Текст книги "Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)
ОТКРЫТЫХ РАН НЕТ
Теперь мы были в сборе, мало того, в удвоенном количестве. В натуральном, так сказать, виде, и в нарисованном.
– Прошу извинить меня, товарищи ветераны: как всегда, не хватает времени, – продолжал Вартан Харабадзе, выходя на середину мастерской. Заполнял карточки. В конце концов сделал все обещанное и хотел бы доложить…
– Простите, товарищ майор, – обратился Аркадий Сычев. – Мы сейчас технику включим.
Вартан Харабадзе сурово оглядел Сычева:
– Кто вы такой? Почему не были у меня на приеме?
– Проблема та же, что и у вас, товарищ майор: нет времени, – покорно отвечал Аркадий Миронович.
– Вы мне не нравитесь, – сказал Харабадзе.
– В каком смысле?
– Исключительно в медицинском. У вас усталый вид, вам надо отдохнуть.
– Увы, – вздохнул Сычев, – техника включилась. Нами управляют высшие силы.
Вспыхнули перекальные лампы, до предела залив мастерскую слепящим светом. В раскрытом окне возник телескопический глаз объектива. Вторая камера въехала на колесиках прямо в строй ветеранов. Мы расступились, освобождая ей главное место. Телескопический глаз медленно вращался, нащупывая цель, и остановился на Вартане Харабадзе.
– В прошлом году меня снимали на телевидении, это была пытка, пробовал сопротивляться Вартан Тигранович, ища поддержки у полковника Шургина, но тот лишь плечами пожал: надо, Вартан, надо.
– Мы вас пытать не будем, тут не студия. Внимание, начали! – Аркадий Сычев взмахнул микрофоном, оказавшимся в его руке. – Дублей не делаем. Если получатся накладки, будем убирать их в монтаже.
Рядовой Аркадий Сычев. Внимание, начинаем очередной выпуск телевизионного журнала «Ветеран». Мы ведем прямой репортаж из мастерской народного художника, командира первого батальона 122-й Стрелковой Дновской бригады Сергея Андреевича Мартынова, где собрались все сорок четыре ветерана, приехавшие на нашу встречу. Сергей Мартынов написал картину «Бой за станцию Дно», вокруг которой разгорелась оживленная творческая дискуссия. В этот момент к нам явился майор медицинской службы Вартан Тигранович Харабадзе, начальник медсанбата нашей бригады, который врачевал наши раны в годы войны. Вартан Тигранович, вы хотели рассказать о проделанной вами работе.
Майор Вартан Харабадзе. Товарищ полковник. Товарищи ветераны. Докладываю. Мною осмотрены 42 ветерана нашей бригады из 44. Результаты осмотра личного состава 122-й Стрелковой Дновской бригады таковы:
недостает семи конечностей и трех органов зрения, тогда как с повязкой ходит один человек. Это говорит о высокой технике глазного протезирования в нашей стране, достигнутой за последнее время;
кроме того, зафиксировано и осмотрено 65 пулевых и осколочных ранений, в среднем по полторы раны на каждого ветерана. Раны находятся в удовлетворительном состоянии. Открытых ран и свищей не обнаружено, это свидетельствует о том, что 40 лет назад мы поработали неплохо над этими ранами;
а также в мирные годы личный состав бригады заработал 14 инфарктов, 6 инсультов, 3 язвы, 17 радикулитов, 2 психоза и один корсаковский синдром.
Это все, что я могу доложить вам, не нарушая врачебной этики. Вывод 122-я Стрелковая Дновская бригада находится в отличном физическом и моральном состоянии и готова к выполнению заданий Родины. Докладывал майор Харабадзе.
Рядовой Сычев. Спасибо, товарищ майор, это впечатляющая статистика. Попросим нашего командира полковника Шургина прокомментировать этот доклад.
Полковник Шургин. Я не сомневался в моих верных солдатах и подтверждаю: мы готовы к выполнению задания родины по… (запнулся было, выбирая наиболее приемлемый тип задания, но не настолько, чтобы поперхнуться, и заключил бодро) – по защите мира во всем мире.
Рядовой Сычев. Спасибо, товарищ полковник. Вы что-то хотели сказать, Вартан Тигранович?
