Текст книги "Странники в ночи"

Автор книги: Андрей Быстров

Соавторы: Ольга Дарвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

– Почему? – посмел все же спросить Айсман, далеко не будучи уверен в допустимости любопытства, которое могло быть сочтено праздным. К его облегчению, Агирре ответил спокойно, только вздохнул.

– Причина в полинезийской магии Кали-боа. Магия, Виктор, не только дает могущество и расширяет горизонты, она также налагает строжайшие ограничения. Все в мире находится в равновесии, и за любой выигрыш в одном нужно платить ущербом в другом. Одно из таких ограничений, и не самое значительное – то, что я не могу вернуться в Толедо, в город, где все началось. Этот город навсегда отделен от меня непроницаемой магической стеной, непреодолимым барьером... Теперь слушайте очень внимательно. Здание, где располагалась лаборатория Кассиуса, разрушено ещё в прошлом веке, там построено новое. Сейчас в нем помещается научная библиотека Института истории и археологии. Что сталось с подвалами, я не знаю вероятнее всего, их засыпали при строительстве нового здания, но для вас это неважно. Вы получите аркон, темпоральный ключ...

Слово "темпоральный" было плохо знакомо и не слишком понятно Айсману, но по его представлениям как-то связывалось с временем.

– Я проникну сквозь время? – воскликнул он. – Я попаду в прошлое?

– Не совсем так, – сказал Агирре. – Аркон, разумеется, не переместит вас назад во времени, но он замкнет в пространстве протяженности временного континуума. Сложно? Я объясню проще. В каком бы состоянии ни пребывали подвалы в наши дни – и даже если бы они совсем уже не существовали – для вас и только для вас, в период действия аркона они обретут реальность, они возвратятся. Я научу вас, как пользоваться арконом и как сохранить Меч Единорога в нашем пространстве, когда вы найдете его...

Солнце плавило горизонт. Темно-красная медь растекалась вдоль противоположного берега широкой реки, такая, как медь волос Ани Даниловой, и легчайшая золотая дорожка танцевала на умиротворенных волнах. Ночь летела с востока, ночь расправляла крылья и предъявляла свои права. Ночь, любимая птица Айсмана, пела песню опасности и победы. Она торжествовала над всем, и даже великий Альваро Агирре сливался с тьмой под её черными крыльями.

– Как я найду Меч? – с трепетом спросил Айсман. – У меня будет план?

– Никакого плана у вас не будет, – произнес Агирре в ответ. – Мне неизвестно, что ожидает вас в подземельях. Аркон притягивает энергию чуждых измерений, и я не знаю, что и как может просочиться оттуда вместе с этой энергией. Не забывайте, что стены, которые будут окружать вас – не просто стены, построенные людьми... И конечно, я не знаю, где именно спрятан Меч. Я лишь могу рассказать вам, как он выглядит. Он имеет вид порошка или песка, состоящего из крохотных кристаллов, и хранится в хрустальном кубке...

– Но если я не справлюсь? Не привезу Меч Единорога?

– Тогда... Что ж, тогда будет много труднее.

Айсман не двигался. Не испытывая ужаса перед Миссией, он предвкушал мрачный восторг Подвига... В его ощущениях было что-то от восхитительного запаха бензина, стрельбы мотоциклетного двигателя и рева группы "Слейер". Агирре наблюдал за учеником с тайным удовлетворением.

Они разговаривали ещё долго в колеблющемся свете умирающего пламени костра. И теперь, проносясь в дребезжащем такси по улицам Толедо, Айсман вспоминал этот разговор, но не как последовательность реплик, а как захватывающую до электрической дрожи стадию Посвящения, ступень к Великому Шианли.

До Испании Айсман добрался без всяких трудностей и задержек – понятно, что такие мелочи, как документы, билеты, деньги не составили ни малейших проблем для Альваро Агирре. Он мог дать Айсману и оружие, которое никто не заметил бы при посадке в самолет, но он знал, что если у Айсмана будет противник, то не такой, какого можно уложить выстрелом...

Такси остановилось, и водитель жестом экскурсовода обвел фасад большого обветшалого здания. Из его испанских комментариев Айсман кое-как понял, что перед ним научная библиотека Института истории и археологии. Он расплатился и вышел из машины. Сердце его пропустило один удар.

