Текст книги "Странники в ночи"

Автор книги: Андрей Быстров

Соавторы: Ольга Дарвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

Аня не была любительницей всевозможных дискотек и прочих народных гуляний, она обычно старалась избегать толпы. Но не лучше ли все-таки пойти, чем сидеть здесь, страдая от собственной неподвижности?

Быстро, чтобы не передумать, Аня переоделась. Ее вечерний туалет состоял из кожаных брюк и шоколадно-коричневого свитера с вычурной иностранной надписью (смысл косо летящих поперек груди слов Аню совершенно не интересовал). Лихо распустив медного цвета волосы, тяжело рухнувшие вдоль спины, Аня покинула квартиру и вышла из подъезда.

Она чуть не захлебнулась вечерним холодом, стремительно шагая по улице. Мерзли щеки и стыли ладони: к счастью, идти предстояло недалеко, и через несколько минут перед Аней возникло футуристическое сооружение из стекла и бетона.

На площади у Дворца культуры металлургов прогуливались выбравшиеся подышать свежим воздухом (или сигаретным дымом) одинаковые девушки. Их оттененные серебряным, розовым, серым, синим, зеленым глаза возбужденно поблескивали. Казалось, что одно и то же лицо смотрит с разных сторон... Одинаковые девушки одинаковыми жестами стряхивали пылинки с желтого вельвета, разглаживали несуществующие складки, одергивали воротнички, засовывали руки в карманы и делали вид, будто им все надоело.

По главной лестнице Аня поднялась в Цветной Зал. В громадных колонках бушевала сумасшедшая музыка, над ними вращались эффектно сверкающие пирамиды, метались красные и зеленые лучи. С потолка свешивались гирлянды из блестящей фольги, шевелящиеся под струями нагретого воздуха. Внезапные фейерверки вызывали у публики бурный восторг. На небольшой треугольной эстраде приплясывал диск-жокей, разодетый как попугай из мультфильма. В коротких перерывах между оглушающими музыкальными номерами он расхваливал в микрофон достоинства восходящих поп-звезд.

И порой проносилась по залу розово-мерцающая дымка, источенная черными провалами. Если именно в этот момент не ревела музыка, можно было уловить экстатичный выдох толпы, не то призывающей, не то восхваляющей кого-то всеобщим стоном, похожим на странное и чуждое слово "Моол". Девушки млели; молодые люди безумными глазами обводили зал. Сколько Аня ни крутила головой, так и не смогла понять, что или кто вызывает столь единую эйфорию толпы.

Громовым аккордом завершилась очередная композиция, и на эстраду взлетел маленький, розовый, лысый человечек с живыми черными глазками.

– Моол! – взвыла толпа.

Аня смотрела во все глаза. Кто это? Фокусник, помощник диск-жокея?

Схватив микрофон пухлыми ручками, человечек заговорил. Он произнес всего несколько фраз – что-то о танце, о ритме, о красоте одежды, о существующих, но пока невозможных наслаждениях. Лишь несколько фраз – но как завлекательно-красочно прозвучали его слова, богато, бархатно проинтонированные, как летели на искусственном ветру полы его черного плаща! Какие струны задел он в общей и разъятой душе толпы? Все эти люди были его стадом, и каждый – собакой его.

Микрофон вернулся к диск – жокею, а Моол быстренько запахнулся в плащ и умчался на подъемнике под самый потолок, где бесследно исчез куда-то, послав напоследок воздушный поцелуй.

Шквал синтезированных звуков обрушился на зал. Аня протискивалась сквозь пляшущую толпу. Ей хотелось найти зеркало, чтобы увидеть свое лицо, и потому она искала лестницу, ведущую наверх. Раньше ей доводилось бывать в этом Дворце культуры (правда, на иных мероприятиях), и она смутно помнила, что там, наверху – обилие зеркал, ковров и кресел.

Лестницу она нашла, да как видно, не ту. Коридорчики с рифлеными металлическими полами привели её в лабиринты с десятками дверей, поворотов, углов и закоулков, где не было никаких зеркал. Аня заблудилась. Она бежала, не выбирая направления, уже просто для того, чтобы хотя бы возвратиться в Цветной Зал. Оказавшись в тупике, она толкнула первую попавшуюся дверь и отпрянула.

