Текст книги "Чёрный беркут"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Когда сбежали ручьи и под теплым мартовским солнцем зазеленела трава, начальник дорожного управления Ромадан, не раз навещавший Якова за время болезни, предложил ему работу – заведовать дровяным и фуражным складом.

После настоящего дела – ремонта и строительства дороги, перестрелок с контрабандистами, после всего того, что с первого дня возвращения на Дауган стало содержанием его жизни, надо было сидеть на складе, караулить дрова, выдавать рабочим лопаты и кирки, выписывать накладные на сено, заполнять ведомости... Ну какая это работа!

Не раз ловил он себя на том, что тоскующим взглядом окидывает склоны гор, с грустью смотрит в сторону границы. Продолжающееся недомогание пока не позволяло ему возвратиться в ремонтную бригаду и принимать участие в охране границы.

...Солнечный зайчик, отражаясь от небольшого зеркала, стоявшего на столе, переливался всеми цветами радуги, дрожал на стене.

Ольга хлопотала по хозяйству в кухне. Гришатка играл камешками во дворе. Яков стоял перед зеркалом и с шумом проводил бритвой по заросшему густой щетиной подбородку.

Каймановы ждали гостей: комиссара Лозового и начальника войск.

Побрившись, Яков некоторое время смотрел на свое отражение в зеркале, изучая похудевшее и даже постаревшее за последнее время лицо. В серых блестящих глазах с приподнятыми наружными уголками век появилось выражение угрюмого упорства. Суше и резче стали очертания прямого с горбинкой носа, волевого подбородка.

От напряжения знакомые черты стали как-то размываться, уходить в глубину. Остались лишь глаза – два черных неподвижных зрачка, как два дула маузера, две дырки от пуль на груди отца.

Говорят, все, что таится в памяти и думах, отражается в глазах. У него было достаточно времени, чтобы вспоминать и думать. Встречи с Лозовым, разговоры со Светланой, боевые дела на границе, работа в ремонтной бригаде – все это снова и снова возникало в его мозгу. Перед мысленным взором, как в кинематографе, пробегали маленькие человеческие фигурки, скакали всадники, вспыхивало бесшумное пламя выстрелов. Чаще же всего виделся узкий карниз, едва освещенный блеском звезд, черная тень на фоне звездного неба. И тут же удар прикладом в пустоту, тугой ком воздуха, стиснувший дыхание, падение в бездну...

Это видение преследовало его и во сне. Снилось, что он гонится за Шарапханом и не может его догнать. Цель близка, кажется, что вот-вот он схватит врага, но... дыхание останавливалось, Яков летел в пропасть.

«Да, яш-улы Кара-Куш, – подумал он о себе, – теперь ты что пуганый барс на звериной тропе – собственной тени боишься...»

Он убрал бритвенный прибор, прошел в кухню, чтобы сполоснуть лицо. Во дворе послышались мужские голоса. Через открытую в сени дверь Яков увидел поднимавшегося по ступенькам крыльца Лозового с Гришаткой на руках, рядом с ним коренастого военного в маскхалате, скрывавшем знаки различия на петлицах гимнастерки. Под навесом два коновода ставили в тень лошадей.

– Как жизнь? Как самочувствие? – опуская Гришатку на пол, здороваясь с Ольгой и Яковом, спросил Лозовой. Услышав в ответ, что жизнь идет нормально, а самочувствие хорошее, добавил: – Вот и прекрасно. И у нас то же самое. А если удастся, что задумали, то все будет отлично.

Яков счел невежливым спрашивать, что комиссар имеет в виду.

Василий Фомич был все такой же худой, с резкими складками вокруг рта, впалыми щеками, жилистой шеей. Он никогда и ничем не болел. Крепкий, как жгут, мог победить каждого, кто вздумал бы соревноваться с ним в ходьбе по горам.

– Познакомьтесь, – обратился он к начальнику войск. – Яков Григорьевич Кайманов, старший рабочий ремонтно-строительной бригады, он же бригадир «базовцев».

– Комбриг Емельянов Алексей Филиппович, – представился, пожимая Якову руку, начальник войск.

Крупное грубоватое лицо, кустистые брови, проницательный взгляд маленьких медвежьих глаз выдавали в нем человека, привыкшего повелевать.