Разбирайся Айсман немного в архитектуре, он назвал бы дом неуклюжим подражанием стилю ампир с обилием лепных украшений. Но к архитектуре он был безразличен, и вовсе не внешний вид научной библиотеки занимал его.

Он толкнул тяжелую дубовую дверь и оказался в прохладном холле, где под витражами скучал за столом пожилой усач с газетой в руках. Отложив газету, он вопросительно взглянул на Айсмана и что-то спросил по-испански. Айсман молча полез рукой под куртку. Там, в плотно притороченной к поясу и не стесняющей движений кожаной сумке лежал футляр с частями аркона, соединить которые следовало здесь.

Айсман вынул футляр (из красного дерева, с вырезанными на крышке полинезийскими магическими пиктограммами), раскрыл его. Аркон тускло поблескивал на синем бархате. Он и впрямь был похож на ключ, выточенный из кварца и в изобилии декорированный рельефными изображениями небывалых зверей и ужасающих драконоподобных птиц. На конце кварцевого стержня имелось продолговатое углубление. Из складок бархатного ложа Айсман извлек причудливо ограненный изумруд. Как солдат, вставляющий патрон в обойму, он вложил изумруд в углубление аркона. Он услышал мягкий щелчок, потом что-то вроде тягучей ноты лопнувшей рояльной струны, и отдернул палец, словно пронзенный маленькой молнией.

Человек за столом наблюдал за Айсманом с любопытством, но без всякого беспокойства: ему и в голову не приходило, что кто-то может напасть на мирную библиотеку, где особо ценные рукописи хранились лишь в копиях (и это являлось общеизвестным фактом), да и аркон не напоминал оружие. Возможно, он решил, что Айсман хочет показать ему какую-то археологическую находку и спросить, к кому с ней обратиться... Как бы там ни было, в следующую секунду Айсман попросту исчез с глаз потрясенного старика.

Для самого Айсмана все представлялось иначе. Он по-прежнему стоял на выложенном цветной плиткой полу в холле библиотеки, видел и витражи, и старика с газетой, но очень нечетко, как сквозь искажающее стекло неоднородной толщины. Стены здания заколыхались, стали прозрачными, и явился город... Но не город Толедо.

Восстали из океана мглы дворцы и башни, мосты и статуи, решетчатые арки и шпили обелисков. Могучий, величественный город, стремящийся вверх, грозящий небесам... Грозивший когда-то, ибо запустение владычествовало в некогда роскошных дворцах с рухнувшими колоннами и распахнутыми настежь воротами, и многие башни были полуразрушены. На безлюдных дорогах ржавели остовы великолепных экипажей, и вой страдания несся под погибшей столицей иного мира – погребальная песнь, то почти нежная в вечном прощании, то яростная и полная боли. И все в этом городе, от стен до мостов, от руин до мертвых деревьев, опутывали тенета чьего-то чужого, слепого Зла.

Невольно Айсман прикрыл лицо рукой, а потом не увидел ни призрака библиотеки, ни города. Кварцевый стержень аркона разгорался, светился, побеждая окружающий мрак. Над головой Айсмана нависали низкие закопченные каменные своды, а впереди в нише едва держалась на одной прогнившей петле сколоченная из толстых досок массивная дверь. Айсман вытянул руку с арконом. Прежде чем приблизиться к двери, он спрятал футляр в сумку, продолжая держать светящийся, теплый аркон в правой руке.

Дверь открывать не пришлось – она рассыпалась в пыль от единственного прикосновения. Айсман начал медленный спуск по крутой винтовой лестнице, уходящей в каменный колодец, вниз, вниз... Так можно, промелькнула исполненная зловещего сарказма мысль, спуститься до самого Ада.

Ступени были скользкими, выщербленными, крошились под каблуками. Пахло крысиным пометом, гарью, болотными испарениями и ещё какой-то неведомой едкой дрянью. Стен, покрытых омерзительными осклизлыми лишайниками, Айсман старался не касаться.

У подножия лестницы открывался расширяющийся коридор, как узкое горло воронки. Айсман шел посередине, и стены отступали от него все дальше. Коридор оказался коротким, он оканчивался глухой стеной – нигде никаких дверей, никаких проходов.

Озадаченный Айсман остановился. Может быть, Меч Единорога где-то здесь? Нужно ощупать каменную кладку, поискать тайник.

