Текст книги "Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки"

Автор книги: Анатолий Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

Я совершил два шага и принял деньги: умные речи на меня всегда оказывали благоприятное впечатление: интеллектуальное общение развивает исторический прогресс.

Профессор сопроводил меня до дверей, собственноручно по спине похлопал.

В тот же вечер мы весь доход с дядей Гришей обратили в жидкость и прочие материальные ценности, включая люля-кебаб и маринованные сливы. Провозгласили тост за профессора Сережкина и его личность, за студента, за фифу мазливую, за самих себя персонально – никого не забыли. Дяде Грише особенно профессор Сережкин пришелся – пять раз за него провозглашали. У меня в голове туманность образовалась, но я желаю до ясной сути добраться. Даже речь на данную тему открыл, но дядя Гриша усы топорщит:

– Я тебе по-профессорски скажу: «Век живи, два учись – дураком помрешь». Парень ты низковозрастный и еще не дорос до понимания материального фактора. Профессор тебе вечную истину раскрыл: всякий труд имеет цену, а всякой цене необходим обладатель.

– Все равно на сердце неравномерность.

– Отчего? Ты воровства не совершаешь, чужому не содействуешь. Тебе вручают, что ты в наличии произвел. Это у тебя с непривычки совесть противоборствует…

– Не хочу привыкать к данному процессу. Завтра же оформлю заявление…

– Карандашик преподнести? Бумажку белоснежную? Эх, молодо-зелено. Жизнь не таких индивидуумов покоряла. Привычка – это высший закон природы. А потому – подчинись и не противоборствуй.

Долго рассказывать, как я приобщался к новому существованию, но теперь, по прошествии лет, стою на позициях незыблемо. Смотрю психологически: каждый человек имеет свой жизненный простор, а итог у всех однообразный – все в крематорий прибудем, и профессор Сережкин, и я, и студент стеснительный. Теперь бы этот студентик своей особой меня в жалость не произвел бы, потому как сказано – борьба за индивидуальность.

Психологию я освоил в крупных пропорциях. Вижу, хозяйка, а по телефону – клиент, около меня вращается, не знает, как осуществить взаимность. Я работу закруглил, но для вида копаюсь, клеммы подправляю – даю клиенту время, чтобы он свой ход обдумал. А если он, к примеру, совсем застесняется, я ему вариант подкладываю:

– Я квитанцию сегодня в трудовом сейфе забыл. По тарифу с вас два сорок причитается.

Клиент рад до бесконечности, что я его из затруднения вызволил, копается в трудовых сбережениях:

– Простите, у меня мелочи не набирается. Я сейчас сбегаю, разменяю.

– Не стоит утруждаться. Вручайте, сколько есть, хватит и двух рублей я по другому наряду проведу.

Другой раз, если у клиента вид несоответственный, приходится вступать в предварительный диалог:

– Желаете иметь параллельный аппарат в соседней комнате? Или отводную трубку? Наше вам пожалуйста. Заявление – раз. Справку из домоуправления два. С места работы – три. Две фотокарточки – четыре.

Клиент обращается в кипяток:

– Помилуйте, зачем же фотокарточки?

– Для утверждения личности. Порядок предписан высшим органом и не будем на него покушаться, – и гляжу со строгостью, чтобы не раскрыть свою амбицию.

Клиент приходит в робость:

– А потом?

– Мы ваши документы профильтруем, проведем авторитетное заключение, поставим вас в порядке очереди хода на депутатскую комиссию.

– Сколько же ждать придется?

– От трех месяцев и далее. И вообще, если завод произведет аппараты. Штурмовщина у них, никак не могут заполнить график. Снабжение разрушается…

– Нельзя ли побыстрее, прошу вас.

– Двенадцать.

– Что – двенадцать?

– Знаков государственных. Для исполнения быстроты. На чистку и смазку.

Через полчаса аппарат в работе. Трудовой гонорар в моем пролетарском кармане. Обе стороны пребывают в обстановке взаимного удовольствия.

Вот по какой горизонтали направилась моя биография. Бывает, задумываюсь, но с большими интервалами – в силу постепенного привыкания. А если рассуждать нравственно – уровень моего существования неуклонно поднимается к вершине, как в программе указано. Обстановку имею модерную, сервант, телевизор, коврики, электрополотеры – что твой профессор Сережкин или новатор именитый, хоть и ниже их по званию. Важен доход и наличность.

