Текст книги "Чёрный беркут"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 12. КОМИССАР ЛОЗОВОЙ

Над ущельем пластался белый туман, окутывая кусты ежевики и шиповника, разбросанные по склонам.

Солнце еще не взошло. Острый утренний холодок проникал под одежду. Яков с Амангельды внимательно осматривали каменные карнизы. Ниже нависшего над котловиной покрывала тумана они видели лишь мелькавшие ноги Барата. Голова его то появлялась, то исчезала в белесых волнах. Казалось, что Барат пролез до пояса в призрачно-белый ковер-самолет и, перебирая ногами, парит в воздухе. Но вот пелена тумана осталась позади. Все трое осторожно поднялись на гребень скалы, окинули взором открывшиеся перед ними склоны соседней котловины.

«Козлы! Там!..» – вытянув руку, едва не вскрикнул Яков.

Амангельды и Барат тоже увидели пасшееся в дальнем конце котловины стадо. Неясные тени мелькали у темневшего справа отщелка.

Ровный предутренний ветерок тянул от стада к охотникам. Но стрелять все же далековато.

Яков высунул из-за камней влажный от росы ствол винтовки, передвинул на последние цифры прицельную планку.

Вдруг едва различимое вдали стадо испуганно шарахнулось в сторону, скрылось в отщелке. Издалека донесся залп, потом затрещали частые винтовочные выстрелы.

– Похоже, прорыв на стыке с заставой Пертусу, – сказал Амангельды, быстро поднявшись во весь рост.

Яков понял: охота кончилась, начинался пограничный поиск. Яков внимательно осмотрел винтовку, опять установил постоянный прицел.

Амангельды махнул рукой в сторону границы:

– Надо туда. Там есть котловина, где кочахчи могут оторваться от пограничников. Будем помогать.

Напрямик по склонам, почти не разбирая дороги, Яков и Барат бросились вслед за Амангельды. Потом, рассредоточившись, пошли медленнее. У куста шиповника, протянувшего ветви к самой тропе, Амангельды поднял руку. Яков подошел ближе: за колючки зацепилось несколько шерстинок. Кто-то прошел здесь, и куст взял с него дань.

– Кочахчи! – проговорил Амангельды, указывая сначала на нижнюю, затем на верхнюю часть куста. – Похоже, в сторону границы идут.

Никем не тронутые капельки росы поблескивали лишь на нижних листьях, с верхних роса сбита. Прошли нарушители недавно. Осыпавшиеся капли еще не успели высохнуть на плитняке.

От куста Барат двинулся вперед по противоположному склону котловины, Яков – по дну, Амангельды осторожно поднялся на карниз, косо уходивший вверх, к гребню сопки.

Держа винтовку в положении «к бою». Кайманов пружинистым быстрым шагом вышел к открытому месту, где отщелок снова переходил в узкую, небольшую котловину, поросшую редкими кустами полыни. У одного из полынных кустов он издали заметил ясно отпечатавшиеся на мокром песке следы чарыков. Свистнул, подражая сычу. Бежавший по карнизу Амангельды оглянулся. Услыхал свист и Барат. Через несколько минут оба были возле Якова.

– Нарушителей двое, – уверенно сказал Амангельды.

– Давай, Барат, к той вон высотке. Ты, Ёшка, со мной!

Не успели они пробежать и полсотни шагов, как увидели новые следы. Значит, контрабандистов не двое, а больше. Направляются к границе.

«Чир... чир... чир...» – донесся предостерегающий крик горных курочек.

Что это? Сигнал? Нет, на склоне мелькнули силуэты быстро убегавших и перепархивающих птиц. «Если курочки, убегая, кричат, их спугнул человек», – вспомнил Яков слова Карачуна. «Могли испугаться и нас», – подумал он. И все-таки курочки скорее всего испугались контрабандистов.

– Там родник, – указал Амангельды в сторону нагромождения голых камней. – Сядут кочахчи у родника, не выгонишь: стрелять хорошо, на три стороны видно...

– Пойду посмотрю, – сказал Барат, направляясь к роднику.

