задумчиво переспросил Агирре. – Нет, он не ученый. По крайне мере, не только ученый. Я не знаю, кто он такой. Я не знаю даже, человек ли он или воплощение некоей иной силы. Вы не читали и не слышали о Кассиусе потому лишь, что он сам не желал того. Ему ничего не стоит распространять или уничтожать любую правду или ложь о себе, заставить хоть население целой страны узнать или забыть о нем...

– Ясно, – сказал профессор, отхлебнув терпкого вина. – Говоря о Кассиусе, вы блуждаете в лабиринте догадок. В первый раз услышав его имя только сейчас, я могу столько же, сколько и вы, предаваться спекулятивным рассуждениям о нем. Оставим Кассиуса, сеньор Агирре. Меня гораздо больше интересуете вы. Сколько мудрости может накопить человек за два с половиной столетия жизни, если он не подвержен старости и дряхлости...

– Мудрость? – повторил Агирре с печальной улыбкой. – О нет, господин профессор. Впечатления и опыт – да, но не мудрость. Я могу объяснить...

– Попробую объяснить за вас, а вы поправите меня, если я ошибусь. Вероятно, вы говорите о времени человеческого бытия в соотношении с избирательностью восприятия?

– Именно! Вы поразительно точно угадали мою невысказанную мысль, профессор. Вы прожили в три с лишним раза меньше, чем я, но вы мудрее меня, потому что осознание границ срока жизни заставляет вас смотреть вглубь. Вы меньше знаете, ваша память хранит меньше фактов, но каждый факт соотнесен с вашей картиной мироздания, вашим пониманием природы и людей. Если вы ученый, то в семьдесят лет вы не станете пиратом, для меня же время мало что значит. Нанизывая опыт на опыт, я ухожу от сути вещей... Легко растрачивать то, чего у тебя в избытке, но мудрость обретаешь, лишь придя к сокровенному, а у порога смерти – единственному...

– Значит, вы не поможете мне разрешить вечные вопросы...

– Я нахожусь дальше от ответов, чем вы. Возможно, я проживу ещё не одну сотню лет... Возможно, я буду жить, пока живет этот мир. Сейчас мы понимаем друг друга, но если бы существовала вероятность нашей повторной встречи через триста, шестьсот, тысячу лет – при условии, что вы перенеслись бы во времени таким, какой вы теперь... Тогда исчезло бы любое понимание. Ответы на вечные вопросы для того, кто в самой вечности обитает, слишком сильно отличаются от ответов для обыкновенного человека.

На палубе с грохотом рухнуло что-то тяжелое, раздался пронзительный женский визг. Агирре рванулся было, схватившись за шпагу, но махнул рукой.

– Поговорим о вас, господин профессор, – предложил он, – точнее, о вашей книге. О чем она?

– О многом. Там размышления о человеке, философские выкладки, астрономические вычисления... С точки зрения ученого, это всего лишь одна из попыток объяснить окружающий мир. Но она взбесила наших теологов и... Ээ, гм... Некоторых политиков. Я изгнанник, сеньор Агирре. В Европе нет места для Иоганна Герцфельда.

– И куда же вы направляетесь?

– В Новый Свет. Если там и не пригодятся мои знания, остается надежда на спокойную старость вдали от моих гонителей... У меня есть кое-какие сбережения... Были, – поправился он. – Теперь, конечно, все достанется вашим альбатросам...

– Не беспокойтесь об этом, профессор, – нетерпеливо произнес Агирре таким тоном, каким говорят о чем-то чрезвычайно малосущественном. – Я дам вам столько золота, сколько вы пожелаете... Но книга! Она здесь, с вами?

Иоганн Герцфельд поставил бокал на стол, поднялся и подошел к небольшому сундуку, перетянутому ремнями.

– Здесь все мое имущество, – он похлопал ладонью по горбатой крышке. Небогато за целую жизнь? Здесь и книга. Почти весь тираж уничтожили, уцелело три экземпляра. Один я охотно подарю вам, сеньор Агирре. Похоже, вам очень нужна эта книга... Интересно узнать, почему?

– Из-за Марко Кассиуса, – ответил Агирре, пока Герцфельд расстегивал медные пряжки ремней. – Когда-то в Испании он бросил мне вызов, и я был так самонадеян или так глуп, что принял его... И теперь у меня нет выбора, я должен пройти эту дорогу до конца. В вашей книге – один из ключей к формуле, криптографической формуле Кассиуса. Если я сумею разгадать и правильно применить эту формулу, я узнаю условия игры, назначенной в далеком будущем...

