Текст книги "Первый удар. Книга 3. Париж с нами"

Автор книги: Андрэ Стиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Но тут из задних рядов протискивается вперед какой-то субъект и с развязным видом говорит, протягивая руку:

– Что ж. Давай! Я пойду.

Следом за ним сквозь толпу пробирается с десяток других. Они молча протягивают руки.

Альфонс заколебался, хотел даже спрятать жетоны, но, в конце концов, положил их в раскрытые ладони. Ясно было, что «добровольцы» действуют по чьему-то наущению. Докеры думали: полиция, деголлевцы, «Форс увриер»[2]2
  «Форс увриер» – раскольническая профсоюзная организация. – Прим. перев.


[Закрыть] – вот что стоит за этим… В это время сотня охранников, пользуясь темнотой, стала подкрадываться к платформе, на которой стоял Альфонс. Тут уж все поняли, чего сто́ит эта горсточка охотников разгружать пароход. Докеры с неприязнью разглядывали штрейкбрехеров. Кроме первого, всё, пожалуй, знакомые лица. Среди них даже два или три профессиональных докера. Угрожающим гулом встретила толпа этих «добровольцев», и они уже украдкой стали поглядывать в сторону охранников, которые были еще довольно далеко. Теперь они могли убедиться, что темнота может быть не только союзницей, но и врагом. Разъяренная толпа в триста человек начала теснить «добровольцев» со всех сторон.

Но одновременно среди этих возмущенных людей возникло еле заметное течение в сторону жетонов Альфонса. Какими оно было вызвано причинами – сказать трудно. Самыми различными. И одна из них: не соглашусь я – вместо меня пойдет другой. История с докерскими карточками тоже сыграла свою роль: наймутся шестьдесят безработных, и им выдадут карточки, которые отнимут у шестидесяти докеров – может, и у меня в том числе. Почему же должен пострадать я, а не кто-то другой? Тут была и боязнь остаться в дураках, и тысячи других подобных соображений. Откажись кто-нибудь сразу, наотрез, от имени всех – никаких колебаний и не возникло бы. Будь, например, здесь Робер, выступи он – и все сразу обернулось бы иначе…

Первый штрейкбрехер как раз делал ставку на такое подводное течение, рассчитывая, что, несмотря на общую ярость, среди докеров найдутся и неустойчивые люди. На большее он и не надеялся. Он знал, что ни ему, ни другим штрейкбрехерам никогда не одержать блестящей победы, никогда… С него довольно поражения докеров… Лишь бы самому уцелеть.

Он влез на платформу рядом с Альфонсом и крикнул:

– Товарищи!..

Альфонс наконец опустил руку с жетонами и даже попытался столкнуть с платформы подлеца: не имеет он права здесь стоять. Но не тут-то было – этот субъект, здоровенный парень, гораздо сильнее Альфонса, уперся и вовсе не намерен был сдаваться. Альфонс невольно подумал: а отчаянный, мерзавец. Хотя тому наверняка нечего терять, и он знает, что за его спиной охранники, да к тому же за это ему платят… Закоренелый негодяй. Альфонс и не полез с ним в драку. Он только побледнел, и его затрясло при мысли, что он на виду у всех товарищей стоит рядом с этим прохвостом, словно они делают одну работу. А тот поспешно, словно за ним гнались, выкрикивал в беспорядке короткие фразы:

– В кои-то веки есть работа!.. У нас жены!.. Дети!.. А на пароходе всего-навсего бензин!.. – И пошел, и пошел…

И вот протянул руку один докер, за ним другие – десять, двадцать… Альфонс, который уже начал надеяться, что жетоны останутся у него, медлил, зажимая их в кулаке. Ему хотелось, чтобы всем было ясно, как он относится к этой истории. Но все же сжечь корабли он не решался… Штрейкбрехер замолчал, повернулся к подрядчику и повелительно крикнул:

– Ну!

Альфонс окончательно сдался и послушно стал раздавать жетоны.

Все это произошло за тс несколько секунд, что Макс пробирался к вагону. Вскочив на платформу, он скинул оттуда штрейкбрехера и крикнул толпе:

– Он что вообразил – всякий может называть нас товарищами?!.