У Якова и Амангельды винтовки, у Барата – только бичак. Если контрабандисты успели засесть у родника, Барату придется туго. Яков решил подстраховать друга. Пробираясь к роднику по соседнему склону вслед за Баратом, он видел, как тот время от времени наклонялся к земле, вероятно, рассматривал следы. Яков уже хотел спуститься вниз, чтобы подойти ближе к нему, как вдруг из-за камней на Барата ринулись две тени. Один из нападавших оказался перед Баратом. Второй в нескольких шагах позади. Сверкнул нож. Барат ударил им ближайшего к нему бандита. Второй подскочил сзади.

Яков вскинул винтовку, поймал на мушку силуэт врага, нажал на спусковой крючок. Грохнул почему-то сдвоенный выстрел. Больно ожгло ухо. «Тиу-у-у», – пропела пуля. Моментально повернувшись, не целясь выстрелил еще раз в мелькнувшую позади тень. Тут же упал за камень, осмотрелся. Исчезли куда-то и Барат, и Амангельды.

«Гур-ррр», – донеслось от родника. С обратного склона сопки посыпался щебень. Кайманов метнулся туда, с вершины увидел четыре низко пригнувшиеся к земле, горбатые от заплечных мешков фигуры. Дотронулся рукой до горевшего огнем уха, почувствовал на ладони липкую кровь. Ярость охватила его. С поразительной ясностью улавливая каждое движение контрабандистов, вскинул винтовку, выстрелил еще в одного. В этот момент увидел, что наперерез им торопится Амангельды.

– Ёшка, не надо стрелять! – послышался голос следопыта. – У кочахчи винтовок нет.

«Эти контрабандисты безоружны. Сгоряча не разглядел», – упрекнул себя Кайманов. От родника к нему шел Барат, зажимая правой рукой раненое предплечье.

– Ай, Ёшка, молодец! – еще издали закричал оп. – Сагбол тебе, вовремя успел!

В то время, когда Кайманов спасал от верной гибели Барата, его самого страховал Амангельды. Если бы не следопыт, не видел бы Яков теперь ни гор, ни утреннего неба, ни жестких полынных кустов у самых ног.

Но размышлять было некогда. Мгновенно вспомнились слова Амангельды: «А восьмой бух Ёшке в спину, и нет Ёшки...» Яков выскочил на самый верх отщелка: перед ним оказался еще один нарушитель.

Контрабандист торопился уйти к границе, но быстро бежать не мог. Ноги у него заплетались. Деваться ему некуда – впереди открытый склон, круто поднимавшийся вверх.

Яков прицелился, не думая, что сам стоит во весь, рост на гребне сопки. Контрабандист оглянулся, поднял обе руки вверх и, что-то крича, пошел на Якова.

– Ёшка-а!.. Кара-Куш, не стреляй! – донеслось издали. – Я – Каип Ияс! Не стреля-а-ай!..

Якова поразило, что контрабандист знает его по имени, да еще называет Кара-Куш – Черный Беркут. Откуда появился этот кочахчи? Почему шел не вместе со всей группой? Отстал? Может быть, там еще кто есть? На всякий случай Яков опустился за камни, наблюдая за контрабандистом с поднятыми руками, подходившим вихляющей походкой, словно на ватных ногах.

Всего несколько секунд вспоминал, где прежде видел его, где слышал этот хрипловатый голос. В памяти всплыл первый день приезда на границу, когда они с Ольгой, спасаясь от грозы, подъезжали к гаваху, а лошадь пугливо шарахнулась в сторону от сваленной в кювете сухой колючки. Так и есть. Тот самый шаромыга – Каип Ияс.

Яков опустил винтовку, вернулся к Барату, оторвал от своей рубахи лоскут, стал перевязывать другу рану, одновременно продолжая следить за Каип Иясом.

Радостное сознание, что жив и почти невредим, если не считать сильно болевшее ухо, все больше и больше охватывало Кайманова. Великое дело – уверенность в себе! То, что на Даугане он с третьего выстрела убил контрабандиста, могло быть случайностью. Сегодня совсем другое. Здесь он, спасая Барата, а позже – страхуя Амангельды, вел прицельный огонь. В таком бою, полном внезапностей, два выстрела и два попадания чего-нибудь да стоят. Сейчас он не испытывал тех переживаний, какие одолевали его в первый раз. Сегодня был настоящий бой. Мысль о том, что он спас от неминуемой гибели Барата, а сам был спасен страховавшим его Амангельды, наполняла его чувством благодарности и даже нежности к друзьям.