– Я переодеваюсь! – заревел Моол (он был без плаща).

Его притворная ярость была всего-навсего клоунским трюком. Вовсе он не собирался переодеваться – и вообще, неизвестно, что он здесь делал. Рядом с Аней Моол казался раздутым розовым монстром. Он весь стал легким и медленно воспарил к потоку, как воздушный шар, а затем вдруг уподобился туману и растекся по комнате, назойливо вталкивая в уши девушки давно знакомый мотив.

(Это была знаменитая психическая атака чудовища).

Расплывчатый и влажный, как настоящий туман, он внезапно сгустился в одну черную точку, будто единственный глаз – муха остался от Моола. Мотивчик превратился в жужжание, зуд мухи, бьющейся о стекло. Он усиливался, он причинял боль... Аня плохо воспринимала окружающее, не понимала, что происходит с ней. Ей неистово хотелось танцевать, прыгать, дергать руками, преобразиться в нечто похожее на первобытного дикаря в шаманском экстазе. Стены комнаты понеслись вокруг... Непреодолимый приступ головокружения...

Свет померк. Аня потеряла сознание и упала на мягкий пушистый ковер.

Когда она очнулась, рядом с ней стоял худой бледный мужчина в черном плаще.

– Я пошутил, – обиженно заявил он. – А ты сразу в обморок...

Пошатываясь, Аня кое-как встала, добрела до зеркала и в нем увидела отражение прежнего Моола – розового, лысого, с блестящими черными глазками. Она испугалась. А если этот лысый фигляр снова выкинет какую-нибудь штуку, закружит, одурманит?

Но когда она обернулась, в комнате уже никого не было. Аня без сил свалилась в кресло. "Моол, – успокаивала она себя, – не сверхъестественное создание, он человек... Он весь розовый с черными провалами, он красив, в него женщины влюбляются..."

А Моол уже развлекался в Цветном Зале. Он потешался над грохотом электронной музыки, которая не могла заглушить его тихого смеха, он пальцами передвигал в воздухе зеленые лучи прожекторов, а в "Коробку Ужасов "вместо здоровенной свеклы подложил, шутник, человеческую голову. А над его лысиной сиял кричаще – рекламный ореол счастья...

Последние безобразия Моола Аня видела с лестницы (она искала дорогу к выходу, и неожиданно оказалось, что найти её не так-то сложно!) Моол улетел, и даже в реве усилителей были слышны глубокие вздохи. То, ради чего пришли сюда люди, кончилось... А безумие продолжалось, и ночь творила чудеса.

Аня вырвалась из душного зала. Она не замечала ни звезд, ни холода, ни тишины улиц, где теперь почти не было ни машин, ни прохожих...

И когда она вернулась домой, провожаемая иногда мечтательными взглядами запоздавших мужчин, квартира уже не представлялась ей такой необъятной, а тени в углах такими гнетущими. Нет, здесь стало гораздо уютнее...

Раздевшись, Аня накинула теплый халат. Она очень устала, но вместо того, чтобы лечь спать, села к столу и вынула из ящика толстую синюю тетрадь, куда обыкновенно записывала свои впечатления и переживания.

С авторучкой в руке Аня на минуту задумалась, потом начала быстро писать, покрывая очередной лист неровными строчками.

"Мне страшно, – писала она, – потому что я вижу то, чего, наверное, не видят другие. Никакого Моола в общем-то и не было, а просто я посетила дискотеку "Синий Лед". А Моол... Что Моол, зачем он появился на дискотеке? На серой, пыльной улице ему стало бы скучно. В школе, в институте, в учреждении каком-нибудь, тем более в больнице нашлось бы немало дел. А он ведь лентяй, этот Моол, и человек довольно легкомысленный. Губы у него малиновые, а глаза... Глаза, по-моему, часто бывают красными. Думаю (хотя это и странно) ,что женщины сходят по нему с ума, да и мужчин ему увлечь нетрудно. Он не просто пользуется большим успехом. В нем люди видят воплощение своих вожделений, они откликаются на его дразнящий зов неонового счастья. Женщины, видевшие Моола, бесстыдны... Каждый в упоении безгранично предан этому розовому человечку, хозяину осчастливленного им сердца ".