– Прошу в дом, – распахнул Яков дверь. – По нашему обычаю, прежде чем о деле говорить, надо чаю попить.

– И это неплохо, – отозвался комбриг.

Только после того как гости умылись с дороги и сели за стол, Лозовой объяснил цель приезда:

– Требуется, Яша, опытный егерь, знаток козьих троп. Алексей Филиппович в отпуске, решил поохотиться. Не хотелось бы, чтобы он скакал по скалам впустую.

– Ну так вот он, егерь, – ткнул себя в грудь Яков.

Лозовой покачал головой:

– Нет, Яша. Нам с тобой надо будет на Даугане побыть. Давай-ка еще кого-нибудь.

– Тогда Нафтали Набиева позову или Балакеши...

Он вышел на крыльцо, сказал Рамазану, чтобы тот пригласил Балакеши.

Спустя несколько минут пришел председатель колхоза вместе с Нафтали Набиевым. Еще полчаса потратили на то, чтобы наметить район охоты. Наконец комбриг, его коновод и Нафтали Набиев сели на коней.

Перед тем как отправиться в путь, Емельянов повернулся к комиссару, сказал:

– Я думаю, Василий Фомич, о нашем решении ты сам сообщишь Кайманову.

Лозовой молча кивнул головой. Охотники попрощались, тронули шенкелями лошадей.

Кайманов ждал, что скажет комиссар. У него было такое настороженное лицо, что Василий Фомич, догадавшись о его нетерпении, с усмешкой произнес:

– Ладно, давай в открытую, – сказал он. – Только прежде хочу узнать, чем занимаешься, как идут твои дела?

– Что дела, – махнул Яков рукой. – Сижу на складе, охраняю кирки и лопаты.

– Хорошенькое занятие, – все с той же усмешкой проговорил Лозовой. – Нет, Яша, так дело не пойдет. Назвался беркутом, летай по-орлиному. Мух орлы не ловят. Короче говоря, решили мы направить тебя на учебу в совпартшколу. По рапорту Карачуна сам комбриг ходатайство подписал, еще и посмотреть на тебя приехал. Секретарь райкома Ишин возражал, говорит, беспартийный ты, куда тебя в совпартшколу, но потом согласился...

– А как же семья, Василий Фомич, – Ольга, Гришатка?

Предложение комиссара свалилось на Якова как снег на голову. Правда, разговоры об учебе велись и раньше, но вообще, а тут, выходит, бери книжки и чуть ли не завтра садись за парту.

– Будешь получать государственную стипендию. Не один ты семейный. А лопаты и дрова без тебя найдется кому охранять...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛУХАЯ СТЕНА

ГЛАВА 1. НОВЫЕ ТРОПЫ

Три года, казалось, пролетели незаметно, в постоянной погоне за ускользающим временем. Лекции, вечера в библиотеке, подготовка к зачетам и экзаменам, выезды в далекие аулы и села на практику – все нанизывалось одно на другое.

Короткие наезды домой мелькали в сознании, как полустанки, мимо которых проносились вагоны поезда. Встречи и прощания с Ольгой, с Гришаткой еще больше подчеркивали стремительный бег времени.

К концу второго года учебы Якова приняли в кандидаты, а перед самым выпуском – в члены партии.

И вот он снова на Даугане, в кругу своей семьи. К нему то и дело забегают близкие друзья. Они остались такими же, как и три года назад. Да и сам он мало в чем изменился. Разве только стал немного старше, больше стал понимать в жизни, больше знать.

Иногда думал: «Были ли эти, промелькнувшие как один день, годы?» Да, были. Об этом свидетельствовали и чемодан с книгами, и привезенные из города конспекты лекций. Об этом говорило и то, что вот сидит он сейчас и пишет тезисы лекции об основах марксизма-ленинизма, которую должен сегодня вечером читать в клубе дауганцам.

Оказывается, не так просто подготовиться к лекции, составить план, заранее продумать все, о чем хочется сказать. Надеялся, поможет Карачун. Но он занят. Приходится все делать самому.

«Возьму старый конспект, – решил Яков. – Все равно лучше преподавателей не скажешь».

