Текст книги "Странники в ночи"

Автор книги: Андрей Быстров

Соавторы: Ольга Дарвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Тоска охватила меня. Я стиснул зубы и выжал из машины максимально возможную для неё скорость. Через десять минут конусовидные лучи фар осветили мой дом. Или вернее будет называть это сооружение могилой, где я похоронен заживо?

Моя комната на ветру – я так любил её когда-то! И сейчас не испытывал к ней ненависти. Все что угодно, кроме любви и ненависти – ни того, ни другого не осталось в душе. Какой там цвет в конце моего пути? Золотой, черный, бездонно-серый? Никакого. Вот именно – ничего.

Я погасил фары, вышел из машины. Отпер дверь, шагнул в комнату, повернул выключатель на стене. Картины (их сорвал ветер!) висят на прежних местах, книги (они с шорохом и стуком падали на пол!) валяются на столе в привычном беспорядке. Прекрасно, ничего не случилось – но был телефонный звонок, эта змея выползла из телефона и ужалила меня в мозг.

Все равно. Я подошел к дивану, механически разделся и лег. Кажется, телефон снова трещал, но я уже спал как убитый.

Проснулся я оттого, что как будто ощутил чей-то долгий пристальный взгляд. Открыл глаза и улыбнулся. На краю дивана сидела та, которой я звонил по телефону-автомату, моя последняя и несбывшаяся надежда. Она пришла, она сидела здесь и ласково гладила теперь мое плечо.

– Как ты сюда попала? – спросил я.

Она поцеловала меня с грустной улыбкой.

– Это сон, – сказала она. – Во сне чего только не происходит. Меня тут нет, но какое это имеет значение?

– Сейчас никакого.

– Никогда никакого, – поправила она. – Ты одинок?

– Нет. Я не говорил этого тебе. Я всегда знал, что ты придешь и спасешь меня. Знал с той самой минуты, когда впервые тебя увидел.

– Но это сон.

– Какое это имеет значение?

– Сейчас никакого, – сказала она.

– Никогда никакого, – сказал я.

Мы засмеялись счастливо, как дети.

– У нас много времени, – сказал я.

– Зависит от тебя.

– Разве? Это будет хорошее время.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя. Только это сон.

– А наяву?

– Всегда люблю тебя. Когда ложусь спать, мысленно желаю тебе спокойной ночи, встаю – доброго утра. Когда пишу новую книгу, пишу для тебя.

– Ты говорил, что пишешь для некоего абстрактного читателя, воображаемого, кто вдалеке, кого, может быть, и нет совсем.

– Я врал.

– Я люблю тебя.

– Во сне. Наяву ненавидишь.

– За что?

– Не знаю.

– Я люблю тебя.

– Хорошо.

Последнее слово я прошептал с полузакрытыми глазами. Потом я поцеловал её, она юркнула под одеяло и прижалась ко мне.

– Ты наркоман.

– Почему?

– Ты со мной во сне, в мечтах. Чем это лучше наркотиков? Транс проходит, реальность остается реальностью. И плюс ко всему тебе ещё будет стыдно.

– Ты говоришь верные и мудрые вещи. В жизни ты не такая.

– Проще?

– Да.

– Конечно. Ведь я – настоящая, живая – и та, какую ты придумал себе, совершенно разные. Еще одна пытка, которой ты добровольно себя подверг.

– По-твоему, я дурак?

– Еще хуже. Ты меня ненавидишь.

– Вранье.

– Нет.

– Иногда мне кажется, что ненавижу. Но это самообман, выдуманный для успокоения. Я люблю тебя.

– Во сне?

– Всегда.

– Ты любишь не меня. Нет, ты не дурак... Ты убийца. Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься.

– Тогда в первую очередь я убиваю себя.

– Но другим от этого не легче.

– Какое мне дело до других?

– Наконец-то ты искренен.

– Но я люблю тебя.

– Нет. Тебе хочется так говорить, хочется так думать. А если я скажу тебе всю правду?

– Давай. Все равно это сон.

– Ты хочешь думать, что любишь меня, потому что вбил себе в голову: я для тебя – единственный выход из клетки одиночества. Ты не колеблясь принесешь меня в жертву твоему идолу, маленькому зубастому эго. Ты не только убийца, ты предатель.