Герцфельд выпрямился с увесистым томом в руках, переплетенным в черную кожу, с двумя серебряными застежками. Агирре бережно принял книгу.

– Иоганн Герцфельд, – прочел он вслух готическое тиснение на обложке. – "Толкование о Земле и Небе"...

– Если хотите, – предложил ученый, – я могу подробнее рассказать вам о моей книге, пояснить некоторые...

– Не нужно, – перебил Агирре. – В пергаменте Кассиуса ясно сказано ключ содержится в самом тексте. Ваши пояснения ничего не прибавят.

– В таком случае, – Герцфельд снова сел к столу и наполнил бокалы вином, – если вы не торопитесь, расскажите о себе. Вы не представляете, насколько захватывающими окажутся для меня...

Он не договорил. На палубе загрохотали шаги, послышались крики: "Корабли! Военные корабли!" Кто-то ударил кулаком в дверь каюты.

– Капитан! – закричал Барли Джонсон. Он не решался войти, памятуя об угрозе Агирре и о том, что этот человек не бросает слов на ветер. – Нужно убираться отсюда, капитан! На горизонте показались корабли британского военного флота!

Агирре с сожалением взглянул на Герцфельда.

– Мне искренне жаль, профессор. Я был бы рад продолжить беседу с вами... Но знаете, эликсир эликсиром, а если меня вздернут на рее, я умру, как и всякий другой... Только, вероятно, намного мучительнее. Разумеется, у меня есть свои секреты, и меня нелегко одолеть, но я отнюдь не всесилен.

Он допил вино, распахнул дверь и вышел на палубу. Герцфельд последовал за ним. Подскочил встрепанный Барли Джонсон.

– Там, капитан!

Агирре посмотрел вдоль его вытянутой руки.

– Еще довольно далеко, – заметил он, – но мешкать не следует... Барли, отправляйтесь на "Уайт Шарк" и принесите два кожаных мешка, что лежат в рундуке возле нактоуза.

– С золотом и бриллиантами? – Джонсон удивленно хлопнул глазами, но тут же опомнился и помчался выполнять приказание.

Альваро Агирре положил мешки к ногам Герцфельда.

– Желаю вам благополучно добраться до Нового Света, профессор.

– А я желаю вам разрешить ваши загадки, сеньор Агирре, хотя и не знаю, в чем они заключаются и послужит ли их разрешение к пользе человечества.

– Едва ли, – холодно сказал Агирре.

Герцфельд пожал плечами.

– В категориях вечности проблемы добра и зла выглядят совсем иначе... Прощайте, сеньор Агирре.

– Прощайте, профессор.

Ветер свежел и крепчал, наполняя паруса не только "Уайт Шарка", но и его преследователей, и все же солидная фора и хорошие скоростные качества позволяли бригу Агирре уходить без особого труда. Пожалуй, военные корабли настигли бы его после длительной гонки по прямой, но близилась ночь и надвигался шторм, а в таких условиях, лавируя и меняя курс, "Уайт Шарк" затеряется в океанских просторах.

Иоганн Герцфельд провожал взглядом разбойничий бриг до тех пор, пока порыв ветра не сорвал его академическую шапочку, а ненастье и сумерки не скрыли паруса Агирре.

26

ИЮНЬ 1998 ГОДА

Телефон заверещал на тумбочке около полуночи. Аня высвободила руку из-под одеяла, нашарила трубку.

– Алло...

– Анечка? – женский голос у самого уха, голос деловой дамы, привыкшей говорить уверенно в любое время дня и ночи.

– Я слушаю...

– Угадай, кто.

– Вообще-то я сплю...

– Угадывай, Данилова!

– Постойте... Постой... Соня? Сонька, Корнилович?!

– Молодец! Сколько лет, сколько зим!

Сна как ни бывало. Аня села в постели, включила ночник, встряхнулась. Яркая картина вспыхнула в памяти. Школа (само собой, не та, где она некогда работала, а та, где она училась!), их дружный веселый класс... Тряпка, прилетевшая со стороны доски и шлепнувшаяся на парту... Визг девчонок, улюлюканье мальчишек, скособоченные портфели, испачканные мелом пальцы... Как все было просто и замечательно тогда!

– Сонька, слушай... Ты откуда звонишь?

– Из дома, откуда...

– Но как ты узнала телефон? У меня десять раз сменился...

