Текст книги "Странники в ночи"

Автор книги: Андрей Быстров

Соавторы: Ольга Дарвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Щербаков рассмеялся, а с ним и Андрей.

– Дальше было много всякого, – продолжал Андрей с прежней интонацией, на той же волне. – Я до сих пор не уверен, нормально ли то, чем я занимаюсь, да простят меня коллеги. Писать книги – странная профессия, и не так легко объяснить, как они появляются на свет. Я прочту вам одно небольшое шуточное стихотворение с длинным названием: "Универсальный рецепт творческого коктейля. Продукт к употреблению не рекомендуется, очень опасен для здоровья".

– Интересно, – сказал Щербаков.

– Да... Вот послушайте.

Андрей взял паузу, чтобы вспомнить стихи.

Плесни в бокал по капельке печали и молчания,

Добавь осколок сумерек, колючий звездный свет,

Добытый из щемящих снов на острове отчаяния,

На острове, где можно все, где лжи и смерти нет.

Потом долей, да не жалей, пусть будет там немерено,

Экстракт из неизбывных бед и горестей твоих,

Но должен быть он извлечен тобой со дна неверия,

Где каждый слишком смел и горд, чтобы искать других.

Поверь, что ты уже в пути туда, куда нельзя дойти,

Где бьется пламя на краю сгорающего дня...

Рецепт не полон мой, прости, не торопись к губам нести

В твоем бокале нет ещё ни тайны, ни огня.

Добавь до верха, не скупясь, густого одиночества,

Смешай отдельно в миксере души добро и зло,

Теперь зажмурься и глотай коктейль "Особый творческий"...

И если сразу не умрешь, считай, что повезло.

А после в синем сумраке лежи, ищи решение,

Таращась вопросительно в кружащуюся тьму...

Все в мире преходяще, и в этом – утешение,

Хотя никто на свете не знает, почему.

Он помолчал, слегка кивнул, так обозначив конец стихотворения, и добавил:

– Просто шутка, конечно. Но в каждой шутке...

– А над чем вы работаете сейчас? – полюбопытствовал журналист.

Андрею вдруг стало холодно, словно жаркие лучи прожекторов неожиданно заледенели.

– Вы имеете в виду новый сюжет? – его голос дрогнул.

– Хотя бы в общих чертах. Я знаю, что писатели не любят говорить о будущих книгах.

– Как правило, и я не люблю. Но об этом замысле расскажу охотно думаю, он всех заинтересует, потому что основан на реальных и сравнительно недавних событиях.

– О, пожалуйста, Андрей Константинович, – обрадовался Щербаков.

– Основных персонажей трое, – заговорил Андрей, стискивая в замок похолодевшие руки. – Прокурор некоего российского города – будем называть его для краткости просто Прокурор, его подчиненный – дадим ему условное имя Владимир, и жена Владимира, допустим, Рита. Первая экспозиция – восемьдесят четвертый год. Прокурор убежден, что был бы много лучшим мужем для Риты, нежели Владимир. Постепенно эта мысль превращается в манию, в навязчивую идею... Но Рита любит Владимира, счастлива с ним. Как убрать соперника? Прокурор готов даже на убийство, но это не решает его проблем, вариант Дон Гуана он отметает как нерезультативный или слишком долгий. Нужно убить не соперника, а любовь, скомпрометировать Владимира в глазах Риты и выступить благородным утешителем. Лучше всего обвинить соперника в преступлении, но в каком? Ясно, что не в краже кошелька в трамвае. Преступление должно быть мерзким. И вот Владимира арестовывают за покушение на изнасилование школьницы. Рита навещает его в тюрьме, он клянется в своей невиновности, но улики неопровержимы.

У Андрея запершило в горле, и он глотнул минеральной воды из стоявшего перед ним стакана. Он старался говорить быстрее, опасаясь не уложиться в отпущенное время.

