Текст книги "Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки"

Автор книги: Анатолий Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

– Не прибедняйся. Не отобьем.

– Таня наша уже устроилась, – пояснила мне Тамара. – Почему, думаете, она лежит? У нее Лялечка скоро будет. Так и назовем, если дочка. А если сын, – то Сережа. Им уже комнату обещали.

Таня лежала на кровати и улыбалась:

– Скоро и Тамара Ивановна свадьбу справит.

– Вот еще, – фыркнула Тамара. – Больно он мне нужен.

– Если он откажется, мы его пропесочим, – пригрозила Галя по адресу неизвестного мне парня. – Пусть только откажется, будет иметь дело с нами.

– Я в твоей помощи не нуждаюсь.

– А ты, Соня, иди за водой, – сказала Галя. – Сегодня твоя очередь кисель варить. И вообще девочкам не рекомендуется слушать разговоры старших.

Соня надула губы и вышла.

Дверь тихонько скрипнула. Я даже не заметил – в колени мои ткнулось что-то мягкое, влажное. Я подхватил на руки этот живой комочек – девочка счастливо затихла и засопела в мой живот. Лица девушек посветлели, а потом стали задумчиво-сосредоточенными.

– Это Маринка, – сказала Тамара, – наша дочка.

Следом за Маринкой в засыпушку вошла Бела, держа в руках узелок с детской одеждой.

– Почему задержалась? – спросила Галя.

– Тетя Даша гулять с ней на озеро ходила. – Бела подошла к столу, присела на табуретку. – У нее, оказывается, мыла нет. Стирать буду сегодня. Мариночка, пойдем ручки мыть.

Маринка вцепилась в меня и ни за что не хотела уходить. Общими усилиями ее уговорили наконец подойти к умывальнику.

– Только не спрашивайте у Мариночки, где ее отец, – быстро шепнула мне Тамара. – Понимаете?

– Понимаю, – ответил я. – А где он?

– Потом скажу…

Маринка снова устремилась ко мне, прижалась щекой к животу и закрыла глаза. Бела вышла на улицу, и было слышно, как она разговаривает там с Соней. Галя подошла к раскладушке, села.

– Что в кино сегодня? – спросила она.

– Пойдем? – предложила Тамара.

– Я лучше посплю. Нам ведь с Соней в ночную…

Намек был вполне прозрачным. Я посмотрел на Маринку и понял, что мне повезло.

– Смотрите, – воскликнул я, – Мариночка уже заснула! Надо трогаться.

– Пойдемте, – сказала Тамара.

Мы положили Мариночку на крохотный топчан, стоявший в углу, и, провожаемые шуточками Тамариных подруг, вышли из засыпушки.

Признание

– Мой отец был строителем. Мы все время кочевали. Сначала в теплушках – тогда, наверное, еще война шла, я не помню. Потом в обыкновенных вагонах, потом в цельнометаллических – это, значит, уже наше время пришло. Я привыкла на колесах жить. Отец посадит меня на колени и спрашивает: «Как сегодня мы поедем – на поезде или на грузовике?» Он меня катает на себе, а я к нему пристаю: «А когда мы поедем не понарошке?»

Маме я всегда помогала чемоданы укладывать.

Один раз мы ехали долго-долго. Мимо Байкала, через тайгу. Остановились у большой горы. Сели в грузовики и поехали. Долго ехали. Приехали на стройку. У отца неприятности какие-то пошли. Он начал на этой стройке пить и маму часто бил. Я в школу пошла, в первый класс…

Однажды прихожу домой – мама лежит на кровати и плачет. Тихо так, только плечи вздрагивают. Потом лицо вытерла, говорит: «Послушай, Томочка, ты уже большая и все должна понимать».

Я все понимала. Теперь мне двадцать лет, и я ничего не понимаю, а тогда все понимала.

Уехала мама и через полтора года умерла в Кустанае: она там с бабушкой жила, у нее туберкулез был.

Приехали мы в Кустанай, похоронили маму, а потом поехали на новую стройку. Но отец все равно пил.

Тут приехала Клавдия Ивановна с маленькой девочкой, Верочкой звать, моей сестренкой. Она и на прежней стройке жила, а теперь к нам приехала. Отец ее не бил, а все время целовал, на коленях перед ней стоял, но это было еще некрасивей. Он пьяный к ней ластится, а она его отталкивает. Стыдно как!