Майор Харабадзе. Хотел задать вам вопрос, товарищ Сычев. Вы сейчас в атаке?
Рядовой Сычев. Всегда и везде.
Майор Харабадзе. А вы, товарищ полковник?
Полковник Шургин. Кхе-кхе. Я старый солдат. В атаке до последнего вздоха.
Майор Харабадзе. Что скажете вы, товарищи ветераны?
– Нам покоя не видать.
– Куда пошлют, туда мы и топаем.
– Как двинулись в атаку сорок лет назад, до сих пор остановиться не можем.
– А куда нам деваться?
Наташа Веселовская, рядовая, необученная (заявляет бесстрашно). Я тоже в атаке. С утра до ночи.
Майор Харабадзе. А теперь посмотрите на эту картину. Ветераны сто двадцать второй идут в атаку. Это же мы с вами. У каждого из нас в жизни была или есть своя станция Дно, которую мы атакуем и берем в штыки. Какая сильная и смелая кисть. Непосредственность мысли и свободное владение пространством. Наивность и мудрость. Товарищ Мартынов, я поздравляю вас с крупной творческой удачей. Мы не должны допустить, чтобы эта стена была снесена.
Капитан Сергей Мартынов благодарит майора Вартана Харабадзе. Они обмениваются рукопожатием, зафиксированным крупным планом.
Полковник Шургин (задумчиво). Вот ты как трактуешь, майор. Под первым слоем, который мы видим, имеется второй слой, которого мы пока не видим. И сколько же слоев?
Наташа Веселовская. Я согласна, это просто прелесть. Но постановление горсовета принято. Отменить его практически невозможно. Здесь пройдет проспект Победы.
Майор Харабадзе. Проспект Победы может пройти несколько правее или левее.
Рядовой Сычев. Товарищи ветераны, прошу соблюдать последовательность. Мы не можем вмешиваться во внутренние дела города Белореченска и решать, где должен пройти проспект Победы. Мы мирные ветераны. К тому же мы теперь нарисованы. Давайте сначала посмотрим само произведение. Покажите нам картину. Пожалуйста.
В кадре картина общим планом. Над станцией дымится черный смерч, при внимательном рассмотрении отдаленно напоминающий атомный гриб (только сейчас разглядели!). Горит на снежном поле подбитый танк. Два снаряда летят по дуге, наш и немецкий. Наверху они столкнулись и взорвались, высекая черные окровавленные буквы, складывающиеся в слова:
БОЙ ЗА СТАНЦИЮ ДНО
Картина улучшалась на глазах. Или же мы, столь же стремительно привыкали к ней. Процесс взаимного сближения, как при наезде телевизионной камеры.
После наезда идет панорама, позволяющая рассмотреть новые детали. Аппарат движется справа налево – по ходу движения атаки.
Женщина с лицом Клавдии кашеварит у походной кухни, заваривая сладкопахнущий солдатский гуляш. Над кухней вьется дымок. На пеньке стоит зеленое ведро. Чуть левее младший лейтенант Алексей Рожков поставил в рощице походный письменный стол и пишет на нем похоронки, рассыпанные веером в пространстве. Тут же стоит палатка медсанбата, из палатки торчит чья-то нога.
Но как все тонко и удивительно подробно выписано: каждая черточка, деталька, замысловатинка. Все лица сделаны портретно, с нарочитым огрублением, решительными мазками.
– Скажите пожалуйста, как можно было успеть все это за двое суток?
Рядовой Сычев. Давайте послушаем нашего фронтового товарища капитана Сергея Мартынова, написавшего эту картину. На фронте капитан Мартынов отважно командовал батальоном, награжден четырьмя боевыми орденами. Его батальон первым ворвался на станцию Дно. Спустя сорок лет это событие ожило под кистью художника. Товарищ капитан, расскажите нам, когда родился ваш замысел и как долго работали вы над этой картиной?
Аркадий Сычев и Сергей Мартынов сидят за столом. Зеленое ведро с капустой и четверть с вином исчезли. На столе чистая скатерть, блокнот Аркадия Сычева, ребристая груша микрофона. Ничего отвлекающего.