– Владимиру дают шесть лет – могли бы и больше, адвокат помог. Рита выходит замуж за Прокурора, тот идет на повышение, едет в Москву... Тут в нашей истории появляется новый персонаж, назовем его Режиссером. Это тот, кому Прокурор поручил подставить Владимира. По сценарию Прокурора Режиссер нанял проститутку школьного возраста, и та познакомилась с Владимиром на улице. Как-то она убедила его пригласить её домой – может быть, просила помочь в чем-то, неважно. В квартире она набросилась на Владимира, как разъяренная кошка. Тому пришлось отбиваться. Визг, крик, милиция, соседи-свидетели, синяки, частицы кожи под ногтями, заявление потерпевшей, полный набор улик. Но не так прост наш Режиссер! Оказывается, он догадался тайно снять на видеокассету свой разговор с Прокурором, где тот планирует операцию против Владимира, дождался лучших для Прокурора времен, звездного часа, и разыскал его в Москве. Шантаж! Личная ответственность Режиссера не пугала, масштаб фигур несравним, как и масштаб потерь. Линия шантажа лежит немного в стороне от сюжета – существенно то, что в конце концов пленка попала к Прокурору. По каким-то соображениям он не уничтожил кассету, и на неё случайно наткнулась Рита. Это произошло в прошлом году, когда Владимир вышел из тюрьмы. Узнав страшную правду, Рита кинулась к Владимиру. Она умоляла простить её, но не получила прощения. Тогда она покончила с собой, перед смертью отправив Владимиру пленку...

Андрей умолк, снова глотнул воды.

– Означает ли этот сюжет, – осторожно спросил крайне разочарованный Щербаков, – что вы намерены выступить в жанре уголовной мелодрамы?

С усмешкой Андрей поставил стакан на стол.

– Нет, конечно. Я вас мистифицировал. Вы могли бы догадаться, заметить противоречие. Чуть раньше я говорил о разности литературы и жизни, и тут же преподнес жизненную историю... Нет, это не будущий роман, это реальность. Прокурор – всем известный теперь Евгений Семенович Гараев. Если не ошибаюсь, он принимал участие в вашей программе неделю назад?

– Не в нашей программе, – пролепетал абсолютно растерявшийся журналист.

– А вот доказательство его преступления.

Андрей вынул из кармана видеокассету.

В студии возникла тихая паника. Побледневшие телевизионщики беспомощно переглядывались, кто-то в углу отчаянно махал руками: заканчивайте, заканчивайте! Погасли красные огоньки телекамер, направленных на Андрея и Щербакова, заработали камеры ведущего.

– Вот такой неожиданный поворот событий, – оправдывался тот с жалкой улыбкой. – Так как наша программа выходит в прямом эфире, мы...

Щербаков схватил Андрея за руку, выволок в какую-то дверь, увлек за собой по узкому, тускло освещенному коридору.

– Скорее, сюда... Сейчас начнется пожар в дурдоме во время наводнения... Слушай, – он перешел на "ты" незаметно ни для себя, ни для Андрея, волнение сказалось. – Ты уверен, что это та самая пленка?

– Я смотрел её дважды. Мне отдал её Городницкий.

– Какой Городницкий?

– Владимир.

– Понятно. Мы должны её поскорее переписать в нескольких экземплярах, пока кто-нибудь не наложил лапу... Эх, какую прекрасную, жирную свинью мы подложим коммунистам! Сюда...

Он втолкнул Андрея в полутемное безлюдное помещение, где стояли ряды видеомагнитофонов и мерцали телеэкраны.

– Давай.

Выхватив у Андрея кассету, Щербаков зарядил магнитофон и нажал кнопку. Послышались страстные вздохи, и на экране замелькали кадры немецкого фильма фривольного содержания.

– Что за черт, – пробормотал Андрей. – Перемотай туда-сюда. Наверное, до этого или после.

Щербаков перематывал пленку. На всей кассете, с начала до конца, были записаны легкомысленные упражнения, и ничего больше.

Андрей посмотрел на Щербакова, Щербаков посмотрел на Андрея, потом они вместе посмотрели на экран.

– Да-а, – только и сказал Андрей.

– Да, – односложно подтвердил Щербаков. – Перепутал кассету?

– Как я мог перепутать?! У меня других не было.

– Ну, вот что... В гостиницу не возвращайся, там тебя уже ждут...

