Текст книги "Улыбка зверя"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Ты, паскуда наглая, как с нами разговариваешь?! – вытаскивая пистолет и быстро навинчивая на его ствол глушитель, сказал Длинный. – Ты сам, сука, меня завел…

– Хорошо, половина ваша…

– Поздно, фраерок, – снова оглядываясь на набережную, промолвил Длинный. – Ты все нам отдашь…

– Это ограбление? – удивляясь своему спокойствию, недоуменно спросил Прозоров и поглядел на направленный в его сторону ствол. – Ладно, братва… Еще завалите по дури, ну вас… Потом Ферапонт вас в асфальт закатает из-за меня…

Рука с пистолетом дрогнула и медленно стала опускаться вниз.

– Ты откуда Ферапонта знаешь? – настороженно спросил Мослак.

– Дела у меня с ним. Большие дела…

– Какие еще дела? – Было видно, что противники сбиты с толку и находятся в немалой растерянности.

“Все, кончаем спектакль, – мелькнуло в голове Прозорова. – Натешился, хватит. За такие диалоги тебе бы прежде в Конторе устроили прочную дисквалификацию в дворники… С покойниками бесед не ведут”!

Расстояние между ним и оппонентами было оптимальным для того, чтобы решить все проблемы без помощи оружия, таящегося в рукаве пиджака и готового выскользнуть в поджатые к ладони пальцы.

Прозоров привычно перенес вес тела на опорную ногу, не обращая внимания на выпавший из рукава пистолет, а дальше уже сам собою включился тысячекратно отрепетированный на тренировках механизм, когда из отдельных разрозненных элементов естественно и гармонично выстраивается на редкость цельное и красивое движение: “делаем – р-раз, делаем – два, делаем – три…”

Да, хрупок и уязвим человек.

Два темных тела скользнули по крутому бетонному спуску, тихо хлюпнула небольшая волна, разбившись о сваи пристани, и воды славной Москва-реки сомкнулись, приняв в свои недра неожиданный дар страстей человеческих…

Прозоров рассовал по карманам изъятые у бандитов вещи – записные книжки, бумажники, мобильный телефон… Пистолеты Длинного и Мослака, поколебавшись, все-таки выбросил в реку. Единственное – свинтил со стволов профессионально изготовленные глушители.

“Вот так и происходит привыкание к убийству, – с грустным равнодушием думал он, вышагивая по ночной набережной. – Никаких эмоций. Хоть сейчас иди в казино и продолжай дерзать… Не думал только, что так быстро происходит это привыкание…”

Неожиданно посреди пустынной набережной, где-то совсем рядом раздалась трель телефонного звонка.

Прозоров вздрогнул, диковато оглянулся… Затем, уяснив, в чем дело, сунул руку в карман пиджака, достав миниаюрную, размером чуть больше спичечного коробка, трубочку. Разложил ее на три сомкнутые составные части, вытащил наружу темный усик антенны.

– Слушаю, – произнес глухо, приостановившись у бетонного парапета.

– Мослак, ты? – нервно домогался далекий голос, прорываясь сквозь шорох и треск.

– Я.

– Что с голосом?

– Воды нахлебался…

– Какой еще там воды? Мослак!.. Алё, Мослак…

– Ну…

– Что “ну”? Длинный где?

– Со мной рядом лежит…

– Вы что там, нажрались уже? – грозно спросил голос, ставший внезапно отчетливым и близким, поскольку трески и помехи вдруг как-то разом прекратились.

– Я же тебе ясно сказал, – сурово произнес Прозоров. – Мы оба нахлебались воды. Лежим рядом на самом донышке. Под пристанью напротив “Парадиза”… Здесь темно и сыро, зато покойно…

– Кто это? – после некоторой паузы настороженно спросил голос.

– Смерть твоя, – раздельно и внятно сказал Прозоров и – зашвырнул телефон в реку. Затем поднял руку, остановил частника и поехал в центр города, где вышел, прошагал переулками пару кварталов и пересел в другую машину. К своему дому он подъехал в первом часу ночи уже на третьем по счету частнике.

