Текст книги "Чёрный беркут"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Шевченко и Аликпер смеются. Багровый свет зари ложится бликами на их медные лица, окрашивает багряными отблесками белки глаз, белые зубы.

Якова безотчетно тревожат отблески заката. Он понимает: говорит Шевченко о бесстрашии Аликпера для него. Но Яков почему-то не может сосредоточиться на рассказе. Из груды дров он выбирает самый толстый сук и легко, с хрустом ломает его, подбрасывает в огонь. Силой природа его не обидела. Но что он может показать, кроме силы, этим умелым людям?

– Кончай разговоры! – скомандовал Карачун. – Давайте, хлопцы, за работу! Делай, как я!

Он выхватил из костра шампур с зажарившимися, аппетитно пахнувшими кусочками мяса, развернул сверток с пирогами, уложенными Светланой в вещмешок.

Теперь Яков почувствовал, что проголодался. Никогда, казалось, он не ел такого вкусного шашлыка, таких пирогов... Шевельнулась мысль об Ольге, оставленной им среди незнакомых людей. Но там – Барат. Он лучше родного брата позаботится о ней.

Замерли вечерние горы. В нескольких шагах от костра мирно паслись кони. Багровый закат кровавой лужей разлился по зеркальной поверхности дождь-ямы.

ГЛАВА 5. БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

– Ну, яш-улы, – по-курдски уважительно обратился к Кайманову начальник заставы, – расскажи о себе: где жил, почему решил на границу вернуться?

Что мог рассказать Яков? Все эти трудные годы, проведенные в Лепсинске, не очень-то просто вспоминать. Но рассказать о себе, конечно, надо.

– После расстрела беляками отца поехали мы в Лепсинск, – начал он. – Устроились на квартиру к церковному сторожу. Мать стирала белье на богатеев. Я тоже стал подрабатывать. То у одного казака на хлеб подшибешь, то у другого: дров там наколешь, воды натаскаешь.

Начали кое-как обживаться на новом месте. И вот заявляется к нам в сторожку казак Дауганского казачьего поста Кандыба. Сволочь из сволочей. А, говорит, большевистские выродки, и здесь вы объявились? На нем батянины сапоги и брюки...

Кайманов замолчал, вновь и вновь переживая подробности минувших событий. Наглая пьяная рожа казака, с обкуренными желтыми усами лезла в глаза. «Шо смотришь? – слышит Яков хриплый голос Кандыбы. – Признал, говоришь? Ну и хрен с тобой, что признал. Батьку твоего пришили и тебя пришьем!» С тем и ушел.

Якову неожиданно повезло. Богатый казак с соседней улицы сам пришел нанимать его вскопать огород. Назначил такую плату, что отказался бы только дурак. Ему почему-то приспичило все сделать в один день: «Хоть до полночи копай, а закончи сегодня». К концу дня даже фонарь «летучая мышь» на треногу подвесил. Сам несколько раз приходил смотреть, как идет дело, треногу переставлял. Да и уж очень ласков был с работником. Прежде за лепсинскими казаками такого не замечалось.

– Больше не могу, завтра докончу, – взмолился Яков. – Мозоли полопались, красная юшка течет.

– А уговор? – вкрадчиво напомнил хозяин. – Вскопаешь – сразу расчет. Не вскопаешь – копейки не дам.

И Яшка, чуть не плача от усталости, вскопал тот проклятый огород. Домой бежал, спотыкался, едва не падал. Предчувствие беды томило его. Возле сторожки чуть не столкнулся с пьяным Кандыбой. Отворачиваясь от ветра, тот закуривал. Огонек спички выхватил из темноты лихо закрученный ус, жмурившийся глаз. Ослепленный светом спички, Кандыба прошел мимо, не заметив Яшку. Донеслась пьяная брань. Адресовалась она «проклятым большевикам». Казак грозил кому-то расправой. Яков опрометью бросился домой. Мать долго не открывала. Только когда Яшка поклялся, что с ним никого нет, впустила. Едва переступил порог, закрыла дверь на засов, обняла сына, словно искала защиты.

– Яшенька... погубит он нас... Кандыба проклятый... В дверь ломился... Не пустила его, так он доносить пошел.