Уже надвигались сумерки, когда он поднялся из-за стола. Кажется, продумал все до мелочей. Расскажет об основах марксистской философии, немного коснется политэкономии, в общих чертах изложит суть диалектического и исторического материализма...

С замиранием сердца стал ждать часа, когда нужно будет идти в клуб, начинать лекцию.

И этот час настал.

После актового зала совпартшколы дауганский клуб показался совсем небольшим, непривычно тесным. Но в его зале сидели, стояли у стен и в проходах самые строгие экзаменаторы Якова, для которых он, собственно говоря, и учился.

Балакеши объявил:

– Сейчас Ёшка прочтет нам лекцию о марксизме-ленинизме. Прошу не курить. Сидеть тихо.

– Товарищи, – начал Яков, устремив взгляд на сидевших в первом ряду Карачуна и Лозового, – краеугольным камнем марксистской философии является материализм. Великий гений человечества, основоположник научного коммунизма Карл Маркс взял рациональное зерно философии Гегеля – его диалектику и соединил ее с истинным материализмом, с которым ни в какое сравнение не идет метафизический материализм Фейербаха...

Слушали его внимательно, затаив дыхание. Упади, казалось, иголка, и то будет слышно. Лишь Лозовой и Карачун время от времени о чем-то шептались.

Ободренный вниманием аудитории, Яков решил вкратце изложить содержание «Капитала» Маркса. И этот его экскурс в область экономических отношений дауганцы восприняли с присущей им стойкостью. Когда он заговорил об абсолютной и дифференциальной ренте, Балакеши, по-своему понявший суть дела, даже бросил реплику:

– Ай, яш-улы, правильно сказал. Сколько навоза в землю положишь, такой и урожай получишь.

Из зала на него зашикали: так хотелось всем еще и еще слушать диковинные, малопонятные слова, которые без затруднения произносил Ёшка.

Лекция закончилась. Вопросов ни у кого не оказалось, хотя аплодировали Якову долго и дружно. Потом сразу все заторопились домой. Сославшись на неотложные дела, уехал и Карачун. В клубе остались лишь Лозовой да самые близкие друзья Якова.

– Ну как, Василий Фомич? – с беспокойством спросил Кайманов.

– Давай лучше спросим твоих земляков, Яша, – предложил комиссар. – Пусть скажут, кто из них что понял. Хотя бы вон Барата. Я видел, как он слушал, ни одного слова не пропустил.

Услыхав свое имя, Барат сам подошел к Кайманову и Лозовому.

– Ай, Ёшка, хорошо говорил! – восторженно начал он. – Барат сидел и думал: «Какой теперь умный Ёшка, сколько новых слов может сказать!»

– Ты лучше скажи, что ты понял, – ревниво перебил его Яков. – Или только сидел и новые слова ловил.

– Как что понял? Все понял! Ёшка прямо сказал, какой такой Гегель украл у Маркса зерно... Ай, Ёшка! – Барат доверительно взял друга за пуговицу. – Вот и Мамед и Савалан тоже спрашивали... Не сказал, дорогой, будут или не будут его судить?

– Ну что ты мелешь, Барат? Ты же все перепутал. Ни о какой краже я не говорил. Я сказал: «Маркс взял рациональное зерно философии Гегеля – его диалектику...»

В течение нескольких минут Кайманов разъяснял Барату основы марксистской философии, но его друг, обычно покладистый, на этот раз остался при своем мнении:

– Нет, Ёшка, хоть ты и ученый человек, а чего-то сам напутал. Режь меня, все равно не поверю: Маркс никогда чужого не возьмет...

Яков беспомощно развел руками: дескать, попробуй убеди такого. Молчавший до того и улыбавшийся одними глазами Лозовой решил помочь незадачливому лектору.

– Скажи, Барат, – спросил он, – когда ты еще на свет не родился, мог ты о чем-нибудь думать?

– Ай, Василь-ага, как мог Барат думать? Пока я еще не родился, за меня мой опе [32]

[Закрыть]думал.

– Значит, сначала должен быть человек, а потом его мысль?

– Конечно, яш-улы. Смотри, как ты правильно сказал!

Барат пришел в восторг от такой простоты и ясности.