Над Ленинградским проспектом спускался вечер. Мы выбрались из палаточного городка и шли по деревянным тротуарам мимо широкоэкранного кинотеатра, мимо междугородного телефона, мимо закрытого кафе.

Темнело. Одинокие фонари качались на столбах. Потянуло свежим ветром. Принялся накрапывать дождик. Иглистые струи обдували лицо, и мне казалось, будто я плыву в холодной воде, а далекий голос взывает о помощи; я плыву изо всех сил и не могу помочь, потому что одинокий голос уходит все дальше и я никак не могу догнать его. Это необъяснимое состояние началось еще на вечере, когда я увидел Тамару, и теперь снова охватило меня, как только мы вышли на дождь.

Далекий голос донесся столь явственно, что я обернулся. Никого не было. Одинокая парочка брела в конце проспекта, не разбирая дороги, как мы с Тамарой. Я повернулся спиной к ветру, закурил.

– Рассказывайте дальше. Как вы попали в свою засыпушку?

– Вы не думайте – у меня собственный дом есть. Настоящий. Пять комнат. С верандой. С Клавдией Ивановной я неважно жила: она меня нехорошим вещам учила. Как-то вечером отец говорит: «Собирайся. Завтра утром полетим». А куда – не сказал. Летели мы полдня, на большом самолете. Выходим на бетонную дорожку, на крыше буквы стоят – Ростов. Отец посадил меня в такси, повез в город. Остановился у дома с верандой. «Вот теперь наш дом. Будешь жить с бабушкой». Оказывается, бабушка уже прилетела сюда из Кустаная. Прожила я в Ростове, в том самом доме, шесть лет. Десятилетку окончила. Мы с бабушкой дружно жили.

Только глупая я тогда была, ничегошеньки не понимала.

Приезжает отец. С ним Клавдия Ивановна и Верочка. Я тогда в девятом классе училась, шестнадцать лет мне исполнилось. Отец привез подарки. Клавдия Ивановна ходит вокруг меня, улыбается. Обхаживает, значит.

На другое утро отец говорит: «Ну, дети, пошли».

Как сейчас помню – в мае это было. Здесь-то в мае еще снег лежит, а в Ростове – сирень цветет. Отец с Верочкой впереди идет, я и мачеха – за ними. Отец купил Верочке детские шары, а мне мороженое. Я иду, сосу палочку, а мачеха учит меня жить: «Ты уже большая, паспорт получила. Ты красивая будешь, длинноногая, глаза у тебя большие – тебе жить легко будет. Только ты мужчин в узде держи. Они все скоты, им водка нужна да бабы. Ты им уступай, только не сразу – тогда они на коленях перед тобой будут ползать».

Я слушаю мачеху и улыбаюсь: мороженое такое вкусное, и сирень вокруг цветет. Никаких мне умных советов не надо – я сама с усами.

Подходим к дому, «Нотариальная контора» называется. Зачем, думаю? Может, отец с мачехой записываться будут? Нет, отец меня к окошечку зовет. Пошушукался сначала с усатым, а потом меня пальчиком подманивает. Мороженое уже кончилось, мне еще хочется. «Где твой паспорт, доченька? Покажи нотариусу». – «А ты мне мороженое купишь?» – «Куплю, доченька, подпиши вот здесь».

Я подписала дарственную и стала хозяйкой дома. «Это я для твоего будущего делаю», – сказал отец. И мороженое купил.

А через год отца посадили в тюрьму за растрату и хищение строительных материалов. Мачеха приходит в слезах, спрашивает: «Не выгонишь нас, Томик?» – «Живите. Я сама отсюда уйду».

Не стала я в этом нечестном доме жить. Получила аттестат зрелости и поехала по комсомольской путевке в город Ангарск.

– Ой! – вскрикнула вдруг Тамара. – Откуда он взялся? Не смотрите вперед, не смотрите на этот мотоцикл, умоляю вас.

Нас обогнал мотоцикл с коляской. За рулем сидел тот самый парень с походкой ковбоя, который дал мне билет на вечер «Учись танцевать красиво».

– Так это он и есть? – спросил я.

– Умоляю вас, ничего не спрашивайте. Ведь он должен быть в Хабаровске. Значит, он прилетел из Хабаровска? Умоляю вас.

Мотоцикл остановился на перекрестке. В свете фонаря было видно, как парень обернулся, будто бы раздумывая, куда ехать. Потом мотоцикл мягко перевалился через обочину и встал у небольшого домика – как раз на нашем пути.