Можно, конечно, и второе заключение из моей биографии вывести – с чего я начал и до какой категории снизошел. Начинал с конвейера, с коллективных масс, а теперь при дяде Грише в напарниках состою – привык к материальной красоте существования. Здесь моя персональная трагедия и мораль потомкам. Эх, толкнул бы я громогласную речь на данную тематику, но себя пригвождать не решаюсь. С речами у меня вообще размолвка образовалась. Не держу больше речей, онемел перед массами. То ли разучился, то ли другая причина, душевная. Только на трибуну я теперь не ходок. Об этом факте большую скорбь в уме храню.

<1960>

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, РАДИПЛАНА

(новогодняя фантазия)

1

Море клокотало, круто вываливалось на гальку. Сильная волна косо набежала на берег и долго катилась вровень с Катей, заливая гальку пышной, тут же пропадающей пеной. Катя сидела у окна и гадала: если волна догонит ее, то сегодня будет необыкновенный вечер: она пойдет к Сережке-радисту и Сережка объяснится ей в любви.

Волна тут же поникла, отстала. Катя знала, что море вот-вот кончится и другой такой волны уже не будет. «А я все равно пойду к Сережке, – подумала она наперекор судьбе и вдруг вспомнила: – Сегодня ведь праздник!»

Катино сердце сжалось от необыкновенных предчувствий. Тут наскочила новая волна, и Катя увидела, как из пены вышел молодой бог в нейлоновых трусах. Плечи, грудь – ложись и умирай. Катя радостно вгляделась и узнала Валерия Борзова. Валерка тоже ее узнал, помахал рукой и тут же взял старт, чтобы догнать и обнять Катю. Ну и Валерка, ну и парень, недаром олимпийский чемпион. Он летел быстрее пули, быстрее мечты, быстрее поезда, обогнал один вагон, второй, хотел ухватиться за поручни и вдруг сошел с дистанции. Это хобби у него такое – ногу подворачивать.

Валерка захромал и что-то крикнул вслед. Катя вздрогнула.

– Девушка, где пиво? – зарычал на нее грузин с усиками. Он сидел через три столика от Кати и свирепо крутил белками. – Когда принесут, спрашиваю?

– Со временем или раньше, – пробормотала Катя, продолжая смотреть в окно, но Валерка уже растаял в волнах.

– Смерти моей хочешь? Где пиво? – хрипел грузин. – Тут работают или загорают?

Катя вздохнула, подошла к нему.

– У вас же приняли заказ, – сказала она грудным голосом. – А мои столики на той стороне. И пожалуйста, не переживайте из-за всякой чепухи. У вас высокое давление. Вам вредно переживать. А мы встали на вахту отличного обслуживания…

– Какой голос! – восторженно зарокотал грузин, пожирая Катю выпуклыми белками. – Как зовут, девушка?

Катя ничего не ответила и вильнула фартуком. Грузин с усиками, когда она разглядела его поближе, оказался вполне подходящим типом: не очень молодой, высокий и свирепый – как раз то, что надо. И денег у него полный карман. Он сел вчера вечером, оставил за ужином восемнадцать рублей – и даже не задумался. Видно, виноград везет в Москву под праздник.

Катя вихляво шла по проходу и чувствовала на себе взгляд грузина.

Вагон качнуло на стрелке, и море начало отваливаться влево. Мелькнула даль пустынного берега, сбоку выползла покатая гора – море ушло до нового рейса. Солнце плоско обливало голый склон, вагоны ритмично качались, взбираясь к перевалу.

Верка вышла с пивом и пошла к грузину, улыбаясь ему широким малиновым ртом. Катя села спиной к ним и слушала, как грузин часто дышит и чавкает пивом. В ресторане больше никого не было, поезд шел почти пустой. Верка вовсю шушукалась с грузином, видно, коньяк уговаривала взять: директор держал в буфете только дорогой коньяк – для плана.

Из кухни вышел Иван Петрович, и все шу-шу сразу кончились.

Иван Петрович присел за Катин столик.

– Возьми корзину, пройди по вагонам.

– А кто обслуживать будет? – ответила Катя. Верка была женой директора, ее он не гонял по вагонам с корзиной.