В комнате все разбросано, на кровати и табуретке узлы с пожитками. Яков бросился к печке, достал из-под половицы заряженный самопал, метнулся к двери. Мать еле успела схватить его за рубаху:

– Не пущу! Убьет!

Яшка молча рванулся, выскочил за дверь.

Догнал Кандыбу у околицы. Долго шел за ним, не решаясь что-либо предпринять. Крупная дрожь сотрясала все тело. Несколько раз поднимал он самопал, но стрелять в спину не мог.

Впереди – хутор. Яшка понял: Кандыба идет именно туда. Еще немного – и будет поздно. Тогда Яков поднял камень и бросил в спину Кандыбе.

Тот выругался, обернулся.

Светила луна, но Яшка не различил выражения его лица. Видел только настороженно пригнувшуюся фигуру.

– Кто?

Яшка вышел на середину дороги, поднял самопал. Кандыба, видно, не узнал его.

– Молись богу, бандит, – торжественно сказал Яшка, все оттягивая момент, когда надо будет стрелять.

Кандыба не стал молиться. Мгновенно отскочил в сторону, вскинул руку с наганом. Грохнул выстрел. Пуля просвистела где-то совсем рядом. Пьяный Кандыба промахнулся...

В тот же миг нажал на спусковой крючок своего самопала Яшка...

Так и не узнали тогда, кто вогнал Кандыбе в живот самодельную картечь. Нашли его раздетым в полуверсте от хутора, куда, как говорили, похаживал он к знакомой вдове. Только и установили, что стреляли из самопала. А мало ли в те годы было самопалов! Кандыбу отвезли на тачанке в лазарет. Не приходя в сознание, он умер.

Всю ночь, как живого человека, оплакивали Яшка и мать снятые с бандита отцовы брюки и сапоги. А потом все закопали в церковном саду, будто во второй раз простились с дорогим человеком. Сами в тот же день перебрались на другую окраину Лепсинска. Церковному сторожу сказали, что уезжают совсем.

О случае с Кандыбой Яков не стал рассказывать Карачуну. Горе свое они несли с матерью вдвоем. Годы прошли, горе осталось, гнев остался, ненависть осталась.

...Через Лепсинск шли части белогвардейских генералов Дутова, Щербакова, подходили анненковцы. Заикнись кто тогда, что в домишке на окраине живет семья большевика, в два счета на сук бы вздернули...

– А потом поселился рядом с нами белогвардейский полковник, – устремив неподвижный взгляд в догоравший костер, продолжал Яков. – Занял в доме комнату. Сам хоть и при усах, бакенбардах и лицом тоже чистый, а на беляка не похож. Через два дома от нас офицеры стояли. Там каждый день пьянка, а у полковника тихо... И побыл-то недолго, всего две недели, а в памяти на всю жизнь остался.

Лицо полковника показалось Яшке знакомым, но он так и не мог вспомнить, где видел его прежде. Френч у полковника был самый настоящий, из дорогого сукна. И погоны настоящие. Повесит, бывало, он френч на стул, сам выйдет куда-нибудь, а Яшка подойдет и нюхает: здорово духами и дорогим табаком пахнет. Хорошо им по соседству с тем полковником было: то сахару даст, то солдатскую гимнастерку подарит, чтобы мать Яшке перешила. А однажды пришел и сказал: «Пойдем-ка, Яша, со мной!» Мать успокоил: долго, мол, не задержу. Пришли они с Яшкой в богатый дом. Там офицеры в карты резались. Подсел к ним и полковник, какие-то непонятные Яшке разговоры вел, где, какие части, куда идут, с кем воюют. «Ну, – говорит, – Яша, бью по банку на твое счастье». Ударил – и выиграл. Матери дома половину выигрыша отвалил. То-то они с матерью удивились! Уж стали бояться за полковника, как бы не случилось чего. А о деньгах молчок, никому ни слова. По копеечке тратили.

Не все Яков рассказал начальнику заставы и его товарищам о полковнике. Не хотелось ему «ворошить» то, что касалось матери. А было и такое...