Перевязав Барату рану, он еще раз потрогал свое кровоточащее ухо. Вид у Якова, наверное, был страшный. Он заметил, как округлились глаза у подошедшего наконец оборванного, запыхавшегося, словно запаленная лошадь, терьякеша. И без того желтое от терьяка лицо Каип Ияса пожелтело еще больше.

– Я не стрелял, я с ними не ходил. Я один топал, – опасливо поглядывая на трупы бандитов, забормотал Каип Ияс. – Пройдут, думаю, они, и я пройду. Будут их ловить, убегу.

– Что ж не убежал?..

Каип Ияс беспомощно развел руками.

– Салям, Барат, салям, Амангельды, – заискивающе приветствовал он «базовцев», как называли на границе членов бригады содействия. – Клянусь аллахом, Каип Ияс – честный человек. Терьяк – нету, ружье – нету, бичак – нету... Мало-мало рис носил. – Припухшие, слезящиеся глаза его смотрели испуганно и подобострастно.

– Салям-то салям, но веревочкой мы тебе руки спутаем, как и этим твоим дружкам, – сказал Амангельды, кивнув в сторону пятерых задержанных, в том числе двух раненых, которых сам только что приконвоировал.

Яков, подставляя Барату для перевязки свое обожженное пулей ухо, раздумывал о том, как опять попал к ним этот терьякеш. Только весной он задержал его со спичками, чуть ли не за сорок верст отсюда, и вот теперь, едва наступила осень, Каип Ияс снова притопал, как он говорит, со своей собственной, самой паршивой контрабандой. Видно, его даже на фильтрации не считают за контрабандиста, и каждый раз отпускают домой.

– Тебе что, Каип Ияс, жить надоело? – сурово спросил Яков. – Зачем к нам ходишь?

– Ай, Кара-Куш-джан! – заметно обрадовавшись, что с пим разговаривают, воскликнул Каип Ияс. – Дома кушать нету, купить – нету. Огланжик на лавках сидят, кушать просят. Ай бедные, бедные мои мальчики, бедные огланжик!..

– Почему сказал «Кара-Куш»? Кто тебя научил?

– Все кочахчи так говорят: «Ёшка Кара-Куш никого не пропустит, всех поймает. Кто через границу пойдет, никто не вернется. Кара-Куш на лету птичке в глаз попадает...»

Яков понимал, что это – лесть, но лесть отчасти справедливая. Тем не менее новость насторожила его. Если сами враги дали ему кличку Черный Беркут, держи ухо востро: в беркутов тоже стреляют, да еще как. В то же время кличка ему понравилась. Кара-Куш! Черный Беркут! Ну что ж, неплохо звучит. Контрабандисты – не горные бараны. Значит, побаиваются его, раз такое прозвище дали.

У Каип Ияса, видно, все больше появлялась надежда, что и в этот раз все обойдется. Но суровый взгляд Амангельды пугал его.

– А сам ты думаешь, вернешься домой? – спросил следопыт.

Каип Ияс задрожал, поняв, что с ним не шутят.

– Яш-улы! Амангельды-ага! – он упал на колени. – Кому нужен Каип Ияс! Только своим детям! Бай Мусабек душит, жандармы душат, солдаты душат. Зеленые фуражки поймают – отпустят. За это жандармы дома палками бьют! Все хотят, чтобы подох Каип Ияс, никто не хочет, чтобы он жил...

Яков и Барат обыскали остальных задержанных, перевязали двух раненых. Амангельды осмотрел трупы убитых, стащил в одно место торбы и оружие. Шаг за шагом исследовал всю местность. Вскоре вернулся с такими же замотанными в тряпки пачками денег, какие нашел Дзюба в первый день выхода Якова на границу. Значит, контрабандисты и этой группы возвращались после ходки с опием. Пока пограничники брали вооруженный заслон, они рассчитывали прорваться за кордон.

Амангельды подошел к Каип Иясу:

– Что в твоей торбе?

– Мало-мало рису, два бурдючка коурмы. Бедный Каип Ияс на базар бежал. Ай, как плохо сделал, что бежал!

Мельком заглянув в торбу Каип Ияса, из которой высовывались бурдючки с коурмой, Амангельды неторопливо, будто прогуливаясь, направился в противоположную от границы сторону. Изредка он останавливался, что-то разглядывал на земле. Его серая куртка некоторое время мелькала среди камней, потом исчезла.

– Ёшка, скажи, дорогой, что теперь делать будем? – спросил Барат.

