Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)"

Автор книги: Анатолий Рыбаков

Соавторы: Эдуард Успенский,Гавриил Троепольский,Юрий Сотник,Николай Сладков,Мустай Карим
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 55 страниц)

РАДУЖНАЯ ЗЕМЛЯ

Я жил у моря и ждал погоды. Жил в раковине, как рак-отшельник. В приморских городах на базарах продают шкатулки, оклеенные маленькими ракушками. Вот в такой шкатулке я и жил. Домик мой был почти точной копией сувенирной шкатулки. Слеплен он из подножного материала, а подножный материал тут на берегу не песок, не галька, а мелкий ракушечник. Его смешали с цементом и оштукатурили клетушку размером с курятник, сколоченную из лучин и реек. Кому-то когда-то и для чего-то она была нужна, но вот уже много лет стояла пустой и заброшенной. Я ее починил, вымел, вымыл, расстелил на нарах спальник, расставил на полки банки, приткнул к окну стол из фанерного ящика, а на стол поставил фонарь. И стал ждать погоды. Потому что только при хорошей погоде к берегу мог причалить маленький катер и забрать меня.

Дом мой всем хорош, только уж очень свистит. Особенно по ночам. Днем я почти не бываю в нем, а если когда и бывал, то отвлекался делами. А вот ночью он свое берет. И без того за окном воет ветер, волны бухают в берег так, что огонь в фонаре вздрагивает, а тут еще домик свистит, ноет, стенает и гудит во все свои тонкие стены! В стены вмурованы тысячи ракушек, в каждой завихряется ветер, о каждую хлещут песчинки – и дом звучит как орган. Невозможно ни читать, ни писать, зато лежать и слушать его – одно удовольствие. По ночам под его завывания я парю в высоких сферах, уносясь за моря и горы и за широкие реки…

А днем ухожу в степь или брожу вдоль прибоя, бездумно следя, как волны накатываются и откатываются. Движение воды завораживает, на волны можно смотреть без конца.

В степи метет желтая метель, а на берегу у ног течет и завихряется поземка из белых ракушек. Ракушки летят по воздуху, стучат по лицу, метель особая, ракушечная, и воет она по-своему, по-ракушечному.

На закате и на восходе дом мой перламутрово светится, и смотреть на него издали очень приятно. Бери его, как огромную раковину, и прикладывай к уху. И слушай голос моря.

Я до сих пор слышу в раковине голос моря; говорят, что это хороший признак. А вот в пустой консервной банке ничего не слышу, хотя, как мне растолковали, все равно, что приложить к уху, – шум все равно услышишь. Нет, не слышу я шума в консервной банке, даже если она из-под скумбрии или морского окуня.

Дни идут. Погоды нет. Домик гудит.

21 декабря.

Апшероиский полуостров, берег Каспийского моря, зима. А по виду почти весна. Как запоздавшей весной сбиваются на редкие еще проталины птицы, так и эта степь представляется мне сейчас гигантской проталиной, на которую с далеких заснеженных земель слетаются птицы.

По блеклой степи ползут космы песка, засвистывает желтая метель, течет сухая поземка, заметая дороги и тропы, наметая сугробы песка и пыли у домов, у плетней, за столбами. Песок сечет лицо и руки. Как резвые зайцы скачут наперегонки по степи кустики перекати-поля. Г рудами скапливаются они в канавах, застревают в оградах из колючей проволоки и висят, словно взъерошенные птицы в сети.

Мутное солнце за космами песка – как в дыму. А в небе – птицы!

Утки, гуси, казарки. Косяками, цепочками, вереницами. Клиньями, стаями, толпами. Гогот, кряканье, гул. И нет им конца!

Птицы торопятся на зимовочную „проталину“. Ветер то раскидывает птиц, то сбивает в тесную кучу – и тогда слышно, как шаркают крылья о крылья! Птицы возбужденно галдят, они ушли от зимы – под ними весна!

Весна, конечно, жиденькая и временная: лужи воды, зеленые травинки. Мальчишка шлепает босиком, погоняя ослика. Суетливые стайки скворцов. Компании жаворонков – хохлатых и полевых. Трясется, зависнув, пустельга, а ветер все время ее сметает, но она, скользнув над землей, снова взмывает и опять мельтешит крылышками.

Слышно неземные голоса журавлей. Огромный клин их летит в вышине торжественно и величаво.

А у ноги жабенок: продрогший, в зеленых пятнах, с сонными глазами.

Какая ни весна, а весна! А если глаза закрыть – то и подавно: весеннее оживление, весенние крики летящих на проталину птиц.

