Текст книги "Странники в ночи"

Автор книги: Андрей Быстров

Соавторы: Ольга Дарвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

И произошло-таки – позвонили в дверь. Андрей встал, выглянул в окно. Игорь Филатов! Обрадованно прищелкнув пальцами, Андрей схватил ключ со стола и пошел открывать.

– Привет, затворник, – с улыбкой сказал Филатов, переступая порог.

– Привет и тебе, скиталец, – в тон ответил Андрей и стиснул руку друга в крепком пожатии.

Оба были искренне рады встрече, хотя виделись не так давно. Игорь смотрел на Андрея, точно надеялся выявить перемены в его внешности, и Андрей смотрел на Филатова похожим взглядом.

К своим тридцати четырем годам Филатов располнел, выглядел рыхлым, а черты лица наводили на мысль о его добродушии, если не о безволии. Впрочем, любые черты мало о чем говорят, другое дело – свойственное данному человеку выражение. А оно подтверждало, что Филатов – действительно мягкий, добросердечный человек, одинаково склонный поддаваться как хорошим, так и дурным влияниям. Профессию он выбрал под стать характеру – искусствовед, специалист по живописи. И не по живописи вообще, а по каким-то конкретным школам и направлениям – все это Игорь не раз объяснял Андрею, который вскоре благополучно забывал подробности до очередной лекции.

– Пошли наверх, – пригласил Андрей, – у меня там "Чикаго" играет.

– Слышу, десятый...

Но прежде они завернули на кухню, где Андрей нагрузил Игоря чашками и электрочайником, а сам взял кофе и сахар.

– Прочитал твой "Один шаг вдаль", – начал Филатов, ещё не войдя в кабинет. – Старик, это класс. Ты знаешь, что я твой поклонник, но такого и я не ожидал. А ведь маленькая книжка! Эти десять глав, как бы каждая сама по себе, и в конце все сплетается воедино в главе "Злоумышленник"! Прямо венок сонетов.

Андрей отобрал у Филатова чайник, включил, расставил кофейные принадлежности на столе в уголке отдыха.

– Не знаю, что это тебя так задел "Один шаг вдаль", – почти пренебрежительно произнес он. – Собственно, я написал его в виде эксперимента... Ну, и для развлечения. Наверное, он может привлечь этаким внешним блеском, выстроенностью, но все его достоинства от ума, а не от сердца.

– А это плохо? – спросил Филатов, уселся в кресло и закурил.

– Конечно, плохо, – кивнул Андрей, выудив сигарету из пачки друга. Эквилибристика. Занятно, не более того. Посмотри-ка сюда...

Он указал на край письменного стола, на тонкую ещё стопку исписанных листов.

– Начал новое? – глаза Филатова засветились неподдельным интересом.

– Да. Пока не знаю, как будет называться. Вероятно, "Подземные".

– О тружениках метрополитена? – съязвил Игорь.

– Вроде того. Игорь, подземные – это люди, которых словно бы нет, хранители духа, которых окружающее агрессивное невежество то и дело бьет по башке. Под землей, под гнетом, под угрозой. Их жизнь, их любовь, их страдания... Их попытки вырваться к свету. Надеюсь, это будет хорошая книга...

– Ох... Много ли таких людей?

– Их и не может, и не должно быть много. Важно, что они есть. То, что ты рассказывал мне о Вознесенской...

– Кстати, о Вознесенской... Нет, подожди... Можно хоть одним глазком? – Филатов встал, потянулся к письменному столу.

– Ну, нет!

Перегнувшись через подлокотник кресла, Андрей удержал друга за рукав. Чашка кофе в руке Игоря дрогнула, несколько капель упало на лист рукописи. Чернила немедленно расплылись на бумаге.

– Ой, – испуганно шепнул Филатов.

Андрей подошел к столу.

– Пустяки, – утешил он Игоря. – Пара слов, восстановим.

– Нет, но как ты вообще-то... Единственный экземпляр! Ты бы хоть копии делал, мало ли что. Если, тьфу, тьфу, пожар...