Капитан Мартынов. Если я скажу, что замысел родился 48 часов назад, то вы можете мне не поверить, и, вероятно, будете правы. Поэтому я скажу, что начал писать эту картину шесть лет назад, работал с увлечением, а потом бросил, я не знал, как завершить ее. Словом, зашел в тупик, вот и завесил ее простыней, чтобы она глаза не мозолила.
Рядовой Сычев. Что же? Не с кем было посоветоваться?
Капитан Мартынов. Я же говорю: писал без заказа, без договора, следовательно, и без гонорара. Кто же будет давать указание на бесплатную работу?
Рядовой Сычев. Это очень интересная мысль, Сергей Андреевич. Но не забывай: мы в эфире.
Капитан Мартынов. Разве эфир не бесплатный?
Рядовой Сычев (пропускает вопрос мимо ушей). Товарищ капитан, значит, перелом все-таки был. Расскажите, как это произошло?
Капитан Мартынов. Оказалось, что я не знал адреса. К кому обращена моя картина? А когда мы встретились позавчера, я вдруг почувствовал – заказ есть!
Рядовой Сычев. Чей же это заказ, если не секрет?
Капитан Мартынов. Это был заказ моего сердца.
Рядовой Сычев (оживленно). Это сказано прекрасно. И эфирно. Итак, вы поняли, что должны писать картину для своих товарищей-ветеранов?
Капитан Мартынов. Только для них. Я благодарю товарищей, что они пришли в мой старый сарай, чтобы посмотреть мою работу.
Рядовой Сычев. Спасибо, Сергей Андреевич. Давайте послушаем отзывы ваших боевых товарищей. Как они воспринимают искусство, посвященное их ратному подвигу. Вы скажете, товарищ полковник.
Подносит микрофон к лицу Шургина. Тот подтягивается, выходит вперед.
Полковник Шургин. Я наблюдаю: картина становится лучше. К сожалению, у нас в запасе мало времени, и мы не успеем помочь нашему товарищу довести свою работу до совершенства. Но об одном я как командир бригады не могу не сказать. Бой за станцию Дно был жестоким, мы потеряли 57 человек убитыми и около двухсот ранеными. В картине это не отражено.
Капитан Мартынов (быстро подходит к микрофону). Как не отражено, товарищ полковник? Разве вы не видите насыпь и железнодорожный путь?
Полковник Шургин. Вижу, но не взял с собой очки для улицы. А что там, на полотне? Я вижу, вроде это шпалы.
Ефрейтор Клевцов. Никак нет, товарищ полковник. Это издалека они шпалы. А на деле это гробы и в них лежат наши ребята, все молодые, белые. Вон Костя Загребной лежит, рядом с ним Петя Соколовский. До чего же они молодые…
Голоса ветеранов.
– В самом деле. Сколько их!
– Это страшно. Удар ниже пояса.
– Это правда.
– Как смело. Кто бы мог подумать, что их так много.
– А двадцать миллионов – это не много?
1-й ветеран (кивает на шпалы-гробы). Как ты думаешь, кто победил – они или мы?
2-й ветеран. Победили они. А победа нам досталась.
Полковник Шургин. Так, так, понимаю. Эта насыпь олицетворяет путь к нашей победе. Я правильно понял, капитан?
Капитан Мартынов. Так точно, товарищ полковник. Я хотел бы нарисовать их всех поименно. И чтобы у каждого было его лицо. Двадцать миллионов лиц. Но я не успею. Для этого надо сто моих жизней.
Майор Харабадзе. Простите меня, я врач, мало что понимаю в политике, но мне кажется… Мы остались живыми, да, но мы мертвых не предали. Мы были с ними наравне, просто нам чуть-чуть повезло. Я уже докладывал о результатах осмотра личного состава: открытых ран нет. Но ведь я осмотрел вас всех, и я могу сказать: каждый из вас есть открытая рана.
Полковник Шургин. Ты так думаешь?
Майор Харабадзе. Я думаю только так. Взгляните на эту прекрасную картину. Разве все это не написано на наших лицах? Это и есть истинная цена победы.
Ветераны смотрят на картину: все лица на ней трагичны. Какая странная картина: она все время меняется. Или она специально так написана?