25 декабря.

Птицы шумно радуются открытой земле и живой воде. Но спуск на землю не для всех проходит удачно. Болотный пастушок разбился о провода. До чего же красив этот житель густых непроглядных болотных зарослей! Горло и грудка дымчато-сизые, спинка в черных миндалинах, а серые бока в черную шашечку.

Много птиц бьется о провода! Утки, стрепеты, куропатки, дрофы, журавли. Все, кто низко летит над землей, все, кто неосмотрительно взлетает с земли. Гуси, лысухи, коростели. Соловьи, мухоловки, зарянки…

Бьются все. Одни чаще, другие реже. А сколько птиц убивает током! Чаще других гибнут от тока орлы. А их и так уже считают по пальцам. Печальное свойство человеческих сооружений – нести гибель живому. Поставим маяк – о его горящие стекла разбиваются тысячи птиц. А провода, трубы, дороги. Каналы с обрывистыми берегами, плотины, перегородившие реки? Их все больше и больше, жизни все меньше и меньше.

Местные лисы хорошо знают, что такое для птиц провода. Каждое утро вижу, как трусят они вдоль линии столбов, то и дело наклоняясь и что-то жуя…

29 декабря.

Сегодня море кипело особо – всю ночь! Ветер срывал с валов пену, словно дым, она стелилась над морем. Волны ухали в берег, домик вздрагивал и испуганно завывал.

Утром долго не мог открыть дверь – занесло песком. Когда открыл, то чуть ли не у порога собрал груду большущих зеленых раков – волнами накидало! А на уху море подкинуло мне судачка и дюжину толстолобых бычков.

Тихо переговариваясь – ка! ка! – прошли над домом одиннадцать лебедей. На дерновой кочке сидел нахохленный сыч-воробей и моргал глазами, переступая с лапы на лапу. Этот-то житель леса как сюда в степь попал? Даже спрятаться негде.

1 января.

Новый год!

Пахарь пашет на лошадях. Отдыхая, покуривает на меже, нежась под мягким солнцем. В сырых бороздах шныряют жаворонки.

Желтая степь резко кончается у густо-зеленой равнины Каспия. Сквозь песок всюду лезет трава. В бурьяне прячутся пролетные болотные совы. Странно и непривычно шагать по новогодней степи без единой снежинки и видеть весенних птиц.

За пологими холмами я набрел на странные лужи и озерки, которые почему-то не рябил ветер, а на воде не было птиц. Только вблизи я понял, что это огромные лужи нефти!

За воду их принимали и усталые птицы. Они садились на манящую лужу и не могли взлететь. Крылья окунались в вязкую жижу, птица бессильно распласталась, и нефть заливала ее. Вон их сколько – черных бугорков на „воде“. Как воздушные пузыри. А те, которые все-таки сумели добраться до берега, даже выползли на него, – их облепил песок: лежат рядом, как черные коконы каких-то огромных шелкопрядов.

Самые упорные и меньше измазанные отползли в сторону: но чем дальше они ползли, тем больше налипал песок. Они лежат вытянувшись, словно и после смерти в ужасе рвутся подальше от страшной липучей смерти.

Утки, кулики, лысухи. Некоторые птицы разорваны, сквозь черный кокон виднеется красное мясо. Лисицы, наверное, пытались поживиться, но отступались, набив пасть мазутными перьями.

Страшные лужи, одинаково заманчиво сияющие при солнце и при луне. Вся равнина застелена этими черными листами липкой бумаги, – но не от мух, а от птиц. И всюду черные птичьи мумии – как обугленные головни…

Такую смерть природа не могла предусмотреть. С появлением нефтяных луж, машинных дорог, электрических линий и маяков птицы не стали нести больше яиц, чтобы восполнить новые потери. И теперь гибнут те, кто по планам природы должен бы оставлять потомство и множить жизнь.

В этом их трагедия: медленная эволюция не подготовила живые существа к быстрым и всеобъемлющим изменениям, к стремительному развитию цивилизации. У природы есть чем откупиться от лисиц, волков, ястребов и орлов, у нее отложено на бури, морозы, гололеды, на все капризы погоды! Припасено на болезни и на тяготы перелетов. Каждая пара птиц выводит столько птенцов, чтобы хватило заткнуть все ненасытные пасти, восполнить потери от всех невзгод, не истощая основное стадо. То стадо, которое может прокормить земля. Но на наши выдумки у природы излишков нет. Мы лишаем птиц – и не только птиц! – жизненного пространства» превращая степи в возделанные поля, леса в парки, осушая болота, обводняя сухие пустоши, вырубая кусты, выжигая тростниковые заросли. Для нас это привычное дело, а для них – бедствие. Мы возводим сооружения, несущие смерть: дороги, вышки, маяки, провода. Вездесущи охотники с двустволками, с трехстволками, с пятизарядными автоматами. Сети, химикаты, капканы. А птицы, как и когда-то, выводят все то же число птенцов. И платят дань уже не из излишков, а из последних остатков. И из последних сил…

Кричат и кричат в небе пролетные косяки.

