Текст книги "Чёрный беркут"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

На ближайшей седловине появились всадники. Привыкший все мгновенно подмечать, Яков мысленно выругал себя: почему он не увидел их раньше, а заметил лишь тогда, когда они вымахнули из-за соседней сопки? Это возвращались из наряда Галиев и Шаповал. Увидел подъезжавших сослуживцев и Дзюба, примостившийся на камне возле палатки рядом с Яковом.

– Наши погранки з наряда вертаються, – сказал он. – Зараз контрабандисты не ходють. У них, як и у нас, косовица тай жнытво. А як похолодае, ночи осенью будуть довгими, от тоди и побегуть воны з терьяком. – Помолчал с минуту, спросил: – Болыть в тэбэ нога?

– Нет, Степа, не болит. Печет только. Пройдет...

Подъехали Галиев и Шаповал, соскочили с коней, поздоровались с собиравшимися полдничать косарями. Яков глядел на пограничников и думал: «Какое же благодатное время сенокос и уборка хлебов». На границе затишье. Карачун сумел даже выделить на период сенокоса трех красноармейцев в помощь Товариществу по совместной обработке земли. Обещал помочь и в уборке пшеницы. Прав Дзюба: терьякеши сейчас сами на уборке заняты. Им не до контрабанды. А глубокой осенью опять побегут. Тогда придется «базовцам» начальнику заставы помогать.

«После уборки надо обязательно съездить к Амангельды, – решил Яков, – поучиться у него читать следы. Без такой науки не обойтись...»

Между тем Галиев и Шаповал соорудили из плаща и двух длинных жердей конные носилки, уложили на них продолжавшего стонать Мамеда, подвесили носилки к седлам, осторожно повели лошадей вниз, к дороге. Светлана сердечно попрощалась со всеми, привычно вскочила на коня и в сопровождении Дзюбы поехала следом за успевшими уже скрыться на крутом повороте тропы Галиевым и Шаповалом.

Сизая туча теперь была совсем близко. За нею как бы нехотя скрылось солнце. Стало сумрачно. Полыхнула молния, озарила белым светом лощину, два стога в конце ее, столпившихся возле палатки людей. Глухо пророкотал гром. По полотну палатки застучали первые крупные капли.

ГЛАВА 11. АМАНГЕЛЬДЫ

Кайманов придержал коня, спешился, чтобы размять затекшие ноги. Прошло уже немало времени после сенокоса, закончилась уборка хлебов, но полученная летом рана, которую он сам себе сделал косой, порой все еще давала о себе знать.

Яков привык к горам и чаще всего не замечал их дикой красоты, а сейчас невольно залюбовался развернувшейся перед ним картиной. Ему не раз приходилось слышать о горе Мер-Ков. С близкого же расстояния он видел ее впервые. Вот она, совсем рядом, красноватой каменной глыбой возвышается над широкой долиной, где живет знаменитый следопыт Амангельды. Солнце, кажется, до предела накалило склоны горы, на которых не видно ни кустика, ни деревца. Словно кто-то гигантским топором обтесал глыбу базальта да и бросил тут, не доведя работу до конца. Со временем глыба вросла в землю и осталась здесь на века, удивительно похожая на горбатый панцирь черепахи. Неизвестный шутник окрестил мрачную гору русским словом «Морковка», хотя в переводе «Мер-Ков» – «Много змей», тех самых гюрз и кобр, с которыми у Якова с детства свои счеты. Впрочем, он знал, что на едва заметных снизу карнизах и тропах базальтового гиганта встречаются не только шипящие, смертельно-ядовитые змеи, но и твари пострашнее – вооруженные до зубов контрабандисты.

С противоположной стороны над долиной поднимался горный кряж Душак, получивший свое название от слов «Ду» – «два» и «шак» – «рог». Устремив ввысь две каменистые вершины, маячившие в знойном мареве, Душак как бы предупреждал каждого, кто пытался приблизиться к нему: «Будь осторожен – граница!»

