Текст книги "Чёрный беркут"

Автор книги: Анатолий Чехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 4. НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Привычный к горам конь легкой рысью несет Якова вслед за Галиевым и Шаповалом. Дорога, петляя по склонам, ведет на подъем. Уже через полчаса пути чище и прохладнее стал воздух.

Там, где свисает с карниза куст ежевики, – родник. У родника Яков и Барат еще в детстве ловили диких курочек. Привезут отцам, работавшим на дороге, обед, а сами в горы. Расставят силки и на каком-нибудь паласишке или кошменке лягут спать спина к спине, чтоб теплее было, да еще дерюжкой прикроются – любо-дорого! На рассвете слышат: «чир-чир-чир!» Летят! Смотришь, попадется одна-две. Тут уж и охота веселей. На этот случай у них и клетка из тонких прутиков припасена. Самочку – в клетку, и снова – к роднику. Курочка в клетке – петушок обязательно прилетит. До тех пор будет вокруг клетки бегать, пока в силки не попадет. Не было случая, чтобы петушок, бегая вокруг клетки с курочкой, в силки не попал...

Яков тяжело вздохнул. С наслаждением бы он сейчас отправился на охоту. Пострелял бы архаров или козлов, а то силками курочек наловил. Отец, тот даже в поле ружье брал. Мало ли какой случай? Волков в горах полно. Есть и барсы, и леопарды...

Мерно рысит конь, временами пофыркивает, встряхивает головой, отгоняет мух. Поворот за поворотом бежит навстречу дорога. Наконец, вильнув последний раз, прямой стрелой вонзается в долину Даугана.

От волнения Яков привстал на стременах: перед ним – раскинувшийся вдоль дороги родной поселок. Глинобитные домики под купами деревьев, пыльные акации, чинары, карагачи, сомкнувшие над дорогой свои кроны.

Мало в поселке воды. Нет вдоль дороги арыков. Пересохла даже лужа, где всегда возле бетонной колоды полно было лягушек.

Яков пустил коня шагом. Припомнив место, откуда провожал в последний путь отца, свернул к поселковому кладбищу.

Как и раньше, кладбище заботливо огорожено глиняным дувалом, чтобы не тревожили мертвых звери или скот.

Сойдя на землю, Яков оставил коня возле выросшей у ворот кладбища акации, прошел за ограду, увидел в глубине сложенный из плитняка обелиск. На обелиске – дощечка с аккуратно выжженной надписью:

«Григорий Яковлевич КАЙМАНОВ – член Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Родился в 1884 году.

Вениамин Фомич ЛОЗОВОЙ – врач. Родился в 1896 году.

Погибли в борьбе с врагами Советской власти в 1918 году.

Пусть земля будет вам пухом, дорогие товарищи».

Горькое чувство вины перед отцом и доктором сжало сердце Якова. Из далекого прошлого появилось искаженное горем лицо голосившей по покойнику матери. Вот и пришел он к холодным ногам...

«Береги мать... Ты ни в чем не виноват. Прощай, Глафира!» – будто слышал он родной голос.

Яков стоял у могилы и машинально перечитывал выжженные на табличке слова. Люди не забыли отца и молодого доктора, сберегли их могилы.

– Начальник заставы Карачун велел обелиск сделать, – сказал Галиев. – Уважение к живым, говорит, начинается с уважения к памяти мертвых. Приезжал комиссар из округа, беседу проводил о твоем отце.

– Откуда комиссар знает отца?

– Брат у него с твоим отцом похоронен. Их тогда в один день расстреляли.

«Значит, точно. Здесь Василий Фомич», – подумал Яков.

Постояв еще несколько минут, он в глубокой задумчивости вышел с кладбища.

До поселка ехали молча. Каждый дом, каждый переулок, акация или чинара – все отзывалось в сердце щемящей болью. Вот и камень-валун у дороги. В детстве казался громадным, а оказывается, самый обыкновенный, не больше стола. Вот почтовая станция. Так и кажется, что сейчас откроется дверь и выйдет из нее лечивший Яшку конюх Рудометкиных – Али-ага. Но улицы пустынны: все жители то ли в горах, то ли в поле. Лишь по окрестным склонам лазят мальчишки да лениво тявкают в поселке собаки. Цокот копыт, далеко разносившийся в долине, стал громче и ближе, отдаваясь от стен домов, словно сам поселок приветствовал Якова.