– Ну вот как раз в этом и есть основа учения Маркса – материализм. Так и Яша говорил, только другими словами...

– Замечательные слова, – неожиданно взгрустнув, сказал Барат. – Когда слушал, ничего не понимал, только плакать хотел. Зачем, думал, сам не учился. Теперь бы, как Ёшка, такие замечательные слова говорил...

Якову стало не по себе: выходит, зря старался. И все-таки он видел – дауганцы расходились по домам с твердым сознанием, что теперь у них есть свой ученый человек, которому по плечу разговаривать даже с самим комиссаром Василь-ага. А такие слушатели, как мудрый Балакеши, там, где речь пошла о сельском хозяйстве, уловил даже понятие дифференциальной ренты. Вот он и сейчас посматривает на Якова, словно собирается что-то спросить.

– Василь-ага, – обратился к комиссару Балакеши. – Хорошо Ёшка доклад делал, не сказал только по-научному, куда нам навоз возить: где раньше подсолнух был или где пшеница? Пойдем, дорогой, в правление, там у нас план дауганских земель есть, немножко вместе подумаем. Мне ведь тоже надо на общем собрании доклад делать о плане севооборота...

– Ладно, пошли, хотя я в сельском хозяйстве и не мастак, но потолковать можно, – согласился Лозовой. – Кстати, у меня тоже к вам разговор...

По дороге к правлению колхоза Яков молчал. Настроение у него было скверное. Он понимал, что сделал что-то не так, хотя сейчас и чувствовал облегчение, какое бывает, когда окончишь трудную работу. Что касается плана севооборота, в. этом он кое-что понимал и свои мысли тоже мог высказать...

После того как поговорили о севообороте, поддержали план Балакеши, который тот собирался предложить на обсуждение общего собрания дауганцев, Лозовой обратился к Якову:

– Не горюй, Яша, что с лекцией у тебя не все ладно получилось. Лекторами не рождаются. Этому делу тоже учиться надо. В следующий раз мы с тобой вместе наметим план беседы. А сейчас я хочу с тобой и с нашим уважаемым Балакеши поговорить о не менее серьезных делах... Парень ты вроде головастый и опыт кое-какой имеешь. Теперь вот с учебы вернулся. В общем, в райкоме решили рекомендовать тебя жителям Даугана председателем поселкового Совета.

Яков молчал, не зная, что ответить. Логика в словах комиссара, конечно, была: раз специально учился, кому же, как не ему, работать на такой должности. Но после своей первой лекции он чувствовал, как это будет трудно.

– Не знаю, справлюсь ли, Василий Фомич...

Он представил себя в роли человека, ответственного за жизнь всего поселка. Партячейки у них нет, члены партии только в таможне да на заставе. По разным житейским делам можно, конечно, советоваться со стариками, с тем же Балакеши или Али-ага. Но захотят ли люди выбрать его? Особенно после такой путаной и непонятной лекции. Выйдет Лозовой на трибуну: так, мол, и так, рекомендуем Кайманова председателем, а ему в ответ: «Молод еще Кайманов, есть поопытнее». Со стыда сгоришь.

– Ничего, Яша, справишься, – сказал Лозовой. – Людей в поселке знаешь, образование получил, а остальное приложится.

Балакеши, который без перевода уловил суть предложения комиссара, решительно произнес:

– Правильно говоришь, Василь-ага. Ёшка хороший будет председатель. Учился, теперь пусть работает.

– Опыта у меня нет, – сказал Яков. – Может, еще и не выберут. И потом, Алешка Нырок вполне в поссовете справляется, за что ж его-то снимать?

– Алешка-то справляется, да уж очень неповоротлив, – возразил Балакеши. – А нам надо весь Дауган на ноги ставить. Правильно сказал Василь-ага. Надо тебя, Ёшка, председателем выбрать.

– Ладно, – подвел итог разговору Лозовой. – Отложим до общего собрания. А теперь расскажи, дорогой Балакеши, как дела в колхозе, что нового в поселке; как идет работа на дороге?

– Горы стоят, дела идут, – отозвался Балакеши. – В колхоз вошли уже все лошадные хозяева. Ремонтных рабочих на дороге в три раза больше стало: дорогу от самого города и до границы будем расширять. Машин стало больше, фургонов тоже.