– В типографию поехал, – возбужденно говорила Тамара. – Заклинаю вас. Когда будем проходить, не смотрите на него. Делайте вид, что ничего не видите.

– Так это он?

– Он. Он. Я вам расскажу. Только не сейчас. – Она больно вцепилась в мою руку и неестественно громко засмеялась.

А мотоцикл надвигался на нас как изображение в кино. Шаг – и мы поравнялись с коляской. Еще два шага – и мы уже прошли.

Вцепившись в меня, Тамара шагала как деревянная.

И тут он сказал:

– Здравствуй, Тамара.

Тамара остановилась и сделала большие глаза:

– Алик? Разве ты прилетел?

– Мне сказали, что ты выиграла главный приз, – при этом он посмотрел на меня.

– Кто хочет, тот всегда выигрывает, – сказала Тамара и тоже посмотрела на меня. – Проигрывают лишь те, кто хочет проиграть, – она перевела взгляд на него.

– Наверное, теперь мы сможем организовать диспут о том, что такое счастье?

– Только в том случае, если ты осмелишься выступить с трибуны, подхватила Тамара.

Рука моя совсем онемела, я ничего не понимал из того, что они говорили, но героически терпел боль и собственное неразумие. Я стоял и разглядывал Ленинградский проспект, будто это было весьма интересно. Краем глаза я видел, как Алик резко нажал ногой на педаль. Мотоцикл взревел. Он вскочил в седло, круто развернул руль, и мотоцикл стремительно выскочил на проспект, обдав нас едким чадом бензина.

Тамара вдруг ослабла и, словно в беспамятстве, положила голову на мое плечо.

– Тамара, – сказал я.

– Он мой враг, – заговорила она, задыхаясь.

– Полно. С врагами так не разговаривают.

– Я его ненавижу. Как бы я хотела простить его. А я ненавижу.

– Да что же произошло в конце концов?

Тамара не ответила. Медленно и задумчиво мы шли по Ленинградскому проспекту.

Признание
(продолжение)

Город показался ей так себе. Странный какой-то город. Сначала не давали номера в гостинице. Потом четыре дня она ходила без работы. Ей уже надоело быть безработной – целых четыре дня. Правда, работа была везде, она выбирала, что лучше, пока не выбрала ММС – машиносчетную станцию: ей начальница там понравилась – добрая, отзывчивая. А главное – ухажеры. Странные какие-то. С геологом она познакомилась в буфете, когда пила чай. Он напросился и вечером пришел, притащил две бутылки шампанского. Рассказывал смешные истории, пел песни про геологов, тоже смешные. Тамара страшно хохотала, а он вдруг подошел и повалил ее на кровать. Тамара даже не поняла сначала, что он хочет, а когда поняла, закатила ему такую оплеуху, что он выскочил в коридор и больше не показывался.

На другой вечер пришел лысый, тоже в буфете познакомились. Вежливый такой, обходительный: «Разрешите налить вам рюмочку. Разрешите ручку поцеловать. Ах, какая замечательная ручка». Тамара смеется: ей никогда ручек не целовали. Смотрит, а он уже к локотку подбирается: «Ах, какая чудесная рученька. Какое вкусное плечико. Разрешите, я поцелую такое вкусное плечико?» Тамара ему вежливо так ответила: «Вкусное, да не ваше». Он извинялся, извинялся, наконец ушел.

Не ухажеры, а круглые идиоты, честное слово. Трудно жить девушке, когда она одна и ей двадцать лет и у нее к тому же есть отдельная комната за рубль в сутки.

Тамара совсем решила – уеду из этого города, если здесь такие идиоты. Но тут история получилась – с ума сойти. Только этого ей не хватало. Влюбилась, да еще где – на комсомольском собрании. Ну, положим, еще не совсем влюбилась, а так – чуть-чуть. До любви до настоящей, как в книгах, еще плыть и плыть. Еще бури будут и штормы – закачаешься.

Но она сразу поняла – это «он», так, кажется, в романах их называют. «Он» – это он. И точка!

Они уже назаседались всласть, когда она вошла в зал и села. Духотища дикая – их хлебом не корми, только дай позаседать. Недаром в газетах пишут о формализме в комсомольской работе.

Но в этот момент она глянула на трибуну, и ей сразу стало холодно. Он стоял за трибуной высокий, пронзительный такой. И говорил без бумажки.