Внизу, почти посередине долины, Яков увидел десятка полтора глинобитных домиков с плоскими крышами, несколько кибиток. Вплотную к ним прижимались похожие на саманные кубики мазанки и другие хозяйственные постройки.

Это и был тот самый аул, где проживал со своим многочисленным семейством знаменитый следопыт Амангельды. Яков снова сел на коня, направляя его в сторону глинобитных домиков.

Отсюда, из этого аула, каждый день, а нередко и ночью Амангельды уходит в горы, к границе, чтобы проверить следы у подножий Душака и Мер-Ков. Здесь его личная контрольная тропа. В любую погоду, зимой и летом зорко следит он, чтобы ничья чужая нога не осквернила священную землю, чтобы по карнизам и горным тропам не пробрались к нам двуногие звери.

Какой-то пограничник, закончив службу, перед самым отъездом домой, вырубил на скале Мер-Ков знаменательную фразу: «Кто не был – тот побудет, кто побыл – не забудет!»

Амангельды ничего не пишет на скалах. Для него, как и для Якова, горы – родной дом. В гражданской одежде – халате и чарыках, в неизменной папахе-тельпеке, защищающей голову от палящих лучей солнца, несет он бессменную службу многие годы, с тех пор как получил право держать в руках винтовку. Каждый утес и карниз Душака, склоны горы Мер-Ков изучены им, как родное подворье. Знает он следы каждого человека, живущего близ границы. Безошибочно может определить, друг здесь прошел или враг.

Амангельды помнит следы не только людей, но и всех имеющихся в ближайших аулах и поселках животных: лошадей, коров, ишаков, даже баранов. Враг хитер: любой контрабандист, чтобы обмануть пограничников, может привязать к своим чарыкам и копыта осла, и лапы барса. Поди тогда разберись в его следах...

Место, где давно уже поселилась семья Амангельды, было не такое голое, как представилось Якову поначалу. Горы протянули зеленую руку к жилищу бессменного часового границы. От подножия Мер-Ков до глинобитных домиков выстроились в ряд зеленые ивы и осокори, окруженные пышно разросшимися кустами ежевики и горного миндаля, скрывающими своей зеленью быстрый и полноводный арык.

Сколько нужно было затратить труда, чтобы под палящим солнцем прорыть русло арыка, насыпать дамбу, подвести воду к самому дому! Но арык, вот он: блестит под солнцем в зелени листвы, журча и переливаясь прохладными струями, манит к себе, несет жизнь, восстанавливает силы, спасает от зноя.

Тронув языком ссохшиеся губы, Яков, еще не доехав до аула Амангельды, соскочил с седла, подвел коня к арыку, опустился на руки и с наслаждением погрузил разгоряченное лицо в прохладную воду. Вода защекотала нос, крепко зажмуренные веки. Яков медленно втягивал губами студеную влагу, чувствуя, как поламывает зубы, как холодные комочки переливаются в горле.

Вода в арыке свежая и чистая. Не зря Амангельды еще с отцом и братьями много лет таскал землю для дамбы, обсаживал насыпь деревьями.

Подняв лицо и не вытирая капель, шлепавшихся в быстро бегущий ручей, Яков наблюдал, как стелются по течению похожие на зеленые волосы травянистые водоросли, как убегают под камни небольшие крабы. Откуда здесь, в горах, крабы? Еще в школе учитель говорил, что когда-то очень давно все эти приграничные земли были морским дном. Под напором страшных вулканических сил дно это вспучилось, превратилось в гористую сушу. На поверхности оказались небольшие водоемы вместе с обитателями моря. Такие вот, как эти крабы, выжили, за много веков приспособились к новым условиям и сейчас встречаются в горных ручьях, больших родниках.

Яков некоторое время охотился за крабами, шарил у самого берега рукой под камнями, затем снова опустил лицо в арык, наслаждаясь свежестью и прохладой. Сполоснув лицо, вытер его рукавом рубахи, оглянулся. Только теперь он заметил, что его окружила целая ватага загорелых до черноты ребят: сыновей, дочерей или племянников следопыта.

