Текст книги "Странники в ночи"

Автор книги: Андрей Быстров

Соавторы: Ольга Дарвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Но снимок мелькнул и угас, а под потолком по-прежнему кружилась бабочка, как будто искала выход и не находила его. Огромная красивая бабочка, слепой поводырь Судьбы.

47

Они сидели вдвоем в розовой гостиной роскошного дворца Штерна – такое название как нельзя лучше подходило к его вилле в самом фешенебельном пригороде Санкт-Петербурга. Вдоль стен мерцали многочисленные, самых разных форм и размеров, экзотично подсвеченные аквариумы с морской и речной водой, откуда пучили глаза всевозможные диковинные обитатели рек и морей – второе, после живописи, увлечение Александра Львовича. Расписной потолок украшали старинные светильники, переделанные под электрические лампы так искусно, что ни малейшего вреда их историческому облику нанесено не было. Мебель создали лучшие российские мастера по личным эскизам и под неусыпным наблюдением Штерна.

Аня утопала в мягчайшем кресле, держа в руке хрупкую чашечку с колумбийским кофе, доставленным специальным самолетом с южноамериканского материка. Александр Львович раскуривал трубку, набитую отменным голландским табаком. После радостной встречи дядя и племянница успели переговорить о многом, но Штерн понимал, что главное ещё не сказано.

– Девочка моя, меньше всего на свете я хочу лезть в твою личную жизнь, – произнес Штерн, выпуская ароматный дым и следя за тем, как плотно свитые сизые кольца расползаются по комнате. – Но что-то тебя тревожит, что-то тебя гнетет. Ты приехала не просто повидаться со стариком... О, я твой характер знаю! Ты вполне можешь так и уехать, ни слова не сказав. Но и ты знаешь меня... Знаешь, как я тебя люблю. Ты – единственное дорогое, что у меня есть. Если для того, чтобы помочь тебе, понадобится продать все мои картины, я это сделаю... Не стесняйся. Говори.

– Не нужно никаких жертв, дядя Саша, – растроганная Аня благодарно улыбнулась. – Спасибо тебе... Послушай, я действительно попала в неприятную историю, но...

– Обойдемся без но! – Александр Львович поднял руку, отчего дым из трубки изящно завился вокруг. – Рассказывай, а уж выводы я сделаю сам.

– Рассказывать-то почти нечего...

– Давай, давай... Извини, секунду. – Штерн отозвался на телефонный сигнал и отдал краткое распоряжение.

Пристроив чашку на полированном столике, инкрустированном носорожьей костью и золотыми пластинками, Аня приняла более удобное положение в фантастическом кресле.

– Дядя Саша, на меня, как это говорят... Наехали, да?

Штерн усмехнулся.

– Наехали? – повторил он. – Да, говорят и так. Это когда у миллионера вымогают деньги или пытаются подчинить политика. Уверен, твоя проблема называется иначе.

– Да? Ну, а как это называется, когда ты получаешь записку... То есть, я получаю записку с таким текстом : "Ты знаешь, что нужно сделать. У тебя осталось пятнадцать дней". И потом каждый день напоминают, сколько ещё времени... При этом ни разъяснения, ни даже намека, что от тебя требуют...

Александр Львович стал очень серьезным. Он отложил трубку, подался вперед.

– Ты сохранила записку?

– Нет.

– Когда ты получила ее? Как?

– Сегодня девять дней до окончания срока. Записку подбросили прямо в мою квартиру.

– Взломали замок?

– Нет, ничего не взломано. Дядя Саша, я ...

– Подожди, – остановил её Штерн. – А каким образом они напоминают тебе о сроках?

Мигом позабыв о намерении отредактировать свой рассказ, придать ему реалистичную форму, Аня начала говорить. Вопрос Штерна сыграл роль курка для револьверной пули, и как для пули нет возможности остановиться или свернуть с пути, так история Ани летела стремительно и неудержимо.

Когда она закончила, Штерн с минуту молчал, думал.