– Кто выступает? – спросила она у соседки.

– Не мешай слушать. Алик это. Разве не видишь? – и отодвинулась от Тамары. Видно, сама в него по уши влюблена.

Все девчонки ему хлопали, будто он тенор знаменитый. Тамара тоже хлопала. Мог бы еще поговорить – что ему стоит? Но он кончил и сел за стол президиума. А она с него глаз не сводила.

Потом стояла в проходе с двумя подружками. Они смотрели, как президиум расходится, и хихикали. Эти две девчонки были ей почти незнакомы, но она все равно подошла к ним на проходе и задержала – она уже засекла, что другого выхода из зала нет и он обязательно пройдет мимо них. Он шел в окружении парней и девчат – все ближе, ближе, а она так громко смеялась, что на нее оборачивались. Он уже совсем близко. Она еще громче заливается. Потом вдруг отскочила к креслам:

– Ах, простите. Проходите, пожалуйста. Мы весь проход загородили.

Он прошел, окатил ее холодной волной. Поднял глаза и посмотрел на нее выразительно. У нее мурашки по спине забегали.

А она:

– Ой, Катя, ты меня уморила, – а на него ноль внимания.

Он прошел – и обернулся. Походочка у него – закачаешься.

После собрания она пошла на телеграф и отстукала девушкам в Ангарск телеграмму – город замечательный, прилетайте скорее.

Бела и Мариночка поселились с ней в одной комнате. Лысый с ходу переключился на Белу, помог ей устроиться машинисткой в институт. Бела одна, ей трудно. Муж погиб в шахте во время обвала – работать надо и дочь воспитывать. Учиться она уже не пойдет, а ведь такая способная, стихи пишет.

Бела каждый день пристает к ней:

– Пойдем на учет станем. Неудобно тянуть.

– Еще успеем… – отвечала Тамара. Она узнала, что Алик улетел в командировку на рудник, и тянула с этим делом. Ей все было известно, 28 лет, холост, учится в Москве заочно в университете, сразу на двух факультетах: философии и журналистики…

Тамара работала на машиносчетной станции, и ее место за перфоратором было как раз у окна. И вдруг она видит в окно: он на своем мотоцикле по улице катит.

Она к Белке звонить.

– В обеденный перерыв на учет становиться пойдем. А то затянули неудобно.

– Я в обед к Маринке побегу. Пойдем после работы.

Еле досидела. Как звонок, сразу вскочила и бежать. За ней Верка увязалась, операторша, губы и ресницы крашеные, а ноги как спички.

– Мне в горком непременно надо. Подожди, – а сама заладила, как сорока: – Алик, Алик.

Если уж влюбилась, хоть веди себя прилично.

В горкоме Тамара зашагала прямо к кабинету Алика, чтобы Верка вперед не забежала: у нее ведь губы крашеные и ресницы.

Бела сзади кричит:

– Тамара, нам сюда, в сектор учета. К Люсе.

– А она здесь.

Люся и впрямь сидела у Алика, чуяло сердце. Еще две девчонки и парень. Опять с девчонками заседает. На это он мастер – с девчонками заседать. Подожди, ты у меня позаседаешь с девчонками, всех разгоню.

– Здравствуйте, – сказала она с порога, ни на кого особенно не глядя. – Люся, мы к тебе на учет вставать.

Люся встала:

– Алик, я пойду.

– Иди.

Тамара на него даже не поглядела, честное слово. И дверь захлопнула.

Пошли в Люсин сектор, Тамара села заполнять карточку, а у самой сердце стучит – спасенья нет. Люся ее спрашивает, а она ничего не слышит.

И тут входит он. Ворвался с таким видом в кабинет, будто самый большой начальник на свете.

– Люся, где дело Кривошеева? – это значит – он каким-то Кривошеевым интересуется.

У Люси даже глаза на лоб полезли:

– Какого Кривошеева?

– Кривошеее. С автобазы. Я тебе вчера дело передавал.

– Ты мне ничего не передавал.

Он молчит, а сам косяки бросает в Тамарину сторону. Она, разумеется, ничего этого не видит, в карточку уставилась.

– Ах, да, оно же у меня в столе лежит, – хлопнул себя по лбу и ушел.

Тамара карточку закончила, к автобиографии приступила. Пишет, а у самой пальцы дрожат.

Тут он опять входит:

– Люся, можно тебя на минуту? Ах, у тебя новенькие на учет встают?