Внезапно со всех сторон из темноты вынырнули охранники с бледными в свете фонарей, как у мертвецов, лицами и, подняв ружья, набросились на докеров.

* * *

Но их атака длилась недолго. По всей вероятности, охранники получили приказ не завязывать настоящую стычку и даже не разгонять докеров, а только прийти на подмогу выступавшему штрейкбрехеру, который сразу же исчез. Когда охранники отступили и скрылись в темноте, его уже не было среди докеров.

Может быть, охранники надеялись также, что им удастся захватить Макса, но тут они просчитались. Он спрыгнул с платформы, и товарищи окружили его плотным кольцом.

На этот раз Альфонс не стал колебаться. Выбирать надо было между охранниками и товарищами, и он, конечно, выбрал последних. Стоя рядом с Максом, он показал оставшиеся у него в кулаке жетоны:

– Они смогли набрать только тридцать из шестидесяти.

– Но это не твоя заслуга! – отрезал Макс. – Ну и дров ты наломал! Ты что, свихнулся?

Макс был зол на Робера. И на всех, включая и Клебера, и Франкера, и Папильона. И на самого себя тоже.

– Хороши же мы, нечего сказать!.. Дали себя провести, как миленькие… Ни к чорту мы не годимся!

Тридцать человек, подумать только! Что если им удастся разгрузить свой проклятый пароход? Позор! Полный провал!

– Да, теперь все пропало, – мрачно говорит Папильон. – Раз они набрали тридцать человек, они наберут и все шестьдесят. Теперь они сделают все, что захотят.

– Если пропустить первый, – добавляет Франкер, – за ним пойдут пароход за пароходом. Вот как было в Шербурге.

Услышав этот разговор, Макс сразу пришел в себя.

– Надо немедленно разойтись. А то как бы они снова не попытались набрать грузчиков.

– Что ты предлагаешь?

– Всем собраться в столовке. Нужно быстренько оповестить народ, что через полчаса профсоюзное собрание.

Надо ведь с чего-то начать. А там посмотрим. Достаточно намудрили и наделали глупостей…

Необходимо во что бы то ни стало разыскать Робера. И прежде всего дать знать Анри.

– Вот тебе и номер! Есть с чем нас поздравить к Новому году, – находит в себе силы пошутить Папильон.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Робер

С Робером все оказалось серьезнее, чем можно было предположить.

Во-первых, его невозможно найти. Дома – никого. Стучались, стучались – ни ответа, ни привета. Впору подумать, что там все умерли. Неужели можно так крепко спать?..

На стук вышел сосед по двору, вооруженный палкой. Узнав Анри, он сказал:

– Зря стучишься. Они еще вчера вечером все уехали – и жена, и дети. Сам видел. На автобусе.

– Непонятная история, – подозрительно заметил Макс.

– На автобусе, говоришь? Держу пари, что они уехали встречать Новый год к брату, – решил Анри.

Робер и его жена родом из деревни, которая находится километрах в пяти отсюда… Родственники их и сейчас живут там все вместе, на одной уличке… По большим праздникам Робер иногда уезжает на несколько дней к своим. Сегодня суббота. Завтра воскресенье. В понедельник – первое января, свободный день. Очень возможно, что Робер уехал к родным на все праздники, прихватив и субботу.

– Больше чем уверен, что это именно так, – повторил Анри.

– Что же нам делать? – недоумевал Макс.

– Я поеду в деревню и попытаюсь его притащить. Если мы не поспеем, начинай собрание без нас. Ребята тебя знают, ты все время ведешь общественную работу, так что…

– Только давай точно договоримся, что мы считаем нужным предпринять.

– Ты сам знаешь не хуже меня. Подожди-ка… Как обстоит дело? Те тридцать человек, завербованные, уже приступили к работе?

– Нет, что ты! Они могут начать разгрузку самое раннее во вторую половину дня. Если даже они успели открыть люки, все равно бензин нельзя разгружать, не проветрив хорошенько трюмы.