ГУБОП

Несмотря на то, что начальник отделения Олег Павлович Громов полтора года назад получил звание майора, а его коллега и подчиненный Игорь Тихонов по-прежнему носил погоны капитана, сотрудники ГУБОП продолжали называть их по сложившейся привычке: “Два капитана”.

Трудно было найти и соединить людей более разных по характеру и темпераменту. И, вероятно, именно по этой причине в пору создания ведомства, даже в официальном приказе было особо подчеркнуто, что Тихонов И.П. “временно” переводится в подчинение Громову О.П. Начальство отчетливо понимало, что такие непохожие люди вряд ли сработаются. Но права известная поговорка: нет ничего более постоянного, чем “временное”…

По странной филологической иронии фамилия Громов идеально подошла бы Тихонову, равно как и наоборот, ибо Тихонов являл собой непрерывно действующий фонтан взрывной энергии, а Громов же отличался характером тихим, вдумчивым, медлительным… Это был невозмутимый флегматик, который даже самые спешные и срочные дела делал с какой-то сонной неторопливостью и чрезмерной основательностью, чем ставил своего друга-холерика порою на грань нервного срыва… Даже на вопрос: “Который час?” – Олег Громов отвечал не прежде, чем уяснял себе, кто спрашивает, зачем и почему именно у него, у Громова… Иногда с мрачной иронией Тихонов справлялся у начальника: мол, не пронумерованы ли у него носки? В том, дескать, смысле, который из носков левый, а который правый?

Хотя справедливости ради нужно признать, что резкий, энергичный, постоянно куда-то спешивший Игорь Тихонов, был вечным должником у времени. Он успевал, но успевал в последнюю секунду, вскакивал на подножку, протискивался в закрываемые двери, и в этом смысле даже с получением очередного звания вполне логично и закономерно отставал от неторопливого Громова.

Но кто знает, быть может, начальство имело в данном вопросе свои особенные виды и сознательно хитрило с кадровыми позициями и повышениями званий, создавая в подразделении максимально эффективное саморегулирующееся звено, где недостатки одного сотрудника гасились бы достоинствами другого, где импульсивность и резкость одного купировались бы осторожностью и осмотрительностью другого, где прирожденная интуиция одного дополнялась бы холодным аналитическим расчетом другого?..

Начальство поступило действительно тонко, и результаты его кадровой политики превзошли все ожидания – отделение работало с предельной результативностью, хотя именно на данную структуру сыпались повседневно и неутомимо жалобы из различных прокуратур.

Тем не менее когда по Москве в очередной раз прокатилась волна убийств, курируемых именно что следователями столичной прокуратуры, сыскные мероприятия по делам были переданы юриспрудентами в карнавальных погонах непосредственно “двум капитанам”.

Поначалу сыщикам пришлось работать буквально днем и ночью, выискивая во всех этих преступлениях хоть что-то общее, выявляя логическую систему, обнаружив которую можно было бы просчитывать ходы наперед, прогнозировать, совершать упреждающие шаги. Но все эти убийства, происходившие и в московских квартирах, и в подмосковных лесах, объединяли всего лишь две общих черты: во-первых, преступления совершались с подчеркнутой жестокостью, а во-вторых, в большинстве случаев жертвами становились либо уроженцы города Черногорска и его окрестностей, либо люди, каким-то образом с ними связанные. Но сдвиг в анализе обстановки произошел тогда, когда сыщики обнаружили и выковыряли из плинтуса пулю, которую поленились извлечь неведомые убийцы и получили информацию от экспертов, что данное оружие уже два раза успело засветиться в Черногорске, откуда также посылались официальный запросы в центральную пуле-гильзовую картотеку. Сей факт означал, что преступники – члены устойчивого сообщества, действуют крайне нагло и неосмотрительно, поскольку безоглядно уверены в своей неуязвимости и ненаказуемости.

Связавшись с Черногорском и одновременно подняв материалы отдела, занимающегося “славянскими” группировками, в Главном управлении по оргпреступности легко просчитали фигуру, стоявшую за преступлениями – бизнесмена Ферапонтова, уже давно облюбовавшего столицу и уверенно в ней обустроившегося.

Однако оперативная информация – всего лишь ступенька на длинной и шаткой лестнице, которую извечно предстоит пройти, подбираясь шаг за шагом к доказательной базе в разоблачении ушлых и юридически подкованных гангстеров.