Он только сейчас ее заметил – вот нахал!

А он:

– Девушки, закончите тут, зайдите ко мне. Разговор есть.

– Обязательно зайдем, – говорит Бела. – У нас тоже разговор есть.

Тамара ни слова.

Они быстро закруглились и пошли к нему в кабинет. Он сидит, бумагами обложился. С ним Верка крашеная и еще какая-то.

– Знакомьтесь, – говорит и сам протягивает руку. – Алик Виноградов. А Беле по-деловому: – Виноградов.

– Тамара Дорошенко, – говорит Тамара. Рука у него твердая, сухая. И ласковая.

– Мы уже знакомы, – говорит Верка с крашеной губой.

– Как вам город нравится? – это он так спрашивает.

– Город хороший, – отвечает она. – Просто замечательный. Только вот комсомольской работы не видно.

– Об этом я и хотел поговорить. Надо оживить. Давайте какой-нибудь диспут проведем. Ну хотя бы на тему «Что такое счастье?», – а сам смотрит на Тамару: я-то, мол, знаю, что это такое. – Так вот, девушки прошу вас. Подумайте и приходите завтра с предложениями. Обсудим вместе, как лучше провернуть это мероприятие.

Тамара в штыки:

– Надо не мероприятие проводить, а для души.

– Не придирайся. Я так сказал, – он ее уже на «ты» назвал.

– Хорошо. Мы подумаем.

Тамара всю ночь не спала, думала: что такое счастье? В чем оно? Для кого? С кем? Ничего не смогла придумать. На работу пошла злая. Теперь он на нее смотреть не захочет, раз она такая дура.

Перед концом работы звонит Бела:

– Жду тебя у горкома.

– У меня голова что-то болит.

– Не валяй дурака. Мы же договорились, – поет Белка в телефон, – а он симпатичный…

Тамара бегом в горком. Бела уже там. Еще человек пять сидят по стенкам. Алик ей ручкой помахал, говорит:

– Все в сборе. Какие будут предложения?

Тощая девица в очках из проектного института начала тянуть резину как лучше диспут провести, как выступления заранее подготовить. Морока страшная. Алик все это слушает, кивает.

Тамара не выдержала, что он кивает, вскочила:

– Ничего у нас так не выйдет.

– Что не выйдет? – и смотрит на нее.

– Не будут искренне отвечать на такой вопрос: в чем же счастье?

– Как так не будут? – А сам смотрит, словно впервые ее увидел.

Тамара чувствует, что ее несет и она уже не может остановиться.

– Хорошо. Тогда ты скажи: в чем твое счастье? Можешь сказать?

– Могу.

– Ну говори. Жду.

Он брови нахмурил, говорит:

– Сначала я думал, что счастье в общественной работе. Чтобы для людей работать, для молодежи. Ну вот, сейчас я работаю, а счастья особого нет, и виновато так улыбнулся, чтобы она его пожалела, значит.

– Ты сможешь так с трибуны сказать? Перед всем коллективом?

Он даже покраснел:

– Пожалуй, нет.

– Вот видишь. И другие так. Будут говорить по бумажке. Читать заранее приготовленные ответы.

– Что же делать?

– Тамара правильно говорит! – это Бела закричала, подруга верная.

Девица институтская губы поджала:

– Критиковать легко. Вы можете предложить что-нибудь конкретнее?

– Надо, чтобы всем было весело. И от души. Вот мы в Ангарске проводили вечер «Учись танцевать красиво». Конкурс на лучший танец. Веселая лотерея.

Алик загорелся:

– Ты можешь показать, как надо танцевать красиво?

– Я пять современных танцев знаю, – и скромненько так кофточку теребит. – И два старинных.

– Тогда по рукам. Раз ты предложила, бюро назначает тебя ответственной за этот вечер. Послезавтра представишь план мероприятий. Голосую. Кто «за»? Значит, решено единогласно. Приходи завтра в обед. Поедем деньги на лотерею собирать.

Они пришли домой, а их из гостиницы выселяют. Тамара совсем замоталась, пока засыпушку покупала, пока вещи переносили, пока обои наклеили. Алик звонит ей на работу.

– Почему вчера не пришла? Или комсомольское поручение для тебя не закон?

– Ой, Алик, прости меня. Хочешь, сейчас прибегу? У нас тут такая история…

Он разрешил:

– Ладно. Приходи. Только поскорее.