– Благодарю за откровенность.

– Но я люблю тебя.

– Почему?

– Потому что это сон.

– А в жизни – нет?

– Нет. Кто может полюбить тебя в жизни? Ты отвратительное создание.

– Некоторые люди уверяли, что любят меня. Они говорили неправду?

– Они надеялись на чудо. Но в наш век с чудесами плоховато.

Она поцеловала меня, посмотрела нежно и печально, выбралась из-под одеяла.

– Уходишь?

– Да.

– Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что ты пришла. И ещё за то, что мы поговорили так, словно это был сон. Так лучше.

Она улыбнулась на прощание, тихо прикрыла за собой дверь. Я знал, что это расставание – навсегда, и мне больше никогда не суждено её увидеть. И я знал также, что все ею сказанное – правда. Но как ужасно, мучительно терять её навсегда! Это страшное слово бьет наотмашь. Навсегда. Это значит, что будут бежать, с нами или без нас, минуты, часы, дни, годы, и наши тела никогда более не соприкоснутся. Вся жизнь, будь она исчезающе короткой или долгой, пройдет под леденящим знаком беспощадного слова. Навсегда.

Я встал с дивана, наспех натянул одежду, подсел к столу, достал из ящика лист бумаги, задумался. Что написать, зачем, кому? Какую-нибудь благоглупость вроде "В моей смерти прошу никого не винить?" Да уж кого тут винить.

С усмешкой я скатал бумагу в упругий шарик, подошел к шкафу, вынул прочную веревку. Потом я взобрался на стол, снял с крюка потолочный светильник. Осталось только сделать петлю. Я возился с веревкой минуту, две, три, пока меня не разобрал нервный смех. Тогда я спрыгнул на пол и снова уселся за стол.

Около двух часов я сидел неподвижно, только рука сама выводила каракули на обложке исписанного блокнота. Любил ли я её – ту, что ушла? А ту, кого оставил в городе, в квартире на шестом этаже? Может быть, и вовсе не существует ответа на эти вопросы, а если существует, то скрыт от меня за семью печатями. Или ответом можно считать кладбище за развалинами Города?

Солнце поднялось выше, блики заиграли на никелированном колпачке авторучки. Я бросил ручку на стол, вышел из дома. Старая, помятая, верная машина посмотрела мне в глаза блестящими фарами. Они ярко отражали солнечный свет, несмотря на покрывающие их снизу до центра точки грязевых брызг.

Вновь я отправился в город. Не в мертвый, в живой. Одинаковость людей сегодня не так ранила, как вчера – неужели и к этому можно привыкнуть?! Я притормозил возле дома девушки с темными короткими волосами и большими подвижными карими глазами и почти сразу зло нажал акселератор.

Около дома друга я остановил машину. Взошел на крыльцо, позвонил. Никакого отклика. Я позвонил вторично, потом начал стучать ногами в дверь, сначала громко, потом ещё громче, в конце концов исступленно. Прохожие уже оборачивались, мне грозили неприятности, а я все колотил в дверь.

Я очнулся, только когда вспомнил, где лежит ключ. Друг показал мне маленький тайничок под крыльцом ещё очень давно. "Приходи, когда захочешь, – сказал он, – Когда это будет нужно тебе". Лгать он не умел. Надеялся на чудо? Или не все, что она сказала мне сегодня утром – правда?

Я выудил ключ и отпер дверь. В комнатах стояла сумрачная тишина. Занавески были отодвинуты, солнечные лучи щедрым потоком лились сквозь оконные стекла, а тишина была сумрачной.

На столе белела записка. Я подошел, взял её. Адресована мне.

"Вчера ты видел мертвое тело близ дома, давным-давно покинутого тобой. Теперь ты знаешь, что это был я."

В глазах потемнело. Обычный белый лист бумаги стал сначала красным, огненно-красным с желтизной, потом резко почернел. Я едва не потерял сознание. Несколько секунд, а может, с минуту, я боролся с головокружением в полуобморочном состоянии. Затем встряхнулся, расправил стиснутый в кулаке листок. Это была обычная записка друга жене о будничных делах.

Загремел ключ в дверном замке, послышались энергичные шаги, и в комнату вошел мой друг. С улыбкой он крепко пожал мне руку.