В трубке прозвучал довольный смешок.

– Разведка работает. Ну, как ты, что ты? Как дела, как родители?

Аня помолчала.

– Родители... Соня, их уже нет.

– Ох, прости...

– Да ладно, откуда тебе было знать... Сама-то как?

– На миллион долларов... Шучу. Крутимся помаленьку, а так все нормально. Про себя рассказывай! Работаешь где?

– В нотариальной конторе, – ответила Аня со вздохом.

– Где-где?!

– Да в конторе нотариальной, вроде как машинисткой. Набираю тексты на компьютере – доверенности всякие, договоры, распечатываю, а нотариусы заверяют. Не так уж плохо в наше время. Если кому что напечатать без очереди, шоколадки перепадают...

– Ну, ты даешь...

– В смысле?

– Шоколадки! Да это золотое дно! Другая давно бы обогатилась, а ты как была рохля, так и есть...

– Сонька, ты тоже не изменилась. Своего не упустишь.

– На то оно и мое, – усмехнулась Соня. – Ладно, я чего звоню... Тут у нас пикничок небольшой организуется, так сказать, встреча выпускников. Хочешь с нашими повидаться?

– Хочу! Но ведь, Соня... Лето, наверное, все по отпускам разъехались?

– Кое-кто разъехался, но большинство здесь. И если за дело берется Соня Корнилович, оно, считай, сделано, забыла?

– Помню! Когда и где?

– Завтра в одиннадцать, а где – не твоя забота. Сиди дома... Надеюсь, ты по воскресеньям не работаешь?

– Нет пока.

– Заедем за тобой на автобусе и рванем на природу.

– Ты автобус наняла?

– Иначе всех собирать замучаешься. Короче, жди...

– Соня, но ведь наверное, надо что-то взять с собой? Закуску там, бутылку вина?

– Двоечника нашего хронического помнишь, Пашку?

– Образцова?

– Ну! Он теперь фигура, дилер-триллер. Все финансы-романсы взял на себя, так что не дергайся. Ну, до завтра... Досыпай, Анюта, смотри хорошие сны.

В трубке прерывисто загудело, и Аня водрузила её на аппарат. Какое там "досыпай"! Воспоминания нахлынули лавиной. Знаменитый поход в кино, когда Соня сманила весь класс с урока физики, а сама побежала на свидание с Лешкой Федориным из девятого "А"... Самодельная дымовая шашка из шарика для пинг-понга, подожженная мальчишками в туалете... Тайком принесенный на урок магнитофон для записи перлов учителя начальной военной подготовки по прозвищу Ворон, который говорил, например: "А вот это место подчеркните красной карандашой" или "Сигнал воздушной тревоги не подается сапогой по рельсе"... Много, много ещё чего, забавного, дорогого, щемящего, будоражащего.

Вместо того, чтобы снова улечься в постель, Аня добрела до кухни, заварила чай и ещё долго сидела, глядя на свое отражение в темном окне.

27

Прохладное утро обещало нежаркий день, и обещание было выполнено. Солнце пряталось за облаками, ненадолго выглядывало, порой начинал накрапывать дождик – не всерьез, а так, грозился.

Автобус доставил компанию одноклассников на живописный зеленый берег реки, к заброшенному лагерю отдыха, откуда экономические потрясения уже лет шесть назад выкинули все живое. У захламленного пляжа уныло мокли полузатопленные дырявые лодки, и домишки лагеря красноречиво подчеркивали запустение, но красота окружающей природы искупала все сполна, тем более что одноклассники расположились не в самом лагере, а рядом. Выгрузили продукты, шампанское, водку, "Фанту" и прочее, расставили складные столики и стулья. Подготовка к пикнику шла под бодрые шутки записных классных остроумцев, а природа вокруг словно праздновала день рождения, невзирая на хмурое настроение небес, от каждого крохотного цветка до могучего дерева, от поросших лесом пологих гор за рекой до мельчайшей, неведомо кому в этой жизни нужной мошки.

Еще в автобусе, где каждого нового пассажира встречали радостными воплями, переговорили о многом. Аня знала теперь, что толстушка Лена Кувалдина родила двоих сыновей, что Дима Барковский – вице-президент строительной фирмы, а красавчик Сережа Лерков, так и оставшийся красавчиком (и не более того, отметила Аня), недавно вернулся из Канады, куда ездил в гости к родственникам...