У нее аж дух захватило, когда он рванул с места и понесся по Ленинградскому проспекту, потом, вспугивая кур, по Базарной площади. Проехали мимо проектного института – прямо за город.

– Вон проектный! – крикнула она, но он даже не посмотрел, прибавил газу.

Они мчались, оставляя за собой пыль и треск. Тамара вцепилась в борта коляски и смеялась, смеялась наперекор ветру.

Он сидел злой и смотрел прямо на шоссе, которое вонзалось в тайгу. Перед этим Тамара сказала:

– Как же я тут сяду? Я упаду.

– А ты держись за меня. Со мной не упадешь.

– Я лучше в коляску.

– Садись сзади. За меня будешь держаться.

– Здесь лучше.

Она все-таки села в коляску, и тогда он рванул так, что она заойкала от страха.

Алик сбросил газ. Мотоцикл прокатился, вздрагивая на неровностях шоссе, и встал. Он посмотрел на нее гневно и сказал:

– Вот увезу на край света.

– А бензина хватит? – сказала она и засмеялась.

– Тогда едем в проектный, – сказал он и развернул мотоцикл.

Всем, конечно, ясно, почему он выбрал проектный институт в первую очередь. Там же та, тощая, в очках. Она, говорят, кандидат геологических наук. Перед такой наукой ему ни за что не устоять.

– Где Мария Исааковна? – спрашивает. Это та, тощая, значит.

– К мужу в больницу ушла, – ответила секретарша.

Он ничуть не удивился, говорит:

– Передайте, что я был. Она в курсе.

Так. Одной девицей меньше. Будь счастлива, Мария Исааковна. Пусть будет у тебя много детей, один лучше другого. Люби своего мужа. И очки у нее симпатичные, очень к лицу идут, честное слово.

Тамара на всякий случай спросила:

– Много в городе комсомольцев?

– Около четырех тысяч.

– А кого больше – парней или девчат?

– Считай, пополам. А тебе зачем? – и на нее посмотрел строго.

Они уже вышли из института и шагали к мотоциклу. Тамара забежала вперед.

– Я лучше тут сяду. Там трясет. – И садится на заднее сиденье. Четыре тысячи пополам – значит, две тысячи комсомолок. Подумать – и то страшно. Ведь он с каждой познакомиться может, ведь он первый секретарь. Комсомолок две тысячи, а сколько еще несоюзных девчат? Вдруг он в несоюзную влюбится? Тамара обхватила Алика, прижалась – не отдам никому.

Приехали на рудник. Директор отвалил им пятнадцать рублей. В автобазе дали десятку, а в Госбанке только три рубля – экономию наводят.

– Ты записывай, – говорит Алик, – чтобы не забыть. Будешь теперь моим секретарем.

В стройкомбинате самая большая комсомольская организация. Девчат там пруд пруди. Окружили мотоцикл – ни пройти, ни проехать.

Зойка Веселова, ихний секретарь, двадцатку тащит, смеется:

– Мы невесты богатые.

– Он себе молоденькую нашел! – кричат «невесты» и в Тамару прутиком швыряют. – С образованием, видать. И в капроне.

А он смеется:

– Вот мы завтра на воскреснике покажем, кто чего стоит. Собираемся в восемь ноль-ноль. Не опаздывайте. Под твою ответственность, Зойка.

Еле выбрались оттуда.

Тамаре интересно – что за воскресник такой завтра? Спросила. Стройкомбинатовцы едут готовить пионерский лагерь – через неделю там открытие.

Тамара сидит и думает: пригласит или не пригласит? Так задумалась, что Алика выпустила, чуть было не вывалилась на повороте.

– Держись крепче! – кричит.

Подъехали к горкому. Он спрашивает:

– Что завтра делаешь?

– Еще не знаю.

Пригласит!

– Когда призы покупать будем? Тут женская рука нужна. Хочешь, сейчас поедем?

– Устала я.

– Подвезти тебя?

– Куда? На край света? Спасибо. Мне недалеко.

Нет, не пригласит!

– А то подвезу.

– Не стоит беспокоиться…

И пошла не оглядываясь.

Сейчас окликнет, позовет, пригласит. А за спиной тихо-тихо. Потом мотоцикл затрещал. Домой поскакал. Тем лучше, туда ему и дорога.

Мотоцикл выскочил на мостовую, обогнал Тамару. Алик затормозил:

– Приходи завтра на воскресник.

