Текст книги "Мгновенье на ветру"

Автор книги: Андре Бринк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Ну а ты, – настойчиво сказал Януарий, – ты разве убежишь сейчас от своей госпожи, а?

Долго молчал Адам, потом коротко сказал:

– Нет, не убегу.

– Ну вот, видишь! – И старик самодовольно засмеялся.

Фургон катился и катился, раскачиваясь и подпрыгивая на ухабах.

– Ступай-ка ты вперед и подгони волов, – распорядился Януарий. – Они сегодня что-то совсем разленились. Я хочу добраться до Жемчужной горы засветло.

Ощущая при каждом движении свое новое платье, Адам слез и пошел впереди упряжки. Совсем немного дней осталось. Интересно, мать все еще работает в поместье? Да жива ли она? Живы ли баас и… и Левис? Может быть, в Капстаде Адама забыли… Нет, там ничего не забывают. И если Левис умер, его казнят. Он спас ей жизнь и тем искупил смерть Левиса, сказала она. Верь мне, Адам, верь, прошу тебя. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Ведь мы уже так близко.

– Ты что-то совсем притихла, – сказал он, преодолевая смущение; он уже не погонял волов, а сидел с ней рядом на задке фургона. Передняя стенка была опущена, старик их не видел.

– Неможется что-то, – ответила она уклончиво.

– Ты заболела?

Она качнула головой.

– Нет. – Лицо у нее было очень бледное. – Наверное, меня просто растрясло. Мы тащимся так медленно. И совсем не останавливаемся передохнуть.

– Старик сказал, что хочет засветло добраться до Жемчужной.

– Значит, осталось всего ничего?

Только Капстадская низменность. Завтра мы увидим Гору. А через три дня – с таким тяжелым грузом, наверное, через четыре…

Она кивнула; глаза ее были потуплены, спущенные вниз ноги качались. Из-под колес фургона поднималась пыль и стлалась за ними облаком.

– Тебе очень тяжело? – спросил он.

– Нет, что ты.

Под его упорным взглядом она медленно подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Что-то тебя мучит, я же вижу.

Она не ответила.

– Элизабет.

Она качнула головой. Глаза ее горели. Так что же, значит, счастья не существует? Значит, мы лишь гонимся за призраком? Нет, неправда, счастье не призрак, оно есть, существует, я его испытала. И рай на земле существует. Пусть лишь мгновенье, пусть мы знаем, что вот-вот нас оттуда изгонят, но он есть!

– Не сердись, – прошептала она, прижимаясь головой к его плечу. – Просто мы эти дни живем с тобой розно, и мне от этого не по себе. Но как только мы приедем… Я счастлива, поверь мне, очень счастлива.

… – Нет, моя девочка, – сказал ее отец. – Игра тебя сейчас не занимает, твои мысли далеко. – Он протянул руку над доской, помедлил минуту, потом смахнул с доски фигуры. – Что с тобой? – спросил он.

– Я просто волнуюсь, невеста перед свадьбой и должна быть рассеянной. – Элизабет с усилием улыбнулась, стараясь обмануть отца.

– Нет, по-моему, ты ничуть не волнуешься. Твоя мать за эти недели с ног сбилась. А ты…

– Мне просто хотелось в этот последний вечер побыть с тобой вдвоем, – призналась она. – Потому я и сказала, что хочу сыграть партию в шахматы. Ты ведь так занят.

– С завтрашнего дня ты будешь посвящать все свое внимание мужу.

– Да.

– Он очень достойный человек. Я доволен. Но, конечно, я буду скучать о тебе.

– Не навеки же мы уезжаем.

– Но когда вы вернетесь… – отец грустно улыбнулся. – Помнишь, как в Библии сказано: «…и станут одна плоть»…

– И люди правда становятся одной плотью? – взволнованно спросила она. – Ты тоже стал? Значит, это в самом деле такое счастье и ради него можно жертвовать всем на свете?

– Нет, это не жертва, – возразил он. – Люди сами выбирают свою судьбу, по своей собственной воле.

– А много ли у нас этой воли? – пылко спросила она.