У бетонной колоды, обложенной вокруг каменными плитами, лошади замедлили шаг, потянулись к воде.

– Можно напоить, – сказал Галиев. – До заставы рукой подать. Коней сюда гоняем, поим из кяризов.

Яков промолчал. Он-то лучше Галиева знал, что это за колода. Бетонную колоду, из которой пили кони, верблюды и овцы, делал его отец. Огромными плитами, аккуратно пригнанными друг к другу, выложил он площадку вокруг колоды. Время нисколько не тронуло его работу. Знал Яков и кяризы – с десяток протянувшихся цепочкой колодцев, соединенных подземной галереей. Под сводами галереи тонким ручейком течет чистая родниковая вода. Чем дальше в горы, тем глубже колодцы, выстроившиеся вдоль дороги. По каплям собирается вода в галерее, стекает в бассейн, из которого подведена к бетонной колоде трехдюймовая труба с вентилем.

Всадники отпустили подпруги лошадям. Те потянулись к воде, стали пить, как пили до них сотни и тысячи лошадей и верблюдов, коров и овец.

– Меньше стало воды, – сказал Галиев. – Засорились кяризы, чистить надо.

– Наверное, илом занесло, – отозвался Яков.

Он с удивлением рассматривал плиты вокруг колоды. Какой огромной силой надо было обладать, чтобы ворочать, укладывать и обтесывать их! Метровый плитняк к колоде они возили с отцом на быках со Змеиной горы. Яшке тогда казалось обычным, что отец один ворочает каменные глыбы. Но сейчас-то он понимал, что каждую такую глыбу обыкновенным людям даже втроем не поднять. Две пули, два ничтожных кусочка свинца оборвали жизнь такого могучего человека!..

Лошади напились. Всадники снова подтянули подпруги, сели в седла, шагом направились к заставе.

Вот и Змеиная гора, на которой Яков и Барат в тот памятный день поймали гюрзу. Яков невольно посмотрел на свою левую руку, пошевелил обрубком пальца. Думал ли молодой доктор, спасая ему жизнь, что сам в тот же день расстанется с жизнью? Думал ли отец, беспокоясь о пропавшем где-то сыне, что в последний раз ищет его?

Миновали еще один подъем, на повороте которого стражем стояло круглое, как шапка, сложенное из камней, с бойницами на все четыре стороны, оборонительное укрепление. Вдоль дороги потянулась каменная стена казармы, с узкими и высокими окнами. За казармой – овраг. Казаки погранпоста часто пили водку, а мальчишки собирали в овраге бутылки. Во дворе таможни стоял железный ящик с негашеной известью. Набьешь в бутылку извести, нальешь воды, пробкой заткнешь, получается бомба. Крепко попадало Яшке от отца за эти бомбы.

Теперь здесь, где раньше был казачий пост, – застава пограничников. Начальник заставы приказал на могиле отца и Вениамина поставить обелиск. «Уважение к живым начинается с уважения к памяти мертвых» – так сказал Карачун. Почему-то Яков подумал, что начальником должен быть мудрый пожилой человек.

Перед казармой – широкая площадка. Дорога, окруженная горами, вьется дальше на подъем. Там граница.

Стоявший у ворот заставы часовой пропустил их во двор. С крыльца казармы сбежал среднего роста худощавый и ловкий в движениях молодой командир – начальник заставы, с портупеей через плечо, маузером на боку. Вслед за ним – сильный и гибкий, с хищным обликом курд. Что-то знакомое было в его лице, но Яков не мог вспомнить, где его видел. Курд держал в руках винтовку, указывал рукой в сторону сараев, стоявших в глубине двора, что-то горячо доказывал начальнику заставы. Яков проследил за его взглядом. Недалеко от конюшни стоял привязанный к столбу ишак. На его спине алела не то рана, не то потертость от вьюков. Над ишаком кружилась сорока и все норовила сесть на спину: свежая кровь не давала ей покоя. Но едва сорока садилась на ишака, тот начинал лягаться, высоко вскидывая зад.