– Когда? – спросила она оробев. И ноги сразу ослабли.

– В восемь. У горкома.

Тамара прилетела в засыпушку сама не своя. Девоньки, выручайте.

Соня пожертвовала свои брюки. Брюки синие, с накладными карманами, сшиты еще в Ангарске, в ателье индивидуального пошива. Таня дала к брюкам носки эластичные. Галя – шелковый платок с итальянским рисунком и туфли. Свитер у Тамары был свой – крупной вязки, с двумя синими полосами на груди; она его здесь еще ни разу не надевала, только Гале давала в кино сходить.

Тамара встала чуть свет, вырядилась с иголочки и в 7 часов 45 минут отбыла на воскресник.

У горкома стояли три грузовика. В кузове первого грузовика Катя сидела, та самая, с которой она на комсомольском собрании смеялась, когда Алик по проходу шел.

– Давай к нам, – зовет Катя.

Тамара уже ногу на колесо поставила, тут сам Алик выбегает из горкома:

– Подожди, Дорошенко, у нас еще дело есть. А вы поезжайте, мы вас догоним.

Тамара пошла к мотоциклу, села в коляску. Алик подходит. Она сделала вид, что поверила:

– Какое у нас дело?

– Хотел тебе сказать, что ты сегодня очень красивая, – и смеется.

– Ну тогда я пошла, – и делает вид, будто хочет из коляски вылезти.

Он испугался, бормочет:

– Я пошутил. Прости. Куда ты? Они уже уехали.

Она осталась.

И снова тугой ветер захлестывал ее грудь, и она беспричинно и счастливо смеялась и махала своим итальянским платком, когда мотоцикл обгонял грузовики со стройкомбинатовцами.

Как только мотоцикл остановился в лесу, на них набросились комары. «Ой», – сказала Тамара и стала совершать немыслимые прыжки и размахивать роскошным итальянским платком. Алик на нее смотрит, глаз отвести не может.

Алик и Зоя начали расставлять людей. Тамаре и Кате досталось носилки носить. Они взялись сгоряча – и тут же присели. Комары тучами, а руки заняты – где уж думать о том, чтобы походка была к лицу.

Алик посмотрел на них, крикнул: «Я сейчас!» – и умчался на мотоцикле. Тут подходит парень, с которым Тамара позавчера танцевала в клубе два танго подряд. Он ей говорит после первого танго: «Меня зовут Лева, инженер-строитель. Одинокий». – «А я неодинокая», – отвечает Тамара. «С кем же вы встречаетесь?» – спрашивает. А она: «С Белой встречаюсь да с Галей». – «Давайте встречаться», – говорит. «Меня душит смех», – отвечает Тамара. Отшила его.

Так вот этот Лева одинокий подходит теперь к ним и заявляет:

– Имеется чешская жидкость «Тайга», – и достает из кармана флакончик. – Берегите глаза. Едкая.

Тамара и Катя намазались – стало легче. Тамара носит мусор с территории, а сама слушает – когда же затрещит мотоцикл?

Алик примчался. Бежит, а в руках флакон «Тайги».

Пришлось мазаться второй раз. Жидкость горькая – глаза ест. На губу попало – кто только такую горечь выдумал? Однако приходится терпеть во имя великой цели.

– Легче? – Алик спрашивает.

– Замечательно.

После обеда Алик говорит:

– Идите теперь в помещение. Там комаров нет.

Они вымыли пол в двух комнатах. Тамара то и дело к окну подбегала как там Алик? Кончили мыть, снова пошли на улицу убирать мусор. На улице все-таки лучше: с комарами, зато Алик у нее на глазах, и Тамара в любую минуту может принять экстренные меры.

Она старалась работать лучше всех. И смеялась всех громче. Она знала, что у нее приятный смех, грудной, тревожный. Стоит ей засмеяться раз-другой – и парень готов.

Лева одинокий услышал ее смех, подошел. Тамара с ним шуточки шутит и смеется тревожным смехом. Лева сбоку за носилки взялся:

– Разрешите, девушки, я вам помогу.

Алик увидел, вцепился в носилки с другой стороны, а глазами в Тамару стреляет. Тамара хохочет:

– Бросай, Катя.

Они носилки бросили. Алик и Лева держат, потом перехватились и вдвоем потащили мусор – потеха!

Алик обратно пустые носилки тащит. Девчата кричат: «Пора кончать!»