– Олег, ну сколько можно медлить! – восклицал Игорь Тихонов, бегая по кабинету. – Все же ясно, как день: надо срочно выезжать в Черногорск! Мы, между прочим, могли еще позавчера туда смотаться, поработать там, взять документы и вернуться…

– Нет, Игорек, – задумчиво отвечал Громов. – Надо, брат, выждать… Я тебе и позавчера то же говорил…

– Ну и что ты выждал?

– А вот, почитай-ка сегодняшнюю прессу… – Громов нагнулся, вытащил из портфеля сложенную в четверть “Центральную газету”. – Есть тут статейка одна, любопытнейшая статейка, я тебе доложу… А позавчера ее еще не было. А мы бы, не прочитав этой статейки, явились бы в Черногорск кое-кому на потеху…

– Что еще за статейка? – Тихонов развернул газету.

– Да вон, на второй полосе… “Траектория “Белой стрелы” называется…

– Да читал я эту туфту! Мало ли что журналюги для сенсации загнут…

– А ты подзаголовок погляди….

– Так… “Призраки тридцать седьмого…” Любопытно.

– Вот-вот, Игорек… Действительно, любопытно. Дался им, между прочим, этот тридцать седьмой год. Незаконные, видишь ли, репрессии… Подумать только, до этого самого тридцать седьмого года, когда двадцать лет подряд миллионами истребляли простой народ, да русское офицерство, да священников, гимназистов, учителей – все это, выходит, были самые что ни на есть “законные” репрессии. А как до них самих дело дошло, как их самих в соственную же мясорубку затянуло – сразу репрессии стали незаконными…

– Погоди, не отвлекай, – Игорь Тихонов, нахмурившись, быстро читал статью. – Да, гляди-ка, что творится… Санкции прокурора, ордера на арест… Трое рубоповцев в черногорском СИЗО…

– Чувствуешь, какое там гнездо осиное наши ребята ковырнули? То-то же… А ты рвешься туда с бухты-барахты… Здесь, брат, надо основательно подготовиться…

В дверь осторожно постучали.

– Не заперто, – крикнул Тихонов.

На пороге стоял невысокий человек с дорожной сумкой на плече и внимательно разглядывал поднявшегося с места Олега Громова.

– Ба! – сказал вошедший и радостно улыбнулся. – Направили к Громову. А я иду по коридору и думаю, не тот ли это Громов…

– Тот, тот, – шагнув навстречу гостю, подтвердил Олег Павлович. – Проходи, Александр… Знакомься, Игорь – мой бывший однокашник Александр Зуйченко. Из черногорского, между прочим, РУБОП… В самый аккурат поспел. Еще не арестован, к счастью… А мы тут как раз вашу тему обсуждаем. Ну, давай, Саша, излагай… Что можешь сказать в свое оправдание?

– Вижу, вижу, – сказал Александр Зуйченко, кивнув на “Центральную газету”. – Я нынче утром несколько экземпляров купил в привокзальном киоске. Интересно, сколько Колдунов, мэр наш, этому борзописцу отвалил?

– Почему думаешь, что отвалил? – поднял брови Тихонов. – Некоторые среди газетчиков бывают исключительными бессребрениками. Одни – из благоприобретенной принципиальности, другие – из врожденного и неуемного желания напакостить… Но в данном случае утешение лично у вас одно: получили всероссийскую славу. Как тут сказано… “Сотрудники черногорского РУБОП создали отряд “Белая стрела”, который занимается незаконным отстрелом подозреваемых…” Да, этот автор без куска хлеба не останется. Выпрут из газеты, возьмется за детективную макулатуру, пополнит ряды сочинителей.