3.

"Всякие несчастья, когда их ожидают, всегда кажутся страшнее, чем огорчения, испытываемые от их действительного прихода. Страх столь велик, что многие спешат навстречу тому, чего боятся. Так, застигнутые бурей не дожидаются, пока корабль пойдет ко дну, а ещё до этого кончают жизнь самоубийством".

Марко Кассиус с затаенной улыбкой перечитал эти строки из "Диатриб" Диогена Синопского, закрыл книгу, положил её на стол и поднялся с высокого стула. Подойдя к закопченному железному тиглю на треноге, под которым ярко пылал огонь, старик подсыпал в клокотавшее варево прозрачных синеватых кристаллов из толстостенной колбы, вдохнул взметнувшийся дым, удовлетворенно кивнул.

Под низкими сводами каменных перекрытий лаборатории старого алхимика было полутемно, и этот прятавшийся повсюду полумрак не могли рассеять ни отсветы огня под тиглем, ни пламя в очаге, ни красное мерцание раскаленного кузнечного горна, ни укрепленные на стенах чадящие факелы. Там и здесь таинственно поблескивали стеклянные сосуды всевозможных форм и размеров, медные трубки и резервуары каких-то загадочных аппаратов, тщательно отшлифованные увеличительные стекла, изогнутые бронзовые штативы с пробирками, начищенные застежки кожаных переплетов старинных и современных манускриптов. В нише, на грубо сколоченной деревянной подставке, покоилась тяжелая металлическая машина со множеством рычагов, тяг, зубчатых колес и клавиш, похожих на пуговицы. Это была первая в мире арифметическая машина, сконструированная и построенная Кассиусом для упрощения особо сложных расчетов. Она существовала в единственном экземпляре, и до создания её аналога в Европе оставалось ни много ни мало сто двадцать пять лет. Лишь в 1623 году профессор ориенталистики в Тюбингене, любитель астрономии и математики Шиккард напишет Кеплеру, что он сконструировал счетную машину, автоматически выполняющую сложение, вычитание, умножение и деление...

Как бесплотный дух, Марко Кассиус бесшумно двигался среди своих колб, реторт, машин и механизмов, и бездушные мертвые предметы оживали от его прикосновений. Вращались на фигурных осях серебряные многогранники, сновали вверх и вниз в хорошо смазанных цилиндрах кварцевые поршни, сверкали зеркальные призмы, сыпались в подставленные асбестовые чаши белые порошки, пыхтели паровые крыльчатки. Если бы суеверному горожанину случилось подсмотреть в эти минуты за работой ученого, он, пожалуй, решил бы, что присутствует при вызывании дьявола. На такую жуткую мысль его навело бы не только фантастическое оснащение лаборатории, но и лицо старого алхимика вдохновенное, с горящими глазами, подсвеченное оранжевыми отблесками будто бы адского пламени в серном дыму.

Но сегодня Кассиус работал недолго. Либо опыт быстро закончился, либо старик неожиданно потерял к нему интерес, только он несколькими точными движениями остановил большинство механизмов и удалился в ту часть лаборатории, где было прохладнее и стояло удобное глубокое кресло. Усевшись и приняв расслабленную позу, Кассиус устремил взгляд на стену... Или дальше, гораздо дальше.

Хотя старый алхимик называл себя евреем, внешне он меньше всего походил на представителя этого народа. Его совершенно седые, прямые волосы ниспадали на плечи, обрамляя тонкое лицо с удивительно проницательными голубыми глазами, нос напоминал о древних эллинах, а подбородок – о римлянах. Высокий и плечистый, Кассиус выделялся в любой толпе. Что до его возраста, морщины на лбу свидетельствовали больше о мудрости и напряженных раздумьях, нежели о дряхлости. Несомненно, он был стар... Но НАСКОЛЬКО стар? Точно не знал никто, а Кассиус не любил говорить об этом и при недвусмысленных вопросах отделывался уклончивыми ответами, даже если спрашивали сильные мира сего.