– Ты сама нам объявила, что выходишь замуж за Ларсона, – напомнил он.

– Я не об этом, – с досадой возразила она. – Я хочу знать, возможно ли такое вообще, могут ли люди стать одной плотью, раствориться в другом без остатка, отказаться от своей воли.

– Родная моя… – Он замялся.

– А вдруг в один прекрасный день у тебя откроются глаза и ты увидишь, что ошибся? Что вы всегда были чужие? И ваша жизнь – как две колеи от колес фургона, они идут по пыльной земле рядом, никогда не пересекаясь, и исчезают за горизонтом…

– Невесту перед свадьбой всегда одолевают сомнения, это естественно, – стал успокаивать ее отец. – С мамой было точно так же.

– Почему ты не хочешь говорить со мной откровенно? – резко перебила она.

– Но я же объясняю тебе…

– Ты решаешься на важный поступок с открытыми глазами. Ты уверен, что не обманываешь себя. Но на самом деле все это тебе как бы снится. Потом ты просыпаешься и понимаешь, что видел сон… – Она задумалась. – Ты действуешь по убеждению, ты веришь, что поступаешь так, как должно. Может быть, тебе даже приходится бросить вызов всему миру. Но ты надеешься, что создашь для себя собственный мир. Для себя и своего избранника. Вы прилепитесь друг к другу и будете одна плоть. А потом однажды… что будет, если вдруг однажды ты проснешься и поймешь, что ты по-прежнему один? А близкие тебе лишь скажут: «Ага, мы тебя предупреждали, но ты нас не слушал. Теперь расплачивайся…»

– Ты преувеличиваешь, Элизабет, – сказал отец, начиная сердиться. – Я попрошу доктора дать тебе успокоительных капель.

– А что ты сделал в тот день, когда проснулся и прозрел? – спросила она с намеренной жестокостью.

Отец глянул на нее и опустил голову.

– Как ты узнала? – спросил он чуть слышно.

– Все это видят, ты что же, сомневался?

Он покачал головой.

– Мы любили друг друга и сделали все, чтобы быть вместе. Ее семья была против, родные твердили ей, что это будет мезальянс. Она привыкла к довольству, к роскоши. А я был всего лишь скромный гражданин Капстада, и отец мой бунтовал против губернатора. Но мы решили доказать, что будем счастливы вопреки всем и всему.

– Вы любили друг друга, вы преодолели столько препятствий, что же погубило ваше счастье?

– Не знаю. – Отец вздохнул. Казалось, он сразу постарел. – Ты думаешь, счастье может погубить только какое-нибудь особое злодейство или коварство? Нет, оно просто уходит незаметно. В один прекрасный день ты вдруг обнаруживаешь, что мир совсем не такой, как тебе казалось.

Она смотрела на пустую доску.

Он порывисто встал, подошел к ней и положил ей руки на плечи.

– Элизабет, прошу тебя, отбрось сомнения. Ты не спасуешь перед жизнью. У тебя есть воля, мужество, я это еще в детстве видел. Тебе досталась горячая кровь моей матери-гугенотки и непримиримость моего отца. Это поможет тебе выстоять. Я верю в тебя, слышишь? – Его руки дрожали у нее на плечах. – Довольно и того, что я неудачник. Ты должна, должна быть счастлива. Твоя жизнь будет прекрасной, достойной, ты не зря ее проживешь. Пусть тебе удастся то, что мне не удалось.

Она сжала его руку, глядя перед собой в пустоту.

– И для всего этого довольно выйти замуж, прилепиться, быть одной плотью? А моя душа, моя воля?

Он покачал головой, рассмеялся невесело.

– Ты всегда все хотела повернуть по-своему. Какая ты упрямая!

– Да потому что у меня собственное представление о счастье! – вскричала она. – И я не буду жить по чужой указке. Я не просто женщина, я человек, и я хочу оставить в жизни след. Я не хочу, умирая, думать, что прожила свою жизнь впустую.

– Родная, значит, тебе действительно так тяжело?

Она снова посмотрела на доску.