– Если! – передразнил Андрей. – Ну, а если бы мы на свет не родились? Как мне делать копии? У меня нет ни сканера, ни копировальной машины. С каждым листом в контору ездить или самому переписывать, перепечатывать? Ладно, будет два, три экземпляра. Так твой пожар одним ограничится? Или дискету пощадит? А может, мне её в банковский сейф сдавать? А если банк ограбят?

– Чего ты раскипятился?

– Из-за твоего "если". Никогда ничего не случалось... Отвезу в издательство, там на дискеты распечатают, все будет в порядке. Всех "если" не предусмотришь, и не в том проблема. Проблема – написать хорошую книгу...

– Завидую я тебе.

– Мне?

– Работе твоей. У меня вот нет способностей, а думаешь, мне не хотелось бы написать книгу, картину, сочинить музыку?

– Но у тебя тоже творческая работа.

– Я работаю с чужим творчеством, а у тебя – собственное. Не говорю сейчас, плохое, хорошее – но свое! Ты сделал хорошо – ты этим гордишься, ты сделал плохо – ты за это отвечаешь. В детстве мне, как и всем, наверно, мальчишкам, хотелось быть шофером, летчиком, сыщиком... А ты можешь быть и тем, и другим, и третьим, и кем угодно, все в твоей власти. Из творческих людей полностью свободны только писатель, композитор, художник. Режиссер, актер, музыкант-исполнитель – уже нет. А искусствовед...

Игорь махнул рукой, большими глотками допил кофе, посмотрел на часы.

– Так вот, – сказал он, – я ведь пришел, чтобы пригласить тебя в гости...

– У тебя праздник?

– Не ко мне в гости. К Вознесенской.

– Как! – воскликнул Андрей. – К самой Татьяне Алексеевне, наконец-то... И ты молчал, старый негодяй, зубы мне заговаривал! Но послушай... Как же так, вдруг... Удобно ли это будет?

– Удобно ли? Да это её приглашение. Вчера я снова говорил с ней о тебе, о том, что ты хочешь с ней познакомиться. Она согласилась принять нас сегодня.

– Но я не готов, я волнуюсь... Надо хоть переодеться...

– Переоденься, но не паникуй. Будь самим собой! Она так же проницательна, как и проста. По-моему, ты ей понравишься.

– Твоими бы устами! Жди меня, я мигом.

По лестнице Андрей скатился вниз и распахнул дверцы шкафа. Выбирая одежду, он вспоминал то немногое и в то же время достаточное, что знал о Вознесенской – в основном со слов Игоря Филатова.

Татьяна Алексеевна Вознесенская была потомком старинного дворянского рода, из-за чего ей пришлось вдоволь хлебнуть сталинских лагерей. Но колымские кошмары не уничтожили её, не подавили волю, а напротив, закалили для борьбы. Одним из легендарных эпизодов в жизни Татьяны Алексеевны был тот, когда после падения коммунистического режима она каким-то хитроумным и абсолютно законным способом сумела доказать свое безраздельное право собственности на фамильный особняк Вознесенских в самом центре города. На него претендовало и государство, и нечистые на руку дельцы, но никому не удалось одолеть Татьяну Алексеевну. Применять же силу против женщины, значившей для города столько же, сколько академик Лихачев для страны, никто не осмелился. Из особняка выселили некую бюрократическую организацию, и Татьяна Алексеевна въехала в дом своих предков, где и жила теперь в одиночестве. Строго говоря, она не являлась последним потомком Вознесенских – у неё была молодая близкая родственница, Алла Балясина, но та погрязла в трясине бездуховности, и Татьяна Алексеевна не поддерживала с ней отношений.

Вознесенская писала книги по истории родного города, чрезвычайно высоко ценимые специалистами, защищала городскую старину, активно помогала местным художникам, устраивая выставки в своем доме. Словом, она была одним из тех самых подлинных хранителей духа, которым Андрей мечтал посвятить новый роман – хранителей вопреки всему.