– А все-таки… И на чью же большую и больную мозоль вы там наступили? – насупившись, спросил Громов. – Такой гвалт до небес без основательного заказа не поднимается…

– У меня тут кое-какие документы с собой. – Зуйченко похлопал ладонью по сумке. – Ехал к вам, между прочим, путями окольными… Можно сказать, на собаках…

– Ну давай, что вы там накопали… На чью, так сказать, честь и достоинство посягнули…

– Да ситуация, в общем, типичная, – устало поморщился Зуйченко. – Как везде, в любом более-менее крупном городе… Москву не беру, это государство в государстве, тут все раздроблено, тьма всяких интересов и конфронтаций, от того вам и легче лавировать… А в провинции дележки пирогов выверенные, поскольку пирогов куда меньше, а посему и жулье у нас и очевиднее, и наглее. Знаете, пословица есть: “Игумен за чарку, братия – за ковши!”. В городе три банды. Война. Одна банда лидирующая – “ферапонтовцы”. За них – начальник милиции, прокурор, председатель облсуда…

– Сила, – кивнул головой Громов. – Очерченный круг, хрен сквозь него прорвешься. Просто система какая-то… Хотя – чего тут неясного? Прежние советские чиновнички – давно снюхавшиеся и выживающие по твердо уясненным принципам. А про этого Ферапонта мы наслышаны. Он у нас в Москве гость частый. Хотя доказательств на него – сам понимаешь… Только начинаем разработку. А у вас-то как?..

– А у нас – так: пока мы с мелочевкой возились, все было относительно спокойно, – ответил Зуйченко. – Случалось, и до суда наши клиенты доходили, и даже срока получали. Благолепие, в общем. Действует, так сказать, РУБОП, часть иммунной системы государственного организма, уничтожает злокачественные клетки, вирусы и прочую нечисть… Не понимающую, кстати, что, как только организму конец придет, то и ей, сволочи, тоже… Потому, наверное, и строит, и покупает сволочь всякие строения с бассейнами за рубежами той страны, где гадит… Ну, в итоге, стараниями нашими дело коснулось главной опухоли: некоей фирмы “Скокс”, связанной непосредственно с обогатительным комбинатом… Наслышаны о таковом, да? Тут-то все и началось… И все узлы начали очевидно завязываться на мэре, Колдунове Вениамине Аркадьевиче.

– В масть фамилия, – заметил Тихонов.

– Ага, – кивнул Зуйченко. – Я тут кассетку привез интересную. Беседа в бане, в интимной обстановке. После послушаете. Теперь – горячая новость: в Москву из Черногорска приехали некие Мослак и Длинный. С интересным заданием: уничтожить Ферапонта.

– Конкуренты решили сыграть на нейтральной территории? – спросил Громов.

– Да не совсем так… Есть у Ферапонта правая рука и лучший дружок – некто Урвачев…

– Перегрызлись?

Зуйченко пожал плечами.

– Опять-таки типичная история. Крысы в бочке. Два лидера – перебор. Иначе и быть не могло. Так вот. У Мослака – телефон мобильной связи. Номер имеется. Думаю, нелишне послушать…

– Это сделаем, – сказал Громов. – А ты где, Саша, остановился-то?

– Нигде пока. В машине…

– Вот тебе ключ. Я теперь один живу, жена с дочкой в отпуске на даче… Поезжай, отоспись. А вечером пойдем с тобой в ресторан. Поужинаем. Прекрасный ресторан под названием “Соколиная охота”. Там вечером должны наши клиенты из Калуги собраться, вот мы и посидим неподалеку, понаблюдаем… Составишь компанию в оперативном мероприятии?

– О лучшем предложении и не мечтал! – с искренней признательностью отозвался гость столицы. – Я – парень корпоративный, мне без команды – никуда…

– Ну и поиграешь на нашем поле, – резюмировал Громов. – Общие правила те же… Оружие в командировке отмечено?

– Я же сказал: дорога была непростой…

– Понял.

ПРОЗОРОВ

– Ну, наконец-то! – проворчала Ада, впуская Прозорова в квартиру. – А я уж извелась совсем. Тебя три часа не было…

– Профсоюзное собрание, – устало произнес Иван Васильевич. Волнение Ады было ему приятно. – Вот что, дорогая, – бросая пакет в угол, сказал он. – А не пойти ли нам в какой-нибудь уютный ресторанчик? Только не в центр… А здесь, всего в двух кварталах отсюда, есть довольно уютное местечко… Ресторан “Соколиная охота”. Осколок советского общепита. Любовно отшлифованный временами повсеместного частного предпринимательства. Вокально-инструментальный ансамбль, шницель отбивной, салат из свежей капусты и прочие кулинарные прелести. Правда, я там не был уже года полтора, но, надеюсь, все осталось по-прежнему…

– Почему бы нет? – сказала Ада.