– Привет! Отлично, что заглянул. А я тут замотался... Думал быть дома в часа в три...

– Как! – воскликнул я и посмотрел на часы. Стрелки приближались к пяти. – Это что же... Пять часов вечера?!

Друг внимательно и тревожно вгляделся в мое лицо.

– А сколько должно быть, по-твоему?

– Ну... Немного раньше, – я не стал говорить ему об исчезновении целых часов.

– Ты плохо выглядишь. Ты что, болен?

– Пустяки. Простыл немного. У тебя найдется лучшее лекарство?

– Спирт? Сей момент.

Он принес бутылку. Я налил спирта в стакан, разбавил водой, выпил, налил ещё воды и запил.

– Уф! Спасибо. Знаешь, я, пожалуй, пойду.

– Большой оригинал, – удивился друг. – Ты спирту тяпнуть притащился в такую даль?

– Извини. Время не рассчитал. Действительно думал, меньше.

Пулей я вылетел за дверь, скатился по ступенькам на тротуар, вскочил в машину и укатил. Нет, никак нельзя сейчас показываться на глаза близким людям. Это может кончиться скверно, и для них тоже. "Какое мне дело до других?" – вспомнились мои собственные слова. Было ли это правдой?

Угрожающе загорелся красный глаз светофора. Я свернул в переулок, куда указывала зеленая стрела.

Черно-серые стены домов нависли над машиной, беззащитной, как бумажный фонарик. Я оказался в ущелье. Дома стискивали машину, их тяжесть давила неумолимо. Я включил третью скорость, покрышки завизжали на асфальте. Второй переулок, третий, четвертый, пятый. Лабиринт, из которого нет выхода. Я почти желал, чтобы каменные тиски стен сомкнулись наконец, чтобы прекратилась бессмысленная гонка из пустоты в пустоту. Жестокая усмешка окон провожала мою машину, а она чертила дуги тормозных огней в обреченном переплетении улиц. Нет выхода, нет.

И вдруг я увидел выход – в тупике, перегороженном железной решеткой. Машина рвалась вперед. Мелькнули толстые ржавые прутья, оканчивающиеся высоко вверху остриями пик.

Почему-то я не слышал звука удара, хотя очень хорошо видел. Медленно, очень медленно взмыли осколки фар, смялся гармошкой капот, треснули стекла. Столкновение с решеткой было таким сильным, что задние колеса подпрыгнули на полметра. Я врезался лбом в ветровое стекло над рулевой колонкой.

Совершенно непостижимым образом я почти не пострадал, если не считать рассеченного лба и боли в груди. Уцелеть в такой аварии – редкостная удача, но удача ли это для меня? Я не испытывал судьбу, не искал везения, я искал выхода.

Долго я пытался открыть дверцу, но её заклинило намертво, как и противоположную – пришлось перебираться назад. Уходя, я даже не оглянулся на погибшую машину. По крайней мере, для неё все кончено.

Словно лунатик, без цели и смысла я шаг за шагом брел по переулкам до тех пор, пока до моего слуха не донесся шум транспорта. Я очутился на центральной улице города. Получалось, что я метался по лабиринту, будто загнанный зверь, совсем рядом с ней.

Я прошел мимо здания телеграфа и переговорного пункта междугородной связи. Там за витринами виднелись унылые металлические коробки телефонов. Для кого-то они означали надежду. Эти коробки со скругленными углами многократно отражались в зеркалах и стеклах кабин, образовывали в тысячах световых преломлений бесконечные цепи. Вереницы телефонных аппаратов стремились в небо, пронзали небесный свод, где голубое обращалось в черное. Я помнил ядовитые уколы, летящие стрелы из рокочущих глубин пластмассовых трубок. Это был замкнутый круг: микрофоны впитывали мои слова, они уносились по серебряным линиям проводов и возвращались, пропитанные ядом понимания. Да, другие люди наносили на стрелы яд. Но пускал их я сам.

Телеграф остался позади. Далеко ли я мог уйти пешком? Я сунул руку в карман – на такси денег нет.