– Хватит ли лошадей на пахоту? – спросил Лозовой; – В поселке я больше ишаков вижу.

– На ишаках, конечно, пахать не будешь, – согласился Балакеши. – Но на них можно возить дрова, сено. Для безлошадных членов колхоза тоже дел хватит: траву косить, сено копнить, дрова заготовлять, уголь жечь.

– Вот так, Яша, – возвращаясь к прежнему разговору, сказал Василий Фомич. – Сам видишь, какой нужен в поселке хороший организатор. Баи все активнее против колхозов идут, некоторых бедняков и середняков подбивают. Нам очень важно, чтобы во главе поселкового Совета стоял твердый, политически грамотный человек. Еще отец твой мечтал превратить долину Даугана в цветущий сад. Тебе по наследству и карты в руки.

– Воды у нас мало, – вставил Балакеши. – Чтобы вырос сад, надо много воды, тогда все зацветет.

– Надо чистить кяризы, – поддержал его Яков. – Давно их не чистили. Отец говорил: когда пришел Куропаткин, старики забили родники кошмами с песком. Найти бы те родники...

С думами о воде поднимались утром жители Даугана, с думами о ней ложились спать. Еще отец учил Якова беречь воду.

– Пойдемте посмотрим ваши кяризы, – предложил комиссар. – Кажется, это и есть главное, с чего надо начинать.

Они прошли на площадку к бетонной колоде для водопоя. Сейчас там грудился вернувшийся из ночного табун лошадей.

Солнце поднялось уже высоко над зубчатой вершиной Карахара. Его лучи оранжевыми пятнами ложились на спины и крупы лошадей. Лозовой рассматривал каменные плиты, которыми была обложена колода.

– Силен был Григорий Яковлевич, – покачав головой, сказал он и, окинув атлетическую фигуру Якова, добавил: – Есть в кого уродиться.

Все, что было связано с памятью отца, вызывало в Якове трепетное мальчишеское чувство: будто вот сейчас увидит он родного, большого, мужественного человека и робко остановится перед чем-то огромным и непонятным.

Он, взрослый и сильный мужчина, до сих пор не мог взять в толк, как справлялся с этими глыбами отец.

– Вспомнил сейчас, с батяней пахали, – сказал он. – Мне еще шести лет не было, а я уж научился по ярму Джейрану на спину влезать. Два быка у нас было: Джейран и Сокур Одноглазый. Джейрану дашь сена, он тебя еще и языком лизнет, а Сокур на один глаз не видел: только подойдешь, как фыркнет, все норовит рогом поддеть...

Каким светлым и по-детски беспечным казалось теперь ему то далекое время!

– Отец, бывало, наставит по одной линии камней и говорит: «Держи, сынок, в створе, чтоб первую борозду правильно проложить». Веду быков, обеими руками за налыгач держу, а они головами мотают, душу вытряхивают. Как мотанет головой, так и летишь. Руки мерзнут, сопли текут. Молчу, только носом шмыгаю. Отец на плуг налегает... Посмотрит на меня, улыбнется, а с самого пот в три ручья льет. Ну я и терплю, не признаюсь. А он ласково так скажет: «Потерпи, сынок, еще один гон пройдем, тогда отдыхать будем». Я и терплю. И один гон пройдем, и другой, и третий... Ладно, Джейран не подводил, все по борозде шел. Ну, а раз Джейран, то и Сокур за ним, и мне не так трудно...

– Почва у нас каменистая, – сказал Балакеши. – Трактор бы нам да трехкорпусный плуг. На быках много не напашешь.

– Трактор в дорожном управлении есть. Я видел, – глядя в лицо Лозовому, сказал Яков. – Нам бы хоть на пахоту!

– Еще не председатель, а уже трактор просишь.

– Трактор нам вот как нужен. – Яков провел себе ребром ладони по горлу.

– Станешь председателем поселкового Совета, тогда с кем полагается и о тракторе поговорим, – пообещал Лозовой.

О том, чтобы получить трактор для колхоза, стоило подумать. Кайманов видел, как в соседней долине, у самой линии границы, работал трактор. Перепахал земли столько, сколько всем лошадям поселка не перепахать. Дехкане за рубежом выстраивались на своих полях вдоль границы и, закрывшись руками от солнца, часами наблюдали за работой диковинной машины.