Удивительна эта жизнь, перелетающая на крыльях!

Что-то в этом торжественное и волнующее – таинство переселения. Миллионы жизней в едином порыве, повинуясь таинственным импульсам, вдруг поднимаются в небо и мчатся на юг. Катится над землей живая волна, и небо кричит прощальными голосами.

Шумное, пестрое облако жизни кочует по нашей Земле. То оно тут, у нас, – и земля переполнена жизнью и голосами. То оно где-то там, за морями и за горами, – и леса наши пусты, и мы ругаем себя, что не наслушались досыта, не насмотрелись впрок на птиц, мы скучаем и ждем. Приходит весна, и волна шумной жизни снова затопляет наши леса и поля.

Волны птиц – как прилив и отлив: то накатятся, то отхлынут. Мы привыкли, что каждую весну сама собой накатывается волна. И мы с нетерпением ждем ее. А вдруг однажды прилива не будет – что тогда? Вдруг кочующее облако жизни размечется, рассосется и испарится? Все ли мы делаем, чтобы этого не случилось? А вдруг мы что-то не поняли, не успели, не захотели? Чистое ли над птицами небо? Приветлива ли под ними земля?

Каждую весну и осень тысячи километров пути. Из-за Полярного круга до раскаленного экватора. А то и дальше.

По-щенячьи скулит домик. Тяжелые валы глухо грохочут в берег – грозно стучит сердце моря.

Какой видится птицам земля с высоты полета? Да такой, как и нам снизу – всех цветов радуги. Красная, оранжевая, желтая, зеленая, голубая, синяя, фиолетовая. И над этими радужными землями летят птицы – дети радуги.

Природа любит разнообразие и многоцветье. Водопады дождей и света, просеясь сквозь радугу, как через призму, окрасили землю во все радужные цвета и оттенки. Мы живем на разноцветной земле. Видел я КРАСНУЮ землю.

Вдруг покраснели дали! Вчера еще все было тускло-зеленым, а сегодня у подножия далеких гор красная полоса – непонятная и неожиданная. Словно кто-то красным карандашом подтушевал снизу синие горы. Что это – отблеск зари? Или россыпи красных камней? Или далекий степной пожар?

Топочут копыта коня, все ближе, все ярче, все шире загадочная красная полоса. Так вот это что – разливы маков!

Маки, живые маки! Их видимо-невидимо. Они обступили со всех сторон, они затопили как наводнение! Маки трепещут и взблескивают на ветру пламенем невиданного пожара. От маков рябит в глазах и кружится голова.

По сторонам вздымаются красные от маков увалы – как волны багряного моря. На гребнях вскипает огненная пена пронизанных солнцем багряных лепестков.

Земля горит от цветов – полыхает красная степь. Седые степные луни скользят над красными маками, и белые их крылья отсвечивают розоватым. Красные жуки жуют красные лепестки. А в черных глазах коней мечутся огненные зигзаги.

Порозовели даже белые облака, даже дали подернулись розовой дымкой. Цветы без конца и края. Неистовое буйство красного цвета, кипучая лава цветов!

А ОРАНЖЕВАЯ земля?

– Не может быть! – сказал я сам себе, когда увидел эти оранжевые останцы. – Такого не может быть!

А они были. Закатное солнце четко высвечивало углы и выступы яркого оранжевого чуда – стройные башни и пирамиды, ряды колонн, стены, провалы, глыбы. Глаза разбегались от причудливости форм, щурились от яркости красок. Зачарованная земля, оранжевое видение, смесь красоты и фантазии. Декорации к восточной сказке. А на самом деле награмождение цветных глин, обработанных солнцем, дождями и ветром.

От нагретых глыб пышет жаром. Пухлая пыль глушит шаги. Как все это запомнить, запечатлеть? Два шага шагнул – и совсем другие вокруг столбы и колонны, новые выступы и провалы. Чуть ниже склонилось солнце – и снова все сразу преобразилось: светятся новые грани, темнеют другие ниши. И цвет другой – где чуть багровее, где желтее.