– Решено. Десять минут на сборы. А я, пока ты собираешься, выпью, пожалуй, рюмку коньяку…

До ресторана шли пешком.

“Огни притона заманчиво мигают…” – ерничая, напевал Прозоров, проходя мимо застывших у двери мордастых охранников и ведя за руку свою последнюю, как он это отчетливо понимал, любовь.

Стоял полуночный час, зал был наполовину пуст, в нем тихо и ровно шелестел приглушенный ропот голосов, какой бывает, к примеру, в театре во время антракта, и если бы не резкий звяк упавшей вилки, стук ножа о тарелку, чей-то пьяный выкрик, хлопок пробки от шампанского, сопровождаемый взрывом смеха из дальнего угла, то у Прозорова определенно бы сложилось впечатление, будто он попал в перерыв какого-нибудь концертного действа…

Впрочем, в правильности такой своей ассоциации он вскоре убедился, ибо усмотрел на небольшой полукруглой эстраде в центре зала одиноко торчавшие пюпитры, лежавшую на стуле скрипку, матово поблескивающий на крышке рояля саксофон, три гитары, скученно прислоненные к стене у боковой неприметной двери и потому будто бы чем-то совещающиеся… Определенно, только что музыканты ушли на кратковременный роздых.

Официант подвел парочку к свободному столику, принял заказ.

Трое мужчин за соседним столом прекратили жевать и уставились на Аду.

“То-то же…” – самодовольно подумал Прозоров.

Боковая дверь открылась и на эстраду, вытирая губы, гуськом стали подниматься музыканты.

Прозоров, в ожидании Ады успевший выпить на кухне три объемных рюмки, чувствовал теперь легкое праздничное опьянение и переживал тот кратковременный блаженный момент, который бывает у людей в самом начале застолья. Мир вокруг него сиял свежо и обновленно, люди казались исключительно симпатичными и, в сущности, замечательными существами. Он прекрасно понимал иллюзорность своего мироощущения, но ему вдруг захотелось выпить еще и еще, чтобы приумножить свою радость.

Шустрый официант между тем уже успел обернуться и теперь хлопотал вокруг Прозорова и Ады, выставляя на середину стола запотевший графинчик водки, бутылку красного сухого вина, салаты, закуски, хлеб…

– Горячее через минуту, – предупредил он, отступая, и добавил еще нечто услужливое, что утонуло в пронзительном гуле ожившего вдруг микрофона.

Вслед за оглушающим радиотехническим звуком раздалось покашливание, изданное лысым краснолицым барабанщиком, который, прочистив горло, объявил развязным, с ноткой приблатненности тенорком:

– А сейчас по просьбе гостей из Калуги исполняется песня “Братва, не стреляйте друг друга…”

– Самое время выпить, – сказал Иван Васильевич, воспользовавшись секундной паузой. – И вот что еще хочу тебе сказать, покуда я трезвый… А мне почему-то ужасно хочется сегодня напиться…

– Мне тоже, – неожиданно поддержала его Ада.

– Почему бы нет… – улыбнувшись, повторил ее слова Прозоров и поднял рюмку. – И пока я трезвый, я говорю тебе: Ты единственная и неповторимая…

– А как же администраторша в “Парадизе”? – ехидно перебила Ада.

– Анатомия и физиология, – нашелся Иван Васильевич.

– Ясно, Прозоров… Старый, похотливый лис.

– Старый, Ада… – непритворно вздохнул Прозоров. – Такой груз на мне… Давай, выпьем за это. Знаешь, за что? “Я не буду больше молодым…” Вот за что…

Заревела музыка, взвыл саксофон, взвизгнула скрипка.

В дальнем углу ресторана за большим столом пили стоя.

“Братва из Калуги”, – без труда догадался Иван Васильевич.

– Мне нужно кое-кого помянуть, – наливая себе еще одну рюмку, сказал он. – Не чокаясь…

Ада что-то говорила ему в ответ немыми губами, пытаясь преодолеть музыку.

– Не важно, – сказал Прозоров и выпил.