– Кто ждет?!

– Не пугайся, не убийцы... Во всяком случае, пока. Ждут мои коллеги, репортеры. Нас ведь, как волков, ноги кормят, и рабочий день у нас ненормированный. А твоя сенсация полгорода подняла.

– Что же мне делать?

– Поедешь со мной. Не ко мне домой, там тоже найдут, а к подруге. Сейчас я тебя потихоньку выведу отсюда, я знаю как. И все мне расскажешь.

– Ты хочешь мне помочь или прячешь сенсацию от конкурентов?

– И то и другое. Если твоя история подтвердится, я её не выпущу... Ладно, после поговорим, надо сматывать удочки. Подожди здесь.

Он исчез на полминуты, потом заглянул в дверь.

– Пошли. Я верно рассчитал, нас пока ищут в других местах. Путь свободен. – Максим вытянул из магнитофона кассету, сунул в карман и пояснил: – Может, она пригодится, какой-нибудь след нарисуется...

По невероятно запутанным пыльным коридорам, лестницам и подвалам, где тянулись под потолком сотни труб и кабелей, они пробирались минут пятнадцать. Покинув здание телецентра и озираясь подобно шпионам из советских детективов, короткими перебежками они достигли машины Щербакова, и журналист катапультировал старенькую "Волгу" с места.

– Пронесло, – выдохнул Максим, когда машина остановилась у первого светофора. – Теперь давай, рассказывай.

– Курить в твоем лимузине можно?

– И мне дай.

Они задымили, и Андрей со всеми подробностями, какие мог припомнить, начал повествование о визите Городницкого. "Волга" катила по Москве, красные огни светофоров сменялись зелеными и наоборот, а он все говорил, словно освобождаясь, фиксируя внимание на мельчайших деталях. Щербаков не перебил ни разу, а затем сказал:

– Нелепая какая-то история. Знаешь, он мог подменить кассету, когда ты выходил к телефону. Звонил, допустим, его сообщник... Ведь повторных звонков не было?

– Не было.

– Вот видишь.

– Но зачем?..

– Шут его знает, зачем... А зачем ты в это ввязался?!

– Не знаю. Наверное, из-за его жены. Она просила прощения, а он её прогнал. Он тоже косвенно виноват в её смерти.

– Ага, – кивнул Щербаков, – и ты решил помочь ему снять камень с души.

– Ничего я не решил! Я до последнего момента не знал, как поступлю.

– Зато уж поступил так поступил. Вся столица на ушах.

– Что ты кипятишься? У меня есть его телефон, позвоним и узнаем. Возможно, произошла ошибка.

– Ну да, само собой, – насмешливо подхватил Максим. – Господин Городницкий явился к тебе с двумя кассетами. Одна с уликами, вторая любимая, с порнухой. Он никогда с ней не расстается, вот и перепутал невзначай... Приехали.

Щербаков свернул во двор пятиэтажного кирпичного дома. Он запер машину, и Андрей последовал за ним на третий этаж, где журналист трижды постучал в дверь, оклеенную пластиком под шпон. Открыла симпатичная девушка лет двадцати в купальном халате и шлепанцах, с мокрыми волосами.

– Максим... – она увидела Андрея и отступила в прихожую. – О, извините за мой вид. А я вас узнала... Это вы только что...

– Да, – сказал Щербаков, подталкивая Андрея к порогу. – Это он только что.

Жестом пригласив гостей в квартиру, девушка отправилась в спальню переодеваться. Андрей сразу сел к телефону, разыскал в кармане листок с номером Городницкого, накрутил диск.

– Да, – раздался в трубке заспанный голос.

– Владимир Сергеевич?

– Нет.

– Пригласите, пожалуйста, Владимира Сергеевича Городницкого.

– По какому телефону вы звоните? – осведомился голос.

Андрей назвал цифры и услышал:

– Да, вы набрали правильно. Это мой номер. Я живу здесь уже сорок лет и не знаю, не знал и надеюсь никогда не узнать никакого Городницкого. А теперь прошу вашего соизволения лечь спать.

– Осечка? – спросил Щербаков, едва Андрей положил трубку.