Споривший с начальником курд прицелился. Командир сделал предостерегающий жест, но поздно: грянул выстрел. Сороку словно кто-то подбросил вверх. Взмахнув крыльями, она перевернулась в воздухе и, зацепившись за круп ишака, упала на землю. Ишак отпрянул в сторону. Яков спешился, подошел к нему, поднял убитую птицу. Пуля попала в грудь, вырвав с другой стороны мясо и перья. Чувство жалости к птице и в то же время чувство зависти к стрелку охватило Якова. Впервые он видел такой меткий выстрел.

– Эй, Кайманов! – окликнул его командир. – Здравствуй, дорогой! Знаю, Яковом зовут. Мне о тебе комиссар Лозовой говорил. Я пригласил тебя чарку выпить, по душам поговорить, а у нас опять чепе: ишак на заставу с контрабандой, да еще раненный, пришел, а людей, что с ним были, нету. Надо искать. Так что давай с первого знакомства включайся в службу. Зовут меня Федор Афанасьевич Карачун, а это – Аликпер Чары оглы, старший бригады содействия с заставы Пертусу, лучший стрелок во всей округе.

Аликпер! Товарищ по набегам на караваны! Как ты изменился и возмужал! Несколько секунд Яков и Аликпер ревниво изучали друг друга.

Смелый, открытый взгляд карих, с прищуром глаз, прямой нос, красивое загорелое лицо. Во всем облике Аликпера – хищная повадка, как у барса, крадущегося по следу джейрана. Он изучал взглядом Якова, похлопывая крепкой загорелой рукой по цевью винтовки, словно выбирая, куда еще вогнать пулю.

– Салям, Аликпер Чары оглы! – протянул руку Яков.

– Эссалям алейкум, Ёшка, – с готовностью ударил ладонь в ладонь Аликпер, с силой сжал Якову пальцы. – Какой ты большой, красивый стал...

– Ты тоже парень что надо, – сказал Яков и в свою очередь сжал ему руку.

– Ну хватит вам один на другого силу тратить, поберегите для бандитов, – остановил их Карачун.

Яков отпустил Аликпера и дружески толкнул его в плечо. Сам получил такой же увесистый тумак. Оба весело захохотали.

– Ладно, ладно, ребята, – снова попытался настроить их на серьезный лад Карачун. – Давайте соображать, что делать. Людей у меня нет. В бурю всех разослал по участку. Придется самим на розыски идти.

Яков оглянулся. Светланы нигде не видно: то ли по хозяйству хлопочет, то ли отдыхает. Не вышла она даже тогда, когда во дворе грохнул выстрел. На заставе только часовой у ворот, да к ишаку идет знакомый уже пограничник Дзюба с санитарной сумкой. Видно, на самом деле людей у начальника заставы мало.

– А у вас тут весело, – сказал Яков. – Вчера шаромыга, сегодня ишак с контрабандой, завтра тоже чего-нибудь жди?

– Редкий день без «гостей». Косяком прут, – признался Карачун. – Понимаешь, Яша, – обращаясь дружески на «ты», продолжал он, – отпустил я на охоту двух пограничников – Чумака и Шевченко с дорожным мастером Бочаровым, чтобы для заставы мяса привезли. Дал им ишака воду и продукты подвезти. Смотрю, ишак один на заставу идет. Знает, думаю, треклятая скотина, что у него тут и овес, и стойло. Потом смотрю, ишак в бою побывал – на спине рана, вместо продуктов – вьюки с мануфактурой, коньяком... Мало нас еще на заставе. Доложил мне Галиев, что ты вернулся, да еще по-курдски, как на родном языке, говоришь, сразу за тобой послал. Без народа нам, Яша, ничего не сделать. Граница-то вон какая! Горы! А нас – горстка, на главные направления по одному наряду и то не хватает. А контрабандисты соберутся бандой в пять, десять, пятнадцать человек, залпами бьют! Без бригад содействия мы как без рук. А некоторые начальники еще раздумывают, надо ли вооружать «базовцев».

Дежурный, по знаку Карачуна, вынес из казармы винтовку и подсумок, передал Якову, подвел начальнику заставы коня.

Скрывая волнение, Кайманов надел подсумок на ремень, винтовку повесил стволом вниз через плечо.

Карачун уже взялся за луку седла, когда дверь домика, стоявшего поодаль, открылась и на крыльцо вышла раскрасневшаяся, в нарядном платье Светлана.

– Федя, приглашай гостей к столу. Яков Григорьевич, жалко, что вы Олю не привезли, придется вам за двоих отвечать. Аликпер-джан, прошу в дом!