Вслед за детьми вышел и сам Амангельды – худощавый, статный туркмен в белой рубахе навыпуск. Он был еще молод. Красивая осанка свидетельствовала о природной силе и ловкости.

– Коп-коп салям, Амангельды-ага! – приветствовал его Яков, назвав уважительно «дядей», хотя Амангельды был лишь на немного старше его.

– Алейкум эссалям, дорогой гость, – услышал он в ответ. Пытливо всматриваясь в лицо Якова, Амангельды словно старался разгадать, зачем приехал молодой русский с Даугана. На этот незаданный вопрос надо было ответить.

– Салям тебе от начальника заставы Карачуна, – сказал Яков. – Члены нашей бригады – Балакеши, Савалан, Мамед, Нафтали, Барат большой привет тебе передают.

– Сагбол, сагбол, – приложив руку к груди, с достоинством наклонил голову Амангельды.

Яков выдержал весь ритуал приветствия.

– Проспорил я Барату архара, пришлось идти на охоту, – пояснил он. – Дай, думаю, заеду посмотрю, как Амангельды живет. – И Яков рассказал, как разыграли Барата в бригаде, поспорив, что он не отнесет ночью нож к роднику, а Барат пошел и отнес.

– Ай, Барат, ай, Барат! – смеясь, покачал головой Амангельды. – Неужели так крепко спал? А почему он с тобой ко мне не пришел?

– На Асульму поехал, к вечеру будет здесь. Надо, говорит, проверить, какого ты архара убьешь. Наверное, думает, одному мне столько мяса не унести, помочь хочет.

– Есть бараны, есть, – закивал головой Амангельды, хотя по лицу его видно было, что он все-таки недоумевает: баранов и на Даугане сколько хочешь. Зачем же Якову и Барату потребовалось ехать на охоту в такую даль?

По знаку главы семьи женщины разостлали на поставленном прямо над арыком широком помосте сначала кошму, потом, ковер и чистую скатерть. Не успели Яков и Амангельды сбросить обувь и расположиться на ковре, поджав под себя ноги, как перед ними появились чашка с коурмой, горка чуреков и неизменный при встречах гостей зеленый геок-чай.

Кайманов хорошо знал обычаи туркмен, вместе с которыми вырос. Обычай запрещает, например, отламывать хлеб одной рукой, откусывать чурек зубами, следует отщипывать пальцами маленькие кусочки и отправлять их в рот.

Считается невежливым, если гость торопится объяснить главную цель прихода. Сначала надо узнать у хозяина, как его дела, как здоровье, в порядке ли хозяйство, ходил ли он на охоту и была ли она удачной? Только получив ответы на все предусмотренные ритуалом вопросы, можно переходить к главной теме беседы.

– Амангельды-ага, научи следы читать! – сказал наконец Яков. – Всю жизнь буду тебя благодарить.

Амангельды недоуменно развел руками:

– Как можно сразу научить следы читать? Всю жизнь надо учиться! Походи лет десять чопаном, сам научишься.

– Десять лет очень долго. Расскажи, как сам учился.

Амангельды снова пожал плечами. Обдумывая ответ, он налил в пиалы себе и Якову свежего чая, снял тельпек, под которым оказалась небольшая тюбетейка, глянул на Якова спокойными глазами, спросил:

– Почему пришел к Амангельды? Есть много других чопанов, лучше меня знают следы.

– Разве только чопаны следопыты? Я думаю, следы лучше знает охотник.

– Каждый чопан – охотник! – с гордостью произнес Амангельды. – Как тебе рассказать? – Он с сомнением покачал головой. – След видеть надо! Я мальчик был, когда первый раз след смотрел. У отца семь сыновей. Как прокормить? Отец пошел служить в туркменский полк джигитов. Ай, какой конь у отца был! Смелый был отец. Почту возил, бандитов ловил. На десять лет в джигиты пошел, зато с семьи налогов не брали. Из-за семьи и пошел.

Неторопливо рассказывая, Амангельды прихлебывал чай, время от времени поглядывал на Якова.

Большая семья была у отца. Жалованья не хватало. Дети, которые постарше, работали у бая Реза-Кули. Пять лет пас в песках байских верблюдов и Амангельды. Получал за это миску шурпы [31]

[Закрыть]и кусок чурека в день.