– Городницкий там не живет.

– Надо же, какая неожиданность, – съязвил журналист.

– Есть ещё адрес. Он ведь остановился в Москве у знакомого, мог и забыть, ошибиться в двух-трех цифрах телефона, да хоть в одной. Впрочем...

– Что?

– Максим, у меня такое паршивое ощущение, что Городницкого искать бесполезно.

– У меня тоже, – Щербаков вынул из кармана кассету, осмотрел со всех сторон. – Все, что от него осталось. Никаких пометок, ничего. Содержание нам известно. Хотя... Имеется микроскопический шанс, что в каком-то месте пленки записана некая подсказка. Если просмотреть её внимательно...

– Ты сам в это не веришь.

– Правильно, не верю. – Щербаков швырнул кассету через всю комнату на диван.

– У тебя будут неприятности?

– Да как сказать... Нервы потреплют, но обойдется. Прямой эфир есть прямой эфир, всякое случается. Подумай лучше о своих неприятностях.

– Ой, не хочу, – простонал Андрей.

В комнату вернулась девушка, в синих брюках и белой блузке, накрашенная и причесанная.

– Что ж вы, черти, приуныли?! – весело воскликнула она. – Давайте пить кофе!

– Покрепче бы чего-нибудь не помешало, – сказал Максим. – С того раза водка не прокисла?

– Да я ещё прикупила в шинке, – девушка умчалась на кухню и возвратилась с бутылкой "Столичной".

– Вот и посидим, – журналист скрутил винтовую пробку. – Обсудим настоящее, заглянем в грядущее... Андрей, от Наташи у меня секретов нет.

– Мои секреты весь мир обсуждает, – вздохнул Андрей.

7

Утром Наташа включила телевизор как раз вовремя: в студии сидел, развалясь в кресле, импозантный вальяжный мужчина лет шестидесяти.

– Разумеется, я не стану подавать в суд на явно нездорового человека, – говорил он с высокомерной миной. – Ваш писатель, безусловно, психически болен. Кто в здравом уме решится привлекать внимание к своей персоне подобными абсурдными скандалами?

– Но он демонстрировал какую-то кассету, Евгений Семенович, напомнила тележурналистка.

Гараев отмахнулся величественно.

– Да, показывал коробку с кассетой.

– И утверждал, что там доказательства...

– Очень возможно, что там и есть доказательства его болезни. В его словах только одна правда – трагическая гибель моей жены, но это не государственная тайна. Оправдываться мне не в чем. Я никогда не совершал никаких противозаконных поступков, я всю жизнь работал в меру своих скромных сил на благо страны. И поверьте, мне некогда заниматься Карелиным, им займутся психиатры, если сочтут, что он социально опасен.

Максим Щербаков ухмыльнулся, глядя на экран.

– Суд тебе не грозит, Андрей, – констатировал он. – Вот если они решат добраться до тебя в частном порядке...

– Может, съездим по адресу Городницкого?

– Давай съездим... Для успокоения совести.

Результат поездки совпал с их ожиданиями – на указанной в записке Городницкого улице попросту не было дома с таким номером. Около одиннадцати часов Андрей из автомата позвонил в издательство. Трубку взял сам редактор.

– Андрей Константинович, – в его голосе не слышалось особой радости. Хорошо, что вы объявились. Нам нужно встретиться...

– Я могу сейчас подъехать.

– Нет, нет, только не сюда, – поспешно отказался редактор. – Я устал выпроваживать репортеров, и если бы они одни... В двух кварталах к центру от издательства есть сквер, знаете?

– Найду.

– Жду вас там... Через полчаса сможете?

– Да.

Андрей вернулся в машину Щербакова, попросил довезти его и объяснил, куда нужно ехать. "Волга" нырнула в автомобильную толчею московских улиц.

– Что делать-то будешь? – поинтересовался Максим, закуривая.

– Жить... Я ведь не сыщик, тут мне не светит, да и желания нет. А у тебя?