Марко Кассиус протянул руку к резному шкафчику, инкрустированному красным деревом, изрядно потемневшим в постоянно задымленной лаборатории, достал из него книгу, раскрыл на коленях. В отличие от "Диатриб" Диогена Синопского, эта книга была... Словно не совсем реальной. Тончайший призрачный флер окутывал хрупкие страницы, и довольно пухлый том весил заметно меньше, чем должен был весить, судя по его виду.

Алхимик углубился в чтение.

"Мы никогда не задерживаемся в настоящем. Мы вспоминаем прошлое; мы предвкушаем будущее, словно хотим поторопить его слишком медленный шаг, или вспоминаем прошлое, чтобы остановить его мимолетность. Мы так неосмотрительны, что блуждаем по недоступным нам временам и вовсе не думаем о том единственном времени, которое нам принадлежит; так легкомысленны, что мечтаем только о воображаемых временах и без рассуждений бежим от единственного существующего в действительности. Это потому, что настоящее обычно нас ранит. Мы его прячем с глаз долой, потому что оно нас удручает, а если оно нам приятно, то жалеем, что оно ускользает. Мы пытаемся удержать его в будущем и предполагаем распоряжаться такими вещами, которые отнюдь не в нашей власти, в том времени, до которого мы вовсе не обязательно доживем.

Пусть каждый разберется в своих мыслях. Он увидит, что все они заняты прошлым или будущим. Мы почти не думаем о настоящем, а если и думаем, то лишь для того, чтобы в нем научиться получше управлять будущим. Настоящее не бывает никогда нашей целью.

Прошлое и настоящее для нас средства; только будущее – наша цель. И таким образом, мы вообще не живем, но лишь собираемся жить, и постоянно надеемся на счастье, но никогда не добиваемся его, и это неизбежно ".

До чуткого слуха Кассиуса донеслись звуки на лестнице, за плотно закрытой и запертой дубовой дверью в лабораторию. Он оторвал взгляд от книги, наклонил голову, прислушиваясь.

О, да... Шаги, какой-то скрежет, потом снова шаги.

Старый алхимик знал, кто пришел и зачем. Он неохотно выбрался из любимого кресла, так располагающего к чтению и размышлениям, пересек лабораторию и швырнул книгу в пламя очага. В насыщенном сложными запахами воздухе раздался рассыпчатый звон, точно сталкивались и перемешивались тысячи крохотных благозвучнейших колокольцев. Не долетев до жадных языков пламени, книга распалась золотистой пыльцой, стремительно расширившейся параллельным полу плоским кругом и померкшей на границе полусвета и тьмы.

Марко Кассиус поступил так не потому, что книга компрометировала его, и не потому, что хотел уберечь написанное в ней от чужих глаз. Просто время этого трактата ещё не пришло. Его автору, Блезу Паскалю, предстояло родиться в Клермон-Ферране более чем через сто лет.

Шаги уже грохотали в лаборатории – специалисты Святой Службы вскрыли дверь.

Абсолютно спокойный, не выказывающий ровно никаких эмоций, Кассиус стоял перед людьми в серых балахонах. Ровным голосом он ответил на заданные вопросы, подтвердив, что он – это именно он и что ему понятно предъявленное обвинение. После вежливого ритуала Марко Кассиуса увели. Он не оглядывался.

4.

В наружной стене каземата замка Морельос, куда доставили арестованного, было пробито узкое круглое отверстие для доступа воздуха. Это объяснялось не заботой о часто сменявших один другого узниках, а элементарной предусмотрительностью, ведь в духоте мог погаснуть факел. Но и факел в каземате зажигался не для того, чтобы заключенный не скучал в темноте... Впрочем, отчасти и для этого, ибо посмотреть здесь было на что, и было о чем подумать.