Невесть откуда взявшийся официант проворно расставлял новые блюда.

– Я ведь люблю тебя, Ада, – вслух признавался Прозоров, зная, что слова его пропадают втуне, что никто его не услышит. – Ну и пусть, – продолжал он, чувствуя, как сладко трепыхнулось в груди сердце и как внезапно повлажнели глаза. – И не надо слышать. Но, честное слово, никак не ожидал от себя…

Ада молча и серьезно глядела на него. Прозорову вдруг показалось, что она все слышит, и он немного устыдился своей сентиментальной расслабленности.

“А и пусть!.. – подумал он. – Надо же когда-нибудь отпустить тормоза и пожить по полной своей воле…”

Еще дрожал в табачном мареве последний аккорд прозвучавшей песни, а он уже поднимался со стула. Отметив с некоторым удивлением, что его слегка пошатывает, Прозоров невольно подобрался и старательным твердым шагом направился к эстраде.

– Песня, – сказал он, обращаясь к лысому барабанщику. – Сколько стоит песня?

– Хорошая песня стоит дорого, – пожевав губами, сказал лысый, с видимой привычностью оценивая платежеспособность клиента, возраст, вкусы и процент алкоголя в крови. – Стольник.

– Ага, – Прозоров вытащил сто долларов. – Ага…

– “Не жалею…”? – спросил лысый.

– Именно, друг! “…не зову, не плачу…” Именно!

– Как объявить?

– Без объявления, – решительно мотнул головойПрозоров. – Мы же не из Баку… Я свой.

Иван Васильевич шел к столу, а за его спиной приблатненный тенор уже и жалел, и звал, и плакал…

Прозоров молча сел за стол, оперся подбородком о кулаки и пригорюнился…

Ада с любопытством и с легким недоумением поглядывала на него.

– Как-то скоро кончилась песня, – сказал Иван Васильевич. – Не успел толком вчувствоваться. Если ты не против, я еще раз поставлю пластинку.

– Давай, – пригубив бокал, кивнула Ада.

Сцена повторилась вновь, но и на этот раз Прозоров не успел “восчувствовать” как следует…

– Давай! – озорно блеснув глазами, опять разрешила Ада.

Прозоров отправился к барабанщику.

– Лимит исчерпан, – сказал лысый. – Может, другое что? А то публика нервничает…

– Трудно найти равноценное. – Прозоров задумался. – Ладно… “Черный ворон” давай…

– Слишком драматично, – возразил лысый. – Публика будет нервничать…

– Отряхаю прах, – объявил Прозоров и вернулся на место.

– Ну что? – спросила его Ада.

– Лимит исчерпан, – горестно сказал Иван Васильевич. – Не любо мне здесь… Уходим…

Он как-то внезапно протрезвел, но знал, что данное просветление – ненадолго.

Ада молча поднялась и пошла вслед за Прозоровым. Наперерез им бросился шустрый официант с пустым подносом.

– Возьми, друг, – сказал Прозоров, кинув на поднос несколько купюр. – Там на столе еще…

– Премного благодарен…

– То-то же, – хмыкнул Иван Васильевич и поспешил за уходящей Адой.

Догуливали в народном ресторане Казанского вокзала. За песню здесь брали гораздо дешевле, а тенор, к удивлению Прозорова был все тот же.

– Вот что, брат, – сказал Прозоров точно такому же лысому барабанщику, когда песню исполнили уже трижды кряду. – Надо двенадцать раз. Пять раз уже повторяли, осталось – семь… Давай, брат, оптом…

– На опт скидок нет. Цена розничная…

– Черт с тобой, пой…

– Сокращенный вариант. Иначе публика будет волноваться…

– Давай сокращенный, – махнул рукой Иван Васильевич.

С небольшими паузами “Я не буду больше молодым” было исполнено еще семь раз подряд. Последний вариант был сокращен до двух куплетов…

– Ах ты, горюшко мое! – говорил растроганный Прозоров. – До чего же славно иногда напиться… Что ни говори, а не дураки были русские купцы, когда куролесили в ресторанах… Зеркала били… Давай, Ада, рассобачим вон то зеркало…

Но Ада, крепко взяв его под локоть, повела его к выходу.