Воспоминания зажгли в глазах следопыта живые огоньки.

– Ты спрашиваешь, как я учился читать следы? Первым моим учителем был Рамазан Сулейман. Он и сейчас у нас живет. Мы зовем его опе-Сулейман, по-русски папаша Сулейман. Сколько ему лет, не знаю, а за дровами сам ездит. Плохо видит, шагов за десять только и различает кое-что. К шее ишака колокольчик привяжет и едет. Как-то спросил я его: «Эй, опе-Сулейман, как найдешь ишака, когда он лежит и головой не трясет?» «А я, – говорит, – пойду по следу, куда ишак пошел, смотрю: где он камень сбил, травку щипнул, где поскользнулся, так и найду». «А как, – спрашиваю, – своих баранов находишь?» «Надо келле работать, – отвечает опе-Сулейман. – У всех баранов совсем разный след. Мой баран, я его еще маленьким ягненком на руках таскал, знаю, какое у него копытце. У одного барашонка оно длиннее, у другого короче. Там, где копытце раздваивается, по-разному концы загнуты. На два шага впереди себя вижу и ладно. Увидел след, значит, барана своего найду».

– Тогда было так, – продолжал Амангельды. – След не знаешь, бай работы не даст. Семьдесят два верблюда имел Реза-Кули. Всех помнить надо: и по кличке, и у кого какой след. Реза-Кули придет, возьмет восемь или десять верблюдов и уведет в пески, потом заставляет искать. По следам верблюдов экзамен принимал. Помню, уж с неделю я у него работал. Пропал один верблюд. Реза-Кули пришел, спрашивает: «Какого верблюда нет?» Думал я, думал... Вспомнил! Марли, говорю, нет: след широкий, на подушке правой ноги шрам, острым камнем разрезал. Реза-Кули похвалил: «Ай, молодец Амангельды, правильно сказал. Иди ищи Марли». Я пошел, а он вслед смотрит: найду или не найду? Километров шесть или семь прошел, смотрю, большой куст сёчён стоит. След прямо в куст упирается, а дальше ничего нет. Как под землю провалился. Иду к баю. Ай, яш-улы, говорю, верблюд под землю ушел. Нет Марли. След до сечёна довел и в сёчён ушел. Сам я в сёчён боюсь идти, там змеи, а может быть, и яма. Реза-Кули смеется: «Пойдем, говорит, к кусту». Обошли мы кругом, а след за кустом дальше идет. У Марли чесотка была. Напер он на куст и прошел через него, чтоб ветками по бокам и под животом продрало, а куст поднялся и опять стоит. Когда нашли Марли, Реза-Кули говорит: «Правильно смотрел следы, Амангельды. Только следы смотреть мало. Келле думать надо. Представь себе, будто ты сам Марли. Как он своим келле думал, когда шел: «Ай, – думает Марли, – какой большой куст сёчёна, пройду я через него, может, не так живот чесаться будет...» Я сам этого Марли горчичной мазью от чесотки мазал, а тут не догадался. О каждом верблюде Реза-Кули меня спрашивал. Не знай я следа, другого бы чопаном взял...

Амангельды скупо улыбнулся, наблюдая, с каким вниманием слушает его Яков. Куст сёчёна – простой случай. Верблюд – не человек, на обман не способен. Контрабандист – иное дело: постарается обмануть и запутать. Попробуй узнай, как он шел, о чем думал?

В стороне от беседовавших Амангельды и Кайманова, прямо на улице, женщина пекла в тандыре чуреки. Не первый раз Яков видел тандыр – печку, похожую на перевернутый вверх дном большой горшок, обмазанный глиной, с закопченной дырой наверху. И не тандыр заинтересовал его. Загляделся он на женщину-туркменку: уж очень ловко у нее все получалось! Сначала она развела в тандыре огонь и все подбрасывала туда веточки саксаула. Из закопченной дыры жаркими языками вырывалось пламя, освещало лоб и глаза женщины, нижнюю часть лица, закрытую цветистым платком, плечи и грудь.