– Другими словами, у нас есть еще немного времени. Прежде всего, растолкуй еще раз ребятам, что к чему, в двух словах. Это придаст уверенности тем, кто сегодня не пошел работать. Надо организовать стачечные пикеты. Имей в виду: и среди тех, кто не устоял, некоторых можно образумить. Немедленно пошли Клебера в Местное объединение профсоюзов – хотя времени у нас в обрез и едва ли на предприятиях удастся поднять народ. Ведь в субботу после обеда нигде не работают. Хорошо бы ухитриться побеседовать с людьми сразу после смены, но опять вопрос – успеем ли? Эти мерзавцы все продумали, будь спокоен!

Анри спешил. Он уже садился на велосипед, когда Макс схватил его за рукав.

– Постой, Анри… Знаешь, у меня такое чувство, что я во всем виноват. – Но это было лишь предисловием. Макс с трудом выдавил из себя: – Мне надо было выступить раньше. Скажи, Анри, как ты думаешь, все еще поправимо? Неужели нет?!.

– Да, нелегко будет, – вздохнул Анри, взяв Макса за отворот пальто. Потом уже другим тоном добавил: – Ничего, старина, мы сильны! Ребята еще себя покажут! Все случилось так неожиданно, вот мы и растерялись вначале, но теперь… За какой-нибудь час все может перемениться… Ну, желаю… Иди… – Рука Анри соскользнула с отворота пальто к локтю и подтолкнула Макса: иди, мол…

Отъезжая, Анри вдруг спохватился:

– Если мы не успеем приехать вовремя, не забывай, что ты говоришь не только от своего имени. Ты заменяешь Робера. И выступаешь от имени ВКТ.

– Если Робер не приедет – это внесет смятение и может повредить делу…

– Поэтому я сам и еду за ним. Ты что думаешь, у меня здесь дел мало?

Уже отъехав, Анри еще раз обернулся и добавил:

– Во всяком случае, ты можешь провести собрание не хуже, чем он. Почему бы и нет!

* * *

Анри опять на велосипеде. Ему предстоит проехать около шести километров. Ну и трясет на этих проселочных дорогах – камни, комья мерзлой земли, глубокие колеи, оставленные тяжелыми телегами, которые увязают здесь в глине по самую ступицу. Того и гляди сломаешь велосипед, да и сам покалечишься. Еще хорошо, что рассвело. Все раздражение Анри перенес на дорогу: проклятые кочки! – ругался он. Хоть бы Робер оказался в деревне. А вдруг его и там нет? Этого лишь не хватает! Подумать только, такой напряженный момент, а я еду к чорту на кулички, бросаю порт!

– Что такое стряслось? – испуганно спрашивает Робер, открывая дверь. На нем ночная рубашка с красной каймой, кое-как заправленная в грубые крестьянские брюки.

– Что стряслось? А то, что долгожданный пароход прибыл! – резко отвечает Анри. – И ты в это время не был на своем посту.

– Ребята, конечно, отказались? – поспешно спрашивает Робер, стараясь не волноваться.

Он заходит в дом, чтобы вынуть засовы ставней, тут же возвращается на улицу и широко по-хозяйски распахивает обе ставни.

– Не все. Они привыкли рассчитывать на тебя.

– Что ты хочешь сказать? Они и сейчас могут рассчитывать на меня.

– Тебе виднее.

Встала и жена Робера. Ее длинные волосы, обычно закрученные в пучок, сейчас распущены по плечам – так причесывались в начале века. До чего же пахучи длинные волосы! В домике открывается еще какая-то дверь, и выходит брат Робера. На нем тоже рубашка с красной каймой. Видно, это его рубашки и он одолжил одну из них Роберу.

– Что там опять стряслось? – возмущается жена Робера. – Даже в праздники не дадут отдохнуть!

– Не лезь не в свое дело! – спешит оборвать ее Робер, чтобы Анри не подумал, что он с ней заодно.

– Выпейте хоть кофе на дорогу, – уговаривает она. Эта женщина сошла с ума!.. Как будто то, что происходит в порту, может подождать. Как будто это только их дело, – уедут они десятью минутами раньше или позже. Выпейте кофе! Как будто они собрались на рыбалку…

Анри неприятно, что при разговоре с Робером присутствуют посторонние. Брат даже не член партии. Правда, он из сочувствующих, но все же это не то. А Анри необходимо сказать Роберу несколько резких слов. При близких это труднее.