Находясь в переписке, в творческом знакомстве, в постоянном непосредственном контакте с сотнями людей, Татьяна Алексеевна, как ни парадоксально, была человеком весьма замкнутым по натуре. По-настоящему она выделяла и приближала к себе только любимого ученика и помощника во всех начинаниях, Игоря Филатова. Андрей давно упрашивал Игоря познакомить их, но Вознесенскую, видимо, не слишком интересовал Карелин – большинство нынешних авторов она объединила презрительным словечком "эти", произносимым с неподражаемой интонацией. И вот, значит, Игорь убедил ее... Теперь бы не ударить лицом в грязь.

Не меньшее, чем сама личность Татьяны Алексеевны, любопытство Андрея вызывал её дом. Андрей бывал только в тех нижних комнатах, куда доступ на выставки открывался всем желающим, как в музей (при том он никогда не видел воочию Татьяну Алексеевну, лишь многочисленные портреты, написанные благодарными художниками). Но Филатов почти всерьез утверждал, что в особняке водятся привидения... Что-то он там видел... Или слышал... И как правило, поспешно уходил от этой темы.

Андрей надел синий костюм – свой лучший костюм! – осмотрел себя в зеркало и остался доволен. В таком виде он предстал перед Филатовым.

– Похож на пижона, – заметил Игорь, – но ничего, сойдет... Только вот как ты полезешь в гараж в таком обмундировании? Измажешься весь... Ладно уж, выкачу твой кадиллак, если что, мне простится.

11

"То была леденящая, ноющая, сосущая боль сердца, безотрадная пустота в мыслях; и воображение тщетно силилось настроить душу на более возвышенный лад. "Что же именно, – подумал я, – что именно так удручает меня, когда я смотрю на дом Эшера?" Я не мог разрешить этой тайны; не мог разобраться в тумане нахлынувших на меня смутных впечатлений. Пришлось удовольствоваться ничего не объясняющим выводом, что известные сочетания весьма естественных предметов могут влиять на нас особым образом, но исследовать это влияние задача непосильная для нашего ума."

Почему-то эти знакомые с юности строки из новеллы Эдгара По вспыхнули в памяти Андрея, когда он уже в сумерках, с зажженными фарами, останавливал машину возле кованой ограды парка, окружавшего четырехугольником особняк Вознесенской. Ничто в облике дома Татьяны Алексеевны не напоминало мрачную усадьбу Эшера из опиумных фантазий безумного американца. Напротив, освещенные стилизованными под прошлый век фонарями колонны, башенки и шпили производили впечатление праздничное и радостное, из многочисленных окон первого этажа лился приветливый свет. Тем не менее зловещая игла словно застряла в сердце Андрея, снова и снова прокручивались в мыслях длинные тоскливые периоды мистера По.

Игорь вышел из машины первым. Андрей погасил фары, запер дверцы и двинулся за Филатовым через калитку в воротах, по аллее к подъезду особняка.

Татьяна Алексеевна Вознесенская встретила гостей радушно, не забыв, правда, окинуть Андрея оценивающим взглядом. Она не походила на свои портреты. Глядя на маленькую седенькую старушку, чье лицо будто излучало одухотворенное сияние, сопоставляя её внешность с тем, что знал о ней, Андрей дивился, как уживается в Татьяне Алексеевне просветленная созерцательность с неутомимой энергией, с деятельной, а не пассивно-жалостливой добротой к людям, с жесткой, ироничной, порой язвительной непреклонностью в отстаивании своих приоритетов перед кем угодно, без страхов и малодушных колебаний.

– Проходите, проходите, – говорила Вознесенская, увлекая гостей в глубь дома по коридору. – Сейчас я вас чаем напою, рецепт у меня особенный, фамильный...

В небольшой гостиной был накрыт чайный стол на троих, горела лампа под стеклянным матовым абажуром. Игорь слегка подтолкнул Андрея, что должно было означать: "Вот видишь! Нас ждали. Не теряйся".

Вознесенская разлила душистый чай.

– Простите меня, Андрей... – она выждала паузу, в которой предполагалось отчество.

– Константинович, – сказал Андрей, – но лучше просто по имени.

– Андрей Константинович, – продолжала Вознесенская, как бы не заметив последней реплики, – за то, что я не читала ваших книг. Скажите, хороши ли они? Впрочем, все равно. Уже не прочту, не так много у меня осталось времени. Вы – ближайший друг Игоря, и этого довольно... Попробуйте варенье, оно изумительно.