Мужчины священнодействовали над шашлыками, Соня Корнилович осуществляла общее руководство размещением на столах крабов, кальмаров, ананасов, киви, немецкого пива. "Пижонский пикник, – подумала Аня. – Давно ли мы доставали из потрепанных портфелей яблоки, бутерброды с вареной колбасой, делились друг с другом..."

Соня выглядела шикарно и вызывающе. Она перекрасила волосы в пепельный цвет, погрузила себя в нечто, похожее на серебристый дождь, и говорила, слегка грассируя, чего не замечалось раньше (вчера по телефону этого изыска она тоже не проявила). Аня была особенно рада встрече с Леной Адамовой – в школе они были ближайшими подругами, но после выпускного бала их дороги разошлись – так случается со школьной дружбой. Теперь Лена светилась уверенностью в себе и беспощадно излучала сексуальность, двигаясь по-кошачьи в обтягивающем голубом брючном костюме.

Сверкали крутобокие импортные бутылки, светились белизной пластиковые тарелки и вилки, вдохновляюще источали сочный аромат салаты, оранжево-красные раки угрожающе распустили клешни. В бокалы полилось искристое шампанское, Паша Образцов выступал с речью.

Аня вдруг поймала себя на том, что по привычке не слушает оратора. А ведь это не официальное мероприятие, не протокольный банкет... Но чем дальше, тем больше ускользала разница, как будто и Паша, и остальные чувствовали себя обязанными соответствовать некоему стандарту, дабы не произошло чего-то непоправимого.

Образцов закончил; хлопали ему вяло. Опустив голову, Аня разглядывала стол. Неловкость момента добралась и до Сони Корнилович – подсев к Ане, она жарко зашептала:

– Анечка, ты же в школе отлично стихи читала. Выдай что-нибудь подходящее.

Аня хотела отказаться, но обвела взглядом скучные лица, и в её глазах зажегся дерзкий огонек.

– Пожалуй... – она встала, все взоры обратились к ней. – Мы здесь все школьные друзья, одноклассники. Поэтому я прочту совсем коротенькое стихотворение к случаю. Оно называется "Мальчик в школе".

Когда отзвучали приглашающие аплодисменты, Аня начала:

– Размыкается круг судьбы,

Замыкается круг желаний.

Ветер носит по полю цветы

Значит, кончилось время исканий.

Свет на дне колодца потух,

Свет зажегся в конце тоннеля.

Из горячих протянутых рук

Взять я новое имя не смею.

Мальчик в школе дождался звонка,

Для чего мы ждем кого-то?

Что-то нужно для ничего,

Из ничего появляется что-то.

Она поклонилась и села. По сравнению с раздавшимися жидкими аплодисментами могло показаться, что Паше Образцову устроили овацию. Видимо, никто попросту ничего не понял. Соня Корнилович взглянула на Аню укоризненно, а та спокойно кивнула в ответ, точно и не ожидала иной реакции.

За торжественной частью начался собственно пикник (или все же банкет?) Сидевшие за столами под дежурные репризы остряков с безразличным видом опустошали бутылки шампанского и водки, сметали с тарелок закуски. "Точно так же, – пронеслось в мыслях Ани, – можно было усадить совершенно незнакомых людей. Едят, пьют... Как в столовой. Куда все подевалось... Или не было ничего? Может, выпьют, станет полегче..."

К столику Ани перебралась со своим стулом Лена Адамова, уже весьма навеселе. Поболтали о том, о сем, и Лена как-то незаметно переключилась на тему Аниной службы.

– Значит, в нотариальной конторе заседаешь... Сильно. А я вот намучилась с этими бюрократами... Точнее, не я, любимый человек... Но где он – там и я, пожениться собираемся. Никак одну пустяковую бумажку оформить не можем, насчет квартиры.

– Что за бумажка? – спросила Аня с заинтересованной готовностью помочь подруге, с которой был съеден не один пуд соли.

– Да вот, – в руке Лены тут же появился, подобно кролику из шляпы фокусника, сложенный вчетверо лист бумаги. – Все время с собой таскаю, с ума схожу от крючкотворов!

– Дай посмотреть, – Аня развернула бумагу. – А, понятно... И в чем загвоздка? Кто это Иван Лукич Самарин?

– В нем и загвоздка, – Адамова с отвращением ткнула зашипевшим окурком в остатки салата. – Противный дедок, пьяница... Ну, не можем мы это пропихнуть, понимаешь? А ты можешь. Напечатаешь, когда у вас запарка будет, бумаг побольше, да и подсунешь нотариусу... Он не глядя подмахнет, проштампует, как уже подготовленную... Дальше наше дело.