– Ну что же, – сказал он наконец. – Всему этому можно найти объяснение. Первая цифра – точнее, вторая после записки – появилась в компьютере, так? Программирование, вирусоподобная программа. Ложечка в кафе, значок в самолете – подкупить официанта, стюардессу... Цифры на зеркале в ванной... Какое-нибудь химическое соединение, трюк вроде школьного опыта... Телевизор. Тут сложнее, надо хитро подключать видеозапись, делать электронный монтаж... Но и это в человеческих силах. Мистики не вижу, и не она меня беспокоит. Плохо то, что все эти забавы довольно дорого стоят и лихо исполнены, лихо... Их автор должен беспрерывно наблюдать за тобой и действовать быстро, изобретательно, умно. Простому шутнику такое не по карману, и слишком сложно для розыгрыша. Ты загородила кому-то дорогу, девочка.

– Дядя Саша, – устало вымолвила Аня, – я не стану спорить, я спора не выдержу. Прошу, вспомни все, что знаешь обо мне, и поверь: тут причастны силы более могущественные, чем деньги, и более изобретательные, чем...

– Ты намекаешь на... Сверхъестественное?

– Я не знаю, что в мире естественно, а что нет. Со мной произошло много всего... Я не ищу глубоких ответов, принимаю как есть... Я рассказала не все... Просто поверь.

Штерн подошел к одному из аквариумов, покормил какое-то вычурное чудище бурым порошком.

– Ладно, – проворчал он. – Ладно. Люди или черти, не все ли равно... Бороться с ними можно, если только выяснить, чего они добиваются. У тебя есть хоть какие-нибудь предположения?

– Миллион. Два миллиона. И не одно не годится.

– Аня, давай рассуждать, как Шерлок Холмс с доктором Ватсоном...

– Нет! – Аня вскочила, подбежала к Штерну, обняла его так порывисто, что остатки рыбьего порошка просыпались на ковер. – Дядя Саша, я не затем приехала... Тут никто и ничего не сможет поделать... Только я сама, наверное... Я приехала за сочувствием, утешением... Поплакать у тебя на груди...

Она и впрямь заплакала, опустив голову на его плечо.

– Аня, Аня, девочка моя дорогая... – Штерн ласково гладил её густые волосы. – Ну, ну, успокойся... Все устроится, увидишь... Хочешь, я подарю тебе красную машину "Феррари"? Тьфу, что я несу...

Сквозь слезы Аня засмеялась.

– Милый дядя Саша... Конечно, я хочу машину. Ярко-красную и быструю-быструю. Только ты подаришь её мне... Как-нибудь потом, ладно? Не обижайся...

Осторожно Штерн отвел Аню к дивану, усадил, сел рядом.

– Эти твои рыбы, – пробормотала она.

– А что с ними такое?

– Чувствуешь себя, как в "Наутилусе" на океанском дне...

Александр Львович расхохотался.

– Пойдем в библиотеку.

– Ну, что ты, я их люблю... По крайней мере, они не давят вековой мудростью, как твои книги.

Покачав головой, Штерн энергично встал.

– У тебя есть ещё девять дней, – сказал он. – Господь Бог создал мир всего за семь...

– Да, – согласилась Аня, – но посмотри на этот мир...

– Гм... Ну, твой дядя Александр Штерн на божеские почести не замахивается, но тоже кое-что умеет. Не лыком шит и не лаптем щи хлебал... Мне нужно поразмыслить.

– Долго?

– Час, полтора. Или меньше.

– Ого! Я думала, речь идет о неделе.

– Куда там! – Штерн прищурил правый глаз. – Нет, Аня, мой персональный в полном смысле слова компьютер считает быстро... Увы, некоторые проблемы в принципе нерешаемы, а другие трудно сдвинуть практически.

– Мой случай – первый.

– Поглядим... А пока не желаешь ли прогуляться по моей картинной галерее? Так давно ты там не была, есть любопытные приобретения... Васильев, Матисс...

Понимая, что отказ жестоко огорчит Александра Львовича, Аня кивнула.

– С огромным удовольствием, дядя Саша...

– Но оставь мне наживку. Не для решения, тут нужны горы информации, а как центр круга. Может быть, ты с кем-то поссорилась?

Аня ответила не сразу.

– Да... Пожалуй... Я поссорилась с одним человеком, порвала с ним...

– И этот человек, – подхватил Штерн, – достаточно богат и мстителен, чтобы...