– Ждать, охранять задержанных, – отозвался Яков. – Тут такая война была, небось все наряды на границе слыхали.

Барат с сожалением поцокал языком. Пропали архары, пропала охота. Он вовсе не собирался вступать в драку с контрабандистами, только и мечтал до отвала наесться под какой-нибудь тенистой арчой душистого и сочного шашлыка. Тяжело вздохнув, занялся работой: приволок трупы убитых бандитов в одно место, уложил рядом. Оставшиеся в живых хмуро наблюдали за каждым его движением.

Кайманов решил обратиться к ним с внушением.

– Это ведь ваши бывшие товарищи, – сказал он. – Не убегали бы, остались в живых. Раз увидел пограничника или «базовца» стой! Не беги! А побежал – пеняй на себя.

– Ай, Кара-Куш, – льстиво проговорил Каип Ияс. – Зеленой фуражки на тебе нет, гимнастерки и ремня – нет. Одежда, как у всех. Вот они и думали, что это не «базовцы», а главарь какой-то другой группы хочет деньги отнять. Знали бы, что сам Кара-Куш их остановил, никуда бы не бежали.

Каип Ияс явно старался отделить себя от остальных контрабандистов, и опять его лесть приятно пощекотала самолюбие Якова. Но он и виду не подал. Перед ним – враги. Сейчас, когда схлынула горячка боя, он нарочно подогревал в себе ожесточение, будто внутри него кто-то захлопнул дверь и запер ее на замок, оставив по ту сторону убитых и раненых контрабандистов. Никогда не забудет он две маленькие дырочки в груди отца, кровавое пятно на гимнастерке Шевченко, словно срубленный разрывной пулей череп Бочарова. Эти два события на всю жизнь ожесточили его сердце. Смерть бандитов и страх Каип Ияса – все это было теперь за порогом восприятия Якова.

Гулко раздается эхо в горах. За десятки верст слышатся раскаты грома. Видно, так же быстро разносится весть и о людях. Тут все знают друг друга. Совсем недавно Яков на границе, а у него уже есть прозвище. Там, за кордоном, его называют не просто Яков Кайманов, а Кара-Куш – Черный Беркут. Говорят, что он, как и Аликпер, на лету птичке в глаз попадает!

Что ж, Кара-Куш так Кара-Куш. Тонкий яд лести проник в душу Якова, и только гордость не позволяла ему спросить Каип Ияса, от кого тот узнал прозвище.

Каип Ияс с тревогой смотрел на кусты, за которыми скрылся Амангельды. Куда он пошел? Что ищет? Терьякеш вдруг воздел руки к небу, начал молиться, словно вверял свою судьбу аллаху.

– Вах!.. Вах!.. – бормотал он.

Из-за камней вновь появился Амангельды с плоской, прямоугольной торбой за плечами. Подойдя к Каип Иясу, снял торбу, развязал, извлек из нее жестяной прямоугольный бидон.

– Твой терьяк? – вскинул он глаза на еще больше пожелтевшего от страха Каип Ияса.

– Зачем мой, Амангельды-ага? Откуда у Каип Ияса терьяк?

Сидевший до того на камне Каип Ияс проворно опустился на колени, поворачивая испитое лицо то к Кайманову, то к Амангельды, запричитал, глотая от страха слова:

– Амангельды-ага! Ёшка-джан! Не стреляй! Все скажу. Таги Мусабек-бай убьет меня, жену убьет, пять маленьких мальчиков убьет... Его терьяк. Вах! Отстал от своего главаря бедный Каип Ияс! Не мог быстро бежать. Совсем пропал бедный Каип Ияс!..

– Разве ты не слыхал, – перебил его Амангельды, – как пограничники выбивали пыль из твоего главаря. Благодари аллаха, что ты от своей группы отстал, а то, может быть, и не было бы уже кочахчи Каип Ияса.

– Ай, Амангельды-ага, правильно говоришь, – согласился терьякеш. – Только все равно не жить теперь Каип Иясу.

– А зачем через границу ходишь?

– Как не пойдешь, яш-улы! Таги Мусабек прислал человека, тот говорит: «Есть работа, Каип Ияс. Приходи к роднику, разговор будет». Знаю, какая работа, какой разговор. А идти надо. Сам я много-много задолжал Мусабеку, да еще долг отца не отработал.