Я решил угнать машину, но как назло, подходящей ситуации не подворачивалось. Зато вскоре к дверям универмага подлетел мотоцикл, быстрый, как комета. Мотоциклист снял бело-синий шлем со звездами и молниеносно исчез в магазине. Я не поверил тому, что вижу: он оставил ключ зажигания в замке! Ни один растяпа не бросил бы дорогой мотоцикл с ключом и на полминуты, да видно, сегодня мой день. Я оседлал мотоцикл и дал газ.

Это совсем не то, что автомобиль! Здесь ты не заперт, здесь нельзя лениво откинуться на спинку сиденья и покуривать. В седле мотоцикла ты весь комок мускулов, нервов и обостренного внимания. Именно то, что нужно мне сейчас – все мысли и чувства поглощены самой дорогой, и некогда думать о том, куда и зачем ехать.

Уже через несколько минут я вырвался за городскую черту и свернул на проселок. Стрелка спидометра плясала между цифрами 90 и 100, иногда склонялась к цифре 110. Ревел мотор, ревел ветер в ушах. Я не смотрел под колеса, хотя мог наткнуться на камень или ухаб, смотрел только вперед.

Дорога поднималась в гору, становилась все хуже с каждым километром. Вокруг простирались красноватые каменистые равнины, справа и слева от горы они тянулись до горизонта. Редкий перелесок вблизи дороги не мешал видеть их.

Впереди высился каменный крест, и я направил мотоцикл к нему, а около креста остановился и заглушил мотор.

Дикая местность, и никого возле громадного каменного креста. Тихо шуршал подгоняемый ветром песок. Могут ли тут встретиться люди? Я слез с мотоцикла.

Сзади послышались шаги. Я обернулся.

По дороге медленно шел к кресту очень молодой человек. Он был невероятно худ, даже изможден. Впалые щеки, длинный горбатый нос, грязные спутанные темные волосы ниже плеч. Костюм его состоял из ветхой кожаной куртки и вытертых дырявых джинсов, на шее висел медальон с гравировкой словом "Любовь". Обшарпанная разрисованная гитара болталась на ремне. Лицо этого парня показалась мне странно знакомым, будто я знал его когда-то, но так давно, что уже ни за что не вспомнить.

Он застыл на месте и молча разглядывал меня, потом нерешительно спросил :

– Брат, нет ли глотка воды?

Я покачал головой, но затем пошарил в рундуке мотоцикла и нашел там плоскую стеклянную флягу из-под коньяка с прозрачной жидкостью. Попробовал – вода. Я протянул флягу парню. Он жадно выпил половину, вернул флягу и сказал :

– Спасибо. Как тебя занесло в эдакую глушь?

Я не придумал ответа, но он, очевидно, никакого ответа и не ждал. Снял с плеча ремень гитары, опустился на круглый камень.

– Куда ведет эта дорога? – спросил я.

– Никуда, – быстро произнес он. – Дальше некуда. Это кольцевая дорога, и куда бы ты ни поехал, все равно вернешься к этому кресту.

– Но я приехал из города.

– Из какого города?

– Оттуда, – я показал рукой.

– Там нет города. Хотя верно, город был. Но он давно разрушен.

Я содрогнулся.

– Давно разрушен?!

– Много лет назад. Не знаю, брат, как ты сюда попал, но просто так сюда не попадают. Это ведь не только кольцевая дорога, это Кольцо Времени. Чем ты провинился перед Временем, брат?

Я промямлил что-то невразумительное, а он пристально изучал меня. Появилось ощущение, что он знает ответы на все свои вопросы. Но кто он, этот хиппи с ободранной гитарой?

Он начал перебирать струны, и постепенно из разбросанных аккордов возникла мелодия удивительной чистоты. Он запел. Он пел высоким, чуть дрожащим голосом, затаенная печаль крылась в его песне, печаль, порой срывающаяся в безысходную тоску. Он пел об умершей музыке и несбыточной мечте, которая воплощается в реальность здесь и сейчас, пока он поет, и которая угаснет вместе с песней. Он пел о том, как синее небо становится черным и меркнут одни звезды, чтобы зажглись другие. Я опустил голову, оперся о руль мотоцикла. Мне казалось, что я вот-вот разгадаю загадку, память подскажет мне, кто он такой и где мы встречались раньше. Но воспоминание снова и снова ускользало.