– Слушаю и повинуюсь, – покорно кивал Прозоров, натыкаясь на колонны. – Слушаю и повинуюсь…

Наутро Иван Васильевич был тих и безмолвен. Долго стоял под холодным душем, с омерзением вспоминая свои вчерашние медовые слезы и дешевые кабацкие выходки. Растерся жестким полотенцем, пригладил сырые волосы, обильно оросил себя одеколоном.

– Доброе утро, – хмуро произнес он, входя на кухню и стараясь не встречаться взглядом с Адой. – М-да… Погуляли вчера… Несколько…

– Привет, – отозвалась Ада. – Не переживай, Прозоров. Все было замечательно.

Прозоров присел на стул, взял чашку с чаем.

– Хороший день, – нейтрально сказал он, выглядывая в окно. – Солнышко… Может, в парк сходить, развеяться?..

– А поехали кататься на пароходе, – предложила Ада. – Я когда-то давным-давно каталась по Москве-реке… И тоже была осень, и был солнечный день…

– Не знаю, – засомневался Прозоров.

– Пива с собой возьмем, – подзадоривала Ада.

– Поедем, – согласился Иван Васильевич. – Но только не пива. Пиво – напиток плебеев…

Ада всплеснула руками и радостно захохотала:

– Прозоров, ты уж не обижайся, давно хотела тебе сказать… Только не оскорбляйся, но, откровенно говоря, ты до чрезвычайности похож именно на древнеримского плебея!

У Симонова монастыря они сели на речной теплоход и поплыли в сторону Киевского вокзала.

– Римский плебей хотел бы угостить патрицианку красным вином, – усаживаясь за столик на верхней палубе, сказал Прозоров и извлек из портфеля бутылку. Добавил, как бы извиняясь: – Все-таки полтора часа плавания…

Все это время он с недоумением прислушивался к себе, пытался проанализировать свои чувства и – не узнавал себя. Вряд ли нынешние его настроения были связаны со вчерашней гульбой и утренним похмельем, все началось далеко не вчера… В нем исподволь происходили неожиданные для него перемены, словно некий панцирь и крепкая стена, которыми был он огражден от мира и которые он так тщательно и упорно возводил всю свою жизнь, внезапно дали незаметные трещины, впоследствии стремительно расширившиеся, побежавшие извилистыми ответвлениями, и вот уже спасительные ограды начинают осыпаться сухим песком, рушиться, обваливаться. Зазияли безнадежные и невосстановимые проломы, загуляли в душе его непрошеные сквозняки. Не без удивления Прозоров обнаружил в душе своей что-то до сих пор неведомое, лишнее, мешающее жить просто и четко, сеявшее сомнения в правильности жизненного пути своего и отчуждающее от мира. То, что считал он своей неизменной природной сущностью, оказалось на поверку всего лишь имитацией, цепью выработанных привычек, камуфляжным прикрытием, за которым расстилалась бездна, и дыхание этой бездны пугало его.

До недавних пор он являл собой прочную и жесткую систему, органически встроенную в систему иную – военно-государственную, но, как известно, самая главная опасность для всех жестких систем и конструкций – ослабление хотя бы одного маленького элемента… Так произошло со всей страной, со всеми ее базисами и надстройками, когда попытались чуточку ослабить несколько узлов, открутить пару-тройку гаек… И шум от падения гигантской страны был велик и ужасен… Хотя на поверку оказалось, что рухнули всего лишь картонные декорации…

Прозоров, словно очнувшись, недоуменно повел глазами по сторонам. Ярко светило солнце, в прозрачном синем небе неподвижно стояли белые облака. От реки тянуло стылым осенним холодком, московские рощи и скверы осыпались сухим грустным золотом… Конечно, и раньше испытывал Прозоров, как и всякий живой человек, грустное чувство в дни ранней осени, но никогда еще чувство это не было настолько пронзительно-прощальным.

Они сидели друг напротив друга на верхней открытой палубе под тентом; Ада зябко куталась в легкий плащик, только что купленный ими в подвернувшемся на пути модном салоне. Молчала, отстраненно глядя то на воду, то на проплывающий мимо гранитный берег.