Массивные железные цепи, оканчивающиеся проржавевшими от крови ошейниками, традиционная дыба, испанский сапог – в сущности пустяки, невинные забавы Морельоса. Были тут и более утонченные изобретения, например "железная дева" – футляр, утыканный изнутри гвоздями, в который помещали еретика и закрывали крышку, или "кричащий мул", устройство в виде вырезанной из дерева фигуры животного. Спина мула могла раздвигаться, и в образовавшуюся щель опускалась мошонка усаженного верхом человека. Затем две половины туловища мула очень медленно сближались... Но Альваро Агирре особенно гордился собственной оригинальной разработкой – "кастильским ложем" (впоследствии широко распространившимся в Италии под названием "полледро", что и дало неаполитанцам повод необоснованно приписывать себе честь приоритета). Станок представлял собой деревянную раму с остроугольными поперечными перекладинами, вроде лестницы. Эти перекладины врезались в спину уложенного на них человека, а в отверстия рамы продевались веревки, накладывающиеся на лоб, руки и ноги пытаемого и натягиваемые особыми механизмами. Веревки расплющивали мускулы, впивались в кости... Мало кто выдерживал комфорт "кастильского ложа" дольше двух часов подряд при средней интенсивности пытки.

Марко Кассиус, одетый в полотняную рубаху, суконную куртку и кожаные штаны, разглядывал при тусклом свете факела это с виду нехитрое, но чрезвычайно эффективное приспособление, когда заскрипели несмазанные дверные петли, и в каземат шагнул человек в черном. Дверь захлопнули снаружи, и двое остались наедине. Некоторое время Альваро Агирре молча смотрел на арестованного, потом тихо произнес:

– Марко...

– Марко? – немедленно откликнулся узник. – Ну что же, можешь называть меня так, хотя в Риме при императоре Нероне меня звали Маркус...

Агирре нахмурился. При Нероне? Эге, уж не решил ли старик прикинуться сумасшедшим? Не так глупо с его стороны, ведь безумца нельзя судить, а чтобы доказать симуляцию, понадобятся бесконечные консилиумы врачей, как всегда опровергающих друг друга, и дело может затянуться на годы. Но существует и более быстрый способ разоблачения симулянта – велья, или бодрствование. Два года назад этот способ был предложен криминалистом из Болоньи Ипполито Марсили, а епископ Агирре усовершенствовал его. Обнаженному преступнику связывали руки, веревку пропускали через укрепленный в потолке блок, а внизу устанавливался острый кол. Человека подтягивали вверх и сажали на острие. Чтобы он не мог дергаться, уклоняться, его расчаливали во все стороны, а ноги крепили на высокой поперечной перекладине. Испытание продолжалось сорок часов без перерыва. Инквизиторы менялись, а еретик бодрствовал... Кол рвал вены, причинял увечья. Какой симулянт не признается тут в обмане? После сорока часов вельи упорствовать мог только настоящий сумасшедший. Кассиусу угодно изображать безумца? Либо он не знает о велье, либо очень уж уверен в себе.

– Ты обвиняешься в ереси, – сказал Агирре, намеренно оставив без внимания замечание о Нероне, – и я хочу...

– О, в ереси! – живо перебил старик. – То есть в неортодоксальных взглядах? Но я еврей, а не католик. Как можно преследовать меня за отречение от доктрины, которую я никогда и не разделял?

– Тебя будут судить не за твои взгляды, – возразил Агирре, – а за конкретные преступления. Сочинение и распространение богомерзких книг, колдовство и магию, а также запрещенные занятия алхимией, то есть получение золота путем трансмутации элементов с помощью сатанинских сил...

– Ты не знаешь, о чем говоришь, дон Альваро.

Глаза епископа сверкнули гневным огнем.

– Не смей называть меня дон Альваро, еретик! Называй меня монсеньер или святой отец...

Марко Кассиус пожал плечами.

– Изволь, если это для тебя так важно... Святой отец. Так вот, ни о каком получении золота не может быть и речи. Это невозможно. Разве что в управляемой термоядерной системе, но...

У Агирре глаза на лоб полезли.

– В КАКОЙ системе?!

– Несущественно. При определенных условиях ты можешь получить золото, но себестоимость слитка будет намного превышать его продажную цену. Другими словами, ты затратишь больше, чем получишь. Так стоит ли стараться?

– Гм... – Агирре не нашелся с ответом.