Карачун беспомощно посмотрел на Аликпера, потом на Якова, развел руками. Лицо его сморщилось от жалости к себе и Светлане.

Едва она увидела это, все поняла, искренне огорчилась.

– Ты знаешь что?.. – начал осторожно Федор.

– Знаю! Все знаю! – с деланным равнодушием сказала Светлана. – Завернуть вам еду в газету, положить в сумку, вы будете ехать и на ходу жевать, даже не замечая, что едите, потому что вам надо ловить нарушителей.

Светлана говорила полушутливо, но с явным раздражением.

– Правильно! – бодро воскликнул Карачун. – Ты все очень здорово придумала! А мы, когда выясним эту историю с ишаком, где-нибудь в самом красивом месте сядем под арчой и, не торопясь, съедим твои пироги.

– И на том спасибо, – так же полушутливо, но с огорчением сказала Светлана. Она вернулась в дом, вскоре вышла, передала Дзюбе красноармейский вещевой мешок, набитый всякой снедью.

Карачун поцеловал жену, приказал всем следовать за ним, легко вскочил в седло. Небольшой отряд тронулся в путь.

– До свидания, Светлана Николаевна, – сказал Яков.

– Возвращайтесь скорей, – отозвалась она.

Выезжая за ворота заставы, Яков почему-то был уверен, что она смотрит ему вслед. Это чувство оставалось до тех пор, пока всадники не свернули на горную тропу.

– Вот так и живем, – придерживая коня, чтоб Яков поравнялся с ним, сказал Карачун. – Сейчас, обошлось, а иной раз всерьез бушует, клянет мою пограничную жизнь. А что делать? Служба! Одного Шарапхана третий год ловим, поймать не можем. Собирает банду в пятнадцать – двадцать человек. Впереди – шаромыги, разведка, по бокам – тоже, еще и с тыла прикроется по всем правилам военного искусства. Открывает залповый огонь, сминает наряд из-за нашей малочисленности и проходит. Ждем его в одном месте, а он обойдет песками километров сто, затаится и пускает своих по два, по три в разных местах. Когда сам идет, обязательно впереди себя шаромыг-носчиков гонит. Не взяли их пограничники, проходит вслед, а взяли – тоже неплохо: наряд отвлечен на конвоирование всякой шушеры, опять-таки легче пройти. Какого шаромыгу поймаем, спрашиваем: «Видел Шарапхана? Когда пойдет?» Трясется, икает от страха. Слова не выжмешь. По пустякам Шарапхан не ходит. Носит только терьяк, к тому же крупными партиями. А терьяк – палочка маленькая – сто тридцать рублей. Есть у Шарапхана и пособники. Вместе со своим хозяином Таги Мусабек-баем миллионами ворочают...

– Шарапхан стрелял в моего отца, – сказал Яков. – Если только это тот Шарапхан...

– Наверняка тот, – подтвердил Карачун. – Рост два метра, плечи – во! Нос крючком, глаза как у совы, говорят, ночью видит. Рожа оспой побита. А уж хитер и беспощаден!.. Не человек – зверь. Из своего маузера в темноте на звук без промаха бьет.

Все всколыхнулось в памяти Якова: «Убрать мальчишку! Кончай, Шарапхан!..» Грохот выстрелов, грузно оседающее тело отца...

– Винтовка... моя теперь? – чувствуя, как пересохло во рту, спросил Яков.

Ревнивым взглядом следил он за Аликпером, который держал винтовку на луке седла, легко гнал своего ахалтекинца по склонам, рыскал по отщелкам, внезапно появлялся на карнизах и тропах. Такой винтовке, как у Аликпера, цены нет. Но только ли в винтовке дело?

– Считай, твоя, – сказал Карачун. – Обживешься немного, будешь на Даугане бригадой содействия командовать. Учти, сам комиссар Лозовой присмотреться к тебе рекомендовал. До тебя «базовцами» Балакеши руководил, но его выбрали председателем ТОЗа, да уж и не молод. Только помни, дознается Шарапхан, что ты вернулся, не будет ждать, пока ты ему пулю в лоб пустишь, сам тебя в горах станет искать.

– Я не из пугливых...

– Не пугаю, а предупредить должен. Лучше сразу знать, с кем будешь дело иметь. Меньше ворон лови. У нас так: поймаешь одну, вторую уже не придется. Ошибаться нельзя.