Аня застыла, глядя то на бумагу в руке, то на самодовольную физиономию лучшей школьной подруги, задыхаясь от изумления, непонимания, разочарования.

– Да ты что... Как же это можно?!

– Не сечешь, подруга – циничная усмешка исказила лицо Адамовой. – Тебе – пять процентов от суммы сделки... Теперь усекла?

– Нет!

– Ой, какие мы жадные, – Лена всплеснула руками. – Ну, восемь процентов! В баксах...

– Ты не поняла, – сказала Аня с холодной яростью и швырнула бумагу на стол. – Сделать такое – значит выбросить на улицу пожилого человека...

– Кончай кобениться. Дед выступать не будет, мы ему культурненько разъясним... Да не бойся, никто его пальцем не тронет. Мы ж не бандиты какие, хоть и дальние, а родственники. Надо поставить его перед фактом, тогда он сломается.

– Пошла вон, – процедила сквозь зубы побледневшая от бешенства Аня.

Теперь до Адамовой дошло. Она подобрала бумагу и бочком отодвинулась от столика с намерением убраться подальше, но её перехватил Дима Барковский. То, что он ей говорил, не было предназначено для Аниных ушей, однако подвыпивший Дима возвысил голос сильнее, чем следовало, и Аня слышала каждое слово.

– Ленка, я тут незримо присутствовал... Ты соображаешь? Если ваша афера накроется, с тебя взятки гладки – бумага не на тебя составлена, я заглянул. Нотариус тоже отделается легким испугом – ну, ответит за головотяпство, за халатность... А сидеть-то Аньке, как исполнительнице преступления!

– Другие тоже рискуют! И я, между прочим... Не даром же!

– До тебя и других мне нет дела, уж извини. Каждый сам выбирает. А если Анька из-за тебя погорит...

– Таким, как она, за решеткой самое место... Чистоплюи, мать их...

Она грязно выругалась, а Барковский добавил:

– Чтобы я тебя возле Аньки больше не видел. Ты меня знаешь.

Вслед за Барковским Адамову остановил красавчик Лерков.

– Дура, – ласково и громко зашептал он. – Такие вещи иначе делаются. Даже если бы Анька и согласилась, ни фига бы у вас не вышло... Там знаешь, как проверяют? Хуже КГБ, честное слово... Пошли, дам пару советов.

– За так? – ухмыльнулась Лена.

Со смехом Лерков приобнял её за плечи и повел к деревьям. По пути что-то втолковывал, долго, убеждающе, горячо.

Подняв полные слез глаза, Аня наткнулась на смущенный взгляд Сони Корнилович. Она знала, мгновенно поняла Аня. Знала уже тогда, когда звонила по телефону, о работе расспрашивала... Конечно, глупо думать, что пикник был организован только из-за этой бумаги, но случай – удобнее не бывает.

Ане стало до того тошно, что захотелось немедленно уйти, но куда тут уйдешь? Автобус угнать разве...

На поляне включили большой японский магнитофон, начались танцы под какую-то полуграмотную эстрадную лирику с приблатненным надрывом. Стул рядом с Аней затрещал под тяжестью основательно усевшегося Паши Образцова.

– Хочешь мандарин, Анечка?

– Спасибо, – Аня машинально взяла протянутый Пашей мандарин, очищенный и разделенный на дольки.

– Давай выпьем, – незамедлительно предложил Образцов.

– Не хочется... Да и за что, собственно?

– Хотя бы за нас с тобой.

Аня с сомнением покосилась на рюмки и вдруг разозлилась на себя. Почему она отказывается? Образцов хочет помочь ей, утешить, из деликатности делает вид, будто не замечает её состояния, а она... Ведь Паша, пожалуй, не из тех, кто стал бы марать руки в махинациях вроде адамовских.

– Ладно, – кивнула Аня и взяла рюмку.

– Прозит, – салютовал Паша, выпил и впал в философское настроение. Вот нам и по тридцать четыре, Анечка... А давно ли отгремел выпускной вечер? Помнишь, как Сережка с Женькой старую стиральную машину скинули с седьмого этажа? Грохоту было...

– Кстати, как Женька? Знаешь о нем что-нибудь?

– Еще бы. Работает в моей фирме, сейчас в командировке. Удивлена? Отличник работает у двоечника? Такие времена, Аня. Ценятся другие достоинства.