– Зря мы, наверное, оставили игру, – сказала она со вздохом. – От разговоров мало толку. – Она встала и посмотрела отцу в глаза. – Прошу тебя, не обращай внимания. Я просто волнуюсь перед свадьбой и говорю глупости. Я счастлива, поверь мне, очень счастлива…

Фургон катился по дороге. Они сидели рядом и молчали. Потом он протянул руку и положил ей на колено. Она накрыла ее ладонью. Скрипел фургон, покачивался на ухабах.

За это счастье я буду драться, думала она. Я никому не дам его погубить. Мы выстрадали его, оно принадлежит нам по праву. До нынешнего дня о нашей любви знали лишь мы, через несколько дней она станет известна всему миру. Но я буду драться за нее. За то, чтобы мы с тобой всегда были одна плоть. Иначе зачем был этот долгий путь? Не может быть, чтобы мы прошли его напрасно. Мы будем жить, мы будем вместе. Все это время мы были лишь муж и жена, мужчина и женщина, два живых существа, затерявшиеся в пустыне. Завтра Капстад постарается всеми силами превратить нас в черного раба и белую госпожу. Она крепко зажмурила глаза. Я люблю этого человека, который сидит рядом со мной, этого незнакомца, которого я знаю так хорошо.

Нет, довольно сомневаться, довольно думать, что все могло бы быть иначе. Это недостойно нас, бессмысленно. Так случилось, так должно было случиться, потому что ты – это ты, а я – это я. Будь мы другими, мы и поступали бы иначе. Мы сами выбрали свою судьбу – и все, что с нами было, и все, что будет. А эта страна нам помогла. И значит, мы не имеем права ни о чем жалеть.

Наивность девочки, стоящей на ветвях шелковицы.

– Если госпожа согласна, мы здесь и заночуем. А завтра чуть свет отправимся на базар, – говорит старик Януарий, стоя перед ней со шляпой в руках.

Он гнал волов без передышки, чтобы одолеть Капстадскую низменность за три дня, и вот уже город лежит перед ними и солнце закатывается прямо за Горой. Ясно виден мрачный каменный дворец, белые дома среди садов, зеленые ущелья и красные скалы Чертова пика, Столовой и Львиной гор. Внизу широкой дугой раскинулся залив. День за днем Гора медленно, незаметно поднималась навстречу им из-за горизонта, становилась все более синей, все более грозной в своем отрешенном молчании. И вот они пришли к ее подножью.

– А может быть, все-таки доедем? – с волнением, но нерешительно спрашивает Элизабет.

– Сударыня, а где же тогда я буду ночевать? Ведь мне в Капстаде не у кого остановиться.

– Мы можем дойти отсюда пешком, – говорит Адам. – Ведь город – рукой подать. Хотите?

– Не знаю, право. – Она вдруг растерялась. – Мы так близко. Всю дорогу я не чаяла доехать, а сейчас вдруг…

– Я понимаю. Но ведь не ночевать же на дороге, – говорит Адам.

Она глядит на него, спрашивая взглядом. Он чуть заметно кивает головой в сторону моря. Она не сразу понимает, что он задумал, но соглашается. Ей кажется, что ноги у нее налиты свинцом, на желудке тяжесть, ее подташнивает.

– Если хотите, я, так и быть, отвезу госпожу, – покорно предлагает Януарий.

– Нет, – говорит она, – не надо, мы пойдем пешком.

– А госпожа не заблудится? Там столько домов.

– Не беспокойся. – Элизабет слабо улыбается. – Ты забыл, я ведь там родилась и выросла.

– Ну тогда конечно, сударыня. – Он роется в ящике под козлами и достает оттуда кусок вяленого мяса. – Возьмите на дорогу. Это ведь только кажется, что город рукой подать, на самом деле до него еще идти и идти. Проголодаетесь и перекусите.

– А тебе осталось? – спрашивает Элизабет.

– Нет. Да мне и не надо. Приеду утром на базар и куплю чего-нибудь.

– Не надо, Януарий, – говорит она. – Я привыкла подолгу обходиться без еды.

– Как же так, сударыня, ведь вы – женщина.