Маячивший впереди на гребне Аликпер, махнув рукой, исчез из виду. Карачун и Яков с сопровождавшими их красноармейцами пришпорили лошадей, выехали на седловину. Примерно в полукилометре, на одном из карнизов, Яков увидел спешившегося, державшего коня в поводу человека, в халате и туркменской папахе-тельпеке, внимательно рассматривавшего что-то на земле.

– Нам повезло, – едва увидев его, сказал Карачун. – Это Амангельды, лучший наш следопыт, старший бригады содействия соседней заставы Гаджи.

Спустя несколько минут они были уже возле карниза, на котором стоял Амангельды. Карачун спешился, предложил сойти с коней остальным.

– Салям, Амангельды-ага! – приветствовал он следопыта.

– Алейкум салям! – отозвался тот. – Смотрю, начальник, почему ваш ишак один домой пошел. Сюда от заставы кроме ишака трое на лошадях ехали, обратно – один ишак.

– Правильно сказал, яш-улы, – согласился Карачун. – Пограничники Шевченко, Чумак и дорожный мастер Бочаров на заставу не вернулись, а ишак с тюком контрабанды пришел. Людей надо искать.

Амангельды с достоинством кивнул головой. Во всей стати стройного и моложавого туркмена, в его проницательном взгляде было столько уверенности и спокойствия, что он невольно вызывал уважение.

Яков подошел к прославленному следопыту, сдержанно поздоровался. Он тоже увидел на тропе след ишака. Но мало ли ишаков бродит в горах? Откуда Амангельды знает, что именно этот ишак с заставы и что пошел он домой один?

– Ты присмотрись к Амангельды, – догадавшись, о чем думает Яков, вполголоса сказал Карачун. – Он еще мальчишкой у бая был чопаном, семьдесят два верблюда не только по кличкам, каждого по следу знал.

Амангельды легко поднялся в седло, направил лошадь по тропе вдоль ущелья. На седловине четко вырисовался силуэт Аликпера, подзывавшего всех к себе. Вслед за Амангельды и Карачуном подъехал к Аликперу и Яков, увидел пограничника, неуверенной походкой спускавшегося по тропе.

– Чумак! – воскликнул Карачун. – Что он, пьяный, что ли? А где Шевченко, где Бочаров?

Начальник заставы пришпорил коня, рысью пустил его вниз с седловины. Яков и остальные двинулись за ним.

Когда подъехали к остановившемуся у скалы Чумаку, увидели, что руки у пограничника в ссадинах, на стриженой, рассеченной чем-то голове запеклась кровь, а сам он едва стоит.

– Где Шевченко и Бочаров? Где винтовка? – сурово спросил Карачун.

– Товарищ начальник заставы... – начал было докладывать Чумак, но потом беспомощно опустил руки. – В общем, судите меня... Винтовку за кордон унесли...

– Шевченко и Бочаров где?

– Охотятся... Я не знаю, где они...

Пока неповоротливый Дзюба, исполнявший обязанности санитара, перевязывал Чумака, тот коротко рассказал обо всем, что произошло:

– Доехали мы шажком до зеленого отщелка. Ишак на поводу сзади шел. Смотрим, нет ли на карнизах козлов? У первого родника слышим: «шорк, шорк». Два человека вышли с контрабандой, без оружия. Мы их задержали...

Чумак замолчал, перевел дух. Маленькая голова его на массивном туловище послушно поворачивалась под руками бинтовавшего его Дзюбы. Чумак болезненно морщился. Карачун осуждающе смотрел на него. Еще бы: контрабандисты пограничника побили! Винтовку унесли! ЧП! Позор на весь отряд!

– Дальше, – тоном, не обещавшим ничего хорошего, сказал Карачун.

– А дальше командир Шевченко говорит: «То шаромыжники, оружия у них нет. Давай, Чумак, нам продукты, привяжи на ишака торбы с контрабандой, отконвоируй задержанных на заставу, а утречком вернешься».

– Мы и пошли. Ишак с торбами впереди, нарушители – за ним, я с винтовкой сзади. Ишак возьми и оступись. Нога у него между камнями попала, он – брык на бок. Нарушители к нему, а поднять вроде не могут. Я говорю: «Эх вы, шаромыги, ишака не поднимете». Ну вот... Только наклонился, а они меня камнем по голове... Ишаку, видать, ножом спину поранили, когда сумки срывали... Вырвался он, убежал... А винтовку унесли. Товарищ командир, что мне-то теперь будет?..