– Желание есть, возможности нет. Знаешь, чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю. Сотню версий перебрал, и ни одной хоть сколько-нибудь приличной. В работе я с та-акими пирогами сталкивался, что твой Гараев семечки... И в самой дикой, самой неправдоподобной истории всегда находилась капля логики... Тут же... – он развел руками, на секунду бросив руль. – Слушай, а может, тебе в самом деле привиделся этот Городницкий и его кассета?

– И ты, Брут, – грустно сказал Андрей. – Ну, допустим, привиделся. А вторая кассета, она откуда? Сам купил в умопомрачении и забыл?

– Я пошутил, – утешил его Щербаков.

Минут через двадцать "Волга" остановилась у ограды сквера.

– Спасибо тебе, Максим, – произнес Андрей смущенно. – Прости, что втравил тебя в это.

– Пустяки... Перемелется, – великодушно ответил Щербаков. – Бывай... Удачи. Если понадоблюсь...

– Пока.

Пожав Щербакову руку, Андрей вышел из машины. Он чувствовал себя скверно, болела голова – не то от выпитой вчера водки, не то от бесплодных размышлений.

Летний день был хмурым. Дул порывистый неопределенный ветер, из тех ехидных ветров, что норовят броситься в лицо, в какую сторону ни сворачивай. Редактор столичного издательства, Илья Савельевич Марголин, поджидал Андрея на скамейке у ворот. Завидев своего автора, редактор поднялся навстречу.

– Я не смотрел вчерашнюю передачу, – без предисловий заявил он. – У меня данные из других источников. Что же все-таки случилось?

Андрею пришлось, как и вчера, начать длинный рассказ. Они медленно шли по аллее; редактор внимательно слушал, кивал головой.

– Сплошная мистика, – кратко прокомментировал он, прежде чем перейти к собственным новостям. – Репортеры меня четвертовали... Только я от них отделался, как в кабинет вваливаются два джентльмена в безупречных таких синих костюмах...

– Что они от вас хотели?

– Они были очень вежливы... Сказали, что Евгений Семенович Гараев не имеет к вам претензий ввиду вашего очевидного нездоровья – так они выразились – но что было бы странно, если бы в СССР публиковались и распространялись произведения лиц с психическими отклонениями...

– Это их слова?

– Понятно, что не мои. – Марголин даже обиделся. – Они намекнули, что если я буду упорствовать, продолжать подготовку вашей книги к печати и вообще поддерживать с вами контакт, это может стоить мне работы.

Сверху вниз Андрей посмотрел на Марголина, который был ниже его на полголовы.

– И как вы поступите, Илья Савельевич?

Чрезвычайно расстроенный редактор безнадежно махнул рукой.

– Свобода свободой, но КПСС – пока ещё правящая партия...

– Значит, конец?

– Ну, зачем же так мрачно... Сейчас мы ничего не можем поделать, но подождем. Теперь все так быстро меняется... Утрясется, забудется, опубликуем вашу книгу, ещё и много других. Андрей Константинович, поверьте, я пошел бы ва-банк, будь у меня хоть капля надежды. Но я добьюсь лишь того, что с работы вылечу и потеряю возможность помогать вам в дальнейшем. Пишите, не сдавайтесь... Я о вас не забуду, обещаю.

– Я очень сожалею, что так вышло, – произнес Андрей. – Из-за меня у вас убытки. Ведь это недешево – остановить готовую к печати, разрекламированную книгу?

– Остановить – это бесплатно. Конечно, деньги были вложены, мы их теряем... Но что наши проблемы по сравнению с вашими! Вы уже придумали, что скажете репортерам? Рано или поздно они вас достанут.

– Ничего не скажу.

– Они упрямы!

– Ни слова. Пока я не под следствием, не под судом и не в психушке, могу поступать, как мне заблагорассудится. Сегодня же возвращаюсь домой.

– Будьте осторожны...

– И не подумаю! Они убили мою книгу, чего еще?

– Не убили, – строго поправил Марголин, – а притормозили, и я верю, что ненадолго. Вы ни в чем не виноваты. Кому бы вы ни рассказали правду об этой истории – властям или, простите, докторам, все вас поймут...

– Кроме Гараева.