– Оставь мясо себе, Януарий. Мы обойдемся.

– Старый раб с благодарностью кланяется.

И вот они пускаются в путь. На этот раз у них нет никакой поклажи, нет даже маленького узелка и каросс. Им ничего не надо. Они в молчании идут среди кустов молочая. Как странно, они опять одни.

Вечность назад я ехала этой дорогой, отправляясь в путешествие, и со мной было два крытых фургона, две упряжки по десять волов в каждой и еще двенадцать волов про запас, четыре лошади, восемь собак, пятнадцать кур, шесть готтентотов, Херманус Хендрикус Ван Зил, Эрик Алексис Ларсон. И вот я возвращаюсь одна. Бедный Эрик Алексис Ларсон. Бедный Херманус Хендрикус ван Зил. Вы оба не выдержали встречи с женщиной. Неужто я действительно несу в себе проклятье?

…Город хорошо спланирован, пересекающиеся под прямым углом улицы широки, но мостовая ничем не вымощена, в этом и нет надобности, так как земля здесь твердая. Большинство улиц обсажено дубами. Названий улицы не имеют, кроме одной – Гееренграхт, на ней стоит дворец, а перед дворцом – площадь. Дома, построенные по большей части в одном стиле, красивы и просторны, однако не выше двух этажей; многие из них снаружи оштукатурены и побелены, некоторые выкрашены в зеленый цвет – любимый цвет голландцев. Лучшие дома в городе сложены из местного синеватого камня, который добывают каторжники в карьерах острова Роббен. Дома, как правило, покрыты темно-бурым тростником (Restio Tectorum), который растет в сухих песчаных местах. Он прочнее соломы, но тоньше и более ломок. Этот кровельный материал получил в Капстаде такое широкое распространение, видимо, потому, что свирепствующий в этих краях знаменитый юго-восточный ветер-«убийца» срывает более тяжелые крыши и причиняет неисчислимый ущерб и жертвы…

Как только фургон исчез за кустами молочая, они свернули с дороги направо и двинулись к морю. Подкрадывались сумерки. Над головой пролетела розовым облаком стая фламинго, они держали путь в сторону болота за Чертовым пиком.

Снова я на берегу, куда море выкинуло меня в ту ночь вместе с обломками плота и где я заново родился на свет. «Круг должен замкнуться, – сказала ты. – Чего бы нам это ни стоило…»

Был отлив, крошечные волны тихо набегали на мокрый песок, пахло водорослями и бамбуком. Они шли по луке залива у самой кромки воды, не оставляя следов. Темнело. Ночь была безлунная. Начали выступать звезды. Зажегся Южный Крест, шесть звезд Кхусети, стал виден Млечный Путь, звезды осыпали все небо.

Держась за руки, ни от кого не прячась, подошли они к подножью склона, на котором раскинулся город. Волны лизали им ноги, и вода в этот теплый вечер была ледяной. Горели желтые огоньки вдали, тускло светились освещенные лампами окна. Что это, неужели музыка? Наверное, во дворце бал, офицеры в шитых золотом мундирах танцуют с дамами в нарядных платьях с кринолинами и в пудреных париках, благоухают розы, рабы разносят на серебряных подносах привезенное из Франции бургундское в хрустальных бокалах… Нет, наверное, ей почудилось, никакой музыки нет. Вот море действительно шумит и плещет, ракушки шуршат под ногами – эти звуки не могут обмануть.

Дальше идти не надо. По-прежнему держась за руки, чтобы не потерять друг друга в темноте, они поднялись на берег и сели на мягкий сухой песок, прогретый за день жарким солнцем.

Помнишь ночь, когда нас выследили львы? Какой огромный мир лежал тогда вокруг нашего крошечного лагеря. Обезумев от голода, львы прыгнули через колючую ограду прямо на огонь, все смяли, сокрушили, угнали перепуганных волов в ночь и одного сожрали. Те же звезды были тогда над нами.

Элизабет и Адам сидели рядом. Им не хотелось говорить, да слова были и не нужны. Тишина подавляла.