– Ладно, – сказал Карачун. – После разберемся, кто ишак. Товарищ Дзюба, передайте своего коня Чумаку, сами с Шаповалом останетесь у перекрестка троп на случай, если контрабандисты вздумают прорываться в город. Вы, товарищ Чумак, – на заставу. Скажете Галиеву, чтобы на попутной машине отправил вас в госпиталь. Остальным – в преследование. Амангельды-ага, Аликпер-джан, Яков Григорьевич, прошу помочь.

Яков окинул взглядом горы. На склонах – никого, кругом тихо. Но теперь эта тишина не могла его обмануть. Вчера – один контрабандист, сегодня – двое, а завтра – целая банда пойдет! Подсознательно тревожила мысль об Ольге, но то, в чем он принимал сейчас участие, было чрезвычайно важным, важнее всего остального. И Яков, немного отставший от пограничников, пришпорил коня.

– Не задерживайся, Яша! – крикнул ему Карачун. – Надо проработать след. Придется взбираться на Асульму. А там кручи такие, того и гляди, вниз полетишь.

К удивлению Якова, ни Карачун, ни Амангельды не стали идти шаг за шагом по следу, как сделал бы он сам. Рысью выскочив на сопку, они посовещались о чем-то и направили коней в сторону границы. Проехали с километр глубоким ущельем по узкой каменистой тропе и только в долине, куда выходили сразу несколько отщелков, спешились. Под каменной глыбой виднелась зеленеющая на общем буром фоне трава. Здесь был родник, к которому Яков приходил еще с отцом, когда тот брал его заготавливать сухую арчу. У родника, на влажной и рыхлой земле, – отпечаток чарыка. Амангельды и Карачун снова вскочили в седла, пустили лошадей галопом в сторону границы. Яков ни на шаг не отставал от них.

Все круче подъем. Кони устали. Из-под их копыт с шумом летят камни. Всадники снова спешились, повели коней в поводу. Наконец вышли к плато. Тропа, теряясь в траве, тянулась теперь вдоль границы. Ехавший впереди Амангельды время от времени слезал с коня, внимательно осматривал землю. По каким-то едва уловимым, одному ему известным признакам он отыскивал след там, где, казалось бы, вообще ничего нельзя было рассмотреть. Яков наблюдал за ним с таким же ревнивым чувством, с каким следил за гарцевавшим на коне Аликпером.

Справа от тропы – каменные плиты, похожие на сдвинутые вместе накаты блиндажей. Скалы поросли в расщелинах жесткой и сухой, шелестевшей на ветру травой. За скалами, далеко внизу, раскинулась широкая долина с небольшими квадратами полей на склонах гор, с извивающейся по ущельям и кое-где появляющейся на перевалах серой лентой дороги. Жаркое марево струилось над нагретыми камнями, воздух казался текучим, но видимость была отличная. Казалось, до ближайшего перевала рукой подать. На самом деле Яков знал, что до рыжих, выгоревших на солнце гор, поднимавшихся за долиной, десятки верст.

Знакомые с детства карнизы, по которым даже горные козлы проходят с трудом, уступами опоясывали склон горы. Здесь была уже сопредельная территория, земля соседнего государства. Впервые Яков был так близко от линии границы. А сколько раз нарушали ее контрабандисты! Одни для того, чтобы продать бурдючок коурмы и утащить к себе мешок спичек – «сделать оборот» по мелочи; другие с оружием в руках пробивали путь к сотням тысяч рублей, несли опий.

– Яша, пригнись-ка, у нас так по границе не ходят, – донесся голос Карачуна.

Тут только Яков заметил, что и начальник заставы, и Амангельды лежат, распластавшись за камнями. Аликпер, оставив коня в лощине, как кошка карабкается по выступу скалы, нависшей над пропастью.

Яков неторопливо спустился с каменного карниза, козырьком выдававшегося над сопредельной территорией, зашел с тыла, лег рядом с Амангельды.

– Покрасовался? – не отрываясь от бинокля, сказал Карачун. – Наверняка с двадцати точек засекли. Днем и ночью наблюдают. Был у нас один такой «храбрый» старшина: с первого выстрела сняли...