Позолоченной ложечкой Андрей зачерпнул варенье. Он сделал неловкое движение, и круглая рубиновая капля упала на белую манжету, краешком высунувшуюся из-под рукава его пиджака.

– Нужно смыть поскорее, – Вознесенская огорченно покачала головой. Ванная наверху, по коридору направо и по лестнице.

– Не стоит беспокоиться, – пробормотал Андрей, мысленно ругая себя.

– Ваше недолгое отсутствие нас нисколько не расстроит, и даже наоборот, – произнесла с улыбкой Татьяна Алексеевна, – мне хотелось бы сказать Игорю несколько слов наедине.

Так это было или Вознесенская оказывала скрытую любезность, оставаться в комнате Андрей теперь не мог. Он чуть поклонился с ответной улыбкой и ретировался в коридор.

Здесь в полутьме тускло тлели редкие желтоватые полушария на потолке. В целом их было не так уж мало, но лампочки теплились вполнакала разве что в каждом третьем. Из-за такого освещения картины на стенах казались вставленными в рамы прямоугольными лоскутами черной бездонной пустоты. Андрей шел по коридору в тишине, нарушаемой только тихим поскрипыванием половиц... И где-то далеко, за стенами дома, пел заунывшую песню сентябрьский ветер.

Направо, сказала Татьяна Алексеевна. Но тут много дверей с правой стороны... Где-то должна быть лестница... Вот за этой неплотно прикрытой дверью?

Андрей открыл дверь шире. Из темноты потянуло холодом и какой-то затхлой сыростью, как из давно заброшенного погреба. Ничего себе, подумал Андрей. Дом, конечно, очень стар, но ведь не пуст, не покинут.

Просачивающегося из коридора света едва хватало, чтобы разглядеть очертания перил и две-три нижних ступеньки, дальше лестница тонула во мгле. Андрей пошарил ладонью возле косяков, ища выключатель, не нашел его и двинулся наверх вслепую. На середине лестницы ступенька ушла у него из-под ног, и он с трудом сохранил равновесие. Отремонтировать нельзя, что ли, разозлился он – не на хозяйку, а на равнодушие тех, кому она оказывала благодеяния.

За спиной Андрея раздался протяжный скрип. Он импульсивно обернулся, ухватившись за перила. Дверь медленно закрывалась, и это при полном отсутствии сквозняка... Андрей поежился, встряхнулся и отправился дальше по крутой лестнице в совершенной тьме. Еще с десяток шагов, и он оказался в другом коридоре, где также не было электрического освещения. Три арочных окна вдоль стены пропускали немного рассеянного света извне, не то лунного, не то фонарного, непонятно какого. Тут было ещё холоднее, чем внизу, и этот холод усиливался от потолка к полу – по ногам прокатывались волны прямо-таки ледяного воздуха, поднимались до колен и опускались до щиколоток без всякого горизонтального движения.

Андрей несмело шагнул вперед, и что-то темное, продолговатое метнулось прочь от его ботинка с мелким дробным топотом. Крыса?! В доме Вознесенской есть крысы?!

Напротив окон Андрей увидел только одну дверь – закрытую. Изогнутая ручка серебряно светилась. Когда Андрей взялся за нее, он ощутил что-то вроде слабого удара током, как от подсевшего аккумулятора. Он осторожно потянул ручку на себя, и дверь неожиданно легко распахнулась без единого звука. Голубоватый мерцающий туман стелился по полу за ней. Взору Андрея предстал огромный, необъятный зал, где горели тысячи свечей, выстроившихся правильными рядами. В растерянности Андрей отступил, но тут же понял, что стал жертвой оптической иллюзии. Комната была не такой уж большой, и лишь четыре высоких канделябра стояли в углах, но стены представляли собой сплошные зеркала. Отражения пламени множились в них, создавая фантомную бесконечность. Если не считать канделябров, комната была абсолютно пустой. Это явно не ванная... Может быть, где-то здесь есть ещё двери... Но у Андрея начисто пропало желание продолжать поиски. В то же время что-то мешало ему повернуться и уйти... Голубоватая светящаяся дымка словно затягивала его внутрь зеркальной комнаты. Он шагнул... Потом ещё раз... Дверь бесшумно закрылась за ним.