На рассвете оранжевые останцы размыты прохладной утренней синевой. В полдень, когда небо от жары становится белым, раскаляются и останцы и укрываются жаркой дымкой. А к вечеру они набухают и пропитываются сочными красками багрово-оранжевого заката.

Тысячу лет создавала природа это чудо из золотистой глины. И вот оно перед тобой.

Есть ЖЕЛТЫЕ горы.

На самом краю степи лежат две плоские лиловые горы – как две спящие черепахи. А между ними гора – как желтая пирамида. Два ветра, сшибаясь у лиловых гор, навеяли эту желтую песчаную гору.

Солнце пекло, как сквозь увеличительное стекло.

Подниматься на вершину лучше всего по ее ребру. Рыжие космы песчаной поземки текли и ползли по склонам, гладя их, полируя, шлифуя, полощась рыжими космами над острым гребнем. Горячий ветер свистел в ушах, да глаза засыпало песком.

И вдруг послышался голос горы! Ведь это была не простая гора, это гора поющих песков! Время от времени внутри ее зарождается гул, и песок под ногами начинает дрожать. Гул нарастает, поднимается, вырывается из утробы горы и расплывается над головой – глухой, тревожный и непонятный. Гора поет.

Много легенд сложено про желтую гору песка. Я стою на ее вершине. Сейчас гора помалкивает. Только ветер шумит и солнце печет. И неоглядные дали вокруг.

Чаще видишь землю ЗЕЛЕНОЙ. Утро зябкое и пронзительно-чистое. Горная лощина пропитана зеленью и росой. И цедишь холодный воздух, как воду со льдом, – зубы немеют.

Яркие утренние лучи пронзили хвою и листья: окаёмки темных елок искрят бенгальским огнем, а лиственные вершины, взбухшие от солнца, лениво шевелятся как золотистые облака. Сочно, ярко и зелено. Зелень всех возможных и невозможных оттенков: от густого сине-зеленого до прозрачного зелено-лазоревого. Зелень вверху и зелень внизу. Бредешь по траве, как по зеленой воде, голубыми и желтыми брызгами разлетаются лютики и незабудки.

Все затопила зелень! Утонули в ней серые валуны, разрисованные оранжевыми лишайниками, бурые коряжистые валежники. Даже белый кипящий ручей испятнан зелеными тенями. А тень высоченной елки, как стрелка гигантских часов, медленно движется по полянке, изумрудной от восходящего солнца.

А бывает все вокруг ГОЛУБОЕ. Степь, обрыв, а за обрывом– вода! Голубая вода, то ли уходящая за горизонт, то ли вздыбленная прямо в небо. Стена голубой воды до самого белого неба!

Даль лоснится голубизной, голубые волны у желтых берегов взбивают белую пену. Над голубыми волнами белыми хлопьями носятся чайки. Рыжие утки-атайки дремлют у белой пены. У черных камней бегают черно-белые кулики с кораллово-красными носами.

Неторопливое время большой воды. Можно часами бездумно бродить, глядя на бесконечную голубизну. А потом окажется, что бродил не зря и что никогда еще голова не работала так свежо.

Большая голубая вода. Взвизги и шипение волн. Пузыри на мокром песке. И голубая стена воды, то ли уходящая в небо, то ли за горизонт.

А СИНИЕ горы? Ярус за ярусом, все выше, все дальше, все невесомей! Манящая даль далеких синих хребтов.

Идешь, идешь, а синие горы не приближаются, и сил уже нет идти, а они все такие же недосягаемые и далекие.

Но вот наконец подножие: горы закрыли небо и нависли над головой. Вблизи они очень разные: зеленые, бурые, рыжие. И что ни гора – то целый мир. Необъятный, как вся Земля, – от вечных снегов до жаркой пустыни. И все времена года сразу перед глазами – от лета и до зимы.

С вершины горы можно до звезд дотянуться, можно пройти под радугу, как под арку. И вокруг будут тоже горы: хребет за хребтом, все выше и все выше, все размытей и голубей. Когда края нет синим горам.

ФИОЛЕТОВОЕ ущелье. Давным-давно треснула и разверзлась земля, открыв взору фиолетово-красный каньон. Глубоко внизу вьется по дну каньона пересохшее русло ручья – словно старая дорога, посыпанная песком и гравием.

Идешь по этой «дороге» и кажется, что завела она в древний разрушенный город, что это развалины крепостей и храмов громоздятся по сторонам.