– Терьяк меньше кури. За терьяк удавиться готов, и к нам его таскаешь, – вмешался в разговор Барат.

– Ай, Барат-джан, – поднимаясь с колен и снова присаживаясь на камень, отозвался Каип Ияс. – Был у нас аул Малыш – скотинячий. Много скота был. Стал аул Калай зенон – аул женщин. Все мужчины по приказу Мусабека стали на границу ходить, мало кто возвращается. Люди говорят: «Советы – якши, ГПУ – яман».

– Твой Таги Мусабек-бай яман, а не ГПУ, – осадил его Яков. – Зачем людей к нам с винтовками посылает?

– Ай, дугры, ай, правильно, – согласился Каип Ияс. – Только некуда нам деваться. Увидит Каип Ияс зеленый фуражка, без памяти бежит. Большой Ёшка Кара-Куш увидит, тоже бежит. А куда от Таги Мусабек-бая убежишь? Рядом живет, одному, другому, третьему скажет: «К роднику приходи». Все придут. Барашка зажарит, шашлык в горло не лезет. Знаем, чем будем платить за его шашлык. У Таги и винтовки, и терьяк приготовлены. Каждому за ходку пятьдесят туманов. Хочешь, туманами бери, хочешь, баранами. Где еще бедному Каин Иясу баранов взять? Берешь терьяк, идешь. А он вслед: «Увидишь зеленую фуражку, убей! А скажешь, что терьяк Таги Мусабек дал, сам твою жену и мальчиков убью». Ай, бедный огланжик, ай, бедная жена, – снова запричитал Каип Ияс. – В доме ничего нет! Баджи один чурек на всех печет. Бросит в тандыр сухой травы, рубашку над тандыром трясет, вошку жарит. Иди, Каип Ияс, идите, детки, кушайте шашлык из вошки... Не хотят огланжик шашлык из вошки. Дай, говорят, барашка, рису дай, молока дай, чурек дай. У того глазки болят, у другого ножки потрескались. Доктор говорит, яблоки надо кушать. Где взять яблоки? Поиграть к Таги Мусабеку в сад пойдут, палками гонит. Ай, мои детки, мои бедные детки! Ай, бедный Каип Ияс! Что теперь будешь делать, Каип Ияс?

Причитания контрабандиста были явно рассчитаны на то, чтобы разжалобить базовцев. Но и Яков, и Амангельды, и Барат понимали, многое в словах Каип Ияса – горькая правда. Каип Ияс – враг. Пришел сюда с самой наивреднейшей контрабандой. Но сам он – бедняк из бедняков. Его не поставишь на одну доску с Таги Мусабеком. Да и остальные задержанные, видно, не богаче Каип Ияса.

– Скажи, Амангельды-ага, – отведя следопыта в сторону, спросил Яков, – как узнал, что Каип Ияс терьяк спрятал?

– Ай, Ёшка, Ёшка! – усмехнулся тот. – Зачем я тебе про следы говорил? След Каип Ияса в лощине в два раза глубже был, в грунт утопал. Значит, тяжело нес, пуда полтора-два, а в первой его торбе всякой ерунды и полпуда нет...

На видневшейся вдали седловине показались всадники. Размашистой рысью они спустились со склона, снова появились намного ближе. Яков насчитал девять человек. Даже отсюда видно – пограничники.

«Что ж, мы свое дело сделали. Наша совесть чиста, – подумал Яков. – Втроем обезвредили банду контрабандистов, не дали им унести за кордон крупную сумму денег, да еще задержали с банкой опия Каип Ияса, отставшего от той группы, которую разгромили пограничники». Яков всматривался в даль, стараясь определить, кто к ним едет.

Группа всадников не сбавила рыси, даже поднимаясь в гору. Видно, пограничники очень спешили. В переднем всаднике нетрудно было узнать массивного начальника заставы Гаджи Черкашина. За ним ехал человек тоже в пограничной форме, неуловимо напомнивший Якову кого-то очень знакомого. Всматриваясь в этого конника, он вспомнил себя голоногим, загорелым мальчишкой на склоне Змеиной горы, залитую солнцем долину Даугана, отца, неторопливо шагавшего рядом с упряжкой быков. Вспомнил могилу, окруженную людьми, и перед ней два гроба. Высокий и суровый мужчина, не стыдясь своих слез, плакал над трупом молодого доктора: «Веня, братишка...» А когда Яшка, напустив кобр и гюрз доктора на казаков, вернулся на кладбище, тот же мужчина сказал: «Будешь жить, никакой сволочи пощады не давай. Им и нам на одной земле места нет».