Песня кончилась. Солнечный диск коснулся горизонта, в небе загорелась первая бледная звезда.

– Истинная любовь рождается в небесах, – тихо промолвил парень с гитарой. – Хочешь, я скажу, чего тебе не хватает, почему ты бежал из дома в разрушенном городе, а сейчас бежишь из дома на ветру?

Я провел рукой по лицу, точно пытаясь стереть пелену. Он продолжал говорить.

– Да, тебе недостает любви, той самой, что рождается в небесах, да, ты расплачиваешься за совершенное тобой зло. Но все это лишь оболочка истины, сама истина глубже. Откровенность – вот слово.

До белизны я сжал кулаки, посмотрел прямо ему в лицо.

– Вот источник твоего страдания, – говорил он. – У тебя нет, никогда не было и не будет человека, с которым ты мог бы быть откровенным. Ты никому не сможешь открыть всего, и это всегда останется капсулой со смертельным ядом. Капсула растворяется медленно, но теперь она почти растворилась, и скоро яд хлынет в твой мозг изнутри. Ты обречен.

Я смотрел на него в страхе. На фоне быстро темнеющего неба и красного диска солнца его силуэт представлялся мне сумрачной ипостасью самого карающего Времени. Но кто же, кто же он, сумевший найти зерно истины, которое я так тщательно и заботливо прятал от себя? Как он прозорлив, как беспощаден!

– Но у тебя есть выход, – сказал он с жесткой улыбкой. – Ты можешь быть откровенным со мной.

– Нет! – в ужасе закричал я. – Нет! Я узнал тебя! Нет!

Я вскочил в седло мотоцикла, трясущейся рукой повернул ключ.

– Догадался? – его улыбка превратилась в издевательскую усмешку. Правильно. Я – это ты, на несколько лет раньше.

– Будь ты проклят, – простонал я и крутанул ручку газа. Мотоцикл дернулся вперед так, что я едва не вылетел из седла.

– Куда ты, псих! – кричал он вслед. – Из Кольца Времени не вырваться, от себя убежать не удастся!

Но я уже мчался вниз с горы, дальше и дальше от каменного креста. Луч фары то уносился в темноту надвигающейся ночи, то упирался в дорожную пыль. Я не сворачивал с дороги, но сама дорога шла по кругу, и вскоре я неизбежно должен был снова оказаться у креста. Я стиснул зубы и в мрачном отрешении гнал мотоцикл. Будь что будет, выбора нет.

Однако вместо огромного давящего креста я увидел всполохи городских реклам. С необычайным облегчением, словно позабыв о капсуле с ядом, я ворвался на улицы города. Но капсула существовала, и каждое малое приближение к истине разъедало её оболочку, ставшую уже слишком тонкой. А в тот момент, когда я узнаю все, я умру.

Я поехал к другу. Окна его дома мягко, уютно светились. Я постучал в окно, потом в дверь, подождал. Из комнаты доносилась музыка – наверное, стук не слышен внутри. Я толкнул дверь, оказавшуюся незапертой, и вошел.

Я застал знакомый, милый сердцу беспорядок. Друг сидел в кресле, а у его ног расположилась на ковре юная голубоглазая блондинка – его жена. Стереосистема воспроизводила тягучий блюз. На полу и на диване валялись пластинки в конвертах и без них, раскрытые музыкальные каталоги и альбомы. На журнальном столике неярко горела лампа под желтым абажуром, возле неё лежал маленький кассетный магнитофон.

Невидимый для обитателей дома, я стоял в полутемной прихожей. На мгновение вспыхнуло острое желание повернуться и уйти, но вместо того я шагнул из тени на свет.

Мне искренне обрадовались. После шумных приветствий я выбрал кресло подальше от лампы. Нет, я не напрасно пришел сюда. Мои друзья, два счастливых человека, действительно были мне рады на своем островке в ревущем холодном море рационалистичного города. И я почувствовал себя согретым у костра...

Мы болтали о музыке и слушали новые пластинки, которые друг достал вчера. Так продолжалось до тех пор, пока слова очередного блюза не хлестнули больно по моим обнаженным нервам. Пела негритянка, низко и хрипло. "Приходи, если тебе одиноко, приходи, если тебе грустно. Расскажи мне обо всем. Я пойму тебя, как никто другой, возьму тебя за руку, и вместе мы вернемся во вчерашний день".