– Дали бы нам в Наркомземе или в дорожном управлении трактор, пошел бы председателем, – повторил Яков. – Если, конечно, выберут.

– А расплачиваться чем будете? – не то в шутку, не то всерьез спросил Лозовой.

– Расплатимся. Камень, гравий будем подвозить. Чем богаты, тем и рады.

– Летом сена в горах побольше накосим, продадим, деньги будут, – добавил Балакеши.

– Вот и договорились, – улыбнулся Лозовой. – Ну а поскольку вы прежде всего о воде заботитесь, пойдем сейчас к Алексею Нырку, сочиним ходатайство в Совет Народных Комиссаров республики о выделении денег на очистку кяризов. Напишем, что большая часть грузов к соседям и обратно перебрасывается пока что гужтранспортом. Каждую весну и осень к нам из-за рубежа перегоняют скот, то на пастбища, то обратно. Поселку дозарезу нужна вода.

До поздней ночи сочиняли письмо в Совнарком. Писал Алексей Нырок под диктовку комиссара, то и дело обращавшегося за советами к Кайманову и Балакеши.

ГЛАВА 2. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Через несколько дней в поселке состоялось выборное собрание. Все произошло быстро и просто. Лозовой по поручению райкома партии и райисполкома зачитал список кандидатов в Совет. Первым в нем стояла фамилия Якова. Едва комиссар объявил: «Кайманов Яков Григорьевич...» – как все дружно зашумели: «Председателем его! Три года учился, пусть поработает! Ёшку председателем!..»

За Якова проголосовали единогласно. Так же дружно поднимали руки за других кандидатов, предложенных Лозовым.

Напряженный и торжественный, бледный от волнения Яков сидел в президиуме, сурово сдвинув брови, стараясь не смотреть на веселые физиономии подмигивавших ему из первых рядов Барата, Савалана, Нафтали, Мамеда. Барат рассказывал очередную веселую историю, громко смеялся, временами принимался хлопать в ладоши и кричать:

– Молодец, Ёшка! Якши председатель!

Когда голосование закончилось, к обтянутой кумачом трибуне снова подошел Василий Фомич:

– Вы сейчас избрали поселковый Совет и председателя, – сказал он. – Но надо еще выбрать депутата городского Совета, потому что поселковый Совет Даугана подчиняется непосредственно городу. Какие будут предложения?

Барат первым крикнул:

– Ёшку!

– Правильно. Пусть Ёшка и в горсовете будет! Собрание дружно поддержало предложение Барата.

Председательствующий Балакеши проголосовал: ни одного против.

– А теперь, – сказал Лозовой, – давайте дадим новому поселковому Совету наказ.

Пожелания и предложения посыпались со всех сторон:

– Всем вступить в колхоз! Кто еще не вступил, уговорить!..

– На пахоту арендовать для колхоза трактор!..

– Мало воды. Пусть Совет займется кяризами.

– Надо строить школу!

– Сделать пруд и посадить сад!

Выходило, что Якову и членам Совета, в большинстве своем рабочим дорожной строительно-ремонтной бригады, надо браться за все сразу: добывать воду, создавать семенной фонд, пополнять поголовье скота...

К концу того же дня Яков созвал членов Совета на первое заседание, чтобы обсудить проект заявления в Совнарком республики о ссуде. Текст одобрили без возражений, после чего решили еще раз осмотреть кяризы.

Несмотря на то что каждый из новых представителей поселковой власти несколько раз в день проходил мимо протянувшихся вдоль дороги колодцев и с точностью знал, сколько воды в сутки может дать подземный ручей, обследовали кяризы тщательно. По узкой подземной галерее, соединяющей колодцы, журча бежит тонкой струйкой ручеек чистой, прохладной воды, впадает в бассейн. Но слишком малосильна эта струйка, чтобы поддерживать жизнь в долине. Членам Совета хотелось самим убедиться, где обвалился свод, где засорились родники, в какую сумму обойдется расчистка, удастся ли справиться с работой своими силами или придется обращаться за помощью к специалистам-мелиораторам.