– Видишь, горим, – жарко шептал Иван Петрович, с надеждой и завистью косясь на грузина. – Четыреста рублей надо вытянуть до плана, а в поезде шаром покати. Ты пройди, у тебя голос зазывной, все-таки в чистом виде наскребешь десятку. Вся надежда на вечер.

– Плана нет, объявление дайте в «Вечерку»: принимаются заказы на столики… Тоже мне «Континенталь».

– Идея! – Иван Петрович помчался вдоль столиков.

2

Железно лязгая, качались тамбуры. В вагонах обдавало теплым воздухом. Катя прокричала в пустой проход:

– Пиво с закусочкой. Кто желает пива с закусочкой? Кефирчик свежий, кофе горячий, конфеты сладкие. Кто желает?

Из купе высунулась стриженая голова.

– А кофе у вас горячий? – женщина с неодобрением глядела на Катю.

– У нас все горячее, – заученно ответила Катя, опуская корзину. Толстый дядька в пижаме сидел на диване у окна и раскладывал на столе замасленные свертки.

– Сколько стаканов? – спросила Катя, поднимая чайник.

Репродуктор под потолком захрипел от натуги. Сережка прокашлялся и заговорил бодрым тенорком:

– Внимание, говорит радиоузел поезда номер двадцать два. Товарищи пассажиры, сегодня вечером в вагоне-ресторане состоится торжественная встреча Нового года. Принимаются предварительные заказы на столики. Ресторан работает до четырех часов утра. Играет музыка. Спешите записаться на столики, число мест ограничено.

– Благодарю вас, – сказала стриженая женщина, принимая от Кати стакан и поворачиваясь к мужчине. Все это время она слушала радио, сначала удивленно, а потом с задумчивой улыбкой. – Как это интересно: встретить Новый год в поезде. Играет музыка, звенят бокалы, и поезд несется сквозь ночь. Романтика!

– Кушай, Лена, – сказал дядька в пижаме. – Кофе остынет.

– Конечно, – обиделась стриженая. – Будем сидеть у твоих Киселевых и не будет никакой романтики.

– У вас есть конфеты? – спросил дядька.

– Ирис, шоколад, конфеты с начинкой, – скороговоркой пропела Катя арию из оперы «Меню».

– Дайте плитку, – сказал он. – Там, кажется, дети есть.

– Разумеется, – продолжала ныть стриженая. – Своему сыну ты даже конфетки не купишь, а для чужих…

– Лена, мы же в гости едем, – покорно ответил дядька.

Катя взяла деньги и пошла по проходу. Везет же людям. Будут сидеть в гостях, пить хорошее вино, смотреть телевизор, а тут… Катя дошла до хвостового вагона и повернула обратно. Разве это поезд – горе одно. Какой же это поезд, если в нем нет пассажиров? Какой дурак сядет сейчас в поезд. Нормальные люди делом занимаются – ребята шныряют по магазинам, а девочки, сунув головы в сушуар, сидят в парикмахерских как принцессы. Катя вспомнила лаково-приторный запах дамского зала, и сердце ее зашлось от тоски.

Из купе неожиданно высунулась рука, крепко ухватила корзину.

– Что не заходишь? – Сережка пугливо глядел на Катю.

– Доброе утро, товарищи пассажиры, – затараторила Катя. – Наш поезд приближается к станции Ростов-на-Дону, стоянка десять минут. Ввиду опоздания поезда стоянка будет сокращена.

Сережка дернул корзину, и Катя очутилась в радиорубке.

– Кать, а Кать, – шептал он, норовя прижать Катю к панели и задвинуть ногой дверь. – Приходи под Новый год. Как столы накроешь, так и приходи. У меня бутылка шампанского есть, рыбы в Азове куплю…

– Пусти, пижон несчастный. – Катя уперлась корзиной в Сережкин живот и тот отлетел к приборам. – Как вы разговариваете с дамой, граф Телефункен? Где ваш культурный радиоязык? Захочу, сама приду, а ты не лезь. – Катя вырвала корзину и выскочила в коридор.

В мягком вагоне было пусто.

– Пива с закусочкой… – Катя нежно пропела и замерла.

По узкому проходу навстречу Кате двигался восточный принц-писаный красавец, смуглолицый, в чалме; в ушах золотые серьги, а зубы белые-белые. Принц подошел к Кате и сказал на чистейшем индо-китайском языке:

– Мамзель Катерина, разрешите пригласить вас на Новый год. Вечер состоится в моем персональном дворце Драма-пудра на берегах озера Сулико от шести до двенадцати ночи. В залах играет культурная музыка, исключительно твист. С нетерпением ждем вас вместе с вашим партнером.