– Нет... Не думаю. Вообще не думаю, что тут обида, месть... Что-то иное, очень важное, доступное только мне. И знаешь, мне кажется, что я недалека от разгадки. Никакой логики, подсознание... Как во сне, когда ищешь выход из лабиринта. Блуждаешь, блуждаешь, он где-то перед тобой... Какая там во сне логика поможет? Или набредешь на этот выход, или... Или...

– Проснешься, – подсказал Штерн.

Аня и улыбнуться не сумела.

– Мне недостает чего-то главного, – продолжала она. – Неизвестно, чего. Но когда я увижу, я узнаю... Вот хватит ли девяти дней?

– Если твои преследователи всерьез рассчитывают на тебя, – резонно заметил Штерн, – а это более чем вероятно, то по их замыслу, должно хватить... Идем в галерею.

Картинная галерея Александра Штерна представляла собой отдельное здание, пристроенное к левому крылу виллы. Из жилых комнат в галерею можно было попасть и напрямую через коридор – так шли Аня с Александром Львовичем – и через отдельные входы из парка. Двойная застекленная дверь была заключена в подкову черной металлической арки, подобной тем, что устанавливают в аэропортах, но значительно шире и выше.

– Тебе придется снять часы, – предупредил Александр Львович.

– Почему?

– Эта арка, – пояснил Штерн. – Новейшая и абсолютно надежная охранная система... Обладает, к сожалению, мощнейшим магнитным полем, которое испортит твои часы.

– А ты не можешь её выключить?

– Могу, конечно... Спуститься в подвал, отпереть с десяток сейфовых дверей... Не проще ли снять часы?

Пожав плечами, Аня принялась расстегивать ремешок. Она носила большие часы марки "Победа-Россия" с черно-серым циферблатом и серебристой короной – маленьких, дамских часиков она терпеть не могла.

– Когда я пройду под аркой, завоет сирена? – спросила Аня, дергая застрявший хвост ремешка.

– Ничего не завоет. Кое-что кое-где произойдет, но предоставь это мне... Положи часы вот сюда, на эту тумбочку. Будешь возвращаться, возьмешь.

– Я буду возвращаться одна? Ты не зайдешь за мной?

– Я пришлю за тобой. Я иду в кабинет, это далеко, а ноги мои уже не молодые.

– Прости, – Аня поцеловала Штерна в щеку и протянула к тумбочке руку с часами. – Ой! Тут уже есть чьи-то часы.

На крышке тумбочки лежали часы той же марки, что и у Ани – близнецы, только ремешки немного отличались по цвету.

– Ах, да... Молодой человек, по рекомендации моего друга. Он приехал исключительно ради галереи... Чего ты испугалась? Вы там и не встретитесь, наверно.

– Я не испугалась, – сказала Аня.

Она прошла под аркой, оставив позади часы, оставив позади время.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

INNAMORATO(

Программа в этот вечер не нова,

И видел ты её не раз, не два.

Твое рожденье, жизнь и смерть

(Занятно было умереть?)

Припомни, что ещё там есть.

Джим Моррисон,

"Американская молитва"

Пустыня, город-призрак, голая земля

Темная улица наполнена страхом.

Потухшие фонари, вечерние колокола

И мертвые листья на тротуарах.

Черный кот ждет свою колдунью.

Не задерживайся в этом мрачном городе,

Если не хочешь, чтобы твою душу околдовали.

Voivod, "Black City"

1

ОКТЯБРЬ 1983 ГОДА

Дверь открылась... Потом закрылась.

В комнате вспыхнул свет. Андрей снял плащ, проверил наличие воды в электрическом чайнике, сунул вилку в розетку, включил телевизор. Через минуту на черно-белом экране появилась строго и скромно одетая дикторша. Звук был приглушен, и слова просачивались как сквозь ватное одеяло.

– Глубокое удовлетворение вызывает широкий отклик трудовых коллективов страны на призыв Пленума ЦК КПСС, ставшего важной вехой в жизни партии и народа, добиться сверхпланового повышения производительности труда на один процент и дополнительного снижения себестоимости продукции на пять десятых процента. Патриотический подъем, энергия и деловитость, с которыми трудящиеся, партийные, профсоюзные, комсомольские организации взялись за решение этой задачи, вселяют уверенность, что успех будет обеспечен.