К счастью, Робер сам торопит:

– Едем немедленно. Попытаемся поправить дело. Расскажешь обо всем по пути.

* * *

По этой страшной дороге, где езда на велосипеде похожа на акробатический номер, они почти все время двигались гуськом, Робер ехал впереди. Анри рассказывал, но так как приходилось кричать, то разговор сразу же стал походить на перебранку.

Начал Робер. Защищаясь, он перешел в нападение:

– А где же были коммунисты? Какого чорта они молчали? Что же, по-твоему, нельзя ни на секунду отвернуться?

– Они свое слово сказали, но только в последнюю минуту – все надеялись, что ты появишься. Вот и получилось поздновато…

– Надо немедленно всех собрать.

– Представь себе, мы и без тебя до этого додумались, – холодно сказал Анри.

– Тем лучше. Ты же видишь, вы великолепно обходитесь без меня. – В словах Робера чувствовалась некоторая досада, хотя он и сказал их со смешком. Разговор становился слишком уж резким, и он хотел разрядить напряжение.

– А ты что воображал! Когда необходимо…

Анри не собирался сглаживать углы, а Робер ждал совсем другого ответа. Конечно, он был бы рад, если бы сегодня товарищи обошлись без него, но в то же время ему хотелось, чтобы они поняли, насколько он незаменим. Робер обиделся и замолчал. Анри и не попытался рассеять его дурное настроение. Да и вообще Анри не любит много говорить… Пусть лучше Робер сам поймет свою ошибку. Честно говоря, он виноват больше всех… Вот, кажется, он уже начинает сдаваться.

– В конце концов, какое же я совершил преступление? – спрашивает Робер. – Неужели не имеешь права ни минуты располагать собой…

– В том, что ты уехал к родным, преступления, конечно, нет. Но вот то, что ты никого не поставил об этом в известность, да еще в такое время, – это преступление.

– Но ты ведь только что сказал, что вы и без меня можете великолепно обойтись.

– Во-первых, сказал это ты, а не я. Ты вечно преувеличиваешь. Но даже если мы и можем без тебя обойтись, ты все равно должен заранее предупреждать. Я ведь уже говорил: знали бы товарищи, что тебя не будет, они бы сразу выступили. И выступил бы не только Макс. В случае необходимости сказали бы свое слово Клебер и Франкер – от имени коммунистов, от имени партии. Главная вина не их.

До сих пор Анри и Робер гнали что есть мочи, громко переговариваясь. Но тут Робер резко затормозил ногой о тротуар и остановился, не слезая с велосипеда. Вслед за ним остановился и Анри.

– Анри, ты что хочешь сказать? Что во всем виноват я?

– Не мне говорить тебе об этом, Робер.

Чего он стоит? Неужели думает повернуть обратно? Анри не хотел этому верить.

– Если я тебя правильно понял, – продолжал Робер, – меня там ждет не слишком горячая встреча…

Сохранять спокойствие – уговаривал себя Анри. Но до чего же это трудно.

– Послушай-ка, Робер, – Анри медленно поехал вперед, показывая, что надо продолжать путь. – Во всей этой истории ты опять больше всего беспокоишься о себе. Да я, видите ли, не совершил никакого преступления! Да что обо мне думают? Да как меня примут? Твои мысли только этим и заняты, ты забываешь о главном – ведь в это самое время американский пароход находится в порту, и, возможно, его уже начали разгружать. Ты понимаешь? Ну, двинулись, что ли?

Робер, не отвечая, покатил за Анри. Они ехали быстро, в полном молчании. Вот наконец и цементированная дорожка, огибающая американский склад.

– Все-таки я должен тебе сказать одну вещь, – начал Робер. – Не будь того знаменитого объединенного собрания ячеек, всего этого, может, и не произошло бы.

Анри ничего не ответил, и Робер неуверенно продолжал:

– Ты был тогда слишком резок. А знаешь, когда плохое настроение, то и работаешь…

Анри еще не успел открыть рта и только повернулся к Роберу, как тот сразу осекся. Теперь уже Анри захотелось остановиться.