Он положил ладонь на камень стены, преграждающей путь... Точнее, попытался положить, потому что рука прошла сквозь стену без всякого сопротивления. Это была иллюзорная стена. Иллюзорная или всего лишь неощутимая? Стены, преграды бывают не только из твердых камней. А если это какое-то поле, через которое можно проникнуть и даже остаться как будто прежним, но... Что произойдет с тонкими структурами сознания?

Однако Айсман не мог позволить себе стоять и размышлять. Что бы ни случилось, он должен идти... И он шагнул вперед.

Он не почувствовал ничего – если что-то изменилось в нем, он узнает об этом позже... Коридор продолжался, только теперь стены не расходились, а сходились, и потолок становился ниже с каждым шагом. В бледном свете аркона Айсман увидел, как из стен вырастают какие-то суставчатые крюки. Когда он подошел ближе и разглядел их лучше, он содрогнулся. На самом деле это были нечеловеческие руки с множеством судорожно сжимающихся в подобие кулаков и снова распускающихся в жуткие соцветия пальцев, с ошметьями гниющей плоти на темно-серых костях. Айсману предстояло продраться через шевелящийся лес этих рук, ведь другой дороги не было, стены коридора тут состояли из настоящего камня. Он шел, стиснув зубы, а руки хватали его за одежду, норовили вцепиться в запястья, ударить по лицу. Их захваты были слабыми, а прикосновения – отвратительными. Айсман даже не вырывался, он просто шел, как через густой кустарник. Чутье подсказывало ему, что эта мерзость далеко не худшее из того, с чем придется встретиться.

Коридор вывел Айсмана в необъятный зал. Стены, потолок и пол зала источали туманное свечение, но присмотревшись, Айсман увидел, что дело обстояло не совсем так. Мнилось даже, оно обстояло противоположным образом: свет рождался где-то в центре и поглощался, всасывался странной субстанцией, составлявшей потолок, пол и стены, похожие на зыбкие зеркала. Айсман отражался в них, но не так, как в обыкновенном зеркале. Длинные, кривые, вытянутые отражения-тени, злобно передразнивающие облик пришельца, наступали со всех сторон, сверху и снизу против струящегося белого света, против его убегающих в зеркальную неясность волн. Почему-то Айсмана больше всего поразило исходящее от извивающихся теней змеиное шипение, хотя звук был явлением ничуть не более удивительным, чем все остальное в подземельях.

Шипение не было беспорядочным, не возникало во всех местах сразу, а из-за спины Айсмана перехватывалось тенями впереди и дальше, словно указывало направление. В ту же сторону клонились и ползли изменчивые отражения, и Айсман шел туда же. Он остановился перед высокой закрытой дверью, где шипящие привидения отступали и исчезали. Он стоял неподвижно, он знал: там, за этой дверью, кроется самое плохое, самое страшное... И там – Меч Единорога.

Подвиги, совершаемые людьми, неодинаковы и неравнозначны по своей сущности, хотя одни ничуть не величественнее других. Иногда они импульсивны, как порыв солдата, прикрывшего своим телом товарищей от шквального огня; иногда вся человеческая жизнь – это свершение-подвиг. А порой – как сейчас Айсману – человеку дается время, долгое или короткое, перед принятием решения. Айсман мог и уйти, не открывая двери, для этого достаточно было разъединить составные части аркона. Он не боялся гнева Агирре – учитель дал понять, что кары за провал миссии не последует, и Айсман верил ему. Уход не означал также непременной потери Великого Шианли, ведь Агирре ясно сказал – тогда будет труднее, он не сказал – настанет конец игры. Айсман мог выбирать, делать свободный выбор.

Он ждал. Он не любил ждать.

Ожидание связывалось для него с тягостными воспоминаниями детства: нервными приступами рано умершей матери, хронической болезнью вечно угрюмого отца... Тяжело было ждать и не дождаться справедливости и порядка, вожделенного немецкого орднунг юбер аллес*, так стройно и бесспорно предсказанного и доказанного фюрером и Альфредом Розенбергом. Ожидание всегда было мучительным, как и теперь, здесь, перед закрытой дверью.