– В том-то и загвоздка, – сокрушенно согласился редактор.

8

Поезд летел сквозь звездную ночь, погромыхивая стальными колесами на стыках рельсов. Темнота за открытым окном казалась густой, осязаемой, она залила всю безграничность видимого пространства, и лишь кое-где в ней дрожали пятнышки далеких огней – фары движущихся по дорогам бессонных грузовиков, редкие фонари ночных поселков. Сами звезды тонули в этой темноте, протягивая сквозь неё голубые льдистые лучи, как свою непрерывную миллионолетнюю мольбу, вечный космический зов. Была тьма, были брошенные во тьму огни, были звезды... Но там, над звездами, было что-то еще. За пределами всех измеримых расстояний, дальше самой стремительной галактики ведь известно, что галактики мчатся тем быстрее, чем больше они отдалены. Что-то тяжкое и громадное простиралось над всем уснувшим в покое миром, и оно не было безразличным, оно чутко реагировало на любые всплески прочерченных на границах бытия и небытия графиков человеческих страстей, судеб и вожделений. Эта магическая взаимосвязь всего существующего на свете особенно драматично ощущалась здесь, внутри пронзающей ночь длинной стрелы поезда, выпущенной безликим лучником. Время цеплялось за звезды и не останавливалась, срываемое плачущим ветром.

Жаркая красная искра горела на конце сигареты Андрея Карелина. Покачиваясь в раме окна, не принадлежа ни мраку и ветру снаружи, ни теплому полусвету внутри, она выглядела точкой под вопросительным знаком, нарисованным распадающейся дугой звезд. Вплотную к окну Андрей не приближался. Там не было защиты от неодолимого тяготения, беззвучного голоса, незрячего взгляда, не было защиты от лишенного форм и определений, всепроникающего средоточия силовых линий, таящегося за звездным куполом.

Оно смотрит, думал Андрей. У него нет глаз, но оно смотрит и видит.

Андрей стоял за дверью, отделяющей коридор вагона от маленького предбанничка возле туалета, перед тамбуром, и курил под табличкой с надписью "Не курить". Он был ещё весь захвачен происшедшим, но его не занимала фактическая сторона истории. Виноват Гараев или нет, кто такой Городницкий, откуда взялась и куда исчезла кассета – ответы на эти вопросы нисколько не интересовали Андрея. Он размышлял о другом, и это скорее можно было назвать танцем ощущений, нежели размышлением.

Вспоминалась повесть Стругацких "За миллион лет до конца света"... Или миллиард? Как-то так. В той повести постоянно что-нибудь мешало ученым, стоящим на пороге важных открытий – визиты странных людей, пропажа рукописей и так далее. По мысли авторов, ученым сопротивлялось само мироздание, законы природы не допускали исследований, к которым человечество не готово и которые могут нарушить равновесие Вселенной. Андрей чувствовал, знал, что с ним случилось что-то похожее по форме, но противоположное по сути. Неведомо как он обратил на себя внимание космического спрута, лишенного сознания, по не воли, действующего вслепую, но не слепо. События, связанные с Городницким, выглядели неправдоподобными, помесью дешевой мелодрамы и плохого детектива. Такого не могло быть – а если было, так потому лишь, что побочные влияния сконцентрированного на Андрее магического луча задавали общее направление движения сил, но не определяли конкретных проявлений. Если поставить на рабочий стол электромагнит и включить его, к нему устремятся все металлические мелочи канцелярская скрепка, отвертка, бритвенное лезвие, колпачок авторучки... По пути к магниту отвертка, скажем, может сдвинуть спичечный коробок, задеть пачку сигарет, оттолкнуть карандаш. Обладай она сознанием, вполне могла бы решить, что освобождает дорогу по собственному разумению и логичному плану. Андрей Карелин попал в узловую точку, вызвал возмущение энергетических полей, сходящихся в едином центре, и этот центр ответил стихийной попыткой коррекции его судьбы.