– Нет, но ты соображаешь? Ты соображаешь, дорогой товарищ, что ты сказал?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Макс открыл собрание

Не дождавшись Робера, Макс открыл собрание. Макс выступал не с трибуны, он даже не влез на стол. Он стоял, окруженный другими членами бюро профсоюза, в глубине длинного барака столовки. Макс очень торопился. Надо успеть сказать как можно больше – судя по всем признакам, их долго в покое не оставят. И так уже странно, что охранники не попытались преградить доступ в барак. Для этого сил у них было вполне достаточно: вокруг столовки их видимо-невидимо, а на соседних уличках ждут набитые охранниками грузовики с заведенными моторами.

Всех беспокоило отсутствие Робера. Утром еще куда ни шло, но теперь-то уж ему наверняка сообщили. Никто не мог ничего понять. Когда Макс вошел в барак, на него сразу набросились с вопросами о Робере. Он попытался как-то выйти из положения, принужденно засмеялся и многозначительно ответил:

– На этот счет не беспокойтесь!

Что он мог еще сказать? Он предпочел бы и этого не говорить. В общем, отсутствие Робера больше всего занимало собравшихся. Поэтому Макса слушали плохо. Его слова терялись в общем гуле. Ему очень мешало и то, что не все лица были обращены в его сторону. Многие докеры, собравшись группами, продолжали ожесточенно спорить между собой, в то время как Макс изо всех сил старался завоевать их внимание. Он заметил в дверях того молодчика, который утром первым взял жетон. Вокруг него столпилось с десяток его подручных. По всему было видно, что мерзавец замышляет какую-то провокацию и, может быть, даже собирается выступить против Макса. При желании его, конечно, можно в два счета выкинуть из барака, но скорее всего он как раз на это и рассчитывает: вмешаются охранники, и собрание будет сорвано. Однако пока что собранию больше всего мешали не эти подлецы, а необъяснимое отсутствие Робера.

Нетрудно представить, что появление в бараке Робера в сопровождении Анри сразу изменило обстановку. Самое поразительное, что приход Робера произвел впечатление не только на докеров. При его приближении к бараку среди офицеров охранных отрядов началась какая-то суета. Один из начальников показал на Робера:

– Вот он.

Все же Анри и Роберу дали войти в столовку… В тот же момент группа провокаторов, кем-то предупрежденная, покинула барак. И как только они вышли, в дверях появился полицейский комиссар. Он вызвал Робера, объявил ему, что собрание закрывается, и предложил немедленно очистить столовку.

Робер, чувствуя поддержку Анри и всего зала, резко ответил:

– Это мы еще посмотрим.

Но, тем не менее, пришлось подчиниться. Эти проклятые бараки так устроены, что выжить всех отсюда – раз плюнуть. Достаточно охранникам швырнуть несколько бомб со слезоточивыми газами в окна в глубине барака – и все кинутся к дверям. Даже непонятно, почему охранники до сих пор этого не сделали. Обычно они так не церемонятся. Что с ними сегодня стряслось? С самого утра они ведут себя, как манерные барышни. И совсем уж непонятно то, что они всем дали выйти – и Анри, и Роберу, и Максу – никого не пытаясь арестовать…

И вот подобные неожиданности на каждом шагу. Никогда нельзя угадать, как все обернется. Вечно какие-то новые трюки, которые сбивают с толку.

– Все-таки ты кое-что успел, – говорит Робер Максу, отойдя с ним в сторону. Слова как будто доброжелательные, но в голосе чувствуется желание уколоть.

– Что-то ничего не могу понять, – удивляется Макс. – Охранники…

– Они не хотят раздражать ребят, – объясняет Анри. – Еще надеются уладить все без столкновений. Это значит, мы все время должны быть настороже.

– Это-то я понял. Но почему они запретили собрание только в тот момент, когда вы появились?

– Так… – глубокомысленно замечает Робер. Он уже готов истолковать странное поведение охранников в свою пользу.

– Что так? – настаивает Макс.

По правде говоря, он кое о чем догадывается, но не решается еще высказать свои предположения при Робере.