Айсман не боялся в тривиальном смысле слова. Страх смешивался со сладостной тоской по тому, что может ждать впереди. В ближайшем будущем конец измотавшим Айсмана страданиям. Всякой боли есть предел.

"Пусть это будет наваждение", – подумал Айсман. Он был готов принять его в свою жизнь, потому что и сама его жизнь была наваждением.

В свой звездный миг он распахнул дверь.

Чернильная тьма хлынула в зал, и Айсман шагнул в эту тьму, как рыцарь, выступающий против полчищ драконов – его рыцарским копьем был засиявший ярче, поднятый высоко над головой кварцевый ключ. С лицом прекрасным и счастливым, озаренным торжественной печалью, Айсман расправил плечи.

Перед ним высилась черная глыба, средоточие тьмы и холода. Казалось, именно в ней собран весь мрак Вселенной, и отсюда, из этого неиссякаемого источника, черпают тьму и холод межзвездные пространства. Отсюда испаряются холод и тьма, отсюда уносятся вдогонку галактикам, и их хватит на то, на что и должно хватить – на Вечность.

С каждым шагом Айсман видел глыбу все отчетливее. Это был не просто огромный камень, а высеченный из скалы идол, Единорог, и ледяной ужас исходил из раскрытой пасти под прямым витым рогом.

Ниже, на груди каменного чудовища, был виден знак в форме отпечатка ладони. Перехватив аркон левой рукой, Айсман вытянул правую. Дыхание Единорога было дыханием Зла. "Уходи, уходи, уходи!" – беззвучно кричали невидимые летучие мыши, слуги истукана. "Прочь, прочь, ты погибнешь, глупый человек!"

Айсман рванулся, втиснул правую ладонь в отпечаток на полированном граните, и словно сжиженный воздух с температурой, близкой к абсолютному нулю, хлынул в его мозг, мышцы, кости. Единорог заревел. Из пасти ударил ослепительный белый луч, вскипятил тьму и разбился о несокрушимую стену. Там, где он рассыпался на искры, с адским скрежетом повернулась многотонная плита, открывая подобие склепа.

Хрустальный кубок, заполненный неземным свечением алмазной пыли, стоял на возвышении, задрапированном полусгнившей тканью. Над ним замерло второе чудовище, Страж Меча, исполинский одноглазый паук из черного гранита. Бросившись к нему, Айсман вонзил аркон в затуманенное око монстра.

Хрупкое равновесие было нарушено. Древний механизм пришел в действие, и клешни паука задвигались. Ослепший Страж Меча бил наотмашь, наугад. Он рос, он передвигался, он приближался к Айсману. Он был уже вдвое, втрое больше...

Чтобы взять Меч Единорога, нужно было подойти, а паучьи лапы мелькали в воздухе, грозили увечьем, смертью. Лишь справа от слепого монстра оставалось немного свободного пространства, но и там сновала, как челнок, неутомимая клешня. Айсман прижался к стене, опустился на одно колено. Выбрать момент, решиться на бросок, схватить кубок...

Кобра не атакует так быстро, как мелькнула рука Айсмана... Но он не успел. Паучья лапа падала на его предплечье, сейчас он потеряет руку, как потерял глаз... Он был готов к этому.

И тут что-то разладилось внутри искусственного, неведомо кем созданного монстра, лапы его заметались в конвульсивной агонии. Клешня, едва не раздробившая кость руки Айсмана, едва не разорвавшая мышцы и кровеносные сосуды, нелепо подпрыгнула и застыла.

Айсман ощутил почти сожаление от того, что остался жив и невредим... Так прекрасна была для него эта минута.

Выпрямившись, он вошел в склеп мимо беспомощного, ещё подрагивающего паука. Он бережно взял кубок обеими руками, наслаждаясь лунно-бриллиантовым мерцанием в хрустале. Потом он попытался открыть крышку, но та была плотно замкнута или заплавлена. Айсман уложил Меч Единорога в поясную сумку и задернул застежку-молнию. Теперь – особый сложный росчерк аркона, который сохранит Меч в любых временах.

Вот и все... Пора уходить. Недвижим паук, медленно оседает с гаснущим лучом, приобретшим красноватый оттенок, громадный Единорог, мечется под сводами эхо осыпающихся где-то камней. Пора уходить.

С опустошенным сердцем – но то была не опустошенность отчаяния, а жадная пустота, готовая принять новое откровение – Айсман разъял аркон.