Вспомнил Яков и Лепсинск... Трудное время гражданской войны, когда только благодаря заботам «полковника» они с матерью удержались в жизни, не умерли с голоду. Пришли красные. «Полковник» вышел на трибуну, обратился к собравшимся с волнующим словом: «Товарищи!..»

Яков тряхнул головой, не веря себе: «Неужели Василий Фомич? Сейчас вот, после двенадцати лет разлуки, они снова встретятся здесь, в горах!..»

Отряд вымахнул на сопку. Высокий, немолодой уже кавалерист тоже увидел Якова. Узнал. Сомнения окончательно исчезли. Это действительно был Василий Фомич Лозовой – старый друг отца, в прошлом подпольщик-революционер, а теперь, судя по четырем «шпалам» в петлицах, крупный начальник. Тот же прямой нос, сжатые губы, угрюмоватый взгляд из-под бровей. Увидев Якова, он улыбнулся, приветливо поднял руку. Утомленное лицо Лозового замкнуто, в глазах какая-то озабоченность. Настороженным взглядом он окинул склоны окрестных гор, неторопливо спустился с коня. Яков шагнул вперед, негромко проговорил:

– Василий Фомич!

Как ни был озабочен комиссар, при виде Якова глаза его потеплели.

– До чего же на батьку похож! – воскликнул он. – Ну здравствуй, Яков Григорьевич! Видишь, на боевой работе и встретились.

Они крепко обнялись, не сразу отпустили друг друга. Все вдруг всколыхнулось в душе Якова: вспомнились детство на Даугане, нелегкие годы, прожитые в Лепсинске.

– А я хотел специально за тобой посылать, – изучающе рассматривая Якова, сказал Лозовой. – Разберемся тут что к чему, разговор будет.

Яков уступил место Амангельды – старшему бригады содействия на участке заставы Черкашина.

– Салям, Амангельды, – приветствовал его Черкашин, соскакивая с коня. – Большой вы шум наделали. Молодцы, что не упустили. Давай посмотрим, кого задержали.

Амангельды доложил: во время охоты обнаружили следы, пошли в преследование, в перестрелке двоих убили, четверых задержали с деньгами сразу, пятого немного позже – с опием. Он тут же воспроизвел картину боя, объяснил, кто где находился, кто в кого стрелял.

– Те кочахчи, которые нас обстреляли, шли с деньгами. Значит, возвращались за кордон. А одного мы задержали с терьяком. Видно, он от границы шел с другой группой. Там, где прятался Каип Ияс, я новые следы нашел...

Докладывал Амангельды по-туркменски. Яков быстро переводил.

– Опять Каип Ияс? – воскликнул Черкашин. – Где он? Давайте его сюда. – Прятавшийся за камнем Каип Ияс, подталкиваемый Баратом, медленно подошел.

– Салям! – на всякий случай приветствовал он начальников.

Черкашин едва кивнул в ответ, обернулся к Якову:

– Ты знаешь курдский, давай переводи. Спроси: кто был старший, как звать главаря?

– Мурад Курбан оглы. Вот он, – с готовностью указал Каип Ияс на один из трупов и отвел в сторону глаза.

«Врет!» – подумал Яков. Он видел, как глаза Каип Ияса воровато бегали по сторонам.

Лозовой и Черкашин осмотрели следы, о которых говорил Амангельды, снова вернулись к задержанным.

– Спроси у Каип Ияса, где прошел Джафархан? – сказал Черкашин Якову. Тот перевел вопрос.

– Не знаю. Не был Джафархан. Никакой Джафархан не знаю. Нет Джафархан! – озираясь, как затравленный зверь, во весь голос завопил Каип Ияс.

– Все ясно, – сказал Черкашин. – Чего орешь-то? Я-то тебе не Джафархан, резать не буду. Что думаешь ты, Амангельды-ага? – спросил он следопыта.

– Две группы кочахчи было, начальник. Одна группа шла с терьяком, от которой отстал Каип Ияс. Ее задержали ваши пограничники. Другую удалось нам задержать. Эти шли уже с деньгами.

Черкашин внимательно слушал, время от времени утвердительно кивал головой.