Друг заметил перемену в моем лице.

– Что случилось? – озабоченно спросил он.

Я криво улыбнулся, попросил лист бумаги, ручку, нацарапал несколько строчек, протянул ему.

Вот что я написал.

"Я внезапно открыл, что Земля – это шар,

И что все возвратится на круги своя,

И что будь то случайность, проклятие, дар

Каждый день оборот совершает Земля.

А на круглом столе светит круглый бокал,

Здесь ещё не сегодня, но уже не вчера.

Я от жесткости круга безмерно устал,

Я устал уставать, дожидаясь утра.

А ведь плоской считалась когда-то Земля,

Жаль, что те времена безвозвратно прошли...

Лишь тогда круг не сковывал путь корабля,

Были счастливы люди в мире плоской Земли."

Друг долго смотрел на листок, потом передал его жене. Она прочла, взглянула на меня с любопытством.

– Пойду, – сказал я и встал.

– Уже? – удивился друг.

– Да, пора. Оболочка капсулы до предела истончилась.

– Какой капсулы?

Я наклонился к нему.

– Видишь ли, полностью откровенным я не могу быть даже с тобой. Самое большее, написать туманные стихи...

Я пожал ему руку, поцеловал в щеку его жену и направился к двери. В прихожей я обернулся. Волна зависти захлестывала меня. Нет, я завидовал не любви, не гармонии, не уюту. Я завидовал их откровенности.

На темной улице я обернулся снова, прощаясь со счастливым домом. Вот и все. Пора возвращаться к себе, возвращаться в одинокую комнату на ветру.

О мотоцикле я и не вспомнил. Сейчас нужно идти пешком. Мой дом далеко, но я пойду пешком.

Было холодно, дул пронизывающий ветер. Я поднял воротник и брел по улице, сгорбившись. Редкие машины проносились мимо, обливали меня золотом фар. Должно быть, водителям я казался фигурой без лица.

Я не избегал ни центральных улиц, ни кромешного мрака переулков – мне было все равно. Отчаяние, ужас, смятение – все прошло, все теперь позади. Остался лишь великий покой. И я благодарил сам не знаю кого за этот покой, за то, что он есть у меня.

Ветер усиливался. Я растворялся в ночи, сливался с тьмой, терял ощущение реальности, терял свое живое тело, будто нет и никогда не было меня, а есть шум ветра и молчание огромного мира. Капсула распалась, и яд разливался в мозгу, как долгожданный бальзам успокоения. Это не равнодушие, не безразличие ко всему на свете. Это просто единение – я без остатка растворился во Вселенной.

Навсегда в прошлом золотое, черное и серое, нет больше никаких красок, а только бесцветное ничто – не зловещее, не пугающее, спокойное.

Много часов спустя я вышел на последний отрезок лесной дороги, ведущей к дому на ветру. Да, я шел к своему одинокому дому, возвращался туда, куда нет возврата. Что это – бессмысленная попытка превозмочь действие яда, воспротивиться покою, повернуть Время? Снова возродилась в сердце смутная тревога, и она нарастала тем сильнее, чем ближе я подходил к дому. Разгоралась небесное зарево, но ведь ещё рано для рассвета...

Когда лес кончился, с вершины невысокого холма я увидел то, что прогнало тревогу прочь.

Дом на ветру пылал. Языки пламени исторгали в черное небо снопы искр, огонь выл, как раненый зверь. Дом полыхал, как поленница сухих дров, как подожженный мальчишками спичечный коробок. Судьба снова оказалась на моей стороне. Ей было угодно поставить точку.

Долго я смотрел на ревущее пламя, пожирающее мой дом. Все-таки, все-таки последние минуты, вопреки всему, будут счастливыми.

Я улыбался. С этой улыбкой, когда горечь яда заполнила все мое существо, я вошел в пламенеющий дом на ветру."