В комнате витал трудноуловимый, легчайший запах каких-то благовоний, отдаленно напоминавший тот, что распространяется от зажженных индийских ароматических палочек, но более горький и терпкий. Безмолвие сменилось отвратительным чередованием шипяще-свистящих и причмокивающих звуков, будто дышало невидимое, большое, уставшее существо. Андрей всматривался в зеркала, в геометрически совершенные вереницы огоньков, убегающие вдаль и пересекающиеся под прямыми углами. Отражения заостренных язычков огня... Но где в этих зеркалах отражения САМОГО Андрея?!

В углу, на стыке зеркальных плоскостей, сгущалась и клубилась тьма над фосфоресцирующим туманом. Она приобретала облик мохнатого чудища, точно лепимого кем-то из мрака, как из воска. В рост человека, с широкими плечами, сутулой медвежьей осанкой и необычайно длинными хоботообразными руками... Эти руки были хуже всего, они были ужасны, омерзительны – они дрожали, извивались, изгибались не так, как могли бы сгибаться в суставах человеческие руки или лапы зверя. Именно два черных, трясущихся, свивающихся и развивающихся хобота или щупальца, покрытых непрестанно шевелящейся, нематериальной, вылепленной из клубящейся темноты шерстью. Круглые немигающие глаза чудовища ярко горели, они были похожи на

/ золотые монеты /

две миниатюрные луны, вобравшие все колдовское могущество света Луны настоящей.

Ночной монстр тянул руки-хоботы к горлу Андрея. От него исходила ненависть, он излучал её, как излучает беспорядочную радиацию во всех диапазонах сверхновая звезда. Его глаза (лица не было, только глаза в средоточии мрака над плечами) надвигались из тьмы... Но кроме ненависти, было ещё что-то, какая-то глубинная печаль, тоска или мольба. Чудовище ненавидело Андрея, оно угрожало, но оно и умоляло его о чем-то.

"Рассуждая логически, – удивительно спокойно подумал Андрей, – этой штуки здесь нет, потому что её не может быть... Но практически – через секунду и меня не будет, нигде."

Издалека донесся новый звук, нарастающий скрежет с металлическим оттенком. Два огненных шара сорвались с рук монстра, промчались над головой Андрея. Скрежет перешел в невыносимый пронзительный вой, и когда он оборвался на ультразвуковой ноте, в комнате вспыхнул яркий белый свет. Ударившие в глаза лучи заставили Андрея зажмуриться, всего лишь на миг. Он сразу открыл глаза и увидел прямо перед собой, в полуметре, знакомое, очень бледное лицо. Из овального зеркала над раковиной на него смотрел он сам, под потолком светились люменисцентные лампы. Андрей стоял на кафельном полу около белоснежной ванны, справа висели халаты, слева – полотенца, из крана била струя горячей воды, и от неё валил белесый пар. Никаких канделябров, никаких зеркальных стен.

Андрей убавил напор горячей воды, открутил кран с холодной и зачем-то тщательно вымыл руки, начисто позабыв, какая надобность привела его в ванную. Он возвращался по коридору с тремя арочными окнами, по лестнице с прогнившей ступенькой... Теперь везде горел свет.

– Где ты пропадал?! – сердито воскликнул Филатов, завидев Андрея на пороге. – За это время можно было съездить в прачечную, сдать твою рубашку и получить обратно.

– Я так и сделал, – Андрей вымученно улыбнулся и сел к столу.

Взгляд Филатова упал на красное пятнышко варенья, по-прежнему украшающее край манжеты Андрея. Испытующе посмотрев на друга, Игорь, правда, ничего не сказал по этому поводу, но в его глазах промелькнула тень подозрения... Или понимания. Вознесенская пятнышка не заметила, а возможно, сделала вид, что все в порядке – от неё трудно было ожидать иного.

– Андрей Константинович, – сказала она, – сегодня не совсем обычный день.

Еще какой, мелькнуло у Андрея, но он промолчал и только вежливо склонил голову в знак того, что внимательно слушает.