– Что касается алхимии, – продолжал старик, глядя на инквизитора немного насмешливо, – ты неверно представляешь себе её сущность. Внутренним смыслом этой науки является всесопряжение, то есть соотношение целого с составляющими его частями. Правильно понятая алхимия имеет дело с сознательной силой, управляющей мутациями и трансмутациями внутри материи, энергии, времени, пространства и самой жизни...

– Твои слова и есть самая злостная ересь! – загремел Агирре. – И ты будешь казнен, как враг истинной веры!

– Я разочарован, – Кассиус развел руками. – Я слышал о тебе как об одном из образованнейших людей этого века, а ты кричишь, словно невежественный и оттого горячий неофит... Разве так слаба твоя вера?

– Моя вера всесильна, – ответил Агирре, уже сожалевший о своей вспышке, – ибо она истинна.

– Прекрасно, тогда давай поговорим о вере и об истине. Это ведь вещи противоположные, или нет? Истина предполагает твердое знание. Она прячется в лабиринтах заблуждений, но путь к ней можно отыскать. Это не запрещено законами природы. Вера же по определению возникает там, где твердого знания нет. Credo quia absurdum(. Бог непознаваем, пути его неисповедимы. Не находишь ли ты, что это слишком туманная парадигма, чтобы служить какой-либо истине?

– Ты отрицаешь Бога?

– Отнюдь. Просто я не знаю наверняка, поэтому и не берусь утверждать. Ты тоже не знаешь – и утверждаешь. Здесь разница между нами.

– Бог явил себя людям в откровении.

– О да, возможно... Хотя это известно всего лишь из нескольких книг, собранных под обложкой Библии... Но если и так, свидетелями откровения были немногие. А мир огромен... Беспределен! Множество народов населяют Землю, но и сама Земля – только пылинка в мироздании. Не станешь же ты настаивать на том, что мы имеем маленького локального Бога, занятого исключительно проблемами нашей крохотной планетки, затерянной на краю Млечного Пути? Уж наверное Бог, как организующая сила Вселенной, должен ставить перед собой более масштабные задачи. Если ты строишь дом, вряд ли будешь обращать внимание на муравьев, ползающих по твоему башмаку.

– Снова ересь! – воскликнул Агирре. – Земля – центр Вселенной, а человек создан по образу и подобию Божьему...

Кассиус печально улыбнулся.

– Земля – не центр Вселенной, – сказал он, – но я не стану об этом с тобой спорить просто потому, что в моем распоряжении нет аргументов, которые ты мог бы понять, а другие тебе недоступны. Допустим, ты прав... Но при такой постановке вопроса разве ты не испытываешь трудностей с теодицеей?

– Есть Бог, и есть Сатана. Мне неизвестно, сочтет ли меня Господь достойным благодати, а вот ты уже одной ногой в аду, и тебя спасет только очищающий костер...

– Ultima ratio(, – усмехнулся алхимик.

Агирре пристально посмотрел на орудия пытки.

– Я пришел сюда потому, – произнес он веско, – что надеялся увидеть тень раскаяния на твоем лице. Но теперь я вижу противоположное. Ты упрям, и ты опасен, еретик. Завтра на рассвете начнутся допросы. У тебя есть одна ночь, чтобы поразмыслить хорошенько...

С этими словами Агирре повернулся и сделал шаг к двери, но был остановлен следующей фразой Марко Кассиуса.

– В моем распоряжении больше времени, чем ты думаешь.

– Что?!

– Много больше... Столько, сколько мне понадобится. А вот много ли его осталось у тебя?

Епископ вплотную подошел к узнику.

– Что это значит, алхимик?

– Тебе сорок пять лет. Всю сознательную жизнь ты потратил на защиту того, о чем имеешь довольно смутное представление, и на борьбу с тем, о чем и вовсе никакого представления не имеешь. Через двадцать лет тебе будет шестьдесят пять, и граница приблизится вплотную. Тебя начнут терзать страхи... Едва ли ты будешь сожалеть о сотнях сожженных, о нет... Тебе удобнее именовать их спасенными, пусть так. Но однажды ты с ужасом поймешь, что не продвинулся ни на шаг, остался там же, где и был. Перед Великой Тьмой твои вопросы встанут в полный рост, и ни на один ты не найдешь ответа.