– Вы путешествуете инкогнито, ваше благородие? – с замиранием спросила Катя.

– Я принц Тото Ионото, – ответил писаный красавец, ослепительно улыбаясь и покачивая серьгами. – Я жду вас в Драме-пудре.

Катя сделала реверанс, и восточный принц Тото Ионото растаял в воздухе. Катя открыла дверь в соседний вагон. Грузин с усиками стоял у окна и нагло смотрел на нее. Катя приближалась с царственным видом.

– Как зовут, красавица? Почему не говоришь? Жалко имя сказать?

– За чьим столиком сидите, у того и спрашивайте, – дипломатично ответила Катя. – Разрешите пройти мимо.

Грузин пошарил глазами по корзине.

– Почем шоколад?

– Рубль сорок.

Грузин протянул три рубля:

– Сдачи не надо. Скажи, как зовут?

– Мы чаевых не берем. – Катя гневно поставила корзину, всучила ему сдачу и пошла, не оглядываясь.

– Как зовут, повторяю, – хрипел грузин.

Катя запела арию:

 
Я заявляю вам официально,
Меня зовут официантка.
 

– Зачем такая гордая? – кричал грузин вслед. – Зато мы не гордые, – и хрипло засмеялся так, что у Кати мурашки по спине забегали.

Проходя через тамбур, она обнаружила в кармане телогрейки две плитки шоколада, которые только что продала грузину. Катя усмехнулась, спрятала три рубля в карман кофточки, а шоколад положила в корзину.

Верка, конечно, тут же испортила ей всю прогулку. В вагоне сидели четыре клиента, два из них необслуженные, как раз за Катиным столиком. Тучный седой майор уже выходил из себя и колотил ножом по тарелке. Катя мигом подскочила к майору, улыбнулась – старикан тут же растаял. Она принесла ему яичницу и кофе, другим тоже дала закусить и села у окна, строя планы страшной мести для Верки. Вот переманить бы грузина за свой столик, а Верка будет старых дев обслуживать, всю сдачу до копеечки сдавать. Ослепительная мысль озарила Катю. «Я заболела, – радостно решила она. – У меня вирусный грипп, и я не смею притрагиваться к пище. Буду лежать в купе, и ко мне придет восточный принц Тото Ионото. Верка лопнет, как его увидит…» Катя потрогала ладонью лоб, чтобы определить, какая у нее температура, и удивленно ахнула: поезд катился по плоской равнине, и все кругом было белым-бело. Катя приклеилась к окну: запряженная в сани лошадь бежала по дороге, быстро отставая от поезда, вдоль полотна шеренгой стояли тополя. Мелькнул переезд. Не сбавляя хода, поезд дробно застучал на стрелках – побежали назад станционные постройки, башня элеватора, баки с нефтью – все белое, чистое и кругом ровная степь без конца и без края.

– Поедем на лыжах или закусим сначала?

Катя вздрогнула: перед ней стоял грузин.

– Можете забрать свой шоколад обратно, – надменно заявила Катя, трепетно любуясь его тонкими как на картинке усиками.

Грузин сел за ее столик, выжидающе посмотрел на Катю. Верка пролетела мимо и обдала обоих презрением. Катя небрежно бросила грузину карточку и пошла рассчитывать седого майора. В вагон вошли еще двое военных, летчик и моряк, и тоже сели за Катин столик, водя глазами по ресторану. Моряк был вполне на уровне, хоть и рядовой, а летчик-лейтенант так себе, мальчишка. Катя направилась к ним и принялась любезничать. На грузина она не обращала внимания, все время чувствуя, как он пожирает ее глазами. Наконец, она сжалилась и подошла к нему.

– Что будем кушать? – спросила она нежно.

– Приедем в Москву, пойдем в «Арагви», – ответил грузин.

«Так я и испугалась», – подумала Катя, а вслух ответила, завлекая.

– До Москвы доехать надо.

– Скажешь, как зовут?

Катя почувствовала, как губы против воли растягиваются в улыбку.

– Катерина… – она тут же слизнула улыбку и сделалась неприступной царицей. – Что вам принести?