– Я давно приняла решение, – говорила Татьяна Алексеевна, – но объявить о нем Игорю хочу теперь, в вашем присутствии. Признаюсь, сейчас я задала Игорю важные вопросы о вас – они не могли быть заданы, пока я вас не увидела, личное впечатление многое определяет. Я удовлетворена его ответами, и мне кажется справедливым, что о моем намерении одновременно узнает и его ближайший друг, человек, который будет рядом с ним и когда меня не станет...

Игорь встрепенулся, собираясь запротестовать, но Вознесенская остановила его повелительным жестом.

– Когда меня не станет, – повторила она. – В моем возрасте пора думать не о собственном будущем, а о том, что придет после. Игорь, я напишу завещание, по которому мой дом достанется вам.

– Мне? – Филатов выглядел столь ошеломленным, что Андрей не усомнился – эта новость обрушилась на его друга абсолютно неожиданно.

– Да, вам, – подтвердила Татьяна Алексеевна. – Но не для того, чтобы вы здесь жили. Только вам я могу доверить свою мечту. Я хочу, чтобы вы превратили дом в городской культурный центр. Я хочу, чтобы здесь не только проводились выставки, но и были художественные мастерские, студии, устраивались авторские концерты композиторов, выступления поэтов и актеров, спектакли, творческие встречи и семинары... Словом, вы должны объединить культурную жизнь города под крышей моего дома. Все молодое, чистое, открытое людям, достойное признания – сюда! Все конъюнктурное, шарлатанское, сиюминутное, потакающее вкусам толпы – вон! Вы, именно вы, Игорь, сумеете как никто другой отличить подлинное от фальшивого. Это главное, а что касается деталей, организационных моментов, то у меня есть подробный план, он вам поможет на первых порах. Конечно, не стоит слепо придерживаться его, он указывает путь, а вам действовать в живой жизни...

– Вы меня застигли врасплох, – признался Игорь. – Да справлюсь ли я... По плечу ли мне эта ответственная, высокая миссия?

– Да, высокая и ответственная, – подчеркнула Вознесенская. – И разумеется, она вам по плечу. Более того, это ваше призвание. Не вы ли часто говорили мне, что стремитесь к подлинно творческой работе? Так вот она – творческая, благодарная, которая впишет ваше имя золотыми буквами в историю города!

– В самом деле, – сказал Андрей. – Мы с Игорем только сегодня беседовали об этом, и он жаловался, что я вот, мол, писатель, а он всего-навсего искусствовед... Но мне кажется... Хоть это и мнение полного дилетанта... Что такой проект не поднять без солидной финансовой базы.

– Ничего подобного, – возразила Татьяна Алексеевна. – Безусловно, было бы неплохо вместе с домом завещать Игорю денежный фонд... Но это, увы, не в моих силах, и это не обязательно. Дело пойдет, стоит лишь объединить усилия творческих людей, и особенно – творческой молодежи города. Единственный серьезный финансовый вопрос – налог на наследство, но его я уладить успею. Андрей Константинович, отвлекаясь от неизбежных проблем, в общем, – что вы скажите о моем замысле?

– Это великолепно, – с искренним воодушевлением произнес Андрей. – Это одна из самых благородных идей, которые... Но все же, чтобы избежать налоговых тягот... Не лучше ли оформить дарственную или продажу дома?

– Нет, нет! Это будет именно завещание – мое завещание, как итог моего пребывания на Земле. Не волнуйтесь вы о налоге! Я все уже придумала насчет этого, – Вознесенская засмеялась. – Если бы вы знали, каким хитрым крючкотвором я стала во время войны за дом!

Вновь наполняя опустевшие чашки чаем, она принялась весело рассказывать забавные истории, во множестве приключавшиеся в разгар битв за фамильный особняк. Потом речь зашла об искусстве, о многообещающих местных художниках... Остаток вечера пролетел в легкой, свободной атмосфере взаимопонимания, но ни Андрей, ни Игорь так и не избавились до конца от некоторой подавленности. Игоря угнетала громадность свалившейся на него задачи – к ней он не был готов. Андрей же...

Андрей думал о зеркальной комнате.