После непродолжительного молчания Агирре спросил с неприкрытым сарказмом:

– Значит, ты ближе к Истине, чем я ?

– Конечно, нет. Но я иду, а ты стоишь на месте.

– Поразительно, – заметил Агирре. – Ты сокрушаешься о том, что со мной станет через двадцать лет, в то время как перед тобой врата Великой Тьмы уже открыты...

– И такие слова я слышу от ортодоксального догматика ? Разве ты решаешь, кому и сколько отпущено дней и лет? И разве тебе, верящему в Свет, повторять мои еретические сентенции о Великой Тьме ?

Агирре как будто смутился, но сбить его с толку было нелегко.

– Я не стану присваивать прерогативы Господа, – жестко проговорил он, – но являясь его послушным орудием, посоветую тебе больше думать о собственной душе...

– Душа? С моей точки зрения, гм... Ну, неважно. В тебе много книжной премудрости, но ты прошел мало дорог. Истина одна, но пути к ней различны. Существуют бездны гедонизма, существуют богатство и власть, магия и наука, искушение бесконечного познания и война, торжество победы и жажда покоя, и наконец...

– Ты хочешь сказать, – с неожиданным любопытством перебил Агирре, тем самым навсегда лишив себя возможности узнать, что могло бы последовать за словом "наконец", – что сам прошел через все это?

Кассиус слегка приподнял брови.

– Не обязательно опускать руку в котел, чтобы убедиться, что похлебка горяча... Может быть, мой путь был иным... А может быть, и нет. Не обо мне речь, а о тебе. Сейчас у тебя есть только ответы. Но со временем ответов будет становиться все меньше, а вопросов все больше. И тебе не избежать извилистых и тернистых путей... Если, конечно, ты захочешь когда-нибудь мысленно возвратиться к нашей беседе.

– Я хочу того, чего хочет Святая Церковь.

– О да, разумеется. У тебя нет в этом сомнений.

– Вскоре их не останется и у тебя.

– Уже не осталось. Ты хочешь того, чего хочет Империя Эго.

– Империя Эго? – удивленно переспросил Агирре. – Никогда не слышал о такой. Но ты... Ты много путешествовал... Что это за государство, где оно расположено? Почему ты считаешь, что мои действия объективно направлены на пользу Империи Эго... И очевидно, идут во вред Испании и Святому Престолу?

Марко Кассиус вдруг расхохотался, чем поверг Агирре в ещё большее изумление.

– Это не государство, – сказал он, оборвав смех. – Это энергоинформационная структура в глубинах Вселенной . У неё нет собственной воли и разума в нашем понимании, но она всепроникающа и вездесуща. Если нужна грубая аналогия, возьмем Солнце. Оно тоже неразумно, но каждая живая веточка на Земле пропитана его лучами, и без него невозможен никакой жизненный процесс...

– Достаточно, – сказал Агирре, моментально утративший интерес к теме, как только ему стало ясно, что симуляция безумия продолжается. – Я покидаю тебя, Марко. За тобой придут утром, а пока ты получишь еду, питье... И ночь на то, чтобы образумиться.

– Прощай, дон Альваро... Святой отец. Мне жаль, что мы не сможем возобновить нашу беседу, но завтра меня уже не будет здесь, и дальнейшее тебе предстоит постигать одному.

– Не надейся, что тебя казнят так скоро, – Агирре выразительно похлопал ладонью по деревянной раме "кастильского ложа". – Уж об этом-то я позабочусь.

Он подошел к двери и трижды постучал. Стражники отперли скрипучие засовы. Агирре бросил недобрый взгляд на узника и шагнул через порог.

5.