– Ай, Катерина! Екатерина Великая! – воскликнул грузин на весь вагон так, что моряк и летчик удивленно и восторженно посмотрели на Катю. – Дай мне пять бутылок пива, одну порцию икры и немножко нежности.

– Нежностью не торгуем, – ответила Катя с обещающей улыбкой и вихляво пошла по проходу за пивом.

Иван Петрович поймал ее в дверях, заискивающе наклонил голову.

– Ты, Катюша, поласковее с ним. Клиент нужный, учти. А нам план натягивать в чистом виде.

– Верку свою на других напускайте, а меня не учите.

Когда Катя вернулась с пивом, директор стоял перед столиком и обрабатывал клиента. Грузин жадно схватил пиво, прилип усами к бокалу.

– Будет организована культурная обстановка. Цветы поставим на столиках…

– Какой столик? Зачем столик? – грузин оторвался от бокала и выпучил глаза на директора. – А где музыка? Где моя прекрасная дама? Где спрашиваю?

– Музыка у нас запланирована, – покорно отвечал Иван Петрович. Имеется полный танцевальный набор, серия «Мелодии и ритмы». В наличии также Алла Пугачева в комплекте…

Катя открыла вторую бутылку с пивом. Грузин схватил Катину руку.

– Красавица, пойдешь со мной танцевать под его запланированные пластинки?

– Пригласите, я подумаю.

– Ой, царица, – горячился грузин. – Приглашаю на встречу Нового года в культурной обстановке. Закажем столик. Гулять будем – на весь Кавказ слышно. Отвечай, царица!

– Она на работе, – ответил за Катю директор.

– Мы на работе, – как эхо вторила Катя.

– Ай, директор. Где твой размах? Тебя тоже приглашаю за наш столик. Всех приглашаю.

Иван Петрович тупо шевелил губами, подсчитывая проценты – сколько их останется до плана, если удастся уговорить грузина.

Верка подбежала к столику: глаза горят, в руках штопор.

– Товарищ директор, вас вызывают на кухню…

– Сейчас, Верочка, сейчас… Разрешите записать? – Иван Петрович склонился над столиком. – Семь пятьдесят с одной персоны, не считая шампанского…

– Зачем разбиваешь мое сердце? – вскипел грузин. – Я свое сказал: или-или! Или царица, или ничто! Новый год отменяется.

– Мы же на работе, – беспомощно твердил директор.

Катя смотрела в окно и тоскливо мечтала о восточном принце по прозванию Тото Ионото.

Стуча на стыках, скорый поезд номер двадцать четыре катился по бескрайней снежной равнине.

3

Ровно в одиннадцать часов сорок пять минут Катя появилась в ресторане. Она шла по проходу, гибко качаясь на черных шпильках и поводя обнаженными плечами. Грузин с грохотом двинул стулом. Военные за соседним столиком замолчали и во все глаза уставились на Катю.

Катя шагнула чуть вбок и увидела себя в зеркале: тонкую, с рыжей копной волос на голове, с глазами, удлиненными краской, с серебряной брошью на груди – ну прямо дикторша с голубого экрана, сейчас улыбнется сразу пяти миллионам и скажет: «Добрый вечер, товарищи телезрители, начинаем нашу грандиозную передачу из вагона-ресторана…» Катя зажмурилась от счастья и шагнула к грузину. Тот неровно задышал, начал щекотать Катину руку тонкими усиками.

В вагон ввалилась веселая компания кочующих артистов, которые сели в поезд в Ростове. Катя подняла голову и надменно глянула на артистов. Те разом смолкли, ослепленные ее красотой.

– Пять баллов! – прошептал моряк за соседним столиком.

Катя уселась, влажными глазами посмотрела вокруг. За окном тревожно уносилась густая мгла, а на столе все переливалось и трепетало. Бутылки выжидающе покачивались в подставках, икра плыла в ледяной воде, лососина бесстыдно развалилась на части, белоснежно сверкали салаты – весь ресторан выложили на стол ради Кати.

Грузин возился с бутылками.

– Что прикажешь? – спросил он, пожирая Катины плечи.

– Может, мы все-таки познакомимся, сообщите на всякий случай ваши инициалы, – выпалила Катя одним духом, без запятых: она слышала в рейсе эти слова от одной стильной дамочки, сидевшей за ее столиком.