За бетонной колодой, где дорога поднималась к Змеиной горе, они остановились у самого большого колодца. Яков наклонился над ним, потом стал спускаться вниз, опираясь ногами о выступы в стенах. Прыгнул на дно, смерил: ширина ручейка оказалась чуть пошире поясного армейского ремня. Вода для Даугана собиралась буквально по каплям!

«Привыкли мы называть эти ямы колодцами, – подумал Яков. – В настоящем колодце воду ведром можно черпать, а тут из ручейка даже чайную чашку сразу до краев не наполнишь».

– Ёшка, дорогой, почему так долго сидишь там? – послышался голос Балакеши.

Кайманов посмотрел вверх, увидал на фоне неба в трех-четырех метрах от себя голову Балакеши, крикнул в ответ:

– Не хочется вылезать. Очень тут хорошо, прохладно. Только воды совсем мало.

Выбравшись на поверхность, он предложил остальным поочередно спуститься в колодец, осмотреть галерею, по которой бежал узкий ручеек живительной влаги.

После осмотра собрались в тени, под скалой, чтобы еще раз обсудить, все ли правильно написано в заявлении.

В представлении многих заявление, составленное комиссаром и Ёшкой, приобретало чуть ли не значение государственного закона. Члены Совета в большинстве своем были неграмотными. Даже Балакеши, председатель колхоза, подписывая документы, с трудом выводил свою фамилию. А Ёшка, смотри-ка, только выбрали председателем, сразу бумагу написал! Каждый был уверен, что такая бумага с печатью поможет очистить кяризы, добыть воду для поселка.

Не сразу Яков отвез заявление в город. Целую неделю добивался приезда из дорожного управления знакомого старичка мелиоратора, чтобы тот по всей форме составил смету.

В Совнаркоме республики Кайманова принял сам председатель Атагельдыев, наголо бритый туркмен, с черными проницательными глазами, одетый в светло-серый европейский костюм. Внимательно прочитал заявление, спросил:

– В какую сумму, вы думаете, обойдется ремонт ваших кяризов?

– Пятьдесят тысяч!

– Почему именно пятьдесят? Что вы понимаете в этом деле? Кем работаете?

– Работал на ремонте дауганского участка дороги. Три года учился в совпартшколе. Теперь председатель поселкового Совета, – с достоинством ответил Яков. – Смета у нас составлена. По смете пятьдесят тысяч.

Атагельдыев окинул взглядом рослую фигуру дауганца, его тяжелые руки каменотеса, стал читать смету.

– Для нас вода – вот! – провел Яков себя ребром ладони по горлу.

Прямой и торжественный сидел он на стуле перед письменным столом и с напряжением следил за выражением лица председателя Совнаркома.

– Скот поить нечем. Поселок на магистрали стоит, можно сказать, для всех караванов вывеска Советской власти, а иной раз не только лошадям и верблюдам, даже и людям воды в обрез, – стал приводить он доводы односельчан.

– Между прочим, для нас вода тоже – вот! – сказал Атагельдыев и повторил жест Якова. – Почему бы вам не договориться о выполнении всех работ со специалистами мелиоративного управления?

– Это еще лучше, – просиял Яков, но внутренне насторожился: «Сколько запросят мелиораторы и чем платить? За здорово живешь никто работать не будет!»

Атагельдыев вызвал своего помощника:

– Товарищ Турумбетов, займитесь товарищем Каймановым.

Помощник председателя провел Якова в свой кабинет, внимательно выслушал и заверил, что не позже чем через неделю пришлет техника и кяризных мастеров.

– Рабочих у себя найдете, – сказал он в заключение.

Выходя из кабинета Турумбетова, Кайманов с радостным удовлетворением подумал: «Большая удача! Ай да Ёшка! Ай да председатель! В Совнаркоме не обманут! Если через неделю пришлют техника, считай, к лету Дауган будет с водой».

Но вода еще не все. Его уже волновали другие хозяйственные заботы: где, например, взять овцематок для колхоза, чтобы сразу удвоить, утроить овечье стадо? Ждать приплода от тех, что есть, – десять лет пройдет. А что, если... Раз уж такой удачный день... И он снова занял очередь на прием к Атагельдыеву.