Помнишь день, когда я спустилась к речке, где ты купался, и ты вышел ко мне обнаженный? Ты заставил меня посмотреть на тебя с уважением, признать в тебе человека. Как я боялась тебя и желала, как боялась себя. Какая странная, непостижимая сила во мне живет? Какой скрытый даже от меня самой неизведанный мир?..

И еще был день, когда во дворце устроили бой быков и перед началом священник читал молитву. Бык был полон сил и жизни, под атласной кожей играли мускулы, а потом все превратилось в кровавое месиво вперемешку с песком и навозом. И я ушла домой, чувствуя, что очистилась, освободилась от всего, что меня мучило.

Сейчас мы как скелет змеи – мы сбросили все временное, тленное.

Она сама начала его ласкать, так тихо, бережно, что он и не заметил, как под ее руками возникла жизнь. Потом он прошептал:

– Сними свою одежду.

Они не видели друг друга, ночь была совсем темна. Но они снова были наги, чужая одежда была отброшена прочь. Он обнял ее, и ее руки снова с нежностью коснулись его тела. Потом она опрокинула его на спину и отвела стремящиеся к ней руки. Он понял и согласился. Странно, но оба почему-то чувствовали, что сегодня он должен подчиниться ее ласкам.

Любовь? Близость и ночь.

И в ней, и в нем откуда-то из глубины их существа поднимался могучий вал прибоя. Я хочу навеки сохранить в себе каждое твое прикосновение, навеки сохранить в себе тебя. Что бы ни случилось потом, этот миг принадлежит нам, он будет с нами до конца.

Как прекрасна смерть.

– Аоб… – прошептала она, прижимаясь щекой к его щеке.

Мы лежим с тобой так тихо, но в этот миг мы снова проходим весь назначенный нам путь.

Кто ты? Ты самое дорогое, что есть у меня в мире, но что я знаю о тебе?

Как только начало светать, они сбежали к морю, и едва не задохнувшись от обжигающего холода, принялись окачивать друг друга водой и плескаться. Потом, стуча зубами, выскочили на песок, дождались, пока их обсушит солнце, оделись и пошли к подножью Львиного хребта, где он будет ждать ее в роще среди кустов, так они решили. Она пойдет одна и все заранее устроит, а потом вернется за ним. Ведь осталось только закрепить свободу, которую он получил давно.

Зимой в нашу пещеру вбежал детеныш антилопы, спасаясь от стужи, а может быть, от хищников. Но ты убил его. Потом убил собаку. А наш ребенок? Что будет с ним? Нужно научиться жить после того, как предал. Ты говорил мне: «Это мясо, это пища, без нее мы умрем». Я не хотела ее есть, но потом все-таки ела вместе с тобой. Наверное, иначе нам было бы не выжить. И ты был прав во всем, с начала до конца.

А дальше, наверное, было так. Он час за часом сидел в зарослях молочая, терпко пахнущих на солнце, глядел на лениво ползущие облака. Они сгустились и закрыли своей шапкой вершину, поднялся ветер, стал крепчать, расти, ломать ветки деревьев и кустов, среди которых он прятался.

А потом сквозь шум ветра до него донесся лай собак, лошадиное ржанье… все ближе, ближе… И он в тревоге, замирая от волнения, поднялся на ноги.

И поднявшись, увидел людей, которые шли к нему из далекого города, за их спиной была высокая гора, вокруг ревел ветер. Он стал искать среди людей ее, но не нашел – ее не было. Что с ней случилось? Он ничего не понимал. А потом вдруг понял и сразу покорился. Ведь иного и быть не могло, все было предопределено заранее.

Сложив на груди руки, он спокойно стоял на разгулявшемся ветру и ждал солдат, которые приближались к нему верхом со сворой псов.

В душе у него была тишина и ясность. Он знал: сейчас они спросят, как спросила она в самом начале: «Кто ты?»

Что ж, пусть, думал он, ловя открытым ртом ветер. Никто не отнимет у нас мир, который живет в нас, даже мы сами. Но, боже мой, боже, какой долгий путь нам с тобой предстоит. Нет, не надо думать о том, что нас ждет, надо верить.