– Товарищ полковой комиссар, – обратился оп к Лозовому, – я тоже разделяю мнение нашего следопыта. Этот Каип Ияс – носчик из группы Джафархана, которую взяли наши пограничники. Он отстал от своих, а тут вторая группа возвращалась с деньгами, напоролась на Амангельды и его товарищей. Ну Каип Ияс испугался и спрятался. Я приказал еще раз обследовать местность. Какие будут ваши указания?

– Действуйте, Черкашин, по своему усмотрению, – отозвался Лозовой. – Человек вы опытный, помощники у вас тоже опытные. Выводы, очевидно, правильные. Обследуйте местность, перекройте на всякий случай подходы к границе, проверьте следы. Яша, скажи этому носчику, что главарь его взят.

– Шаромыга он. Падаль, а не человек. Терьякеш... Зачем ему говорить о главаре...

– Падаль, говоришь? – Лозовой пристально посмотрел на Якова, затем поднялся на сопку, некоторое время рассматривал все пространство, где происходила стычка с контрабандистами. – Ну-ка, расскажи мне еще раз, как тут у вас было.

Яков добросовестно, по порядку повторил все, о чем уже докладывал Амангельды. Когда начал рассказывать о том, как были задержаны четверо невооруженных контрабандистов, одного из которых он ранил, комиссар остановил его:

– Стоп! Вот с этим делом давай разберемся. – Яков выжидающе замолчал, а комиссар продолжал: – Ты – защитник границы. Родина доверила тебе оружие. К нам напролом прут контрабандисты с опием. Мы их задерживаем, а если сопротивляются, уничтожаем. Все, казалось бы, правильно.

– Правильно, – согласился Яков, еще не понимая, куда клонит комиссар.

– А если будем бить всех без разбору, что нам люди скажут? Вот его, – Лозовой кивнул головой в сторону сидевшего у камней Каип Ияса, – бай посылает с опием и говорит: «Живым не сдавайся, все равно на границе убьют». Он верит баю. Вот и выходит правильно: убивают. И кто? Сын революционера-подпольщика Григория Кайманова.

– Не пойму я, Василий Фомич. Как же получается? – с искренним недоумением произнес Яков. – Сам я этого Каип Ияса из канавы выволок с целым мешком спичек и пограничникам сдал, а он опять здесь, теперь уже с опием... В следующий раз, может, с винтовкой придет.

– Первый раз была бытовая контрабанда, – сказал Лозовой. – Вся эта братия проходит фильтрацию. Если не агент и не какой-нибудь Шарапхан – крупный главарь, а как ты говоришь, «шаромыга», носчик, отпускают его и через погранкомиссара на родину отправляют. В этом тоже есть смысл. Баи говорят: «Стреляй до последнего патрона. ГПУ ни одного кочахчи в живых ее оставит». А он придет домой и расскажет, что ничего, мол, жив-здоров, только и урона, байскую контрабанду отняли. Кстати, знаешь, откуда словечко «шаромыга» пошло?

Яков пожал плечами.

– Очень просто. Гнали русские мужики войско Наполеона, обмороженных и оборванных французов. Вот и переделали их обращение: «шер ами» – «милый друг», – в «шаромыг».

– Пока живу, без пощады буду бить всякую сволочь. Сами учили, – сказал Яков.

– Выходит, ты деятель с программой, – не спуская с него глаз, сказал комиссар. – Только такая программа не шире прицельной планки твоей винтовки. На Асульме ты ведь еще одного носчика убил?

– Не убил бы, деньги унесли за кордон. Сорок тысяч рублей. Он в меня тоже стрелял.

– А проворнее действовали бы со своим Баратом, отрезали контрабандистов от границы, взяли бы живьем.

«Когда только узнал?» – с неудовольствием подумал Яков. Не предполагал он, что так вот встретятся они с Василием Фомичом. Вслух сказал:

– Носчик, шаромыга – тоже враг. Оставь его в живых, он снова через границу пойдет и снова опий понесет. Контрабандисты забрасывают к нам терьяк на миллионы рублей. К себе наши деньги волокут, а это – валюта!..

– Но в первую очередь мы обязаны ставить перед собой политические цели, – возразил Лозовой. – Отпетых бандитов в пограничной полосе не так уж много. Для того чтобы уничтожать пособнические базы, обезвреживать торговцев опием, а терьякешей делать людьми, нам надо хорошо знать даже тех, что приходят из-за кордона. В борьбе тоже нужно быть справедливым. Стоит ли убивать таких шаромыг, как этот Каип Ияс? Тем более, если он безоружный.