Теперь он гораздо смелее, чем в первый раз, переступил порог кабинета председателя Совнаркома. Атагельдыев, едва увидев его, нетерпеливо спросил:

– Ну что там у вас? Не получается, что ли?

– Спасибо, – широко улыбнувшись, сказал Яков. – Все получается. Турумбетов обещал прислать техника и кяризных мастеров. Рабочих мы своих найдем, всем поселком будем работать.

– Ну так, значит, все в порядке, почему ко мне еще раз пришел?

– Товарищ председатель. Сидел я сейчас в вашей приемной и думал: вода будет, а кого мы той водой поить будем? Караваны? Это так. Но жители-то одной водой сыты не будут. У нас колхоз. Надо поднимать хозяйство, скот разводить. А денег на это нет. Вот я и решил еще раз к вам обратиться. Нам бы из соседних колхозов взаймы сотен пять овцематок и трех-четырех производителей получить. Через три года вернем долг, еще и с процентами.

Атагельдыев, прищурившись, минуты две молча смотрел на Якова, видно, что-то обдумывал. Потом спросил:

– Слушай, почему такой настойчивый? Сначала дай ему пятьдесят тысяч на кяризы. Потом дай пятьсот овцематок. После будешь электростанцию просить, дом культуры...

– Электростанцию нам тоже бы надо. Поселок на границе стоит. Да это уж потом, не сразу.

– Ты мулла, или отец у тебя был мулла? Все дай да дай! – уже горячась, воскликнул Атагельдыев. – Кяризы чистить деньги дадим, машины пришлем. Насчет овечек иди, дорогой, к Наркому земледелия. Если председатель Совнаркома все будет решать, что останется Наркому?

– Ладно, – помрачнев, сказал Яков, – пойду в Наркомзем.

– Не получится там, приходи еще, – крикнул вслед Атагельдыев. – Сделай сначала кяризы, потом насчет овечек думай.

В Наркомате земледелия его встретили не очень приветливо.

– Какой колхоз даст вам взаймы овцематок? – высказал сомнение замнаркома. – Мы не имеем права влиять на колхозы: они за свое добро сами отвечают.

– Я председатель и должен выполнить наказ своих избирателей, – с некоторым раздражением произнес Кайманов. – Не могу я уехать домой, не получив овец.

Заместитель Наркома нахмурился:

– Слушай, откуда такой появился? Прямо нападение на нас сделал. Атагельдыев звонит, Турумбетов звонит, говорят, надо помогать! Знаем, что надо. А как помогать? Где мы тебе овечек возьмем? Ты думаешь, у нас один только Дауган, да? Больше нечем заниматься, да? За горло берешь, да?

– Вот что, – остановил его Яков. – Отказываетесь помогать, в Цека республики пойду. Должен я или не должен наказ народа выполнить?

Угроза как будто подействовала.

– Зачем в Цека? – уже мягче сказал замнаркома. – Сами будем думать. Оставляй заявление, посоветуемся. В некоторых колхозах есть лишние овечки. Может, кто и согласится дать взаймы года на три. Думаешь, легко будет уговорить?

– Так ведь это же долго ждать! – воскликнул Яков. – Когда еще с колхозами разговор будет!

– Вах! – не выдержал замнаркома. – А ты думал, прямо от моего стола овечек погонишь? Приходи, дорогой, недели через две, раньше ничего не выйдет. Будем обсуждать вопрос, советоваться с председателями колхозов.

В течение дня Яков не успел даже пообедать. Можно было бы зайти в гости к матери, но ему не хотелось ее навещать. За время его болезни мать несколько раз приезжала в поселок, правда, сразу же уезжала, ссылаясь на то, что Флегонт уехал на строительство Мургабской плотины, а у нее на руках большое хозяйство.

Пока учился, изредка сам к ней наезжал. Казалось бы, внимание друг другу оказывали. Но что-то все время стояло между ним и матерью...

Пообедал в столовой. Вышел за город, на попутной машине поехал домой.

В поселке попросил шофера остановить машину возле Совета. С удивлением увидел на стене новую вывеску: «Медпункт». Оказывается, пока он был в городе, Светлана перебралась со всем своим хозяйством в пустовавшую до того вторую половину дома, в котором размещался поселковый Совет.