Андрей достал с полки распечатанную пачку чая, встряхнул её, дабы убедиться, что она не пуста, сел в кресло, закурил "Приму". Взгляд его рассеянно блуждал по стенам, от руки раскрашенным под кирпич и увешанным портретами Боба Дилана, Элтона Джона, Кэта Стивенса, плакатами групп "Чикаго" и "Роллинг Стоунз". Пластинки, стоявшие возле старенького стереопроигрывателя "Аккорд", также выглядели старыми – потрепанные, подклеенные скотчем конверты. Андрей зачем-то взял диск "Лед Зеппелин", повертел в руках, вернул на место. Программа новостей продолжалась.

– Государственный секретарь США Джордж Шульц направил Пересу де Куэльяру послание, в котором заявил о намерении Соединенных Штатов выйти из ЮНЕСКО. Подобная угроза понадобилась США для того, чтобы поставить свои политические условия. Расчет шефа госдепартамента был на то, что США удастся убрать нынешнее руководство ЮНЕСКО, если оно не откажется от своей независимой политики. Недовольство Вашингтона было вызвано прежде всего тем, что ЮНЕСКО стремится защищать права целых народов...

Чайник зашипел, рапортуя о скорой готовности. Покосившись на него, Андрей Карелин затянулся крепким дымом, встал, подошел к окну. Серые тротуары за стеклом дышали холодом, предвкушали первый снег. Холодно было и в комнате – Андрей оставался в свитере. Резкий свет уличных фонарей добавлял бледности на усталых лицах безрадостных прохожих, населения рабочего района. Андрей отвернулся от окна – в свои двадцать один год он вдосталь насмотрелся на эти унылые лица.

– Сплошь и рядом, – говорила дикторша с телеэкрана, – группы бездомных снимаются с места и устремляются туда, откуда бредут изможденные толпы таких же обездоленных. По поводу этой бессмысленной миграции корреспондент "Дейли Уорлд" Джон Талбат печально шутит, что нынешняя американская администрация подняла страну на ноги.

Плотно задернув штору, Андрей вынул из шкафчика треснувшую чашку, насыпал заварки, налил кипятка до верха, размешал и накрыл чашку тарелкой, чтобы чай настоялся. Потом он повязал косынкой длинные каштановые волосы (падая на лоб, они мешали ему), положил на стол несколько листов чистой бумаги, неторопливо заправил авторучку синими чернилами. Телевизор уже выплескивал новости культуры – последний блок перед спортом и погодой.

– Десятки фильмов, показанных в дни Московского фестиваля, свидетельствовали об одном: кинематограф, будь он разгневанным, эпически масштабным или интимным, лиричным – обретает значение общественного, культурного события лишь при условии, что он затрагивает разум и чувства наших современников, несет в себе социальную зоркость и нравственный пафос...

Андрей повернул ручку громкости до щелчка. Изображение съежилось и погасло. Теперь Андрей был в комнате один, изолированный от внешнего мира. Серьезный, сосредоточенный, он сел за стол, придвинул к себе чистый лист. По обыкновению (или странному суеверию) он не поставил своего имени вверху страницы, написал только название большими неровными буквами.

2

"ДОМ В ОГНЕ.

Дождь лил не переставая. Блестящие в отсветах молний водяные дорожки скатывались по гладкой коже моей куртки, вода струилась за воротник. Вдобавок я почти не разбирал дороги из-за темноты, не сбиться с пути помогали редкие вспышки с ударами грома в кромешном мраке. Только благодаря им я сумел добраться домой. Отпер дверь и включил свет.

И сразу стены одинокой комнаты на ветру сомкнулись вокруг, холодно смотрели пустые глаза с фотографий и репродукций, молчали страницы раскрытых книг, молчали черные динамики магнитофона. Я погасил яркую лампу под потолком и зажег торшер. Мягкое желтое свечение просачивалось из-под пластиковых лент абажура. Так гораздо лучше.