Яков смутился. В самом деле могут подумать, что хочет отличиться, нарочно лезет под пули. Он невольно поежился, будто физически ощутил на себе взгляды оттуда, из-за кордона. Вопросительно посмотрел на Амангельды, на озабоченного Карачуна. Начальник заставы сдвинул фуражку назад, ни к кому не обращаясь, проговорил:

– Придется писать донесение. Снова прорыв. Ушли и винтовку унесли. Что должен делать начальник заставы? Повеситься на самой поганой арче? Не имею права: некому будет командовать заставой. Мне вот как вооруженная, боевая бригада содействия нужна. Было бы у меня достаточно людей, никуда б нарушители не ушли...

Карачун тяжело вздохнул, снова припал к биноклю, внимательно осматривая горы за кордоном.

Кайманов не понимал, почему и Карачун, и Амангельды так уверенно говорят, что контрабандисты ушли. Оба прорабатывали след совсем не так, как сделал бы это он, Яков. Они выбирали какое-то, известное только им, направление и пересекали его в нескольких местах.

– Амангельды-ага, – спросил Яков по-туркменски, – объясни, как следы читаешь? Ведь на камнях совсем ничего не видно!

– И на камнях видно, – отозвался Амангельды. – Ветер дует, пыль навевает. Человек пройдет – пыль топчет, мелкими камешками по камню чирк-чирк, черточки делает. По сухой траве идешь, на солнце – ничего не видно, а оглянешься – сзади след тянется. Плохо, когда солнце вверху, тогда не видно, а когда за горы садится, все видно. Где паутинку сорвал, где камешек сдвинул. Кто может видеть, все поймет...

Яков посмотрел на тропу, по которой они только что прошли. Едва заметная полоса тянулась по сухой траве под лучами низкого солнца, пропадала в зеленых травах, волнующихся в распадке. Может быть, ему лишь показалось, что он видит след? Сумеет ли он постичь эту науку? Будет ли полезным на границе? Научится ли стрелять, как Аликпер, читать следы, как Амангельды?

– Вон он, наш главный враг, – продолжая смотреть в бинокль за линию границы, сказал Карачун.

Яков вопросительно посмотрел на него. Без бинокля он видел на сопредельной земле только несколько человеческих фигур, ползающих по разделенному на квадраты склону горы.

– Мак полют, – пояснил Карачун. – На таком клочке посеет дехканин пшеницу, козлы и бараны все съедят вытопчут. Мак посеет – за опий в десять раз больше пшеницы купит. А что этим опием тысячу людей отравит – наплевать. Выгодно, и все тут. Среди баев не найдешь ни одного, чтобы опий курил. А беднота, шаромыги почти все курят. Баю выгодно терьяк в долг давать. Конец года подходит, он говорит дехканину: «Ты мне еще за терьяк должен».

Карачун замолк, с видимым сожалением рассматривая в бинокль ползающих по маковому полю дехкан. Небольшого роста, плотный и быстрый, с загорелым, худощавым лицом, он был бы похож на туркмена, если бы не яркие синие глаза, такие же синие, как бездонное небо его Украины, да не мягкий южный говор, который остается у человека на всю жизнь, если он родился на Киевщине или Полтавщине.

– Сам-то ты пробовал курить? – спросил Яков.

– Один раз для интереса покурил. Сначала чувствуешь такую силу, что быку рога бы свернул. А потом валит с ног. Лежишь как обалделый, сны разные видишь. После два дня очухаться не можешь – такая отрава... Сидели бы у себя и курили, сколько влезет, а то всю продукцию к нам прут. Там у них целая технология разработана. Куда ни повернись – притоны. Выгодно! У нас продают одну палочку за сто тридцать рублей! А терьякеш – тот и жену с детьми отдаст, только бы покурить! – Карачун сплюнул с досадой, выругался. – Вот он где у нас, этот терьяк, – хлопнул себя ладонью по шее. – Вся зараза в нем. Сколько людей погубил, сколько еще погубит, пока выведем...

Где-то неподалеку грохнул выстрел, раскатисто отдался в ущелье. Карачун насторожился, быстро ящерицей скользнул в лощину, где стояли привязанные к арче кони. Спустя минуту послышался дробный цокот копыт. На гребне каменистой сопки мелькнул темный силуэт всадника, пригнувшегося к шее лошади, скрылся за горой. Снова гулко прокатился выстрел.