Анри, видно, это почувствовал и пришел ему на помощь.

– Как протекало собрание?

– В общем провалилось с треском! – отвечает Макс и, обращаясь к Роберу, раздраженно добавляет: – Честно тебе скажу, Робер, все только о том и думали, почему тебя нет. Никто не слушал, о чем я говорил.

– Вот этим все и объясняется, – замечает Анри. – Кому мешало такое собрание…

Робер даже изменился в лице от этих слов. С него сразу соскочила вся его самоуверенность. Вот так налетит внезапно шквал и взбаламутит море. У Робера затуманились глаза, побелевшие губы задрожали и стали сухими…

– Ребята, – говорит он взволнованно, – неужели охранники рассчитывали, что я в такую минуту способен бросить все, спасовать! Неужели они на это делали ставку? За кого же они меня принимают?

Робер замолкает, но все прекрасно поняли, что он хотел сказать.

* * *

– Ладно, старина, – утешает Макс Робера и берет его под руку, пожалуй, даже слишком уж дружески. – Не унывай, все поправимо.

– Ясно, и не такое видали!

– Это еще как сказать, – вмешивается Анри. – Так просто все не получится. Нельзя сразу же приравнивать нынешнюю борьбу к той, которую мы вели прежде. Может, они уже выгружают свой бензин. Начхать им на всякие там проветривания и пары!

– Да и зачем говорить, что эта битва легче других? – поддерживает Клебер. – Не вижу, какая тут польза.

– Не стоит выдвигать стол, мы ненадолго.

Они собрались в столовой пивной «Промочи глотку», как было условлено после сорванного собрания. Стараясь сбить шпиков со следа, чтобы они как можно позже пронюхали о совещании, Анри, Робер, Макс, Клебер, Франкер и еще несколько человек пришли сюда поодиночке, окольными путями. Вообще-то собрание продлится не больше десяти минут. Сейчас не до речей. Здесь хоть можно будет спокойно обсудить, как поступать дальше, распределить между собой задания, собраться с мыслями…

Но хозяйка пивной уже вытащила на середину комнаты старый круглый стол на колесиках, раздвинула его и постелила совершенно новую, приятно пахнущую клеенку в больших желтых и красных цветах.

Эта столовая напоминала ту бутафорскую столовую у Констанс, где происходило заседание железнодорожников. Здесь тоже никогда не едят. Столовая служит главным образом для таких вот собраний, как сейчас, которые тоже нельзя назвать настоящими. От общего зала пивной комната отделена застекленной дверью с занавесками, севшими от стирок. Судя по шуму, пивная быстро заполняется. Время от времени кто-нибудь из посетителей приподнимает занавесочку и тут же ее опускает. Верно, хозяйка из-за стойки останавливает:

– Туда нельзя, там занято.

Чтобы попасть в уборную, надо пройти через столовую. А когда там происходят совещания, как сейчас например, посетители вынуждены терпеть или выходить на улицу. Словом, столовая пользуется неким правом экстерриториальности. Она уже как бы не имеет отношения к пивной. Во время заседаний даже хозяйка никогда не входит сюда, чтобы предложить посетителям чего-нибудь выпить. Как-то ее дочка, которая еще не разбирается в этих вещах, продолжала убирать посуду в буфет, когда в комнате началось собрание – вернее, товарищи просто хотели посоветоваться о некоторых вещах, которые не к чему было немедленно разглашать. Девочку попросили, правда очень вежливо, удалиться. Она была возмущена, а хозяйка – ничуть. Конечно, она у себя дома, это ясно, но и товарищей она не могла осуждать.

Вообще здесь можно побыть хоть минутку в спокойной обстановке. Садиться, пожалуй, не стоит, сел один Клебер – он примчался из Местного объединения и еле переводит дух.

– Так вот, товарищи, – начинает Анри, – есть вещи, о которых даже нет нужды говорить. Во всяком случае, скажу только одно: мы должны быть на высоте! Неужели мы, коммунисты, окажемся небоеспособными?