Я снял куртку, и капельки воды засветились золотом. Странно, почему я раньше не замечал удивительной гармонии золотого и черного при неярком электрическом свете? Я повесил куртку на крючок возле двери, вытер мокрые волосы полотенцем, надел сухую рубашку, включил магнитофон. Мигнул зеленый глазок, завертелись катушки. Сквозь шорохи скверной записи послышались звуки рояля. "Я вижу по твоим глазам, что ты лжешь, – пел в тоске высокий мужской голос, голос Элтона Джона. – Ты сошла с ума, если думаешь, что можешь обмануть меня... Я ведь тоже видел этот фильм. О, актеры играли потрясающе! Любовь – только слово, говорили они. Просто слово, и ничего больше, всего лишь слово, зажатое между вымученными улыбками и ледяными взглядами".

Сильный порыв ветра распахнул окно, и шторм ворвался в комнату, с молниями, грохотом, брызгами, водяной пылью. Он срывал картины со стен, книги полетели на пол, крича от ужаса. Я ринулся к окну. Там была тьма, страшный круговорот, где ветер перемешивал в колдовском экстазе Мрак и Ничто, где призраки рождались в слиянии субстанций, в зловещих завываниях, где что-то трещало и хлопало, как выстрелы. Я сражался с рамой, она не поддавалась под напором урагана, а ветер бушевал в моем доме. Он опрокинул торшер, посыпались искры короткого замыкания, и свет погас.

В эту минуту зазвонил телефон. С усилием я захлопнул окно и схватил трубку.

– Алло.

Молчание. Потом незнакомый... Да, незнакомый голос неуверенно произнес:

– Ты не помнишь меня?

– Алло! – кричал я. – Кто это?

– Ты меня не узнаешь?

– Кто ты?

Голос отозвался после долгой паузы.

– Я звоню из Города.

– О, нет...

– Ты не хочешь приехать?

Я швырнул трубку на аппарат. Круговорот темноты и страха продолжался в комнате и без всякого шторма. Я повернулся и бросился вон.

Мой старый автомобиль стоял у крыльца. Как сумасшедший, я рванул дверцу, плюхнулся за руль, крутанул ключ зажигания. Двигатель зарычал. Дальний свет, третья скорость – я гнал машину сквозь сплошной дождь. Все четыре дверцы дребезжали на ухабах.

Когда я проезжал мимо поселка, буря уже стихала, и проявлялась блеклая предрассветная мгла. В ней горели бессмысленные, ненужные огни. Холодной зимней ночью можно с надеждой идти к такому огню, падать и подниматься, замерзать и мечтать о тепле, и добраться наконец до какого-то дежурного фонаря в ночном безлюдье, того огня, из которого черпал силы идти.

Безразличные пятна света усилили мою жажду вырваться из серой мглы. Я давил и давил на акселератор, хотя моя старенькая машина давно достигла предельной скорости. Я вцепился в руль, подгоняемый голосом в телефонной трубке, голосом из прошлого, бестелесным эхом в пустоте.

Еще издали в утреннем мареве я увидел дым. Черным покрывалом он стлался над Городом, поднимался кое-где уродливыми грибами, похожими на атомные.

На окраине Города – бывшего Города! – я остановил машину и медленно пошел вперед среди обугленных руин. Зачем я здесь? Напрасно. Прошло столько лет, этот мир навсегда забыт. О, как весело и зовуще пела тогда беспечная англичанка с магнитофонной ленты! "Не пропусти свой поезд, завтра будет слишком поздно..." И я помчался на вокзал с гордой улыбкой, без чемоданов, почти без денег, с одной только верой. Я не опоздал и покинул Город.

Сколько же лет назад?

А теперь я брел среди развалин некогда счастливого Города. Что случилось здесь? Вот в этом саду дети гонялись за собаками. А тут был дом старого друга. Вот тут, на месте этой дымящейся воронки.

Я шел, загипнотизированный взглядом бездонных провалов, когда-то бывших окнами живых домов. Из пустоты дверных проемов что-то невидимое, огромное вкрадчиво нашептывало: "Поздно... Нет прощения... Те, кого здесь нет, не вернутся..." Несколько раз я подавлял сильнейшее желание кинуться бежать к машине и гнать дальше, дальше, дальше отсюда.