Жара и мертвая тишина. Раскаленные до лиловости стены, извилистая полоска белого неба над головой. Глаза скользят по лиловым башням с бойницами, по церквам и мечетям с покосившимися куполами, по обрушенным аркам, мостам и крепостным валам. И чудятся приглушенные голоса, и видятся неясные тени, и все время хочется обернуться.

Но пусто и тихо вокруг. До самых краев нацедилась в каньон жара, и лиловые арки и башни шевелятся. Лиловый зачарованный город расплывается как мираж.

Земля многоцветна, все пронизано светом и цветом, всюду праздник для глаз. Нет слов и красок, ей равнозначных. Красоту земли не пришпилишь, как бабочку, на булавку. Ее можно лишь сохранить «живьем», как мы пытаемся сохранить редких птиц и зверей. КРАСНАЯ КНИГА земной красоты. Такой мы должны сохранить Землю, только на такой Земле стоит жить.

Красота земли, нетронутая природа – пока еще не в полной мере оцененное нами богатство. С каждым годом дороже будет тишина лесов и полей, красота гор и степей. В прошлое уходит нетронутая природа, и мы уже начали понимать, что теряем.

Первозданность не выразишь ни словами, ни красками; тут пошлы все стихи и грубы песни. Это нечто, ощутимое только при соприкосновении. Вдохновляющее начало.

Птичьей ночи конца не видно! И ветер гудит, и валы бьют с плеча, домик свистит и пугливо вздрагивает. Но и сквозь этот вселенский гул доносятся походные крики птиц, спешащих на юг.

Непроста эта птичья спешка – с севера накатывается вал ненастья! Так уже случалось не раз. Вот так же однажды…

Резкий проникающий свист выдернул из далекого прошлого! Где я? Ах да – у гнезда синей птицы. А я уж и позабыл о ней, путешествуя по горам и пустыням. Долго же она осторожничала и не подлетала. Вот она – на присадочном камне посредине потока.

Солнце вот-вот окунется за гребень, и ущелье потухнет, словно в нем выключат свет. Пока же склоны, кусты, река, мокрый камень посреди водяных бурунов и синяя птица на нем освещены ярким светом – боковым, резким, четким, как резьба по металлу. Как и в тот раз – двенадцать лет назад! – она снова долго осторожничала и приглядывалась к укрытию. Как и тогда, прежде чем взлететь в гнездо, она присаживалась на камень. Покормив птенцов, снова опускалась на него и, бросив в воду белый птенцовый «пакетик», ополаскивает черный клюв. А ведь скорее всего это уже не та птица, что была когда-то, которую я нашел тут впервые, а ее дочка, а то и внучка.

Два зеленых водяных крыла все так же бьются у камня, и все так же в водяной пыли то разгорается, то притухает радуга. И синяя птица снова вся в жемчуге брызг. Вот пригнулась и развернула веером хвост – и хвост полыхнул синим огнем. Как тогда.

Ущелье потухло – солнце скрылось за гребень. Кончился день у гнезда. А с ним и тысяча других дней.

Э. Успенский
КРОКОДИЛ ГЕНА И ЕГО ДРУЗЬЯ
Повесть-сказка

ВСТУПЛЕНИЕ, КОТОРОЕ МОЖНО И НЕ ЧИТАТЬ

Наверное, у каждого из вас, ребята, есть своя любимая игрушка. А может быть, даже две или пять.

У меня, например, когда я был маленьким, было три любимых игрушки: громадный резиновый крокодил по имени Гена, маленькая пластмассовая кукла Галя и неуклюжий плюшевый зверек со странным названием – Чебурашка.

Чебурашку сделали на игрушечной фабрике, но сделали так плохо, что невозможно было сказать, кто же он такой: заяц, собака, кошка или вообще австралийский кенгуру? Глаза у него были большие и желтые, как у филина, голова круглая, заячья, а хвост коротенький и пушистый, такой, какой бывает обычно у маленьких медвежат.

Мои родители утверждали, что Чебурашка – это неизвестный науке зверь, который водится в жарких тропических лесах.

Сначала я очень боялся этого неизвестного науке Чебурашку и даже не хотел оставаться с ним в одной комнате. Но постепенно я привык к его странной внешности, подружился с ним и стал любить его не меньше, чем резинового крокодила Гену и пластмассовую куклу Галю.

С тех пор прошло очень много времени, но я все равно помню своих маленьких друзей и вот написал о них целую книгу.

Разумеется, в книге они будут живые, а не игрушечные.