Грузин остолбенело уставился на Катю:

– Прости, красавица, прости нахала. Шотой зови. Шота Бакрадзе.

– Шатуня, – сказала Катя с таким придыханием, что грузин тотчас схватился за бутылку, чтобы не упасть. – Очень приятно познакомиться! Погодите! – Катя указала пальчиком на бутылку и подняла брови. – Я должна поговорить с вами на полном серьезе, товарищ Шота.

– Говори, Катерина. Внемлю твоим прекрасным устам. Я не мальчик, со мной без дипломатии.

– А я не девочка, – скромно объявила Катя.

– Ах, какая умница, – восхитился Шота, играя усиками.

Катя сделала одухотворенное лицо:

– Вы, пожалуйста, не подумайте, товарищ Шота, я не какая-нибудь с улицы Горького, я девочка честная. Я с вами сидеть могу, танцевать могу, а больше ничего не обещаю, заранее говорю, вы от меня не требуйте. Меня к вам допустили ради отличного обслуживания, и я обязана держать марку коллектива. Мы за звание боремся, у нас дисциплина…

– А я кто? Я плохой, да? Я человек советский, как ты думаешь…

«Спекулянт ты советский, – с волнением подумала Катя, – придется тебя почистить как следует ради плана».

В вагоне застонала гавайская гитара. Сережка поставил «Смуглую девочку» из третьей серии «Мелодии и ритмов».

– Какие страсти кипят в этом бокале! И кто поймет и осушит страсть моего сердца?.. – Шота налил Кате рюмку коньяка.

– Прости, Шотунчик, первый тост принадлежит даме, – Катя подняла рюмку и сказала с чувством: – Я предлагаю выпить за проводы старого года… Катя опрокинула рюмку, схватила ложку и полезла за икрой.

Иван Петрович появился с блестящим ведерком в руках. Из ведра развратно вздымалась бутылка со вздутой серебряной головкой.

– А как же шампанское? – испугался директор. – На первый тост полагается шампанское.

– Не учите нас, – со светской улыбкой отрезала Катя. – Вы не имеете права делать замечания клиентам.

Иван Петрович стал красным и посмотрел на грузина. Тот вскинул руки.

– Я не хозяин. Сам ее хозяйкой сделал.

– Так и быть, – сжалилась над директором Катя, – разрешаю наполнить мой фужер. И моему компаньону тоже. – Катя забыла про директора и соблазнительно улыбнулась грузину влажным ртом. – Тяпнем по маленькой?

– Огонь моего сердца, – ответствовал Шота. – Радуга моей души. Благодарю тебя, что ты явилась в мой чертог и озарила его своим небесным сиянием. Я поднимаю этот скромный бокал за бессмертное сияние красоты…

«Во дает!» – с восторгом подумала Катя и тут же осушила бокал.

– Выпей с нами, директор, за вечную радугу моей души…

– Благодарю вас, я при исполнении. Желаю вам повеселиться, Катерина Семеновна. Веселитесь на полный ход, обеспечим в чистом виде. – Иван Петрович ловко подмигнул Кате и показал глазами в конец вагона, где висела доска для объявлений. Катя глянула туда и ахнула – сорок восемь…

– Смотри, Катенька, на тебя вся надежда, – говорил ей директор, когда она стояла в купе перед зеркалом, делая себе глаза. – Кушай плотнее, чтобы спиртное тебя не взяло. Масло прими. Заказывай все самое ценное, а я за ходом следить буду и цифры на доске проставлять в чистом виде, ты не отвлекайся.

Правый глаз никак не получался. Директор мельтешил перед дверью и загораживал зеркало. Катя молча терпела эти нотации, потому что шпильки в зубах зажаты.

– Мы тебе навстречу пошли, – бубнил Иван Петрович. – Ради плана пошли.

– Не учите меня жить! – она в сердцах вытолкала директора и задвинула дверь. – Опоздаю, вам же хуже будет…

– Икры больше ешь, – выкрикивал Иван Петрович за закрытой дверью. – От нее процент идет. Поглощай, Катенька, не стесняйся, у него карман широкий… Шоколад закажи. Всю коробку бери, а то она у нас столько лежит…

Гавайская гитара перестала рыдать в репродукторе. Веселый перезвон курантов возник в вагоне. Катя подняла искрящийся бокал: крохотные фонтанчики неистово бушевали за стеклянными гранями.