На одной из улиц, возле уцелевшего маленького дома я увидел старика. Он сидел в садике, на скамейке у врытого в землю стола, и читал толстую книгу. Заслышав шаги, он поднял глаза. Я испуганно замер, а он долго всматривался в меня, старик, сгорбленное существо с морщинистым лицом и клоками седых волос.

– Подойди, сынок, – наконец проскрипел он.

Я нерешительно приблизился.

– Ты видишь, – старик с трудом произносил слова. – Смотри. Там – аллея зеленеющих тополей, а вот газоны и клумбы с цветами, и отовсюду льется музыка и смех.

Я огляделся. Мертвые остовы деревьев чернели там, куда указывал старик, и гнетущая тишина висела в воздухе. Старик засмеялся, если так можно назвать его глуховатое карканье.

– Не видишь. Не видишь, потому что не помнишь. Ты из этого города, но ты слишком давно не был здесь. Ты намного моложе меня, сынок, но ты отсутствовал дольше, чем длилась вся моя жизнь.

Он умолк. Спустя две или три тяжких минуты я осмелился спросить:

– Но что тут произошло?

Сморщенный рот старика растянулся, как резиновый, в диком и пугающем подобии улыбки.

– Зима, – тихо сказал он.

– ЧТО?!

– Зима. Она пришла, когда никто не мог помешать, и украла наш счастливый Город. И когда рушились здания и тянулись в мольбах руки умирающих, никто никому не помогал. Теперь ты понимаешь, что случилось? Пойдем, я покажу тебе...

Старик встал, взял палку, служившую ему посохом, и с кряхтением двинулся по круто поднимающейся улице. Я хотел помочь ему, но он с досадой отпихнул мою руку. Мы шли долго. Я старался не смотреть по сторонам – и не мог не смотреть.

Улица оборвалась внезапно. За ней простиралось поле кладбища, где господствовала трагическая симметрия могильных плит. На всех памятниках было высечено одно, всегда одно и то же, только одно слово. Я боялся подойти поближе, чтобы прочесть. Старик недовольно, холодно покосился на меня, схватил за руку и подтащил к ближайшему памятнику. Я инстинктивно прикрыл глаза.

– Здесь хоронили умершую любовь мира, – просипел старик.

Может быть, он сказал что-то совсем другое, и мне лишь послышалось, что он сказал именно это. Я вырвал руку из его цепкой клешни, побежал прочь. Смех старика преследовал меня. Я не знал, куда бегу, только бы подальше от этого кладбища, которое не могло существовать и которое все-таки существовало.

Только когда я наткнулся на дверь дома, остановившую мой бег, я перевел дыхание. Посмотрел на металлическую пластинку с номером, на почтовый ящик, на окна и содрогнулся. Мой дом, мой бывший дом.

Я открыл дверь и вошел. Разрушение ничего не тронуло. Все так же, как я оставил столь давно, в навсегда исчезнувших временах. Книга на столе раскрыта на той странице, которую я не дочитал в последний час перед уходом. Трубка набита недогоревшим табаком. В магнитофон заправлена лента, и картонная коробка от катушки лежит рядом. Та самая запись. "Не пропусти свой поезд, завтра будет слишком поздно".

Я перевел взгляд на стены. Они покрылись трещинами, пустынные стены покинутого дома, и из трещин сочились прозрачные слезы. Мой дом беззвучно плакал. И я в отчаянии поднял кулаки над головой, ударил по стене, снова и снова, пока не забрызгал стену кровью. Потом я вышел на улицу, и когда закрывал дверь, в спину, в мозг врезалось болезненное, молчаливое обвинение в предательстве.

Поодаль валялся труп. Он обгорел до полной неузнаваемости, и все же я не мог отделаться от мысли, что был знаком с этим человеком.

Я не испытывал ни стыда, ни ужаса. Все ощущения, все чувства атрофировались, и я брел к автомобилю, как марионетка, как запрограммированный автомат. Это было хуже всего. Час назад, полчаса назад, десять минут назад мне казалось, что впереди, в той жизни, что ещё будет, есть лишь черное. Теперь и черное исчезло. Осталась нематериальная пропасть, и я низвергался в этот ускользающий туман без всякой надежды ухватиться за что-нибудь, и это не черное, а бессмысленное, бессмысленное... Я не мог рассчитывать даже на то, что в конце падения меня ждет спасительный удар. Туман безграничен. Пусть невозможен возврат к золотому, так кто-нибудь, помоги вернуться хотя бы к черному! Я согласен на все, что угодно, кроме бесконечного падения в серый туман.