Рядовой Сычев. Спасибо вам, товарищ майор. У вас имеются еще вопросы?
Майор Харабадзе. У меня конкретный вопрос. Я хотел спросить художника: как вы намерены распорядиться своей картиной, Сергей Андреевич?
Капитан Мартынов. Я об этом не думал. Разговоры о сносе мастерской идут много лет, я полагал, что так оно и останется. Стена тут крепкая, она еще сто лет простоит.
Майор Харабадзе. Я живу в Тбилиси. Член художественного совета. Подарите эту картину нашему городу, Сергей Андреевич. По рукам?
Рядовой Сычев. Каким же способом вы отделите картину от стены? (Догадывается.) Или вместе со стеной?
Майор Харабадзе. Это дело техники.
Младший лейтенант Рожков. Разрешите мне. У меня имеется конкретное предложение. Я в рощице сижу, пишу похоронные письма. Я согласен: писарь в атаку не ходит. Но почему я сижу без оружия? Ведь идет бой. И я всегда имел при себе автомат, держал его через плечо. Прошу учесть мое пожелание, товарищ капитан, тем более, что картина мне нравится, я не считаю ее мрачной.
Капитан Мартынов. Хорошо, младший лейтенант. Учту.
Полковник Шургин. Пока стена не снесена и не переехала в город Тбилиси, предлагаю всем ветеранам сфотографироваться на фоне картины.
Предложение комбрига встречается одобрительным гулом. В мастерскую тут же вкатывается юркий обтекаемый шар, обвешанный камерами, словно он только и ждал команды за дверью. Мы встали на фоне картины. Нас тут же щелкнули.
Рядовой Сычев (продолжает вести репортаж). Вы видите ветеранов нашей бригады на фоне собственных портретов и можете сами судить о том, насколько точно и правдиво изобразил нас художник. Ветераны продолжают оставаться в строю. Ветераны идут в атаку по зову трубы – в этом глубокий идейный смысл того, что изобразил художник. Картина поражает. Она проникает в вас не сразу, я честно признаюсь в этом, но в одном я твердо не согласен с майором Харабадзе, мы в республику эту картину не отдадим, мы возьмем ее в столицу и выставим в столичном музее. Мы тоже сумеем сохранить и доставить. Переговоры с Юрой я беру на себя. Кроме того: картина уже самым подробным образом заснята на пленку. Мы готовы не только в дар, но и оформить по договору как заказ сердца, прекрасные слова, ведь «Бой за станцию Дно» написан сердцем, это чувствуется, тут и многослойность мысли, и глубина чувства, и динамика пейзажа. А какой скупой колорит. В этой картине произошло слияние пространства и времени, именно таким образом мы, сегодняшние, оказались там, в далеком сорок четвертом. В этом величие и красота нашего социалистического искусства. Возможно, там имеются отдельные недостатки, пусть о них скажут, искусствоведы, а мы, ветераны, признаем работу своего фронтового товарища, и мы говорим ему… Я что-то хотел сказать. Сейчас…
Аркадий Миронович не успел закончить. Микрофон выпал из его руки и шмякнулся об пол, а сам Аркадий Сычев еще какое-то время смотрел на нас прыгающим взглядом, а потом начал мягко опадать, подогнув колени и поворачиваясь к картине – и вдруг с глухим шумом рухнул на доски, положенные вдоль стены под картиной. И упал-то, смотрите, смотрите, как раз под своей фигурой, и в том же направлении. И лежит в той же позе, подогнув левую ногу, словно продолжает ползти по снегу, волоча за собой волокушу.
Не произошло никакого замешательства. Кто-то, кажется Алексей Рожков, бросился к Сычеву и даже успел подхватить его на руки перед самым падением, смягчив тем самым окончательный удар. Майор Харабадзе уже стоял на коленях, проверяя пульс Аркадия Мироновича.
Оператор хладнокровно вел камеру синхронно с событием, не выпуская падающего Аркадия Мироновича из крупного плана, эти кадры, разумеется, войдут в золотой фонд. Потом оператор не выдержал, опустил аппарат, стоя перед нами с растерянным плаксивым лицом.