– Ура-а! – закричал молодой моряк за соседним столиком.

– Как этот бокал пенится через край, так и сердце мое переполнилось страстью…

Катя таинственным взором смотрела на своего партнера: в руках бокал, на пальце перстень от принца Тото Ионото и алая брошь сверкает на груди.

Куранты величественно били полночь.

4

Скорый поезд номер двадцать четыре двигался на север по меридиану, и Новый год пришел в вагон-ресторан строго по расписанию. Распрекрасный Новый год. Фантастический и грандиозный Новый год.

Радио играло «Лучший город на земле». Катя встречала шикарный Новый год и выполняла план. Выполнять план было вовсе не просто. Катя двигала ножкой и тут же поводила плечиками, будто вытирала спину на пляже. Взмокший моряк с растерянно-виноватой улыбкой топтался перед Катей, подавленный ее превосходством. Артисты дружно хлопали в ладоши. Шота плотоядно смотрел на Катю, и у него мелко подрагивало колено.

– Твист-твист, – с придыханием выговаривала Катя в такт музыке, судорожно поводя ногами и спиной.

Музыка оборвалась на резкой ноте. Катя плюхнулась на стул, закрыв глаза и часто дыша: ей казалось, что она летит над землей и делает в воздухе прекрасные акробатические фигуры, а люди внизу исступленно кричат от восторга.

Катя схватила бокал и снова закрыла глаза. Голова кружилась от высоты.

– Ах, Катерина, – жарко шептал Шота откуда-то снизу, и рука его легла на ее колено. – Ты разрываешь меня на три неравные половины. Одна хочет быть с тобой, вторая хочет смотреть на тебя, а третья умирает от тоски.

– Ты князь, да? Скажи мне, Шотуля, что ты подлинный грузинский князь, – Катя неохотно спускалась на землю: крики восторга утихли. Она приоткрыла один глаз и посмотрела в конец вагона. Директор стоял у дверей и делал Кате отчаянные знаки руками. На доске была цифра – 32.

Катя вспомнила о своем долге.

– Хочу шоколада, – заявила она, сбрасывая с колена горячую руку. – От шоколада рождается блеск в глазах. Я хочу жить с блеском.

Иван Петрович тут же возник перед ней, протягивая длинную коробку с пышными розами.

– Прошу, Катерина Семеновна, – говорил директор, склоняясь лысиной.

Катя уже твердо стояла на земле. Холодным и презрительным взглядом она смерила директора с ног до головы.

– Запомните раз и навсегда, – гордо сказала Катя. – Я для вас клиент, а не Катерина Семеновна. Не фамильярничайте с клиентом. Сфера обслуживания сейчас находится на переднем крае.

Иван Петрович с восторгом глядел на Катю.

– Прошу, пожалуйста…

– Пардон! – Катя приподняла крышку и с отвращением понюхала содержимое коробки. – Что это вы мне подсовываете?

– Шоколад, – в благоговейном страхе бормотал директор. – Вы просили…

– Я ничего не просила. Это вы меня просили…

– Прими, радуга. Мой новогодний подарок для мцхетской княжны. – Шота протянул руку, собираясь взять шоколад из коробки.

– Не трогай! – взвизгнула Катя. – Позовите директора.

– Я директор… – лепетал Иван Петрович.

– Как? Вы директор? – Катя сделала огромные глаза, трепеща от благородного гнева. – Вы такой же директор, как этот шоколад. Он же весь высох. Вы думаете, я не вижу: вы его полгода в рейсе держали, а теперь хотите сплавить порядочному клиенту. Я требую жалобную книгу. Я напишу письмо в Главресторан, я этого так не оставлю. Вы у меня на всю жизнь запомните этот шоколад…

– Катерина Семеновна… товарищ пассажир… произошла ошибка. Уверяю вас, коробка свежая, только что с базы… – пот мелкими каплями катился с директорского лица.

– Зачем обижаешь? Зачем отказываешься от подарка? – Шота выхватил шоколад и поставил коробку на стол. – Все в порядке, директор. Новый год продолжается.