Усевшись за руль, я запустил мотор. Чтобы не подвергаться пытке и не проезжать через Город ещё раз, я решил обогнуть руины по бездорожью. Занятый поисками приемлемого пути, я не смотрел в сторону развалин.

Неожиданно машина очутилась на шоссе, которое вело прочь от разрушенного Города. Я развернулся и против воли взглянул назад.

Город был полон жизни. Зеленели тополиные аллеи, газоны, цвели пышные клумбы. В парке наперегонки с детьми носились лохматые собаки. Шли за покупками старушки в ситцевых платьях, не торопясь обсуждали свои старушечьи дела. За распахнутыми окнами домов танцевали юные девушки под неслышную музыку. Что же это? Я сошел с ума?

Нет, просто это совсем другой город. Одержимый стремлением поскорее убраться от скорбных руин, я не оценивал ни скорости, ни расстояния и не заметил, что прошло много времени и машина уже далеко, вдобавок и направление перепутал. Конечно. Этот город я хорошо знаю, он расположен вблизи от моего дома на ветру, и я часто бывал здесь. Чтобы найти последнее доказательство, я посмотрел в противоположную сторону. У горизонта атомным грибом поднимался дым.

Я вышел на дорогу, поднял руку. Возле меня затормозил новенький легковой автомобиль, из окна высунулся водитель.

– Проблемы, старина? Чем могу?

– Нет, нет. Посмотрите туда. Видите ли вы огромный столб дыма на горизонте?

– Где?

– Вон там. Видите? Гигантский столб дыма, похожий на застилающий свет атомный гриб.

Водитель повертел пальцем у виска и дал газ, только пыль взметнулась из-под колес. Я вернулся в машину.

Вскоре я обнаружил, что не в состоянии управлять. Разболелась голова, я чувствовал себя разбитым. Кое-как я дотащился до окраины города, бросил машину на улице и сел в автобус. Кондуктор потребовал оплатить проезд. Я полез в карман, с полминуты ковырялся в кучке мелких монеток, потом протянул их без счета и остолбенел.

Из-за спины кондуктора прямо на меня смотрел один из пассажиров. Его бледное аскетичное лицо с горящими глазами точь-в-точь копировало лицо кондуктора. В ужасе я огляделся. Все пассажиры до одного выглядели совершенно одинаково.

Автобус остановился, и я кинулся прочь – рука кондуктора с билетом повисла в воздухе. За моей спиной раздался удивленный возглас.

В первом попавшемся магазине я вгляделся в зеркало. Мое лицо – это пока мое лицо, ничего общего с теми бесцветными устрашающими масками. Я подошел к прилавку и купил дешевые солнцезащитные очки. Когда я расплачивался, продавщица воззрилась на меня с состраданием.

– Вам нехорошо? У меня есть валидол.

– Спасибо. Все в порядке.

Я надел очки и спешно покинул магазин. Люди на улице, за редкими исключениями, также были одинаковыми. Коричневые светофильтры на моих глазах смягчали мертвенную белизну лиц. Конечно, даже в очках я не мог заставить себя сесть в автобус или трамвай. Поэтому я поймал такси, назвал адрес.

В знакомом дворе я вошел в подъезд, поднялся на шестой этаж и долго давил на кнопку звонка. Дверь открылась лишь тогда, когда я уже собирался уходить.

На пороге стояла девушка лет двадцати с темными короткими волосами и подвижными карими глазами. Она куталась в пуховый платок.

– Кто ты такая? – ошеломленно выдавил я. – Что ты тут делаешь?

Она в изумлении уставилась на меня.

– Что с тобой? Сколько ты выпил?

– Совсем не пил.

– Что это за идиотские очки?

Я сорвал очки, и словно завеса упала с глаз. Я вдруг узнал её, узнал её черты, бывшие когда-то близкими и дорогими. Она не похожа на уличных монстров, у неё свое лицо. Я размахнулся и швырнул очки на каменные ступени лестницы. Легкие, пластмассовые, они не разбились, а смешно запрыгали вниз.