– Когда зовут, надо идти, – сказал Амангельды.

Они тоже вскочили на коней, рысью пронеслись по дну ущелья вслед за начальником заставы. Поднявшись на сопку, осторожно выглянули. Впереди – широкая лощина, по склонам которой темнеют арчи. Из-за любой группы деревьев, из-за каждого камня, спрятавшегося в траве, можно ждать пулю. Но Карачун был спокоен, даже приподнялся на стременах, всматриваясь в даль. Яков на всякий случай положил винтовку поперек седла.

– Вон они, голубчики, – протянув руку вперед, произнес Карачун. – Уже с трофеем...

Яков увидел пограничника в буденовке, с ним человека в рубахе и легкой кепке. Они тащили подвязанного за спутанные ноги к жерди горного козла.

– Нашлись Бочаров и Шевченко, – сказал Карачун. – Выходит, у них все в порядке. Поедем теперь к дождь-яме. Есть тут у нас такое место, назвали мы его лагерем Шмидта. Нажарим шашлык, посмотрим, что Светлана с собой дала.

Яков промолчал, но Карачун догадался, о чем он подумал: как можно говорить о шашлыке, когда только что контрабандисты избили камнями солдата, унесли с собой его винтовку и, мажет быть, до сих пор скрываются в горах?

Начальник заставы улыбнулся.

– Раз уж мы тут помаячили, – сказал он, – можно быть уверенным, до ночи, а то и до утра никто не придет, так что шашлык съесть успеем.

Амангельды, сославшись на неотложные дела, распрощался со всеми и уехал. Остальные направились к лагерю Шмидта.

...Смолистая арча разгорелась жарким пламенем. К небу столбом взвились искры. Яков подложил в костер несколько палок горного клена. Для приготовления хорошего шашлыка требовалось нажечь углей из деревьев лиственных пород. Яков наблюдал, как, морщась и отворачиваясь от дыма, колдовали над приготовлением шашлыка командир отделения Шевченко, Бочаров и Аликпер. Запах жареного мяса щекотал ноздри, разносился далеко вокруг. Начальник заставы, отойдя от костра, стоял, определяя, куда дует ветер, смотрел на верхушки разбросанных между скалами темных арч, осматривал склоны гор в бинокль. Метрах в двухстах блестело красноватыми отсветами зари озеро. Но это было не озеро, а всего лишь дождь-яма, впадина на вершине плато, в которой после дождя скопилась вода.

Вечерние горы отражались в багряной поверхности дождь-ямы. Замерла темно-зеленая трава вокруг столь желанной здесь воды. Лучшего места для отдыха не придумаешь: деревья дают тень, а вода – самое дорогое в горах, – вот она рядом: свежая, чистая, бери сколько хочешь. Да и видимость во все стороны на много верст, никто не подойдет незамеченным, не застанет врасплох.

Карачун вернулся к костру, принялся помогать Аликперу нанизывать на шампуры кусочки мяса. Жилистый, длинный и медлительный Шевченко, изредка бросая взгляд на Якова, увлеченно рассказывал:

– Я аж до цього року по тым скаженным кручам з молытвою йиздыв. Зализу на коняку, ухватюсь за шияку тай и думаю: пронесы ж ты мэнэ, господи, пушиночкою по тым кручам, не дай загынуты молодой жизни. Як шо, гэпнусь з переляку, так тикэ з конякой, бо як клещук за грыву дэржусь. Помолюсь, зажмурюсь и пускаю коня: хай идэ, куды хочэ, вин найкраще знае!..

По легкой усмешке, блуждавшей на тонком горбоносом лице Аликпера, Яков понял, что он уже не первый раз слышит рассказ Шевченко.

– Раз поихалы з начальником на Асульму, – продолжал пограничник. – Скалы там стиной стоять, аж до самого нэба. Козла або архара и то туды не загонышь. Ну, думаю про начальника: брешешь, на ту стинку не пийдэмо. А оцей турок, – ткнул он шампуром в сторону Аликпера, – на самисенькой кручи, як та муха, идэ, ще й писни спивае. Ой, мамуся риднэнька, так шо ж то за людына: йидэ, ще й спивае!..