Как только в доме появился полковник, Яшка зарядил свой самопал, держал наготове. Но его сбивало с толку не столько поведение полковника, сколько отношение к нему матери. Не раз замечал Яшка, как она тайно вздыхала и задумывалась, провожая взглядом соседа. То, что рубахи ему стирала, – полбеды: всех обстирывала. За вещами его следила – тоже ладно. Но вот когда стала под разными предлогами Яшку из дому отсылать, тут уж он взвился. Как-то мать попросила его сходить на прежнюю квартиру – в церковную сторожку – за чапельником. Яшка вышел за дверь, дрожа от обиды и ревности, взял свой самопал, пробрался обратно к дому и затаился под открытым по случаю летней духоты окном. Из комнаты доносилось только шуршание бумажек, слышались легкие шаги матери. Яшка подивился: зачем им понадобилось отсылать его? Но вот полковник заговорил:

– Замечаю, не ласкова ты к сыну, Глафира. Парню и без того тяжело, а ты с ним, как с чужим.

– Жизнь у нас трудная, – нехотя отозвалась мать. – Отца-то нет. В его погибели и Яшкина вина есть.

– Гибель Григория – случай. Такое могло произойти в любой момент. Неизвестно еще, что нас ждет. Казаки всюду рыщут. Ты все же будь поласковее с сыном. Нельзя эдакую тяжесть на мальчишку валить.

Яшка замер. Он не верил своим ушам. Сердце сильно билось, дыхание перехватило. Да кто же он, этот «полковник»? Почему с матерью говорит на равных? Почему пришел постояльцем именно в этот дом? Невольная симпатия за добрые слова и в то же время обида, что от него таятся, захлестнули Яшку.

– Сдержанность твоя ни к чему, – продолжал между тем «полковник». – Родных-то вас всего двое, по-родному и жить надо.

– Только ли моя-то сдержанность ни к чему? – с еле скрываемой обидой воскликнула мать. – Каменный ты человек! Все проповеди читаешь! Терплю лишь из-за того, что по делу ты тут, а то лучше бы глаза мои тебя не видели!

– Глафира... Семья ведь у меня...

Яшка слушал, разинув рот. Он отказывался верить. Чтобы тихая, забитая мать так отчитывала «полковника»!

Когда Яшка вошел в комнату, мать плакала, уткнувшись в подушку.

Несмотря на обиду, что старшие не приняли его в свою тайну, Яшка все же кое-что понял. Понял, прежде всего, что; их сосед по квартире вовсе никакой не полковник, что мать хорошо его знает и что ей известно, зачем он приехал в Лепсинск. И еще понял Яшка: сосед их знал отца.

Подумал Яшка и решил: раз «полковник» не настоящий, под беляков подкапывается, то он, Яков Кайманов, сам будет ему верой и правдой служить, помогать во всех делах, оберегать от жандармов. Придут анненковцы арестовывать его, Яшка самому атаману заряд картечи в рожу влепит, нисколько не побоится.

Но ему не пришлось «показать себя». Вскоре нажали красные, вышибли Анненкова из Лепсинска, а «полковник», теперь уже без бакенбард и усов, вышел на трибуну в знакомой железнодорожной форме и начал свою речь волнующим новым словом: «Товарищи!..» Как же раньше Яков не узнал его! Это же Лозовой! Старый друг отца Василий Фомич Лозовой! Наверное, потому не угадал, что прежде только в сумерки да ночью его видел.

Пробился к нему Яшка после митинга, обиду свою высказал: почему Василий Фомич не открылся ему? А Лозовой ответил: «Нельзя было, Яша, открываться, поручение выполнял. Мы с тобой и так друг на друга не в обиде, прожили неплохо».

– Трудно тогда жилось. Если бы не Василий Фомич, хоть с голоду умирай... Он нам в ту пору три полосатых чувала муки прислал.

Не стал Яков рассказывать начальнику заставы и о памятной встрече Лозового с Флегонтом Мордовцевым.