И все же это не чисто стихийная сила. Она живет в сложнейшем взаимодействии с миром человеческих эго. Кто-то находит в ней опору, а кто-то запутывается в паутине, но и то и другое питает её могущество. Империя, высасывающая энергию из битв людских эго и возвращающая её назад по незыблемым законам динамического равновесия... Если бы Андрея попросили дать чудовищу имя, он бы назвал его Империей Эго.

Сигарета погасла, и Андрей не стал зажигать новую. Он стоял у окна и смотрел на огни, мелькающие в ночи... Коррекция судьбы? Представить судьбу в виде колеи наподобие железнодорожной – естественная аналогия в поезде! Тогда должны быть стрелочные переводы, и только там можно что-то изменить радикально. Или – не колея, а ровная поверхность, иди куда хочешь? Тогда вмешательство в каждой точке изменит все или ничего не изменит. Воля и случайность, вероятность и предопределение – сколько философов сломали себе на этом зубы! Очень легко и просто нарисовать линию судьбы в прошлом, установить закономерности, отметить ошибки и обозначить жирными крестами непреодолимые препятствия. Но попробуйте экстраполировать, продолжить эту линию хоть на секунду в будущее! Личная история человека никогда не станет точной наукой.

Поезд замедлил ход – наверное, приближался к станции или пропускал встречный. Андрей открыл дверь, побрел по коридору к своему купе, раздумывая о вариативности судьбы. Теперь он уже пытался приспособить эту идею к сюжету нового романа. Такова была особенность его писательского мышления, его способа организации реальности. Литература и жизнь, говорил он, разные вещи. И что бы с ним ни происходило, значительное или пустяковое, возвышенное или безобразное, он старался кристаллизовать впечатления в ретортах причудливых ассоциаций, перенести квинтэссенцию из грубого внешнего мира в утонченный мир своих книг. Годилось немногое, но когда такая алхимическая операция удавалась, результат отличался от источника, как бриллиант от неотшлифованного алмаза. Не в том дело, что бриллиант "лучше" или дороже природного алмаза, просто он приобретает новое качество. Он – другой.

Тихо, чтобы не потревожить спящих попутчиков, Андрей задвинул за собой дверь купе, сел к столику, достал ручку и записную книжку. Будущий роман ещё не обрел плоти, у него не было даже названия, но его дороги начинались здесь, в изломанных строчках, втиснутых на ходу поезда при тусклой дежурной лампочке между телефонными номерами и памятными заметками.

9

История с Городницким и Гараевым не имела продолжения. Андрея никуда не вызывали, ни о чем не спрашивали, а двух-трех настырных репортеров он сурово отшил. Его совсем не удивляла такая пустота. Слепая сила не бывает последовательной, а за пиком энергетической волны идет спад.

В августе грянул так называемый путч – группа консервативных коммунистов предприняла попытку сместить Президента СССР и захватить власть в стране. Бурный водоворот разразившихся затем событий поглотил и Гараева в числе многих других. Гараев сошел с политической арены и сгинул бесследно во всяком случае, Андрей больше никогда не слышал упоминаний о нем.

"Ученика Нострадамуса" опубликовали в Москве в феврале девяносто второго. Книга неплохо раскупалась, но не повторила успеха "Неоновых Псов", хотя была более изысканной и виртуозной – правда, пожалуй, менее глубокой. Однако неверно было бы искать причину относительно скромного успеха в недостатках книги. Обстановка в стране изменилась, и это не могло не повлиять на духовную жизнь. Интерес к литературе падал на фоне победного шествия зубодробительных боевиков и сентиментальных романов, зарубежных и доморощенных.

В конце девяносто второго года вышла третья книга Андрея Карелина под названием "Цветов просят не присылать". Она также не была встречена фейерверком восторгов и золотым дождем, зато упрочила писательскую репутацию Андрея, чему он был рад – ведь он отлично знал, что находится ещё в самом начале пути.

10

СЕНТЯБРЬ 1996 ГОДА

Гараж был таким узким, что всякий раз, когда Андрей втискивал в него свою бежевую "шестерку", выбираться приходилось едва ли не через крышу. Правда, эти мучительные подвиги совершались не так уж часто – Андрей редко куда-нибудь выезжал, предпочитая домашний образ жизни. Он отнюдь не был анахоретом или нелюдимым обитателем башни из слоновой кости, но профессия накладывала отпечаток.