И отвечая на свой вопрос, он пожимает плечами и кладет на стол сжатый кулак. Да, именно кладет кулак, делая над собой усилие, чтобы не стукнуть по столу. И говорит он тоже сдерживаясь, стараясь не впадать в пафос, даже понизив голос. И как раз это-то и действует больше всего.

– Боже мой, боже мой! – не выдерживает Робер, хлопая себя по колену, и восклицает, словно говоря сам с собой: – Был бы я в городе! И как мне только в голову взбрело уехать в такой момент!

Анри заставляет себя молчать и бросает быстрый взгляд на окружающих, советуя им тоже не вмешиваться. Будет в сто раз лучше, если товарищ сам до конца осознает свою вину и найдет, как ее исправить. Особенно для такого, как Робер. Видно, он сейчас здорово потрясен, если у него могли вырваться такие слова…

Ну ладно. Какие надо принять немедленно меры? Прежде всего – и это в настоящий момент самое важное – попытаться переубедить до начала разгрузки те два десятка честных ребят, которые попались на удочку. Но как их разыскать? Мало ли где они могут быть. Только трое из них пришли в столовку и заявили, что передумали и на пароход не пойдут. Тогда-то и стало ясно, откуда грозит опасность. Ведь среди нанявшихся на разгрузку немало членов профсоюза, человек пятнадцать, считая и тех, кто состоял в союзе до того, как стал безработным. Значит, теперь они уже не осмеливаются присутствовать на профсоюзном собрании только оттого, что пошли на эту работу. И это всего каких-нибудь два часа спустя… Да, зло всегда быстрее пускает корни, чем добро… И если не принять срочных мер, трещина в короткий срок может превратиться в пропасть. Ведь противник будет продолжать свою подрывную работу. «Браво, вы совершенно правы! – скажет он колеблющимся. – Профсоюз притесняет вас, угнетает? Мы вас защитим». Конечно, далеко не всякий поверит этой старой песне. Многих от нее тошнит, и они отплевываются или дают по уху тому, кто ее напевает…

* * *

Вот вам, к примеру, история с Раулем Гранде, которого не зря прозвали «гром и молния». Он явился в «Глотку» и рассказал: послали его, значит, открывать люки вместе с другими, и среди них был тот утренний молодчик. Пока они шли по порту, Гранде старался держаться в стороне – не привык он якшаться с кем попало. Ну, а когда вышли на мол, – тут места мало и волей-неволей приходится идти со всеми. Тогда-то к нему и привязался тот главный штрейкбрехер. Начал он подъезжать издалека:

– Работа всегда остается работой. А для чего она нужна – какое наше дело?

Гранде молчит. По правде говоря, ему хочется послать этого субъекта куда-нибудь подальше, ведь он понимает, с кем имеет дело, но как его отбреешь, когда как раз в этом вопросе Гранде с ним согласен… Ладно, он послушает, что тот еще скажет. А мерзавец продолжает:

– Все это политика и грязная политика.

Тут в Гранде начинает подниматься злоба. Правда, он и в этом вопросе придерживается такого же мнения, но Гранде как раз и раздражает то, что у него могут быть общие взгляды с таким подлецом. Он утешает себя тем, что эта сволочь на самом-то деле ни минуты не верит в то, что говорит. Просто подыгрывает, чтобы получше окрутить дурачка. Да, но дурак-то в данном случае я, – соображает Гранде. Но он все еще молчит.

И вот, наконец, следующий ход. Штрейкбрехер говорит:

– Если бы коммунисты не совали свой нос, мы бы…

Дело тут вовсе и не в коммунистах… И, может, скажи то же самое кто-то другой, Гранде даже согласился бы. Он из тех, что говорят коммунистам: я в сто, в тысячу раз больше коммунист, чем вы. Словом, анархист старого типа… Одно время он даже читал «Ле Либертэр», но потом Гранде, по его собственным словам, стало от нее выворачивать наизнанку… Дело в том, что у этой газеты, как и у всякой другой, свои убеждения или как там это можно назвать, и есть во всяком случае конек – она неистовствует против коммунистов. А Гранде считает – раз у тебя есть какая-то навязчивая идея, ты уже не свободный человек. Ну, а конек «Ле Либертэра» ничем не лучше любого другого, даже наоборот. На коммунистов Гранде, конечно, наплевать, это верно… Хотя не на всех, заметьте, но все же почти на всех… Но нельзя ведь выдавать себя за анархиста и в то же время нападать только на коммунистов. Одно, по мнению Гранде, противоречило другому, и это его возмущало. Но сейчас дело было не в этом. Тот фрукт мог рассказывать все, что угодно, о коммунистах – Гранде и мизинцем бы не шевельнул…