Пронзительный визг ошеломил его – визг тормозов. Он отпрыгнул в сторону, на тротуар от несущейся машины, от испанских проклятий водителя. Оглянувшись, он обнаружил себя стоящим перед фасадом здания научной библиотеки Института истории и археологии – не внутри здания, а возле него.

Препятствие преодолено; препятствие на пути к Великому Шианли позади. Но Айсман думал не о Шианли и не об ужасах подземелья – он думал о том, ЧТО увидит в глазах Альваро Агирре.

В аэропорту, когда он проходил на посадку в самолет, малиновые искры пробегали с электрическим треском по рукавам его куртки. Однако никто, ни один человек не остановил его.

16

Прежде Андрей никогда не сдавал рукописи в издательство по частям, но на этот раз Свиридов попросил его поступить иначе. Свиридов торопился, ему хотелось выпустить новую книгу поскорее. Пока вы пишете дальше, говорил он Андрею, начало будет перепечатываться – так мы потратим меньше времени, чем если будем набирать все сразу. Необходимые же изменения можно внести в файл и потом. Андрей согласился крайне неохотно – у него давно сложились свои писательские привычки, и ему было трудно продолжать, не имея возможности заглянуть в первую часть, что-то уточнить, вспомнить, сразу же переделать ведь в предварительных схемах всего не учтешь. Но Свиридов настаивал, и Андрею пришлось уступить. В результате он отдал в издательство "Гамма" первые двести страниц романа, не имевшего ещё окончательного названия. Сейчас он ехал к Свиридову именно для того, чтобы скачать свой файл с издательского компьютера на дискету и поработать дома над фрагментами второй и четвертой глав – развитие сюжета сделало первоначальный вариант второй главы неприемлемым, а для четвертой Андрей просто придумал ход посильнее. Работать с уже набранным текстом на компьютере – одно удовольствие, и только новое Андрей писал по-прежнему от руки.

Свиридова на месте не оказалось, но он и не был нужен Андрею. Перебросившись парой шуток со смешливой девушкой Надей, обладавшей удивительной способностью печатать неисчислимое количество знаков в минуту (и при том порой допускать пять опечаток в четырехбуквенном слове), он попросил найти на винчестере его файл.

– Моментально! – Надя подвинула мышь по настольному коврику. – Ваш файл называется "Карелин"... Так... Файлы "Капитан", "Кастро"... Секунду... Ничего не понимаю. Сортировка по имени... Ваш файл был здесь, между капитаном и Кастро... Куда же он делся?

– По-моему, это я должен спросить, – ответил Андрей ещё без тревоги, довольно язвительно. – Куда же он делся? Его не мог кто-нибудь случайно стереть?

– Вряд ли, – сказала Надя, уставившись на экран пристально-озабоченным взглядом. – За этим компьютером работаем только я и Марина, но она не могла... Если разве Виталий Борисович, когда сбрасывал себе на дискету... Да и он не мог так ошибиться!

– А где Виталий Борисович?

– У шефа.

– Значит, звоним шефу.

Андрей снял трубку внутреннего телефона, набрал номер и в коротком разговоре со Свиридовым выяснил, что Виталий Борисович прочел начало книги в рукописи, никаких операций с файлом "Карелин" не совершал и вообще не подходил к компьютеру Нади. Когда Андрей положил трубку, Надя заглянула в программу восстановления удаленных файлов, но и там "Карелина" не обнаружила.

– Ну и дела, – пробормотала она. – Ладно, не расстраивайтесь. У меня есть копия на дискете. Вот не хотела вам говорить – для сестры делала, вашей большой поклонницы. Все к лучшему, да?

Она выдвинула ящик стола, порылась в коробке и достала дискету с карандашной надписью "Карелин" на бумажной наклейке. Вставив её в дисковод, Надя подала компьютеру команду открыть файл.

Вместо привычного жужжания системный блок издал серию каких-то неприятных щелкающих звуков, из дисковода повалил густой серый дым.

– Ой! – вскрикнула Надя.

Быстрым движением она выключила компьютер, но дым валил по-прежнему, наполняя комнату запахом горелой пластмассы. Вокруг щели дисковода белая пластиковая поверхность пузырилась, как от сильного нагревания изнутри. Надя в панике выхватила вилку из розетки.