...Отправляли со станции воинский эшелон. Уезжал на фронт красногвардейский полк, комиссаром которого только что был назначен Лозовой. Народу собралось полным-полно. Духовая музыка играла. Яшка тоже пришел на станцию вместе с матерью – радостный оттого, что прогнали беляков, грустный потому, что уезжал близкий человек. Он изо всех сил тянул шею, чтобы в сутолоке хоть еще раз увидеть «своего» комиссара. Смотрел Яшка во все стороны, а больше всего на паровоз: почему-то был уверен, что комиссар должен быть обязательно на паровозе. Лозовой сам подошел к ним. Обнял на прощание и по-русски трижды расцеловал мать, а потом Яшку. Минуту спустя Яшка почувствовал на себе чей-то взгляд и оглянулся. Поодаль стоял Флегонт Мордовцев и такими лютыми глазами следил за комиссаром, что даже далеко не трусливому Яшке стало страшно. Мордовцев сразу изменил выражение лица и помахал ему рукой, как доброму знакомому. Однако не успел скрыть своей ненависти к комиссару.

– Василий Фомич, погляди, Флегонт-то съесть тебя готов, – сказал Яшка.

Мать, и без того смущенная, оглянулась, вспыхнула как маков цвет, опустила глаза. Лозовой ответить не успел: его окликнули, потащили куда-то к теплушкам, в которых уезжали красноармейцы.

С тех пор Якову не пришлось встречаться с Лозовым.

Теперь-то Яков хорошо понимал, что у Мордовцева были свои причины не любить комиссара: он ревновал Лозового к матери. Но была ли это только ревность, он не знал. После отъезда Василия Фомича на фронт мать не хотела и слышать о Флегонте. На что-то надеялась, думала, наверное, еще раз встретить Василия Фомича, узнать, все ли по-старому у него с семьей.

Это беспокоило Флегонта. Он, конечно, не Кандыба – напролом не лез, действовал хитрее. Часто заходил к вдове, молча часами сидел в комнате, приносил подарки. С неумолимым упорством, добрый десяток лет шел к цели.

Якову и теперь неясно было: то ли правда Флегонт любит мать, то ли он из гордости решил костьми лечь, а на своем настоять!..

Разные мысли одолевали Якова. Особенно волновало известие о Лозовом. Значит, Василий Фомич здесь, бывает на Даугане, приезжает на могилу Григория Кайманова и своего брата. Какой он? Узнает ли его, Якова? Как они встретятся? Прощаясь, комиссар повторил памятные слова: «Никакой пощады, Яша, всей этой белой сволочи. Ты пожалеешь – тебя не пощадят».

– С Василием Фомичом обязательно встретишься, – проговорил Карачун. – Он у нас комиссар, на заставах каждую неделю бывает. Ну а с тобой-то что дальше было?

– Дальше?.. А дальше, когда белых выгнали, стали мы снаряды возить... Снарядов после них осталось – прорва! Для сбора их мобилизовали всех мужиков из Лепсинска, Учерала, Талды-Кургана. За обещанную десятину земли и я таскал их вместо богатого казака Семибратова. Потом на мельнице работал. В двадцать четвертом мотался с продотрядами. Зимой брусья тесал: три бруса для хозяев, четвертый – для себя. На хлеб и картошку менял. Был и переводчиком у изыскателей на Турксибе. Озеро Балхаш они исследовали. Один раз чуть не утонул там. Был потом сапожником. Ну а как женился, в родные места потянуло, вот и приехал...

– Да, парень, хватил ты горячего до слез по самые ноздри, – заметил в раздумье Карачун. – Закалку добрую получил... Ну что ж, посидели у костра, пора и честь знать. Воры в наших краях ночью ходят. Ловить их надо тоже ночью. Шевченко, Аликпер, Бочаров! Пойдете на развилку к трем отщелкам, на стык с участком заставы Пертусу. Нам с тобой, Яша, вон на той сопке перекресток тропинок охранять.

Кайманову не хотелось уходить от костра: слишком захватили его воспоминания. После прогулки верхом да сытной еды неплохо было бы выспаться. Но людей у Федора нет, каждый пограничник на счету. Поэтому даже такой неопытный человек, как он, может пригодиться. Нельзя к тому же упускать случай: кто ему лучше расскажет о пограничной службе, как не начальник заставы. Карачун хочет его старшим бригады содействия назначить. Шутка ли сказать!

– Пошли, товарищи! – скомандовал Карачун. – Ночь хоть и длинная, а на место прибыть каждой группе надо своевременно.

Притушив тлеющие угли и подтянув подпруги у пасшихся тут же лошадей, Аликпер, Шевченко и Бочаров поднялись в седла, двинулись по тропе, спускавшейся в ущелье. Силуэты их растаяли в густевшем сумраке. Из ущелья долго доносился цокот копыт. Яков и Карачун остались одни.