С этим Яков никак не мог согласиться. Разве плохо, если враги начинают бояться его? Даже прозвище дали, называют Черным Беркутом. Разбираться в людях! А что тут разбираться, если они из-за кордона терьяк прут.

– О тех, кто с оружием идет, разговор иной, – продолжал комиссар. – Думаю, тебе известно, какая идет в Средней Азии борьба с басмачами. У нас тоже борьба, но несколько иная, чем на равнине. Тут басмаческим отрядам развернуться трудно – горы. Зато город рядом, базар, железнодорожный узел. Вот кое-кому и выгодно гнать через границу опий. А под маркой контрабанды и вражеская разведка работает. Бывшие баи неустойчивых людей против Советской власти настраивают. Вот на них-то и должен быть направлен наш главный удар. Тут уж нужно быть беспощадным.

Чувствуя свою слабость в политических делах, Яков все же понимал, что комиссар во многом прав, но сдаваться не хотел.

– Чека на то и создали, чтобы бороться с контрреволюцией, – сказал он.

– Это-то верно. А что, Каип Ияс, по-твоему, тоже контрреволюционер?

Яков промолчал.

– Ты хоть газеты-то читаешь?

– Читаю... На почте или когда на заставу прихожу.

– А книги?

– Давно не читал. У меня, товарищ комиссар, семья! Ее кормить надо!

– Ну, а «Чапаева» читал?

– Не читал... Говорят, интересная книга.

– Вот то-то, говорят... Ты пойми, Яша, мир огромен. Все, что происходит в нем, отражается на границе. Готовится война, жди у нас гостей. А провокации? Где их больше всего? В пограничной зоне. Нет сейчас ни одного человека, кого бы не касалась политика всей страны. А у тебя все к одному сводится – увидел, догнал, убил.

– Это тоже кому-то делать надо. Попробуйте догнать, – упрямо проговорил Яков,

– Ну хорошо... – сдвинув фуражку на затылок и присаживаясь на валун, сказал Лозовой. – Зайдем с другого конца... Как ты думаешь, чем объяснить, что палачей в народе не любят?

– Что ж я, по-вашему, палач?

– Нет, зачем же? Пока что ты – народный мститель. В гражданскую войну мог бы стать, пожалуй, даже таким, как Чапаев. Воли и отваги тебе не занимать. Но сейчас мало быть Чапаем. Надо быть еще комиссаром Фурмановым. Может быть, у меня нет того, что есть у тебя, что дают тебе твоя молодость, твой характер. Но я хочу, чтобы все мое было в тебе, чтобы мир не замыкался для тебя этими горами, чтобы в убегающем носчике терьяка ты видел не только мишень...

«Они будто сговорились со Светланой, – подумал Яков. – Та тоже говорит, что мир не должен замыкаться этими горами».

– В погранвойсках есть неписаный закон, – продолжал комиссар. – Любого начальника обязывают быть политическим руководителем своих подчиненных. Правильный закон. Тебе, Яков, надо лучше знать людей, быть ближе к ним... Без этого трудно жить... А ты всю политику побоку – и без разбору стреляешь.

Яков молчал, раздумывая, зачем приехал комиссар на границу. Не для того же, чтобы вместе с пограничниками гоняться за группой Джафархана, и не за тем, чтобы здесь, в горах, проводить с ним, Каймановым, политбеседу!

– Ладно, – сказал Яков. – Я назвал Каип Ияса падалью. Вы считаете, что я не прав, что он не падаль, а человек. Да вы посмотрите на него!

Василий Фомич обернулся.

Каип Ияс, которого пограничники заставили помогать им хоронить убитых контрабандистов, подтащил небольшой камень с таким видом, будто нес полтонны, вытер ладонью пот со лба, сунул руку за пазуху и, воровато оглядываясь, бросил в рот грязно-бурый комочек, похожий на скатанный в шарик мякиш черного хлеба. Прикрыв глаза, проглотил его, словно священнодействовал.

– Видите, терьяк жрет. За терьяк и отца родного, и жену, и детей продаст. А вы говорите, человек.

– Давай подойдем к нему, – предложил Лозовой.

Оба неторопливо направились к испуганно поглядывавшему на них Каип Иясу.