Что-то особенно громко щелкнуло в недрах системного блока, и дискета вылетела на стол, как ломтик поджаренного хлеба из неожиданно взбесившегося тостера. Бумага наклейки обуглилась, стала темно-желтой, почти коричневой в центре и черной по краям. Металлическая защитная скоба слетела с пластмассового футляра, он распался надвое, и кружок дискеты свернулся дымящейся трубкой.

– Что такое, – причитала Надя, – Как же так...

Бунт компьютера прекратился, как только машина выплюнула дискету. Последняя струйка дыма из дисковода рассеялась под потолком.

– Такого никогда не бывало, – заявила девушка, бледная как снег.

Андрей прикоснулся пальцем к остывающей дискете – к тому, что от неё осталось.

– Других копий нет? – спросил он мертвым голосом.

– Нет...

– А рукопись... Где она?

– Вот... – Надя открыла тумбочку и протянула Андрею папку. – Ой, что теперь будет! Как бы за ремонт не заставили платить! Но я же не виновата!

– Не виновата, – кивнул Андрей, перелистывая рукопись (по крайней мере, отметил он, с НЕЙ все в порядке). – Я видел, смогу подтвердить, если потребуется.

– Спасибо...

– Рукопись я забираю.

– Но ведь надо снова печатать...

– Поработаю с ней, раз с файлом не вышло.

– А что сказать Виталию Борисовичу?

– Ничего, это я сам...

Оставив ошеломленную и потрясенную девушку наедине с её бедами и догадками, Андрей вышел из комнаты и вернулся в машину.

Он взял с собой рукопись, пожалуй, не потому, что опасался за её судьбу – в издательстве она была не в большей и не в меньшей безопасности, чем рядом с ним. То, что уничтожило файл и дискету, не тронуло рукописи. Если это чье-то разумное вмешательство, то без намерения причинить работе Андрея непоправимый вред, скорее некая угроза или предупреждение. Если же это удар слепой силы, тут ничего не поделаешь и следующие удары не рассчитаешь и не предотвратишь... И все же Андрей чувствовал себя спокойнее, когда рукопись лежала возле него на правом сиденье.

Вместо того, чтобы возвратиться домой, Андрей поехал на дачу – домой будет звонить Свиридов, да ещё лично явится, а у Андрея не было никакого желания с ним объясняться. Он, конечно, рассердится и будет прав – но где уверенность, что с набранным вновь файлом не случится то же самое? И как сказать об этом Свиридову? Ладно, как-нибудь потом утрясется... А сейчас Андрей ехал на дачу – может быть, он и впрямь займется там рукописью, хотя о работе пока думалось меньше всего. Он ехал на дачу... Чтобы вернуться в город лишь вечером следующего дня.

17

Издалека город напоминал праздничный торт. Машина Андрея приближалась к нему на большой скорости, по шоссе с юга; как стрела, поражающая цель, она вонзилась в город, и город радостно поглотил её.

"Ночь твоя, добавь огня", – реклама сигарет Pall Mall накрыла бежевую "шестерку", примкнувшую под этим девизом к параду огней. После загородного шоссе, где одиноко слонялся поздний вечер, блеск городских улиц ослеплял Андрея и чуть ли не усыплял. Внутри праздничного торта было намного светлее, чем снаружи. Андрей добавил огня в свою ночь, закурив "Приму", извлеченную из верхнего кармана джинсовой куртки.

Заканчивался дождь – он шел второй час, лихачить на мокрой дороге в городе было рискованно, и Андрей снизил скорость. Наклонно катящиеся по ветровому стеклу капли оставляли кривые следы, похожие на протягивающиеся с крыши машины лапы гигантского паука.

Невнятно бормотало радио. Андрей повернул ручку громкости, прослушал сообщения о событиях дня и выключил приемник, не найдя в новостях ничего эмоционально или ассоциативно пригодного для его книги. Лапы паука – следы капель – сказочно переливались цветами светофора.

Девушка в машине, остановившейся рядом с "шестеркой" на перекрестке, метнула в Андрея вызывающий взгляд, каким обычно дарят девушки интересных мужчин. Так как её взгляд остался без ответа, она сникла и разочарованно отвернулась к спутнику, угрюмо молчавшему за рулем.