Перекальные лампы горели, не ослабевая, воздух в мастерской прогрелся. Дали команду выключить свет. Сделалось мрачно. Глаза с трудом привыкли к новому освещению.
Послышались голоса: «Скорая помощь», «скорая помощь». «Надо звонить. Звоните скорей. У него инфаркт».
Однако, оказалось, что в мастерской нет телефона. Побежали к соседям.
Вартан Харабадзе подошел к Шургину и сообщил: у Сычева острая сердечная недостаточность с инфарктом на этой почве. Все будет зависеть от того, как быстро мы сумеем доставить его в больницу.
– Он жив? – спросил Алексей Рожков.
– Сейчас – да!
Для этого не надо быть майором Харабадзе. Мы видели много смертей на своем веку и могли безошибочно отличить живого от мертвого. Тем сильнее были потрясены мы видом упавшего на наших глазах Аркадия Мироновича.
И дозвониться не можем.
– Вот же машина, во дворе стоит.
– Какая?
– Телевизионная передвижка.
– Правда, давайте скорее.
Возникла Наташа Веселовская.
– Я знаю, где больница.
– Я тоже поеду, – сказал Сергей Мартынов.
Аркадия Мироновича перенесли в передвижку, положили на матрас. Начал накрапывать теплый дождь, но мы продолжали стоять с непокрытыми головами, молча наблюдая, как грузного и тихого Аркадия Мироновича Сычева кладут в утробу машины.
Синяя гора с рокотом ушла. Мы продолжали стоять по периметру сухого прямоугольника, пока он тоже не сделался мокрым.
Полковник Шургин посмотрел на часы:
– Товарищи ветераны. Через тридцать минут от гостиницы отойдет автобус к поезду. Прошу не опаздывать.
10
РАЗГОВОР НА ПЕРРОНЕ – ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Поезд пришел в Москву без опоздания. Ловлю себя на мысли, что сейчас увижу в раме окна Аркадия Мироновича, шагающего по перрону с красной сумкой в руке. Мимо текут чужие люди.
Мы тоже выходим. Кажется, нас встречают. Стройный качающийся стебелек бросается к Виталию Леонидовичу Бадаеву.
– Деда!
– Настенька!
– Как ты доехал, деда? Как себя чувствуешь?
– Что там было! Это прекрасно. Я бегу в одном пиджаке по снегу.
– Деда, что ты говоришь? Ты говоришь неправильно.
– Я говорю правильно, Настенька. Теперь я всегда буду говорить правильно.
– Деда, что с тобой? Я буду плакать.
Я подошел к ним:
– Все правильно, Настенька. Так нарисовано на картине: мы бежим в пиджаках в атаку, бежим по снегу.
Она смотрит на меня огромными плачущими глазами:
– Разве так можно? Зачем вам нужно бежать в атаку? Да еще по снегу.
Внучка уводит деда, с опаской оборачиваясь на нас.
Алексея Рожкова встречает полная дама с накрашенным лицом.
– Зоя, ты? – он бросается к ней.
Зоя обдает его презрением.
– Зачем ты дал Заботкину телеграмму? Не посоветовавшись со мной. Кто тебя за язык тянул? Ты не представляешь, какой там шум поднялся. Стоит тебя отпустить хотя бы на два дня, как ты начинаешь выкидывать фортеля.
– Зоинька, подожди. Если ты считаешь, что я поступил неправильно… Пойдем отсюда, разберемся.
К Александру Неделину подходит подтянутый молодой человек исполнительного вида:
– С приездом, Александр Георгиевич. В девять двадцать совещание на Моховой.
– Машина при вас? Хорошо. Товарищи, кому в центр? Могу подвезти.
– Подполковник, не забудь про «Путь боевой славы».
– Решим в рабочем порядке. Звякай.
За нашей суетой наблюдала стройная женщина в замшевом пиджаке. Едва взглянув на нее, я тотчас понял, кто это.
Так и есть. Женщина подходит ко мне.
– Вы не видели Аркадия Мироновича? Он с вами ехал?
– Он остался в Белореченске, – неуверенно ответил я.
– Так я и знала. Скажите мне правду, – потребовала она. – Что с ним?