12

ИЮНЬ 1997 ГОДА

Это было удивительное ощущение, и оно приходило каждый раз по-разному с окончанием новой книги. Оно отличалось от ощущения НАЧАЛА, как отражение в зеркале, где левое становится правым и наоборот. Когда в НАЧАЛЕ Андрей садился за чистый лист, на котором не было ещё ни слова, ни строчки, и будущая книга существовала пока только в его воображении, в исчерканных блокнотах, в стрелочках и кругах компьютерных схем, он испытывал противоречивое, волнующее чувство. Смутное томление в груди перед первым шагом долгой дороги, и страх перед необъятностью предстоящей работы, и предвкушение длинных вечеров наедине со своими героями, начинающими жить собственной жизнью, спорящими с автором... И мысль о далеком, быть может, одиноком читателе-друге.

Зеркальное отражение этого сумбура эмоций возникало, когда Андрей дописывал последнюю строчку книги, ставил внизу слово "КОНЕЦ", месяц и год завершения работы и расписывался. После этого он сидел за столом опустошенный, счастливый, охваченный гордостью и печалью, настоящей ностальгией по миру законченной только что книги, где он страдал и радовался, смеялся и плакал и куда ему уже больше не суждено вернуться. Эта часть его жизни навсегда оставалась в прошлом, он расставался с созданными им людьми, с которыми блуждал по лабиринтам сюжета, которых выводил к свету и которых любил – всех без исключения, даже самых плохих.

Так было и сейчас. Не минуло и полного года с того дня, когда Андрей рассказывал Игорю Филатову о замысле "Подземных" – и вот рукопись в пятьсот сорок страниц лежит перед ним, последний лист отдельно... И на этом последнем листе, под последним абзацем написано слово "КОНЕЦ", а ещё ниже и правее – "Июнь 1997. А. Карелин". Чернила на росчерке подписи высохнуть не успели.

Андрей оттолкнул лист, облокотился о крышку стола и подпер ладонью подбородок. Он ни о чем не думал, каждая секунда этих минут была грустной, была щемящей, была драгоценной. Он знал, что это ненадолго, что скоро все пройдет – знал и не торопил себя.

И как все на свете, эти минуты прошли. Андрей подровнял страницы рукописи, со вздохом встал из-за стола, взъерошил волосы. Затем он взял бумажный пакет с надписью "Кэнон" – в таких пакетах он получал в издательстве пачки чистой бумаги – и аккуратно уложил в него рукопись. Можно ехать к Свиридову. Совсем не обязательно сегодня, Андрей закончил работу не позже, а даже немного раньше обещанного срока, но почему бы и нет? Андрей с улыбкой вспомнил девушек-компьютерщиц. Вот кто порадуется новой книге...

Из-под стола Андрей достал плоский кейс темно-вишневого цвета с позолоченными замками. Он случайно увидел эти кейсы в магазине, и они так понравились ему, что он купил сразу два – один себе, второй в подарок Игорю Филатову к дню рождения. Открыв кейс, Андрей поместил туда пакет с рукописью, захлопнул крышку, защелкнул замки – их тугое сопротивление и упругие щелчки доставляли удовольствие.

День был необыкновенно жаркий даже для середины июня – градусов тридцать пять в тени, если не все сорок. Машина, оставленная не в гараже, а у ворот, раскалилась снаружи и изнутри. Андрей сел за руль и едва не задохнулся густым нагретым воздухом. Он опустил стекла с обеих сторон, положил кейс на соседнее сиденье, включил мотор.

Движение немного разгоняло духоту в салоне. Андрей выбрал не кратчайший путь к издательству, а отправился в объезд, по более спокойным улицам. Близ бывшего кинотеатра (а ныне вроде бы казино) он издали заметил голосующего человека с таким же, как у него, кейсом. Лица он не видел, но и на приличном расстоянии фигура, одежда и кейс выдавали Филатова.

Андрей притормозил у тротуара. Филатов подслеповато вгляделся в его машину, обрадовано махнул рукой и поспешил навстречу.

– Привет! – Игорь открыл дверцу. – А я смотрю, ты, не ты...