Дождь проливал последние слезы.

Машину Андрея, стремящуюся дальше к сердцу города, окружали подсвеченные фонтаны, бегущие цепочки огней, украшающие входы в рестораны и казино, витрины магазинов, снопы света возле рекламных плакатов. В плотном потоке блестящих от дождя автомобилей он проехал мимо собора, взбиравшегося к небесам в синих лучах прожекторов, он проезжал мимо гордых особняков и торговых центров... Но куда удачнее было бы сказать об Андрее "проникал", чем "проезжал". Он проникал в реальность города до исчерпывающей полноты, ничто не скользило мимо, ни одно впечатление не улетало с ветром. Рукопись была с ним, она лежала сзади в картонной папке, и он постоянно возвращался к самому себе, живущему в мире, о котором точно знал одно.

"На этом мир не кончается".

Наслаждаясь чувством безграничной свободы, подаренным ему надвигающейся ночью, он переключил скорость и бросил машину в разверстую глотку новой улицы, как в пасть будущего романа. Снаружи все стало фоном.

Однако этот покой и внутренняя тишина длились недолго. Андрей услышал чей-то крик или стон далеко впереди, исполненный тревоги и тоски. Там что-то случилось... Машины вокруг замедляли ход.

Авария. Много света, милиция, "Скорая Помощь", омраченные лица людей. Красный микроавтобус "Фольксваген" и белая "Волга" были исковерканы так, что в грудах металла с трудом распознавались марки несчастных автомобилей. По асфальту растекались лужи крови, смешиваясь с дождевой водой.

Ужас будто нахлобучил на голову Андрея черный колпак. Он повернул руль, чтобы поскорее миновать место аварии. Откуда-то доносился назойливый металлический голос.

– Каждый день в городе разбиваются более пятидесяти машин. Число жертв автокатастроф неуклонно возрастает...

Андрей поморщился. Что это, радио? Нет, оно выключено. Да и не могло это быть радио, потому что голос разговаривал именно с ним, с Андреем... Он звучал, и в то же время его не было. Впрочем, Андрея вовсе не занимал вопрос, откуда исходит голос. Важнее высказаться самому.

– Почему, – обратился он к пустоте, – почему люди погибают даже тогда, когда им ничего не стоит избежать смерти?

– Почему погибают? – переспросил голос из ниоткуда, но не так, как переспрашивают, когда не расслышат. Он передразнивал, он издевался над горечью и гневом, прозвучавшими в словах Андрея. – Понятно, почему. Если бы они хотели просто жить, они бы не умирали. Но они хотят жить с комфортом внутри себя. Они пытаются продемонстрировать некий, так сказать, свой особенный, так сказать, вкус, некий шарм, только и всего. Только и всего! В скорости есть шарм. Всего лишь! Когда машина летит, э-э, под ночным дождем, это так красиво... Нет? Но зато, – голос интимно понизился, – я говорю и подчеркиваю – но ЗАТО – по сравнению с катастрофами самолетов или судов, аварии на дороге гораздо, гм, гм, назидательнее. Да, гхм, я бы сказал назидательнее. Все всем сразу видно, и какое внимание к событию! У всех на глазах, у всех под носом. О-о-о! Как это назидательно! А-ах! Как это поучительно! Прямо как на сцене. Лучше, чем в кино.

Андрея утомила затейливая трескотня, и он пробурчал про себя:

– Дождь виноват... Мокрая дорога...

– Само собой, – с готовностью согласился несносный голос. – И дождь, и мокрая дорога, и алкоголь, и безответственные водители! Такова жизнь во всем её многообразии. Такой вот, если позволительно так выразиться, поворот судьбы. С ума сойти можно, какой поворот судьбы! Кстати, разрешите представиться. Меня зовут Моол. По буквам: Эм-оу-оу-эл. МООЛ!

Над головой Андрея грохотало, словно кто-то подпрыгивал и топал на крыше машины, явно пребывая в восторженном состоянии. Вот-вот продавит тонкий металл... Андрей затормозил, высунулся в окно, и тотчас с нежнейшим шелестом к тротуару пронеслось что-то светло-розовое, взмыло вверх. Андрей в изумлении поднял голову. Моол раскачивался на фонаре, размахивал плащом, ликовал, даже как-то ухитрялся кланяться. А вокруг тонул в разноцветном огненном море ночной город, он не спал, он выглядел бодрым и нарядным, свежим, отдохнувшим, жаждущим острых ощущений.