3

МАЙ 1990 ГОДА

Андрей Карелин перешагнул порог редакторского кабинета с внутренним трепетом. Еще бы, первая встреча с человеком, способным серьезно повлиять на его писательскую будущность! До того были рассказы, пьесы, их читали какие-то люди, высказывали какие-то мнения... Пара маленьких рассказиков, написанных под Гоффредо Паризе, появилась в студенческой многотиражке – и только. Теперь же Андрея пригласил главный редактор альманаха фантастики, детективов и приключений "Зеркало воображения" Виталий Борисович Свиридов пригласил для обсуждения пятисотстраничного романа "Неоновые Псы", рукопись которого Андрей отправил в местное издательство "Гамма" полмесяца назад.

Андрей представился. Редактор выскочил из-за стола – длинный, тощий, с острым кадыком на цыплячьей шее, пышной шевелюрой и в тяжелых, никак не идущих к его тонкому лицу очках – подбежал, затряс в пожатии руку Андрея.

– Свиридов, Виталий Борисович... Это со мной вы разговаривали по телефону, Андрей Константинович... Прошу вас, прошу... Садитесь.

Хилый колченогий стул, куда уселся Андрей, жалобно взвизгнул и едва не развалился, но устоял.

– Я думал, – сказал Андрей с неопределенной интонацией, – что мой роман не понравился. Я ждал звонка, но вот решил позвонить сам.

– Андрей Константинович! – редактор всплеснул руками. – Я вашу книгу сразу прочел, за полтора дня. Да вот беда, моя проклятая рассеянность потерял ваше сопроводительное письмо с координатами. Искал вас через справочную, знакомых расспрашивал... Все равно бы я вас нашел, и очень скоро.

Он вернулся за стол, заваленный тоннами бумаг. Из-за стекол очков он рассматривал Андрея с нескрываемым интересом, не холодно-академическим, а живым, исполненным симпатии.

– Итак, ваша книга... Будем печатать, сомнений нет. Она выйдет уже в ближайшем выпуске "Зеркала воображения", – редактор тараторил так быстро, что Андрей не всегда понимал слова сразу. – Вот только как её анонсировать? Необычный жанр... Пожалуй, это ближе всего к психологическому триллеру, но определение "триллер" у нас как-то пока не привилось.

– Поставьте просто "роман", – предложил Андрей.

– Просто "роман", да? – Свиридов хмыкнул. – А что, это выход... Не придерешься... Нам понадобится ваша фотография и биографические сведения дадим в газете, вместе с фрагментом "Неоновых Псов".

– Да, понятно... Но, Виталий Борисович, это все об издании... А как вам сама книга? Что вы о ней думаете?

Свиридов достал из ящика стола распечатанную пачку "Мальборо", протянул Андрею. Тот взял сигарету, они закурили.

– Что думаю? – переспросил Свиридов. – Странная книга. Странная и очень хорошая. В ней несколько уровней, это редко встречается. Обычно или сюжет, или идея, или поэзия, или философия. Вот знаете, недавно принес мне рукопись один молодой автор. Там было полно метких наблюдений, умных рассуждений, психологии... А я её отклонил, потому что автор не умеет строить увлекательный сюжет. Так он сделал большие глаза – некогда мне, мол, пустяками заниматься. Ну, может быть, я зарезал нового Марселя Пруста, но у меня альманах фантастики и приключений... И редакторское мышление соответствующее. Вот вы – мой автор, и я могу сделать для вас многое. Кстати, вы где-нибудь работаете официально? Есть у вас, так сказать, государева служба?

– Нет, – признался Андрей. – Была, но выгнали за прогулы.

– Значит, вы бедствуете?

– Проедаю выходное пособие.

– Ага. Ну, этому горю нетрудно помочь. Я предлагаю вам издательский договор. Вы пишете для меня три книги в год, а я кроме гонораров выплачиваю вам ежемесячное содержание. Как?

– Заманчиво, – Андрей тряхнул сигаретой над пепельницей. – И я передаю вам все авторские права...

– Конечно. А что же вы хотите? О, я понимаю, вам не хочется связывать себя со скромным издательством в родном городе, вы метите в Москву... Но не так-то это все просто, Андрей Константинович, с книгами вашего жанра. Ладно, заберите у меня "Неоновых псов". И будете с ними год мучиться, если вообще пробьетесь. А я издам их в своем альманахе, потом сам отвезу в Москву. Я знаю все входы и выходы, а вы их не знаете. Через полгода "Неоновые Псы" выйдут в столице. Заработаю я на этом? Да, заработаю, я не столь богат, чтобы быть альтруистом и меценатом. Но и вы получите гарантированные деньги, а главное – создадите себе имя.