– Еще поработаем. – И сам к Тамаре подходит: – Понесем вместе.

– Ох, устала… – говорит Тамара, ни к кому не обращаясь, и итальянским платком обмахивается.

Алик носилки бросил:

– Отбой!

На мотоцикле они подкатили прямо к засыпушке № 5. Увидев на пороге главного комсомольского вожака, девушки пришли в неизъяснимый восторг.

– Ой, девоньки! – закричала Галя. – Тамара по вещевой лотерее мотоцикл выиграла. – Надо сказать, что все население засыпушки мечтало выиграть по лотерее проигрыватель или магнитофон: билеты они коллективно покупали.

– Нет, – ответила Тамара, и глаза ее сияли, – я выиграла самый главный приз…

Во вторник после работы они отправились покупать призы для вечера «Учись танцевать красиво». Накупили полную коляску. Поехали к Зое, сдали ей призы на хранение.

Вдруг Алик говорит:

– Теперь ко мне.

Тамара испугалась:

– Зачем?

– Отчет надо составить. Поможешь.

Никогда в жизни Тамара не была на квартире у одинокого мужчины. Ходила в общежитие к ребятам, бывала в семейных домах, встречалась с парнями на танцах, в кино, а чтобы на квартиру – никогда. Ей казалось, произойдет нечто ужасное, непоправимое.

Она переступила порог его комнаты – и ничего не случилось. Только сердечко екнуло.

– Садись, – сказал Алик.

Тамара села на краешек стула, лицом к двери, чтобы в любую минуту можно было вскочить и убежать.

Комната ей понравилась. Тахта с гобеленом. Над тахтой портрет Льва Николаевича Толстого. У окна письменный стол с прибором и перекидным календарем, у стола этажерка с книгами. На стенах тоже полки – очень много книг.

Пол чисто вымыт. И посредине – кусок цветного линолеума.

Очень красиво.

Они писали отчет, разговаривали. Тамара вдруг вскочила:

– Мне пора.

– Сиди, время детское.

– Нет, нет. Девять часов. Мне пора.

– Я сейчас чайник поставлю. Чаем тебя угощу.

– Чаем? С печеньем? – у Тамары даже ноги подкосились от страха; она села, чтобы унять дрожь в коленках. Вот оно, начинается. Точно так же было у Нинки с химкомбината, еще в Ангарске. Она к одному ходила на квартиру, чаи с печеньем распивала, а потом стала мать-одиночка. «Они в чай специальный порошок подсыпают, – рассказывала Нинка, выйдя из родильного дома. – Раз-два – и ты мать-одиночка».

– Ты чего испугалась? – спросил Алик, глядя на нее. – Я же тебя не съем.

Тамара потрогала рукой пылающий лоб и с трудом выговорила:

– Мне надо на свежий воздух. Голова болит.

На улице она пришла в себя и поклялась, что больше никогда не переступит порога этого дома. Она даже не разрешила Алику проводить ее до засыпушки.

На другой день они пошли в кино, оттуда на танцверанду.

Алика позвал дежурный, он отошел.

Тамара танцевала со всеми, кто ее приглашал, ни одного танца не сидела на скамейке.

К ней подошел Лева, одинокий инженер-строитель. Сбоку выскочил другой ухажер. Они начали препираться, кому танцевать с Тамарой. Тамаре смешно, а они уже друг друга за грудки хватают. Драться начали. Тамара испугалась, спряталась за чьи-то спины. Прибежали дружинники, привели все в порядок, будто ничего и не было – лишь валялась на полу вырванная с мясом пуговица. Ее наподдали ногой танцующие – и все.

Нет, еще не все. Вдруг громко на всю танцверанду:

– Комсомолка Дорошенко, к выходу!

Тамара узнала родной голос, выходит. Он стоит и с ним вся дружина верная.

– Хочешь, чтобы тебе на танцверанду запретили ходить? – это он, конечно, для виду спрашивает.

– Что ты еще мне запретишь?

– Запрещаю грубить мне.

– А еще что?

– Комсомолка Дорошенко, следуйте за мной.

И она пошла за ним, как побитая собачка. А дружина верная осталась следить за порядком.

Они ушли далеко-далеко в тайгу. И тогда он заговорил:

– Выпить хочется. Из-за этой драки настроение испортилось.

Она молчит. Все еще сердится.

– Поздно уже. Магазины закрыты.

Она молчит.

– Где бы достать? – Алик свое тянет.