Испортило все это «мы», которое произнес штрейкбрехер. Тут Гранде остановился, положил ему руку на голову и сказал:

– Кто это «мы»? Послушай-ка, ты наконец мне осточертел, у меня с тобой нет ничего общего, заруби это себе на носу! Если я пошел работать, на то у меня были свои причины. А вовсе не для твоего удовольствия. Стоит только посмотреть на твою морду, сразу видно, кто ты, для этого не надо быть шибко грамотным, – самый обыкновенный шпик, никто не ошибется!

Казалось бы все, так нет. Никогда не разберешь, что там у тебя внутри происходит. Вначале Гранде собирался только хорошенько обложить мерзавца, но, по мере того как он говорил, он чувствовал, как в нем закипает ярость. Недаром ведь его прозвали «гром и молния». Вывела его из себя еще и трусость молодчика. Слушать, как тебя обливают грязью, и даже не иметь мужества ответить! Во всяком случае… – трах! Гранде и сам толком не понял, как это получилось, но от его оплеухи мерзавец полетел вниз головой и ударился о парапет. Не будь решетки, он скатился бы прямо в море. Ледяная вода живо охладила бы его пыл!

На этом, понятно, дело не кончилось. В одну секунду на Гранде накинулось трое охранников, занесли над ним приклады и готовы были стереть его в порошок. Где уж тут бежать!..

Но в это время избитый шпик, белый, как полотно, быстро встает на ноги и кричит охранникам:

– Не надо, не трогайте его!

И сладким, фальшивым голосом спрашивает Гранде:

– Товарищ, что это на тебя нашло?

Сейчас не до глупостей, дорогой мой, сказал себе Гранде. Возьми-ка себя в руки… Он уже твердо решил сбежать. Тут ему делать нечего, это ясно. Придется плюнуть на работу. Что́ его привело к такому решению – неважно, но теперь твердо – дудки! Не пойдет он к ним на пароход. Но сразу объявить об этом нельзя – измолотят так, что места живого не останется. Шпик остановил охранников только потому, что Гранде идет на разгрузку парохода. Скажи он им: я передумал, вот тут бы они ему показали… Поэтому Гранде ничего не ответил и молча направился к судну. Вместе со всеми он открыл люки на злосчастном пароходе – кстати, замечательный пароход, совсем новенький, типа «Либерти», но усовершенствованный… Ну, открыли люки и пошли обратно, миновали пост охранников у входа на мол, и один из ребят – Гранде его знает, – расставаясь, спросил:

– Значит, до скорого?

– Нет уж, шиш! Я заболею, как пить дать, – отвечает Гранде.

Видимо, тот тоже решил, что не обладает железным здоровьем, поэтому-то он так вопросительно и попрощался.

– Ты не врешь? – спрашивает он и, не доверяя словам, пытается прочесть правду на лице Гранде.

Гранде ничего не отвечает.

И вот, вместо того чтобы распрощаться, они вместе отправились в «Промочи глотку» рассказать о себе, а заодно пропустить по рюмочке и подправить свое пошатнувшееся здоровье…

* * *

Они пришли как раз в тот момент, когда закончилось совещание.

– Вот это здорово, ребята! Дело-то двигается, – воскликнул Франкер. – Трое явились в столовку, двое сюда. Таким манером у них скоро никого не останется.

– Рано радуешься, – бросил ему Макс, – мне вот сдается, что все так просто не образуется. Придется зубами выдирать. Мы были слишком беспечны, непредусмотрительны, вот и влипли…

– Выходит, нельзя даже порадоваться удаче. Разве это мешает сражаться? – защищался Франкер. – Наоборот… Никто ведь и не надеется, что победу поднесут нам на блюдечке…