– Итак, это я, – усмехнулся Андрей. – Садись. Чемодан мой убери под ноги, и свой туда же поставь.

Игорь переместил кейс Андрея под сиденье, пристроил рядом свой и с пыхтением влез в машину.

– Куда прикажите, капитан? – шутливо осведомился Андрей.

– Ой, – спохватился Филатов, – да мне далеко... Если только ты не торопишься...

Бросив беглый взгляд на часы, Андрей покачал головой. Свиридов будет в издательстве до пяти, ещё полно времени.

– Не тороплюсь, – заверил он. – Так куда?

– На дачу к Сережке.

– К брату? Разве это далеко... Держись крепче.

Машина стартовала с места в карьер – впрочем, Андрей тут же убавил скорость. Он знал, куда ехать – и раньше несколько раз он отвозил Игоря на дачу его двоюродного брата. Собственно, двоюродных братьев у Филатова было двое, но дача принадлежала старшему, Сергею. Вместе с младшим, Антоном, Сергей занимался предпринимательством – братья были хорошо известны в деловых кругах города. Андрей не был знаком с ними лично – когда он возил Филатова на дачу, их не оказывалось на месте (у Игоря были свои ключи). Лишь однажды на улице Игорь показал братьев Андрею из окна машины, но тогда Игорь и Андрей куда-то опаздывали и останавливаться не стали.

– Как твои дела с культурным центром? – спросил Андрей, закурил и перебросил пачку Игорю. – Наверное, ты ещё не вступил во владение домом ведь по закону должно пройти какое-то время после смерти Татьяны Алексеевны, да?

– Да, – хмуро буркнул Филатов.

– Но ты уже разворачиваешь деятельность?

– Нет. Понимаешь, дом-то я продаю...

– Что?! – удивлению Андрея не было границ, машина даже вильнула.

– Да, такие дела...

– Ты что, спятил?

– Может, спятил, а может, и нет... Сережка с Антоном такие деньги предложили... А у меня долги...

– Да какие у тебя долги?!

– Ну... – замялся Игорь, – вот когда в Берлин ездил, занял...

– Много?

– Почти тысячу долларов. Девятьсот пятьдесят.

– И из-за этого ты готов продать дом Вознесенской? Да почему ты сразу не пришел ко мне? Решено, я заплачу – завтра же, нет, сегодня...

– С какой стати, – проговорил Игорь с раздражением, относящимся больше к нему самому, чем к Андрею, – ты должен оплачивать мои долги?

– "С какой стати!" – передразнил Андрей. – А с какой стати ты меня кормил, когда я с голоду подыхал? Из какой такой выгоды?

Игорь тяжело вздохнул.

– Если бы только в этой тысяче была проблема... В конце концов, у меня есть что продать, да и не к спеху это...

– Они что, наехали на тебя?

– Не то чтобы наехали, но...

После гнетущей паузы Андрей спросил:

– А зачем им дом Вознесенской?

– Они хотят открыть там элитную гостиницу.

– Бордель, – уточнил Андрей. – Бордель в доме Татьяны Алексеевны!

– Послушай, все не так плохо... Они обещали, что те комнаты, где проводились выставки... Там все останется по-прежнему, и выставки будут...

– И ты им веришь? Ну хорошо, допустим, они и сами себе верят, искренне говорят. Но у каждого предприятия, Игорь, есть своя внутренняя логика, и по этой логике оно живет. И года не пройдет, как бордель сожрет твои выставки с потрохами... Нет, ты не должен, ты не имеешь права продавать дом! Кроме юридического завещания, есть ещё духовное завещание Татьяны Алексеевны. Она не только ради города старалась, но и ради тебя. Твою жизнь хотела смыслом наполнить, к твоей мечте дорогу открывала! Ты сейчас продашь дом, и с каким чувством потом будешь ездить мимо?

Андрей говорил с такой страстью и болью, что Игорь понурился, а затем воскликнул почти в отчаянии:

– Я и сам понимаю, что в дерьмо лезу! Но как же быть? Они меня ждут, аванс приготовили, половину суммы... Вот везу завещание, чтобы они посмотрели и удостоверились, что там все в порядке и я действительно единоличный будущий владелец дома...