– Понятно, – вздохнула Аня.

– Пошли пройдемся? Отряхнем с наших ног пыль этого печального места...

– Ты-то что печалишься? Ты здесь король... И не только здесь.

– Ой... – Образцов поморщился. – Вот не надо. Король на сплошных нервах. Бегаешь с утра до ночи, конкуренты жмут, бывает, что и за семью страшно... Супруга болеет, перенесла операцию, двое спиногрызов, одному шесть, второму десять... А ты думаешь, я только пикники устраиваю круглый год?

Он встал, и Аня поднялась вслед за ним. Хоть ненадолго оказаться подальше от этих людей, этой унылой пьянки, навязчивой ноющей музыки...

Не торопясь они пошли вдоль реки к полуразрушенным домикам лагеря. Паша нес в руке прихваченную со стола бутылку коньяка, по карманам он рассовал мандарины и рюмки. Обрывки несостоявшихся туч постепенно расползались, солнце пригревало сильнее. Под кустами Паша и Аня спугнули Вику Болдину с Лешей Воробьевым. Вика пригладила растрепанные волосы, почему-то засмеялась. Паша подмигнул ей.

Возле одного из домиков сохранился врытый в землю стол, а около него скамейка, где и устроились Паша с Аней. Образцов выгрузил мандарины и рюмки, ловко разлил коньяк. Они выпили; Паша делил мандарин и по дольке отправлял Ане в рот. Он улыбался, обнимал Аню, бормотал не слишком вразумительные любезности. Коньяк, видимо, подействовал на Аню: она перестала чувствовать себя как на собственных похоронах, и объятия Паши не были ей неприятны. Это напоминало ей школу, когда в классе занавешивали окна и гасили свет, чтобы показать учебный диафильм... Кто только не обнимался, милые полудетские вольности...

Потом Паша попытался поцеловать Аню и расстегнул пуговицу на её воротничке. Она отодвинулась, ещё продолжая обманывать себя школьными аллюзиями, но Паша гладил её ноги, расстегивал юбку, и это было уже не по-школьному.

Аня вскочила со скамейки. Подхватив её на руки, Паша вошел в домик, где пахло теплой сыростью и мерзостью запустения. Здесь он опустил Аню на ржавую кровать с панцирной сеткой.

Сильно оттолкнув его, Аня рванулась, выбежала из домика. Солнце ударило в глаза; Аня пошатнулась и едва не упала.

Анечка! – Паша бежал за ней. – Прости ради Бога, я забылся... Ну, а что тут такого, сто лет друг друга знаем... Разве я какой урод?

– Вот именно, – отрезала Аня. – Урод моральный!

Она больше не слушала Пашины сбивчивые излияния. Возвращаться не хотелось, но деваться было некуда, и она пошла на звуки магнитофонной музыки. Что произошло за эти годы, думала она, что происходит со всеми нами? Или так было и будет всегда? Не монстры, не чудовища из фильмов ужасов – просто люди...

28

ДЕКАБРЬ 1875 ГОДА

Бесконечной зимней ночью дорога в снегах может привести куда угодно... Все, что есть в мире – невидимое небо и столь же невидимая, укрытая белым пологом земля. Властное российское небо, бескрайнее, гулящее, тяжелое, забитое снеговыми тучами, сумасшедшее, ватное российское небо сделало такой же бескрайней землю, охватило её, засыпало снегом до бессмысленности и теперь грустно смотрело на нее, любимую, сверху. Ночь долго не отпускала изящную гостью луну, но и она погибла в суровом царстве мрака, и её занесло снегом.

Царство белого мрака! Ветер, хлопья, вой ветра, снова хлопья, сплошная завеса. Обрушилась с незримой вершины снежная лавина и поглотила все вокруг...

Этой ночью в разгар зимы по дороге тащилась карета Александра фон Агенауэра. Со станции выехали ещё в приличную погоду – немецкий профессор торопил, несмотря на предупреждения о вьюге. Поставленная на санные полозья, увлекаемая тройкой лошадей карета пока не застревала в снегу, и фон Агенауэр мог надеяться добраться до Санкт-Петербурга хотя бы к следующему вечеру. Как ушедшая луна, карета была гостьей, а с высоты самой луны, наверное, выглядела еле ползущим по трудноразличимому пути насекомым. Впрочем, теперь луна и того не увидела бы из-за туч, да и не стала бы, обиженная, смотреть.