Кайманов поудобнее перехватил винтовку. Оружие с детства волновало его. Отец брал Яшку с собой на охоту, учил стрелять. Он и сам любил поохотиться на горных курочек или диких козлов. Стрелял хорошо, без промаху. Но контрабандисты с винтовками и терьяком – не курочки и не козлы. Здесь уж кто кого. Смогут ли они вдвоем с Федором задержать банду, если придется принять бой?

– Я тебя учить не хочу, сам знаешь: границу охранять, не шашлык жарить, – как бы отвечая на его раздумья, проговорил Карачун. – Думай за врага, как бы ты действовал на его месте. Контрабандисты не только спасают терьяк, но и свои жизни. Им хитрее нас с тобой надо быть. Главное, не давай опомниться, захватывай инициативу и на ту сторону не пускай.

Они поднялись по тропинке на сопку, выбрали место для «секрета» немного ниже гребня, чтобы не маячить на фоне звездного неба. Карачун захватил с собой шинель, Яков – ватную куртку. Нагретые солнцем камни отдавали тепло, но к утру – Яков знал это по опыту – будет холодно.

Расположившись так, чтобы в случае чего можно было стрелять и вдоль ущелья, и вдоль тропы, оба стали «слушать» границу.

Зубчатая тень гор ломаной линией отделяла от земли ночное небо. От этой густой черноты, казалось, ярче горели на небе россыпи звезд. Прислушиваясь к шорохам и звукам ночи, Яков поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, отыскивал знакомые созвездия. Вот она, Большая Медведица. Ручкой ковша повернута вверх, значит, времени не больше двенадцати.

В наступившей темноте Кайманов с нараставшим беспокойством вглядывался в маячившие на склоне тени, похожие на людей. Он давно бы поднял тревогу. Удерживало то, что на эти же тени смотрел Карачун и будто не замечал их. Наконец Яков не выдержал, коснулся его руки, кивнул в сторону склона, спросил:

– Что это?

– Гули-кон, – шепотом ответил Федор. – Вроде нашего иван-чая. Эти метелки я и сам несколько раз за людей принимал.

«Тьфу ты, пропасть! – досадуя на себя, с облегчением подумал Яков. – Как я не узнал гули-кон – телячий цветок? Его метелки в темноте и в самом деле можно принять за идущих по косогору людей».

Яков посмотрел на Федора Карачуна: не смеется ли он над ним? Но тот, казалось, не обратил на его ошибку никакого внимания. Вытащив из кармана две катушки ниток и спичечную коробку, Карачун принялся что-то мастерить.

– Наблюдай, Яша, – сказал он. – Сейчас «систему» налажу, ни один контрабандист не пройдет, обязательно заденет.

Начальник заставы надел катушку на карандаш и пошел вниз по склону поперек ущелья, распуская и в то же время туго натягивая нитку. Кайманов видел, что он пересек едва заметную тропу, потом скрылся в темноте. Через несколько минут Карачун вернулся, размотал еще одну катушку, нитку протянул через тропу. Затем положил перед собой спичечную коробку, сделал из спичек «сторожки», которые при малейшем натяжении протянутых поперек ущелья и через тропу ниток щелкали по коробке.

– Техника хоть и простая, зато безотказная, – пояснил Карачун. – Иной раз лежишь у тропы, своей руки не видишь. Нарушитель в пяти шагах от тебя пройдет, не заметишь. А «систему» наладишь, совсем иное дело: «сторожок» по коробке щелк! Ага, есть! Нитку нащупаешь: куда отклонилась? Если от тебя, значит, к границе кто-то прошел, а к тебе – в тыл...

Протянутая через тропу нитка могла натянуться в любую минуту, извещая об опасности. Кайманов почему-то был уверен, что контрабандисты обязательно придут.