– Моя жена Курбан Гуль, – перехватив взгляд Якова, представил ее Амангельды.

«Курбан Гуль» в переводе на русский означает «Красивый цветок». Яков не знал, подлинное ли это имя жены следопыта или прозвище, в котором он, с присущей туркменам красочной образностью, выразил свое отношение к супруге, однако спрашивать не стал.

Курбан Гуль между тем принесла к тандыру завернутую в чистое полотенце стопку больших продолговатых лепешек из круто замешенного теста, надела до самого плеча на правую руку холщовый рукав и, обрызгивая лепешки водой, стала укладывать их в горячий тандыр. Когда вся стопка была уложена, накрыла тандыр большим плоским камнем, ушла в кибитку.

– Сколько чуреков насчитал, яш-улы? – вежливо спросил Амангельды.

– Я не считал. Шесть или семь...

– Ай, яш-улы, яш-улы, – покачал головой следопыт. – Чурек не бандит, стрелять не будет, бандит – будет. Посмотрит Ёшка, контрабандисты идут, скажет себе: «Ай, как много кочахчи, наверное, шесть или семь. Надо их поймать!» Поймает шесть или семь. Ладно, скажет, хорошее дело сделал. Давай на заставу их поведу. А восьмой – бах из винтовки, и нет Ёшки. Зачем, скажет, меня не посчитал? Я здесь тоже был!

Глаза следопыта лукаво улыбались. Якова взяла досада: Амангельды учил его на самых простых примерах.

– Ну а сам-то ты, Амангельды-ага, скажешь, сколько было чуреков? – спросил он.

– Девять, Ёшка, девять. Курбан Гуль будет их из тандыра вынимать, сам посчитай. Теперь давай скажи, сколько человек сзади тебя носами сопят? Только не оборачивайся.

Яков замер. Сразу же самые разные звуки, сливавшиеся в один непрерывный шум, разделились на отдельные голоса. Кайманов услышал треск цикад, удары пестика о ступку, плеск падающей воды, далекий, донесшийся откуда-то крик осла и отвратный рев верблюда, а рядом за спиной – прерывистое сопение. Яков не выдержал, обернулся. Позади, на траве и земляной насыпи, протянувшейся вдоль арыка, сидели все встречавшие его чумазые и загорелые мальчики и девочки – сыновья, дочки, племянники и племянницы Амангельды.

– Ой, яш-улы, так нельзя! – сказал, покачав головой, следопыт. – Зачем посмотрел? Они все встречали тебя, когда ты из арыка пил. Тогда бы и посчитал, второй раз считать не надо. Скажешь, зачем балайчиков считать? Для памяти. По следу идешь, все помнить надо: что видел, что слышал, что щупал, нюхал, языком пробовал, – все годится.

– Почему у тебя арык так шумит, будто вода с горы падает? – спросил Яков.

– Молодец, Ёшка, ты тоже умеешь слушать, – одобрил Амангельды. – Мельница шумит... Еще когда отец из полка джигитов вернулся, начинали строить. Арык-то по насыпи течет. Четыре года землю для нее возили. Люди смеялись: «Ай, Аман Дурды, не получится мельница. Солнце арык высушит. Сколько воды надо, чтобы колесо вертеть!» Все-таки сделал отец мельницу. Мы все семь сыновей ему помогали. Самый маленький – Гусейн и тот в старом чарыке землю носил.

Поднявшись со своего места, Яков прошел в сопровождении Амангельды вдоль арыка в ту сторону, откуда доносился шум падающей воды. Только теперь он увидел, что арык проходит по искусственной насыпи, заросшей травой и кустарником, укрепленной корнями склонившихся над водой деревьев. За домом Амангельды насыпь круто обрывалась подобием цементированного шлюза с деревянными заслонками. Здесь воду можно было пустить либо по боковому руслу, откуда она уходила частью в ручей, частью в мелкие арыки и канавки, покрывавшие густой сетью молодой сад, либо по бетонированному лотку на лопасти мельничного колеса. Водяная мельница там, где каждая капля воды на вес золота! Было чему удивиться!