Моол окинул сияющие улицы кичливым взглядом со своего фонаря, торжественно взлетел в ночное небо подобно карнавальному воздушному шару, снова спустился вниз, зацепился за фонарь. Он постоянно менялся, трепетал, исчезал и появлялся, полы его плаща развевались как флаги, хлопали на ветру – а вот голос никуда не пропадал и не умолкал ни на секунду.

– Господа! Дорогие господа! – восклицал он на все лады. – Я обращаюсь к вам и прошу внимательнейшим образом меня выслушать! Дорогие господа...

Искусная игра голосом чрезвычайно забавляла Моола. Он мог абсолютно все, даже говорил многими голосами одновременно, но такой прием был сложным и получался лишь тогда, когда Моола распирало от упоения своей речью. Глаза его то краснели, то темнели, а то вдруг сыпали фейерверки золотых бенгальских искр, лицо светилось, как розовый абажур. Порой Моол ревел мощно и требовательно, и его голос напоминал тогда синхронное мычание сразу нескольких коров, а при дальнейшем понижении (для Моола и это было возможно) клокотал, как густой гороховый суп. Когда же голос, напротив, повышался до писклявого мяуканья, слова становились почти неразличимыми.

– Господа! – вещал он. – Посмотрите вокруг! Посмотрите вокруг пристально и непредвзято, откройте ваши сердца и пойте! Пойте гимны чудесам славы цивилизации. Война окончена, пойте гимны мечте! Федор Михайлович Достоевский, которого я, правда, не читал, потому что едва не скончался от иссушения мозгов на второй же странице, не знал компьютерных технологий! Ему не открылась красота хьюлетовской брэндовой эксины, он прожил жизнь в тоске без Эдисон голд – 16 и без восхитительного, упоительного семнадцатидюймового монитора Самсунг Синкмастер Дигитал! Вот почему он трескал водку и думал, что бы такое сделать с загадочной русской душой. Ей надо сделать апгрэйд, господа, ей надо нарастить оперативную память! Экспандед, экстендед, и нет больше загадочной русской души! Хлоп! Оо, счастье... У Федора Михайловича не было электрогитары! Это уж совсем непростительно. Усилители производят не музыку, а чистейшее электричество! С Иисусом Христом обошлись непочтительно, а почему? Рейтинг, господа, рейтинг. Если бы он имел возможность выступить по телевидению между рекламами колготок и прокладок, как господин Алан Чумак, его рейтинг подпрыгнул бы до небес, ха-ха, прошу прощения! Что там за убийства раскрывал пресловутый Шерлок Холмс? Кустарщина! В мгновение ока два японских города были сметены с лица земли, и никто не понес никакого наказания. Вот это, я понимаю, масштаб! Вот это размах! А главное, весело, никаких моральных терзаний! Цивилизация очищает, господа, она пожирает химеры. Катастрофы и аварии, революции и путчи, смерть Джона Кеннеди и первый альбом "Битлз", полеты на Луну и воссоединение Германии, ваше рождение и ваша гибель – быстрее, тактовые частоты возрастают, новость десятиминутной давности уже не новость, через двадцать минут она забыта, мимо, мимо, телеэкраны, рекламы, Интернет! Мы чисты, мы девственны, мы совершенны, мы блаженствуем в благословенном потоке электронов, мы купаемся в электромагнитных полях! Эзотерические просветления и окончательную истину доставят на дом, в одном флаконе, два в одном и за меньшую цену, поспешите, СОВЕРШЕННО НОВЫЙ ТОВАР! Умоляю, не выбрасывайте упаковки на улице, бросьте их в специальный контейнер, их утилизируют и произведут новые упаковки для пострелигиозных виртуальных таинств! Мы утилизируем все, включая смерть. Электроны прекрасны. Смотрите на мониторы и пойте гимны! Погасите свечи девятнадцатого века. Летите вдоль оптических кабелей. Смотрите в будущее. Все технологии устаревают в момент их появления. Только из будущего налетает свежий ветер, ураган, очистительный шквал футурошока! Мозги промыты до стерильного сияния, господа. Мы готовы к Будущему! Я кончил...