– Ты, Яша, бери все на заметку. Бригадой содействия будешь командовать, пригодится, – шепотом продолжал Карачун. – Обнаружишь след, первое дело – сигнал на заставу. Голубя пошлешь или два выстрела, а трудно будет – гранату взорвешь, когда группа большая и с оружием. Уж гранату-то на заставе услышат. Днем мы для связи костры зажигаем: два костра – если помощь нужна, три – когда дело серьезное. А чтобы побольше дыма было, полынь подкладываем. Иногда для дубляжа специальный наряд на какой-нибудь гребень высылаем. Увидят бойцы сигнал такого спецнаряда, тоже зажигают костер, потом на коней – и галопом к границе. Самое главное – установить давность следа. Для того ты и должен каждую мелочь примечать. Ночью погода равномерной не бывает: то ветерок потянет, то стихнет. Обязательно примечаешь, в какое время и с какой стороны ветер дул. Во второй половине ночи проведешь по прикладу ладонью, а она будто тормозится. Значит, уже села влажная пудра вроде росы – скоро рассвет. Если все эти мелочи помнишь и учитываешь, то, когда след увидишь, картина для тебя сразу становится ясной. Как только разобрался, куда нарушитель путь держит, тут уж не зевай, не мешкай, потому что каждая секунда дорога...

– У тебя все больно просто выходит... – начал было Яков, но не договорил. Карачун, насторожившись, молча взял его за руку.

Яков замер. Начальник заставы снял затвор карабина с предохранителя, пригнулся у камня, всматриваясь в темноту. Кайманов невольно повторил его движение. Слух улавливал едва различимый шорох песчинок, тонкий посвист ветра в сухой траве. Вдруг совершенно ясно донеслось шарканье подошв по камням. Припав к скале и весь напрягшись, Яков направил винтовку в сторону доносившихся звуков, едва не нажал без команды на спусковой крючок.

Снова все стихло. На темном небосводе сияли звезды. Черной зубчатой тенью замерли силуэты гор. Спустя несколько минут – Яков увидел это совершенно отчетливо – над гребнем сопки появились две головы. Снова почувствовал предостерегающее прикосновение начальника заставы.

– Оставайся на месте, раньше меня огонь не открывай, – прошептал Карачун и проворно скользнул в темноту. У Якова до предела напряглись нервы. Он лежал, прижавшись к плитняку, и ясно видел, как, помаячив на фоне звездного неба, сначала одна голова, затем другая исчезли. Вскоре опять послышалось шарканье подошв по камням.

Надо же так! Только что заняли позицию, и вот они, контрабандисты, как по заказу! Стрелять или не стрелять? А что, если не заденут систему? Куда девался Карачун?..

Из ущелья донесся дикий рев, ударил по нервам. Яков вздрогнул, еще крепче стиснул винтовку. В первую минуту не мог сообразить, что это такое. Рев повторился. В нем звучало разочарование и злоба. Тут же послышался шорох посыпавшихся с откоса камней, дробный цокот козьих копыт.

Теперь Яков понял: ревел упустивший добычу леопард. Встреча с таким хозяином ночи не из приятных. Однако леопард – охотник, а не бандит, он не вооружен маузером или винтовкой. Но почему горные козлы, к которым подкрадывался леопард, не услышали шагов контрабандистов? А ведь слух у них куда лучше, чем у Якова и Карачуна. Может быть, не было никаких голов над гребнем сопки?

Но вот опять донеслось шарканье подошв по камням, и Яков совершенно ясно увидел головы в круглых чеплашках из верблюжьей шерсти.

Где же Карачун? Сколько контрабандистов? Двое или больше? Стрелять или не стрелять? Стоит пошевелиться, сам получишь пулю. «Шарапхан на звук в темноте без промаха бьет», – вспомнил он. И еще: Федор сказал, что бы ни было, первым не стрелять. До боли напрягая глаза, Кайманов продолжал смотреть в сторону сопки. Ему показалось, что голов стало больше.

Неожиданно совсем рядом послышался голос Карачуна. Начальник заставы пытался зажечь спичку и негромко клял кого-то до седьмого колена.

– Яша, иди-ка сюда, – нисколько не прячась, позвал он.

Яков поднялся, чувствуя, как исчезает скованность и напряжение, словно огромная тяжесть свалилась с плеч, подошел к начальнику заставы.

– Черепахи, сволочи! – продолжая чиркать спичками, сказал Карачун. – Сколько раз обманывали: шуршат панцирями по камням, ну точно кто идет. Вон отступают форсированным маршем.