– Ёшка стоит и думает: ай, какой богатый мельник Амангельды. Надо его раскулачить, – с усмешкой заметил следопыт. – Только мельница еще при отце стала общей. Увидели все – сделал мельницу Аман Дурды, помогать стали. Арык общим стал, и мельница общая. Кому надо, тот и мелет зерно.

Они оба спустились с насыпи и, перешагивая через мелкие ручейки, обошли вокруг сада. Амангельды наклонился к земле, внимательно всматриваясь в след чарыка, ясно отпечатавшегося на тропинке.

– Ай, Ёшка, смотри, какой-то человек ходил. Зачем к Амангельды в гости не зашел?

Яков начал было внимательно рассматривать отпечаток следа, но быстро понял: подтрунивает над ним следопыт, испытать хочет.

– Сейчас я скажу, какой человек, – пообещал он, снова всматриваясь в след. – Ростом выше среднего, худой, глаза черные, по горам бегает, как джейран, хитрый как лиса. Сам молодой, а балайчиков много – пять штук.

– Ай, молодец, Ёшка, все правильно сказал, – смеясь отозвался Амангельды. – Одно неправильно: пять балайчиков – мало. У отца семь было.

Яков почувствовал удовлетворение, что все-таки не попался на удочку следопыта.

– Ты, Ёшка, говоришь, давай учи след читать, – снова став серьезным, развел руками Амангельды. – Как учить? След увидел – смотри, куда ведет. С горы идет – каблуком пашет, на гору – носками упирается. Глаза закрыл: в голове сразу Душак, Мер-Ков, все тропки, все карнизы. Куда пойдет? На Душаке один узкий карниз, смотришь – нет. Бежишь узкий щель, сухой арык, там смотришь – тоже нет. Идешь мягкий склон, где осыпь. Ага! Есть! Значит, родник Шадн-Чишме ходил нарушитель, воду пил. Куда пойдет? Никуда не пойдет. Ночью пойдет...

Из объяснений Амангельды Яков понял: чтобы уметь читать следы, надо уметь правильно рассуждать так, как учил Карачун, думать за противника, за нарушителя. Для этого требуется очень хорошо запоминать характер следа и так же хорошо знать местность. Если даже след потерян, его нетрудно обнаружить в другом месте, когда знаешь, куда может выйти нарушитель. Нет следа на узком карнизе, смотришь на склоне с мягкой осыпью, потом – снова бросок вперед. Для проверки прорезаешь направление на более узком участке. Тогда уж становится ясно, где еще искать нарушителя. Пограничники так и делают.

Но знать, куда пошел нарушитель, еще не все. Не менее важно знать, кто прошел и когда прошел. Тут уж требуется настоящее мастерство следопыта.

– След смотришь, – продолжал объяснять Амангельды, – сразу видно, какой человек: быстрый или дохлый, замухрыш, какой у него шаг, как ногу ставит. Смотришь, размер примерно сорок первый, значит, рост средний. Шаг – сантиметров шестьдесят-семьдесят – значит, спокойный. А у другого размер обуви такой же, а шаги делает всего в полметра, ноги часто переставляет. Значит, верткий, быстрый человек. Рядом ногу поставишь, смотришь, кто больше проваливается. След неглубокий, порожнем шел, рост средний, сам человек худощавый. Разгильдяй, лодырь ступни разворачивает в стороны. Энергичный человек ступни ставит ровно. Все по-разному ходят, Ёшка. Одни ставят ногу на пятку и на ровном месте землю пашут. Другие упираются на носок. Спокойно идет человек, пальцами отталкивается нормально. Прибавит скорость – шаг длиннее. А замухрыши, терьякеши разные, идут нога за ногу, носки врозь, еле-еле плетутся.

Многое из того, что услышал Яков от Амангельды, он еще с детства знал от отца, охотников-курдов. Но никогда не думал, что следопытство – настоящая наука. А выходило, что здесь, у границы, без умения читать следы шагу не ступишь.