– Извини, – смущенно пробормотал я.

– Да что с тобой? – воскликнула она рассержено и нетерпеливо. – Может, войдешь?

– Да, – сказал я и переступил порог.

В прихожей я стоял у стены с закрытыми глазами, потом без единого слова схватил девушку в объятия, стал целовать, и слезы текли по щекам, подобно каплям сегодняшнего ночного дождя. Я покрывал поцелуями её лицо, шею, руки и плакал, плакал.

Наконец я отпустил её и прошел в комнату, повалился на диван. Я осматривался жадно, как приговоренный к смерти, преследуемый беглец осматривается в единственном убежище, способном подарить жизнь. Стереопроигрыватель, бар, журнальный столик, два кресла, задернутые занавески на окнах. Больше всего я был благодарен ей за эти закрытые занавески, сквозь них проникало так мало вязкости проклятого дня.

– Ты не в себе, – сказала она. – Говоришь, не пил? Выпей.

Из бара она достала бутылку коньяка и два бокала, налила в каждый понемногу, но я взял бутылку и долил себе до края. Выпил залпом, а дальше между нами происходил примерно такой разговор.

– Я ждала тебя вчера. Почему ты не приехал?

– Зачем? Все уже сказано. И потом, я дописывал книгу.

– Закончил?

– Да.

– Когда отправишь в издательство?

– Я её сжег.

– Ты псих.

– Еще бы.

Мы помолчали несколько минут, и я выпил второй бокал коньяка.

– Много пьешь.

– Иногда это необходимо.

– Чепуха.

– Знаешь, я видел сегодня кладбище у развалин старого Города. Где-то там похоронена и наша любовь. Только непонятно, где, все могилы одинаковые.

– Что-то странное ты говоришь.

– Я очень одинок.

– Вот же я, рядом.

– Нет.

– Найди другую. Это лекарство.

– И ещё я видел обгоревший труп... Я, пожалуй, пойду.

– Куда ты пойдешь! Ты уже пьян.

– Хорошо бы.

Я встал и решительно направился к двери. Она пыталась удержать меня, но я отстранил её рукой.

– Будь счастлива.

Хлопнув дверью, я двинулся было к лифту, но меня остановила мысль о том, что в лифте я могу оказаться не один. И я стал спускаться по лестнице, медленно, словно обдумывая каждый шаг.

На улице я подошел к телефону-автомату. Не работает – гудки после второй цифры. Другой автомат, третий... То же самое. Четвертый телефон сжалился надо мной, и я набрал номер.

– Алло, – ответил мне женский голос, столь отличный от голоса той, у которой я только что побывал. Эти две девушки отличались во всем.

– Алло. Это я.

– Здравствуй.

– Можешь приехать ко мне вечером?

– Я очень занята.

– А завтра?

– И завтра.

Я повесил трубку на рычаг. Последний человек, способный меня спасти, отвернулся. Непостижимо, но во мне не было ни разочарования, ни душевной боли. Напротив, появилось какое-то злорадное удовлетворение. Обманывал ли я себя? Не знаю, скорее всего нет.

Не помню, как я добрался до машины. Конечно, не автобусом, ведь мог вернуться кошмар одинаковых бледных лиц. Наверное, пешком. Сел за руль, бездумно переключил скорость, тронулся с места. Начинало темнеть. Мне следовало удивиться, куда подевалась изрядная часть дня, но и удивление не приходило. Зажигались уличные фонари, витрины магазинов и ресторанов, неоновые рекламы. Постепенно, одно за другим, загорались окна квартир. Я вел машину все время по центральным улицам, избегая мрачных переулков, той опасности, которая таилась в их разверстых черных глотках.

За городом, на автостраде я прибавил скорость. Чтобы доехать домой, нужно было миновать новые районы, скопища высотных зданий, построенных довольно далеко от дороги. Я смотрел на эти многоэтажные башни с чувством печального бессилия. Десятки домов, тысячи окон. Может быть, за двойными стеклами одного из них – уют, покой и любовь. Спасение, которого я страстно жажду. Но их слишком много, и машина летит мимо, мимо... Золотые искры окон – безжалостные осколки, впивающиеся в сердце.