– Ладно, Шотастый. Ради тебя принимаю. Но учтите, гражданин директор, я на этом не остановлюсь, я потом проверю, откуда у вас эта высохшая коробка. Хоть бы над паром подержали, прежде чем подавать клиентам…

Директор застыл как столб и бубнил под нос свою песню:

– Ради плана, ради плана, я на все готов ради плана…

– Вы свободны. – Катя царственным жестом отпустила Ивана Петровича и повернулась к грузинскому князю: – Жми, Шотунчик, пей за радугу твоей души. А я буду лопать шоколад, план вытягивать. Посмотри, Шотулинька, сколько там на доске наверчено?

– Двадцать три.

– Ой, как много, – испугалась Катя.

– Чего много? Любви много? Вина много?..

– То-то и оно-то! – воскликнула Катя.

– Я тут! – радостно ответил восточный принц Тото Ионото, выходя из темного окна и садясь на Катины колени. – Напрасно вы скрываетесь, мамзель. Я навел сведения – вы царица Екатерина Великая, вы переписываетесь с Вольтером.

Катя удивленно нахмурила брови.

– Вы путаете, ваше благородие, я имела переписку с Валерой, а с заграницей я принципиально связь не поддерживаю, это не в моих интересах. Об этом Вальтере я только слышала, он играет за мадридский «Реал»…

– Почему вы не пришли в мой чертог? – не унимался Тото Ионото. – Я приготовил вам постель из своего личного балды-хана. Я хочу, чтобы наши престолы породнились. Давайте вступим в брачные отношения.

– Я подумаю, ваше благородие. Тяпнем по маленькой?

– Спасибо, мамзель. Я мусульманин.

– Спасибо – да или спасибо-нет? Возьмите шоколад. Он свежий, Тотик Ионотик, только что получен с моей царской пригородной базы. Познакомьтесь с моим партнером. Это князь Шота, крупный владелец виноградных плантаций.

– Я построю вам шоколадный дворец на берегу озера Сулико, – продолжал напевать принц. – У меня есть царская конюшня и в ней кобыла редчайшей масти по имени Алка-голь. Я подарю ее вам во имя русско-восточного союза. Мы покорим весь мир, и в том числе Париж. Я знаю там такие кабачки…

– Я согласна. – Катя хихикнула, восточный принц тут же подпрыгнул и растворился за окном.

– Зачем смеешься? Зачем терзаешь мое окровавленное сердце? Я человек деловой и серьезный – задаю вопрос исторический: ты согласна или нет?

Катя посмотрела на доску: сколько там осталось еще до полного выполнения плана. В глазах у Кати бегали смешинки, и она никак не могла доглядеться сквозь них до доски: линии расползались и раздваивались. Директор стоял рядом, вытирая платком мокрое лицо. Потом взял мокрую тряпку и повернулся к доске, чтобы вывести новую цифру.

– Радуга моя. Жду ответа.

– Хочешь вступить со мной в отношения? – спросила Катя, и глаза ее заволоклись многообещающим туманом. – Я же тебя совсем не знаю, Шотунишка ты эдакий. И где мы будем жить? В поезде?

– Зачем в поезде, радуга небесная? В поезде шума много. Тесно, диван односпальный.

– Короче, Шотулька! У тебя хата есть? Дворец то есть? Я хочу жить на берегу озера Сулико.

– Будем жить на берегу Куры. Отдельная квартира, четыре комнаты, газ, балкон…

– А санузел какой? Совмещенка? Учти, дорогуша, я с совмещенкой жить не буду.

– Мраморная ванна тебе будет. Сам буду омывать твои белоснежные ноги…

– Это другой разговор. По рукам, Шотончик. Но я еще должна спросить совета у своей подружки Вари Ант.

– Какой такой Варя Ант? Никаких Варей…

– Принято! Замнем про Варю Ант… Нам еще дельце обтяпать надо. Помоги мне, Шотик! Я уже пьяная…

– Все для моего поднебесного солнца. Приказывай.

– Понимаешь, план… Вот потеха. Сколько там осталось? – Катя засмеялась грудным смехом и повернулась к доске. – Пятнадцать? Я ничего не вижу. У меня глаза пьяные. Десять?.. Плохо, Шотуха, мы с тобой план вытягиваем. Плохо ты работаешь, нареченный мой. Время уже третий час, а нам еще тянуть и тянуть. Поешь шоколаду, тяпни рюмочку… Закажи мне паюсной икры и марочного коньяку за восемь рублей… Искупай меня в ванне из шампанского… Умора… Смотри, все уже ушли, одни мы с тобой остались. Мы должны работать на план. Только ты ему не говори, не продавай меня…