– Сердечный приступ. Его увезли в больницу перед самым отходом поезда. Но майор Харабадзе остался с ним. – Наконец-то я вспомнил, как ее зовут. Вероника Семеновна, я говорю вам правду.
– Кто такой Харабадзе? Первый раз слышу это имя. Его лечит Арсений Петрович. Боже мой, ведь у него уже было два инфаркта. Я еду к нему.
– Поезд всего один. Будет вечером.
– Я лечу.
– Прямого воздушного сообщения нет.
– Надо же было подобрать себе такую дыру. Подумать только. Вы его видели там?
– Все эти дни провели вместе.
– Он был расстроен? Озабочен?
– Да, что-то с работой. Пенсия… Какой-то Васильев его сердил.
– Ага. Плакался! Про меня ничего не говорил? – она была удивительно деловой и спокойной. Известие о болезни Аркадия Мироновича приняла хладнокровно, будто ждала чего-то похожего. – Что он говорил обо мне? – спросила она более резко.
– Ничего, Вероника Семеновна, клянусь вам. Он же мужчина. И кроме того фронтовик. А это мужчина вдвойне.
– Попробовал бы сказать, – она усмехнулась. – Значит теперь все срывается и отменяется: Глен Гросс и все остальное. Насчет Васильева он зря волновался. Ведь я за эти дни все переиграла. И было сказано: «Таких работников, как Аркадий Миронович, на пенсию не отправляют». Вы понимаете, что это значит – когда так говорят там!
– Если бы он знал об этом…
– Было сказано только вчера. Поэтому я и пришла на вокзал. В последние годы Аркадий Миронович сделался мнительным, ему мерещились козни, происки… Куда его положили? Надеюсь в обкомовскую больницу?
– Вряд ли. Ведь это не областной центр. Будет лучше всего, если вы спросите у нашего полковника. Семен Семенович Шургин, это наш комбриг.
– Спасибо, вы очень любезны. Вот моя визитная карточка. Милости прошу на чашку чая.
Полковник Шургин стоял у ограды в окружении ветеранов, проводя заключительную штабную летучку.
Передав мне визитную карточку, Вероника Семеновна Сычева направилась к ним. Я посмотрел на них и тут же вспомнил, что опаздываю на службу. Надо было ехать с Неделиным…
Увлекаемый человеческим потоком я шел по перрону. Никогда не ходил здесь раньше. Прокладывают новый путь, догадался я, и сразу все сделалось знакомым, хотя и под другим углом зрения. Люди шли уверенно, деловито – как по хоженому пути.
Слева начал возникать строительный забор. За ним прорастали балки, стропила. Кран тянул бадью с бетоном. Голубая молния сварки призрачно освещала созидаемый контур. Рабочий в комбинезоне кричал сверху, сложив руки рупором:
– Не крути, Никита. Опять крутишь.
Я шел и мысли мои текли в такт пешему шагу. Все обойдется, все будет хорошо. Аркадий Миронович поправится, встанет на ноги, чтобы снова устремиться в атаку ради мира на земле, а если не поправится, так что ж, он воскреснет на голубом экране, ведь упал у всех на виду, пусть увидят миллионы, какой прекрасный конец, сколь ни зыбок голубой экран, он продолжает светиться в сердце моем, а сейчас появилось видео, это уже бессмертие, голубой экран погаснет, но Аркадий Миронович Сычев будет жить, это не смерть, но передача жизни в другие руки, важно только, чтобы цепочка не прервалась, чтобы принимающие руки были живыми и теплыми, а для этого нам надо перемениться, мы можем, мы должны, иначе жизнь не сохранится, а мы стали другими за эти четыре дня, и это означает, что мы можем перемениться, потому что четыре дня это не так уж мало, главное начать, и начинать надо с самого себя, только ты и можешь стать другим, это много легче, чем сделать другими других.
Перрон незаметно вытекал на площадь. Мальчик скакал впереди меня верхом на палочке. Перед лотком с мороженым нарастал синусоидный хвост. Гул города непривычно закладывал уши.
Над площадью светился зеленый глаз светофора. Под ним величественно плыла голубая гора телевизионной передвижки, спешащей за свежим изображением.
<1984>