– Как тебя сразу научить следы читать, Ёшка? Сразу не научишь, – снова повторил Амангельды. – Сырое, мягкое место – отпечаток видно, а пойди Душак, там на двести-триста шагов кругом палас-ялчин лежит, плитняк, след совсем иной, его не сразу заметишь.

Крепкий как бетон палас-ялчин, что в переводе на русский означает «ковер без ворса», Яков уже видел там, где он принял панцири черепах за головы контрабандистов. На таком плитняке, как говорил начальник заставы Карачун, тоже можно найти след. Ветер нанесет на палас-ялчин мелкие камешки, пройдет по ним человек, остаются черточки в спичку длиной. У барса или леопарда лапа мягкая, на твердом отметины не остается. Если же горные козлы или архары на камнях побывали, догадаться нетрудно – от их копыт черные метки видны.

– А как на такыре следы смотришь, Амангельды-ага? – спросил Яков.

Такыр – солончаковая глина – крепок, что камень. На нем никаких камешков нет, только мелкие песчинки. Такыр – в пустыне, в горах его почти нет, но как на нем след читать, тоже знать надо.

– Ай, Ёшка, такыр такой же след дает, – ответил Амангельды. – Там ямка осталась, там пупырышек от солнца вздулся, там мурашка норку копал, песочек выбросил. Человек пройдет, что-нибудь да нарушит. На такыр пыль садится. Солнце всходит, низко стоит, и на этой пыли след видно. А по траве кто пройдет, по сухому пырею например, желтый след остается, как от цветка гули-чакар, корень которого наши женщины толкут, заваривают, красят шерсть в желтый цвет.

– Да... – с искренним удивлением протянул Яков. – Теперь вижу, большой ты следопыт, Амангельды-ага. След как по книге читаешь.

– Таких, как я, много. Ты их тоже знать должен. Баба-Мурадгельды, Баба-Асан, Клыч, Аликпер – все следопыты...

Продолжая разговор, они вышли из зелени кустов на открытое место, откуда виден был тандыр.

Курбан Гуль как раз в это время вытаскивала из него свежеиспеченные, подрумяненные лепешки. Яков сосчитал: «...Шесть, семь, восемь, девять. Точно!» Амангельды лукаво улыбнулся, посмотрел на гостя. Лицо прославленного следопыта вдруг оживилось. Он с интересом стал всматриваться в дальний конец долины, туда, где из-за горы Мер-Ков выбегала белесая полоса дороги.

– Ай, какой день сегодня, Ёшка! Смотри, еще один гость едет. Сам Барат Агахан Гуссейн оглы.

Увидел и Яков своего друга, подъезжающего верхом на ишаке. Барат во все горло пел какую-то одному ему известную песню. Он, как видно, не собирался отказываться от честно выигранного архара. Теперь-то уж Якову в бригаду без добычи нельзя возвращаться: Барат не отстанет, пока не добьется своего.

– Салям, Амангельды-ага! Салям, Ёшка! – еще издали приветствовал Барат, подняв короткопалую толстую руку над головой и подбоченившись так, будто под ним был настоящий ахалтекинский конь.

– Ай, Барат, как ты быстро приехал! Ты, наверное, за своим архаром на крыльях летел, – сказал Яков, отвечая на приветствие друга.

Рубаха на груди Барата расстегнута. Выпуклая сильная грудь, густо заросшая черной шерстью, обнажена. Пот в три ручья стекал из-под белого платка, покрывавшего голову. Но широкое, заросшее бородой лицо его с крепкими скулами и толстыми красными губами выражало безмятежное счастье. Ноздри короткого носа Барата хищно раздувались, будто чувствовали запах шашлыка. Соскочив с осла на землю, Барат с шумом втянул в себя воздух, затем с придыханием выпустил из могучей груди.

– Ай, Барат, молодец! – похвалил он сам себя. – Знал, когда приехать! Чурек пахнет! Плов пахнет! Коурма пахнет! Геок-чай пахнет. Спасибо, Барат, не опоздал! Скажи, дорогой, много козлов настрелял? – обратился он к Якову. – Может, без меня на охоту ходил?