При вспышке спички Кайманов увидел, как проворно уходили к расщелине в скале две большие черепахи, похожие на перевернутые миски. Он с детства знал, что в горах водятся крупные черепахи, но никогда бы раньше не поверил, что они могут своим шорохом ввести в заблуждение даже опытного пограничника.

– Смотри сюда, – снова зажигая спичку, сказал Карачун и приблизил огонек к самой земле. – Вот это курочки ковырялись, а это – черепашьи следы: когда по плитняку идут, от мелких камешков черточки остаются.

– А можно ли нам сейчас так вот спичками? – спросил Кайманов.

– Сейчас можно. Слыхал, как леопард заревел? Это он с досады, что добычу упустил. Разозлился и поднял рев. А потом камешки посыпались. В лощине – фырк-фырк, и снова тишина. Когда козлы людей испугаются, долго бегут. Один раз фыркнут, и пошел, и пошел... Гуськом выстраиваются, уматывают за несколько километров. А от зверя шарахнутся шагов на пятьдесят, и опять спокойно, будто ничего не произошло, щиплют траву. Слышишь, нет-нет да и покатится камешек, значит, пасутся, человека поблизости нет.

Яков прислушался. Ночные горы были полны каких-то неясных звуков, разобраться в которых не просто. Но звук скатывавшихся время от времени по откосу камешков он ясно слышал. Прав, стало быть, Федор: архары где-то рядом. Ветер дует от них на Якова и Карачуна, потому и не боятся.

– Козлы и горные бараны, – продолжал Федор, – золотые наши помощники: тому, кто понимает, все расскажут. А возьми курочек. На ночлег соберутся кучкой и спят. Подойдет зверь, они – «фррр», и нет их. А человека услышат, не только «фррр», но и переговариваться начнут: «тиу-тиу-тиу». По перелету курочек или поведению горных козлов и направление нетрудно определить. На тебя бегут или летят, если ты лицом к сопредельной стороне сидишь, значит, контрабандисты от границы топают. От тебя – значит, за кордон дуют.

Яков мысленно представил себе укрытые темнотой ночи откосы и ущелья на участке заставы. Горсточка пограничников – по два в наряде – рассредоточена в этих горах на огромном пространстве. Карачун распустил поперек одному ему известной тропы катушку ниток, а пройди нарушитель на двести метров левее или правее, «система» не сработает, окажется бесполезной. Как же хорошо надо знать тропы и ущелья, чтобы в нужном месте поставить заслон, не дать пройти врагу! Как внимательно надо изучить повадки птиц и животных, чтобы понимать, о чем они рассказывают!

Яков слушал ночь, старался разобраться в ее многочисленных приглушенных звуках, отыскивал в небе звезды, о которых рассказывал ему еще отец, ловил каждое дыхание ветра. Как-то так получилось, что он не доехал еще до дома, оставил на полдороге жену и вот лежит здесь, на склоне горы, «слушает» границу! Ольга, конечно, беспокоится о нем. Хорош муж! Завез на край света и пропал. Но Ольга поймет. Все, что он узнал и увидел сегодня, что услышал от начальника заставы, очень важно. Без этого не выйдешь на охрану границы.

Научиться стрелять, как Аликпер, читать следы, как Амангельды, понимать ночную жизнь гор, как понимает ее начальник заставы, – это не только интересно, но и необходимо. Ведь его Карачуну сам Василий Фомич Лозовой рекомендовал.

Потянуло предрассветным ветерком. Яков плотнее закутался в ватную фуфайку, подвернул ее полы под себя. Коленям было жестко и холодно. Он переменил положение, лег на бок. Надел шинель л начальник заставы.

Густая синева ночи стала редеть. Где-то рядом ухнул филин. Ему отозвался сыч. Донесся шум осыпающихся камней. Ночные хозяева уступали свои владения дневным жителям гор.

Задумавшись, Яков перебирал в памяти все, что с ним было в детстве, и на какую-то минуту представил: будто пришел к роднику на охоту и ждет, когда прилетят на рассвете к водопою курочки или придут горные козлы. Собственно, сейчас он тоже на охоте. Разница лишь в том, что выслеживать приходится совсем иную «дичь», отлично владеющую огнестрельным оружием.