В эту ночь Альваро Агирре спал очень плохо. Перед тем, как отойти ко сну, он допоздна работал, составляя донесения в канцелярию апостолического нунция и в секретариат конгрегации Святой Службы – об аресте Марко Кассиуса и предварительных результатах обыска в его лаборатории (где оказалось так много улик, что на разбор и описание всех могли потребоваться месяцы). Эти донесения не были срочными, но Агирре намеренно изнурял себя работой, чтобы не думать о разговоре со старым алхимиком. Речи старика смущали его. Симуляция сумасшествия? Да, так это выглядело поначалу. Однако после Агирре не мог отделаться от ощущения, что не было там и намека ни на симуляцию, ни на подлинное безумие. Нет, старик говорил о вещах не менее реальных, нежели замок Морельос, но лежащих за пределами привычного круга восприятий Агирре. И еще: в разговоре как будто прозвучало нечто очень важное, ключевое... Но что? Агирре не мог вспомнить, не мог понять. Вообще, беседа с Кассиусом скверно запечатлелась в его памяти. Осталось воспоминание о странных, отравляющих, запретных и возмутительных, тем не менее влекущих и притягательных речах, которым трудно сопротивляться, но о каких именно? Кроме отдельных ярких фрагментов, в сознании не проявлялось ничего или почти ничего. Магия, сатанинское наваждение? Может быть.

Итак, Альваро Агирре провел ночь в смятении и тревоге, а в короткие моменты забытья ему снились драконы. Не те, с берегов реки Тахо, а другие, тянущие когтистые лапы к сердцу инквизитора и щелкающие зубами у его горла.

Едва занялся рассвет, слуга возвестил о приходе аудитора Доминика Перейры. Агирре спустился к аудитору через полчаса и был поражен его расстроенным и растерянным видом.

– Кассиус бежал из Морельоса, монсеньер, – без предисловий сказал Перейра.

До невыспавшегося Агирре не сразу добрался смысл ошеломляющего сообщения.

– Как .... – хрипло пробормотал он.

– Час назад. Стражник Хорхе услышал какие-то звуки в камере... Так он говорит... Постукивания, а потом звон, будто упал железный лист... Он вошел... Там никого не было...

– Едем.

– Куда?

– В Морельос. Подробности по дороге.

Черная карета неслась по улицам пробуждающегося города, как вестник несчастья. Отец аудитор сбивчиво излагал относящиеся к делу сведения, хотя в сущности докладывать было не о чем.

– Стражники Луис и Хорхе арестованы... Они посажены в карцер в Морельосе... Предполагается, что они подкуплены еретиком и помогли ему бежать...

– Чушь, – раздраженно отмахнулся Агирре. – В таком случае они бежали бы вместе с ним, а не дожидались ареста.

– Других объяснений нет... Стражники уверяют, что не спали и не пили вина... Похоже, вправду не пили... Засовы надежны, а в отдушину и крыса не проскользнет...

В Морельосе епископа и аудитора встретили комендант замка и отец Нимейрос из Святой Службы. Они выглядели столь же растерянными, как и Перейра. Ни слова не говоря, Агирре прошел в каземат, откуда таинственным образом исчез старый алхимик.

Здесь ничего не изменилось...Да и что могло измениться? Колеблющийся неверный свет факела, колышащиеся тени пыточных станков... Впрочем, не совсем так. Одно изменение Агирре все-таки заметил.

На закопченном камне наружной стены появилась надпись, процарапанная чем-то острым. Этой надписи не было вчера... Всего два слова.

SAPIENTI SAT(

Агирре тяжело опустился на табурет. Он сидел неподвижно, глядя в пол, до тех пор пока комендант не осмелился осторожно вопросить :

– Монсеньер желает поговорить со стражниками?

Стряхнув дурманящее оцепенение, Агирре ответил:

– Нет. Зачем? – он обратился к Перейре. – Я хочу осмотреть его лабораторию. Кто там сейчас?

– Вчера шел обыск, монсеньер, люди устали... Сейчас там никого нет, кроме солдат и капитана.

– Хорошо. Отправляемся туда.

По лаборатории Марио Кассиуса словно пронесся опустошающий вихрь. Большинство приборов и аппаратов унесли, другие были разобраны и частично упакованы в ящики со стружкой. Книги связали стопками, а рукописи уложили в отдельный сундук, обитый изнутри мягкой кожей. Колбы и реторты с химическими реактивами теснились на столе в углу, под ним поблескивали осколки стекла, на полу темнело пятно разлившейся вязкой жидкости. Резкий щелочной запах витал в застоявшемся воздухе.