Заперев гараж, Андрей постоял немного во дворе, устланном золотыми листьями ранней осени. Солнце пригревало нежарко, ласково, умиротворяюще, как будто растратило летом весь свой пыл и теперь предлагало людям расслабиться и отдохнуть перед долгой трудной зимой.

Андрей вынул из кармана ключ, подошел к двери. Его дом в старой части города, где он поселился недавно, был маленьким, но уютным и в полной мере отвечал потребностям хозяина. На первом этаже, кроме ванной и кухни, помещалась всего одна длинная комната, а второй этаж целиком отводился под кабинет.

Туда, на второй этаж, и поднялся Андрей по деревянной лестнице, покрытой прозрачным лаком. В кабинете стоял письменный стол, который Андрей называл (из-за размеров) футбольным полем, на столе расположился компьютер, используемый для составления сюжетных планов, набрасывания вариантов и рисования схем. Тексты своих книг Андрей писал от руки, шутливо утверждая, что Пушкин поступал так же – и ничего, получалось... А более серьезно, для него существовала некая таинственная связь между движением пишущей руки и движением мысли, и он не собирался переходить к нажиманию кнопок. Законченные рукописи Андрей отдавал Свиридову, и в издательстве девушки-компьютерщицы поднимали страшный шум из-за того, кому набирать начало, кому середину, а кому финал – каждой хотелось читать новую книгу Андрея Карелина с первых строк. От волнения девушки допускали кучу опечаток, попадавших порой мимо корректоров в опубликованные книги, что очень огорчало Андрея – особенно когда опечатки меняли смысл слов, мало зависящих от контекста. Впрочем, он знал, что книг совсем без опечаток не бывает.

У домашнего компьютера было и ещё одно назначение. Когда Андрей нуждался в острой сосредоточенности, отключенности от всего мешающего, он садился за виртуальный бильярд, когда же, напротив, хотел отвлечься от творческой работы и полностью разгрузить сознание – за преферанс. Победы в преферансе радовали его не меньше, чем удачная страница рукописи, а поражение из-за собственных ошибок могло испортить настроение на весь день.

Помимо компьютера, занимавшего скромное место в углу, на столе существовал особый мир. Тут обитали бесчисленные обрывки и обрезки бумаги с понятными одному Андрею набросками типа: "Важно! Они звонят, его нет. Беседа, находка – убрать? Стр. 19 – время". Под лампой гжельский тигренок охранял флаконы с чернилами, над ними высилась вертикальная стойка для аудиокассет, вокруг в изрядном количестве валялись авторучки (хотя Андрей всегда писал только одной), блокноты, полупустые пачки сигарет, ножницы и тюбики с клеем, раскрытые справочники по довольно неожиданным дисциплинам, дискеты, зажигалки, карандаши. В общем, стол производил такое же впечатление, какое произвела на доктора Ватсона комната Шерлока Холмса, но подобно Холмсу, Андрей прекрасно тут ориентировался. В центре же стола лежали только чистые листы бумаги, а становящаяся все толще день ото дня новая рукопись ждала окончательной правки слева.

Над столом висели два больших плаката – Джон Леннон и Джим Моррисон, этих людей Андрей почитал не столько как музыкантов, сколько как оригинальных поэтов. У противоположной стены кабинета стоял книжный шкаф, забитый больше справочной, чем художественной литературой, и вдобавок пластинками, кассетами, компакт-дисками. Возле шкафа низкий столик и два кресла образовывали уголок отдыха. Два широких и высоких окна делали кабинет светлым и визуально просторным (на самом деле он был скорее тесноват).

Бросив ключ на стол, Андрей плюхнулся в кресло, наугад выбрал кассету (это оказался десятый альбом группы "Чикаго"), запустил "Панасоник". Сегодня у него не было никакого желания работать, из-за чего он испытывал легкое чувство вины. Можно, конечно, заставить себя, в таких случаях результат не обязательно получается хуже, часто и лучше. Но... Вот произошло бы что-нибудь, что сняло бы эту дилемму!