“Да, – думал Иван Васильевич с какой-то болезненной, обрывающей сердце отрадой, – конечно, плебей… И никогда она не сможет полюбить меня. Все это утешительные сказки…”

– Прозоров, – глухо сказала вдруг Ада, по-прежнему глядя на берег. – Я ведь не шутила с тобой. Я действительно должна умереть…

– Все умрем, – отозвался Прозоров. – Не поддавайся минутному настроению…

– Во мне говорит вовсе не настроение, – ровным голосом продолжала Ада. – Существует многократно проверенный диагноз. Официальное врачебное заключение…

– Ты это серьезно? – не поверил Иван Васильевич.

– Разве похоже, что я шучу? Да ты не опасайся, это не заразно… Но постарайся не очень ко мне привыкать. Хотя, честно говоря, мне было бы приятно знать, что кто-то по-настоящему переживает и убивается по данному поводу.

Прозоров не находил никаких слов, тупо оглядывая проплывающие мимо окрестности. Мелькнула неподалеку семиэтажная гостиница “Парадиз”, вызвав какие-то путанные ассоциации; Иван Васильевич рассеянно взглянул на нее и тотчас отвернулся. Признания Ады оглушили его, сбили с толку и никак не хотели укладываться в растревоженном, сознании.

– Странно, – продолжала она все тем же ровным глухим голосом. – Придет еще одна осень, как всегда… Вот так-то, милый мой… И, честное слово, мне как-то уже не до этого дурацкого, маленького, злобного и жалкого Ферапонта… Лично мне, понимаешь… А я вынуждена заниматься такими мелкими и глупыми делишками. А с другой стороны, его надо уничтожить просто ради того, чтобы он никому больше не мог причинить зла. Только и всего…

– Ты так обо всем этом говоришь…

– Как? Спокойно? Первое время, Прозоров, мне хотелось на стену лезть. Как же это так? Почему я? Разве я всех виновней? А потом узнала, что со всеми, кого это коснется, происходит практически одинаково: сперва истерика, отчаяние до судорог, злоба на весь мир, а потом – какая-то успокоенность и отрешенность. И только чувствуешь еепритяжение, от которого нельзя отгородиться ни на минуту. Оно сквозь любые стены проходит, притяжение это… И ты все дальше и дальше от мира…

Теплоход пришвартовался к причалу. Десятка два новых пассажиров с гоготом поднялись на верхнюю палубу.

Прозоров, чувствуя, как внезапно пересохло у него в горле, налил себе полный стакан вина и залпом его выпил.

– Ерунда, – сказал он неуверенным голосом. – Не может такого быть, чтобы никакой надежды…

За соседним столиком новоприбывшие раскладывали закуски, доставали пластмассовые стаканчики, раскупоривали водку, галдели, смеялись…

– Как хорошо, – сказала Ада, тонкими руками откинув назад волосы. – Жалко, что прогулка всего на полтора часа. А так бы плыть и плыть…

– Можем от Киевского двинуться обратно, – предложил Прозоров. – Но все-таки послушай меня…

– Оставь, – махнула она рукой. – А обратно плыть не следует. Лучше уже не будет. Хорошего всегда должно не хватать. Нужно уметь вовремя остановиться…

Компания за соседним столиком дружно выпила водочки, крепко крякнула и остервенело навалилась на походную закуску. Внезапно один из пирующих, мужичонка в сбитой на затылок шляпе, перестал жевать, выкрикнул, указывая рукой на близкий берег:

– Гляди, гляди, Мишка! Топляков тянут! Гляди!.. Двух сразу…

Все, находившиеся на верхней палубе, подались к борту. Ада привстала, Прозоров покосился в сторону гранитного парапета.

Длинный утопленник, одетый в кожаную черную куртку, лежал на краю пристани, второго укладывали рядышком с ним. Небольшая толпа сгрудилась на набережной, люди перегибались через чугунные решетки, наблюдая за действиями водолазов.

Прозорову показалось, что в толпе этой мелькнуло пару раз бледное лицо Ферапонта. Вместе с тем он заметил арматурные прутья, выглядывавшие из воды – вероятно, в этом месте шел ремонт набережной и тела убитых бандитов лишь притопились, зацепившись одеждой за возводимый под водой каркас.