Если для Кайманова охота была только предлогом, чтобы приехать к Амангельды, то Барат твердо знал: без архара или горного козла отсюда не уедет.

– Все правильно, – согласился Амангельды. – Плов, коурма, чуреки, геок-чай – все есть. Шашлык завтра будет, когда козла убьем! Теперь пойдем обедать...

Все направились к поставленному над арыком топчану, на котором уже дымился в большой эмалированной миске душистый плов.

Барат ополоснул в арыке лицо и руки, вытер их своей чалмой и, сбросив с ног чарыки, полез на топчан.

До вечера продолжалась неторопливая беседа о разных случаях на охоте, о семьях, женах и детях, о недавно созданном в поселке ТОЗе, о баях и контрабандистах, обо всем, что занимает думы трудовых людей, живущих на границе.

– Давайте отдыхать будем, – предложил наконец Амангельды. – Завтра рано на охоту пойдем.

Солнце село. Голубоватые тени, высовываясь языками из ущелий, все выше поднимались по склонам Душака и Мер-Ков, подступая к вершинам. Два рога Душака и гребень красноватой глыбы Мер-Ков в последний раз вспыхнули отсветом вечерней зари и погасли. Сумерки сменились густой темнотой. Звездное небо, еще казавшееся светлым на западе, уходя к зениту, становилось все темнее, глубже. Все ярче сияли, переливаясь и мерцая, крупные, опустившиеся к самым крышам звезды...

Барат и Яков легли спать на том же самом топчане, на котором недавно обедали, только перенесли его с арыка во двор, с трех сторон окруженный глинобитными постройками. Четвертая сторона оставлена свободной, чтобы доходила прохладная свежесть от арыка. Подложив руки под голову, Кайманов молча смотрел в звездное небо. Весь этот день его не покидало чувство чего-то близкого и родного. Амангельды старше его всего на восемь лет, а Якову все казалось, будто следопытству учит его отец. У Амангельды была такая же, как и у отца, спокойная и неторопливая манера вести беседу, такие же он находил убедительные слова, простые примеры.

Отец дружил в поселке с азербайджанцами, туркменами, курдами. У них есть чему поучиться, особенно смелости, сообразительности. Еще мальчишкой Яков однажды сказал Барату: «Не пойдем в горы, там барс». Барат ответил словами, которые слышал от взрослых: «Ты сам должен быть барс». Вспомнил Яков, как они в детстве вместе с Баратом ишаков пасли. Если в ночном Алешка Нырок или он, Яшка, к взрослым жались (боязно все-таки: ночь, зверья полно, змей, хоть за хвосты лови!), то Барат презрительно говорил: «Зачем бояться?» – и шел туда, куда не каждый взрослый решался пойти. Яков тоже привык к суровой жизни в горах, многому научился у своих друзей. Но, видно, еще не всему.

Сейчас он лежал и думал, как отблагодарить следопыта. Как заслужить его уважение? Долго еще им бок о бок охранять границу. Чем больше у пограничников таких помощников, как Амангельды, Аликпер, Баба-Мурадгельды, Яков Кайманов, Барат, – тем надежнее граница будет закрыта для врагов.

Барат, едва коснувшись головой подушки, сразу уснул. Со всех сторон, казалось, к самому топчану подступал назойливый треск цикад. Издали доносился прерывистый свист. Это вылетел на охоту сыч. Разрозненные звуки все полнее сливались в нестройный хор южной ночи.

От неумолчно журчащего арыка из-под зеленых ветвей, склонившихся над водой, тянуло прохладой. Яков полной грудью вдохнул живительную струю чистого воздуха и незаметно для себя стал проваливаться в мягкую, обволакивавшую темноту. Последнее, что он слышал, был негромкий разговор Амангельды с сыновьями и братьями: они советовались, куда лучше повести гостей, чтобы наверняка встретить архаров или козлов. «Увидишь дым на сопке Гядык – гони к нам трех ишаков...» – донесся голос Амангельды. Это он отдавал распоряжение своему старшему сыну Ших-Мамеду.