– Я должен подумать, – неуверенно произнес Андрей.

– Думайте, сколько хотите! Я вас не тороплю, правда, сама жизнь торопит. К общему договору мы вернемся позже, а вот судьбу "Псов" нужно решить сейчас, если мы хотим успеть к ближайшему выпуску. Уступаете мне бессрочные исключительные права? Тогда вы сию секунду получите аванс.

У Андрея голова шла кругом от такого напора... И от всей ситуации. Он никому не известен, написал первую большую книгу, и разумеется, никто никогда не вел с ним подобных разговоров. И деньги нужны, ох как нужны. Он слукавил, сказав редактору, что проедает выходное пособие. Давно проел и теперь существует лишь благодаря поддержке друга, Игоря Филатова, который и сам не миллионер.

– Согласен, – сказал он. – Бессрочные исключительные права на "Неоновых Псов", а дальше посмотрим.

Свиридов тут же полез в сейф и вручил Андрею толстую пачку денег.

– Эти деньги ждали вас, – сообщил он с удовлетворенной улыбкой. – За этот аванс расписываться нигде не надо. И вам хлопот меньше с подоходным налогом, и нам... Теперь продиктуйте мне ваш адрес и телефон. Я пришлю вам с курьером договор на "Псов" и проект большого договора. Почитаете, обдумаете... Вносите какие угодно изменения, обсудим.

Ошеломленно Андрей смотрел на деньги. Главное место в его мыслях занимали не успех и перспективы, а то, что теперь он сможет расплатиться с Филатовым. Он назвал адрес и телефон, которые Свиридов записал в ежедневнике.

– Виталий Борисович, – проговорил он следом за тем, – а почему вы с ходу предложили мне большой договор? Вам понравились "Неоновые Псы", но это не значит, что и вторая книга будет похожа на первую, и так далее.

– Собираетесь сменить жанр?

– Пока нет. Мне очень интересно работать именно в этом жанре, есть замыслы... Но все может быть. А если мне взбредет в голову написать что-нибудь эдакое... Бытовое?

Редактор зазразительно рассмеялся.

– Бытовое – это не ко мне. Но вы же сами сказали, что есть замыслы. Я верю в вас. Если все время осторожничать, то много не проиграешь... Но и не выиграешь.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Андрей.

– За что?

– За веру. И за аванс, конечно.

– Ни за то, ни за другое благодарностей не принимаю. Это ваша заслуга, а не моя.

– Надеюсь, – мысли Андрея приняли иное направление, – вы не собираетесь что-то кардинально менять в тексте "Неоновых Псов".

Склонив голову к плечу, Свиридов задумчиво постучал пальцами по картонной папке.

– Видите ли... Ну, вот та сцена, где героя преследуют на заброшенном заводе... Двадцать страниц! У вас есть видеомагнитофон?

– Нет.

– И вы не смотрите американских боевиков?

– Почему, смотрю иногда у друзей... И наша телекомпания балует.

– Тогда вы, наверное, обратили внимание. Завод – в каждом втором боевике.

– Гм... Да.

– Или вот сцена на вилле, где журналист сжигает доллары. Она кажется мне надуманной.

– Но без неё непонятен финал.

– Да будет вам! Вполне понятен. Или вот еще. Когда герой проникает в контору этой таинственной фирмы, как ее...

– "Возрождение", – подсказал Андрей.

– Да, "Возрождение". Почему он пошел сам, он что – сыщик или взломщик? Не логичнее ли было бы для него доверить эту миссию кому-то другому?

– Но кому?

– Да кому угодно. Можно ввести второстепенного эпизодического персонажа, который, например, чем-то обязан герою... В общем, перед публикацией я пришлю вам текст, оцените мой редакторский произвол. Я понимаю, как болезненно автор воспринимает любое вмешательство... Но посмотрите непредвзято. Наша совместная задача – сделать так, чтобы книга стала лучше. Если уж совсем вам не понравятся мои варианты – ну, выбросите, вернете свои, либо придумаете другие. Но насчет завода я настоятельно советую – или убрать, или сократить максимально.