Звезды гасли одна за другой. Начинало светать. Яков с облегчением вздохнул. Он не любил кромешную тьму. Вдруг перестрелка?! Не узнаешь, откуда пуля прилетит. С рассветом же меньше вероятности, что контрабандисты нарушат границу.

Сумрак сползал со склонов гор. Навстречу утру волнами поднимался легкий туман. Над вершинами гор собирались дождевые тучи. Яков провел ладонью по прикладу винтовки, как учил Карачун. Руку словно что-то притормозило. Значит, уже выпала роса. Предутренняя синева сползала по склонам гор все дальше. Все отчетливее прорисовывается на гребне сопки то место, где ночью возились черепахи. Теперь там нет ничего таинственного – обыкновенные камни, обыкновенный плитняк. Небо на востоке стало как бы отделяться от гор. За скалистыми вершинами разливалась заря.

Якова охватило дремотное состояние. Нервы будто сами собой ослабли, напряжение исчезло. Вместе с темнотой отошли ночные тревоги. Настало утро. Заря охватывала уже полнеба...

Гулко отдаваясь в горах, словно бичом стеганул тишину раскатистый выстрел. Вслед за ним ударил залп. Яков вздрогнул, не сразу сообразил, что бы это могло быть. Но, увидев начальника заставы, уже бегущего к лошадям, бросился вслед.

– Дорогу с Даугана к границе знаешь? – спросил на бегу Карачун.

– Знаю.

– Там под Юштою выход за кордон. Вчера в районе Белуджи вооруженная банда столкнулась с пограннарядом заставы Пертусу, ушла в горы. На ее поиск выехали и вышли новые группы пограничников. Командует ими Бассаргин. Комендатура выслала резерв под командованием Павловского. Мы тоже помогали пертусинцам перекрывать окрестные тропы, чтобы не выпустить бандитов за рубеж. Видно, пертусинцы банду обнаружили. Наша задача помочь им.

Одним движением подтянув подпругу и взнуздав коня, ловкий и быстрый Карачун вскочил в седло, галопом помчался на выстрелы. Яков немного замешкался, отстал от начальника заставы, но натренированный в горах конь так рванулся с места вперед, что скоро догнал скакавшего во весь опор Федора.

Снова ударил залп. Гулко отражаясь от склонов гор, все усиливалась трескотня винтовочных выстрелов. Поднявшись на седловину, Карачун слетел с седла, словно его ветром сдуло. Махнул Якову, хлопнул своего коня по крупу ладонью, отсылая его с седловины вниз. Так же быстро спешился и Кайманов, взбежал на седловину, метрах в трехстах от себя увидел пробиравшихся по склону Аликпера и двух пограничников. Ближе спускался с косогора какой-то командир, вероятно, Бассаргин – начальник заставы Пертусу. Винтовку он держал в левой руке, правая свисала безжизненной плетью.

– Надо живьем брать, Аликпер! Живьем! – услышал Яков голос этого командира. – Заходи с тыла!

Аликпер и два пограничника, прячась за выступами камней, приближались к небольшой пещерке на склоне, из которой – теперь это было отчетливо видно – высовывался ствол штуцера [22]

[Закрыть], вырывалось пламя выстрелов. В одном из пограничников Кайманов узнал высокого и жилистого Шевченко, того самого, с которым они вчера вечером жарили шашлык. Низко пригнувшись, он побежал в сторону засевшего в камнях бандита. Послышался голос Бассаргина: «Шевченко! Куда?.. Назад!» Но поздно. Шевченко вдруг поднялся во весь рост, неестественно выгнулся и рухнул навзничь.

Аликпер зигзагами бежал между валунами к занятой бандитами пещере. Яков и Карачун огромными прыжками бросились со склона вниз, чтобы отрезать нарушителям путь отхода. Яков снова увидел Аликпера, когда тот взмахнул рукой. Взметнулся столб огня, гулко ухнул взрыв гранаты. Почти одновременно из камней стеганул выстрел.

– Ложись, Яша! – крикнул Федор. Пуля просвистела у самой головы Кайманова, с визгом ударилась в щебень.

К валуну, за которым укрылись Кайманов и Карачун, подполз незнакомый Якову пограничник, доложил: