Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)"

Автор книги: Анатолий Рыбаков

Соавторы: Эдуард Успенский,Гавриил Троепольский,Юрий Сотник,Николай Сладков,Мустай Карим
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 55 страниц)

БИБЛИОТЕКА МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ
Том 30
Книга 2

Зеркало детства

В этом томе нас ожидает встреча с множеством событий, людей, судеб. Перед нами распахнется историческое пространство, вобравшее в себя более пятидесяти лет. Здесь повести, рассказы, сказка, в которых всюду сквозь бег событий, сквозь судьбы героев просвечивает яркое, своеобразное писательское лицо.

Как непохожи они друг на друга – Мустай Карим, Анатолий Рыбаков, Юрий Сотник, Гавриил Троепольский, Николай Сладков, Эдуард Успенский. Но их произведения, собранные вместе, складываются в образ классической детской книги.

Совершенствуя его, каждый из писателей остается верен основам, заложенным создателями советской детской литературы. Потому высокие гражданские и нравственные идеалы выражаются ими в четком разделении добра и зла, в определенности смысла и завершенности выводов. Потому с такой сердечной открытостью передают они читателю свой опыт, учат, горячо убеждают его.

В том, как преподносятся эти уроки, всегда присутствует игра, в которой дети познают жизнь, но и та литературная игра, которую ведет писатель, вовлекая читателя в приключения, сказочность, смех. Уча его и забавляя, веселя и заставляя задуматься.

В картинах радостей и горестей пишется летопись Детства, а значит, и Времени. Ведь именно дети – самое правдивое и чистое его отражение.

Характер многообразного творчества Мустая Карима – поэта, прозаика, публициста, драматурга – неотделим от детства.

Оно осталось с ним и в нем, откликнулось искренностью, доверчивостью, добротой его книг.

Детство всегда вспоминается как большой отрезок жизни, в которой время, до краев наполненное открытиями, кажется долгим. «Долгое-долгое детство» – так и назвал Мустай Карим автобиографическую повесть о первоначальных годах жизни в башкирском ауле Кляш, где он родился в 1919 году, когда была создана Башкирская Автономная Советская Социалистическая Республика. Родился, подрос и стал в роде Каримовых вторым грамотным человеком. «Раньше, – рассказывает он, – вместо подписи ставили тамгу (метку), похожую не то на вилы, не то на куриную лапу. Эта тамга была вроде родового герба. Ее можно было видеть везде: и на меже земельных наделов, и на сбруе, и на крупе коня, даже на топорище».

Благодаря тому, что ранние годы помнились свежо и подробно, появились две повести для детей – «Радость нашего дома» и «Таганок». Помещенная в этом томе «Радость нашего дома» вышла вскоре после войны, в 1952 году. И это не случайно.

Карим воевал от первого до последнего дня. На фронте его возмужавший поэтический голос влился в поэзию фронтового поколения, в общую судьбу, где встали рядом «война, беда, мечта и юность». Отстаивая в боях Родину, он сильнее, чем когда-нибудь, почувствовал цену человеческой доброты и великую мощь дружбы народов. Наверное, тогда и начал вызревать замысел книги «Радость нашего дома».

О чем она? О первых шагах познания ребенком жизни, совпавших с войной, чьи отголоски долетают в башкирский аул суровостью военного быта, треугольниками солдатских писем, горем похоронок. Об украинской девочке Оксане, осиротевшей и нашедшей приют в башкирской семье. О счастье детства, отнятом войной и возвращенном людской добротой.

Можно было бы подобрать обширную библиотеку только из книг, рассказывающих о жизни детей во время войны. У Мустая Карима рассказ этот обогатился новыми оттенками. Приметы национального уклада, романтические предания, народная мудрость и юмор, портреты героев и зарисовки уральской природы составляют многоцветный узор. А линии узора ложатся так, что происходящее в небольшой башкирской деревне выводит к судьбе всей страны. Недаром в одном из стихотворений Карим уподобляет Башкирию зеленому листку на березе, имя которой Россия.

Сохраняя привязанность к национальным обычаям, манере думать и говорить, он выводит малую родину к большой и дальше – к гуманизму и интернациональной солидарности всех передовых людей Земли.

Вера в могущество человеческого единения вошла в его плоть и кровь с колыбельной песней матери:

 
Если капля ляжет к капле —
Будет море.
Если ж капля одинока —
Сгинет вскоре.
 

Понятие и слово «вместе» стали у него сквозными. Они в воспоминаниях о детстве, когда так много знали и видели, так мечтали «все вместе». И в напутствии, которое дает мать ребятам из «Радости нашего дома», – «идите все вместе, взявшись за руки», и даже в том, как входят в дом старики, дедушка Мансур с бабушкой Фархунисой, – тоже взявшись за руки. В этом глубокий смысл, объединяющий поэзию, прозу, драматургию, публицистику Мустая Карима в законченный художественный мир.

Доброта скрепляет его героев, разливается по повести ласковыми голосами матери и бабушки, братской нежностью Ямиля к Оксане и традиционным приветствием: «Добрая встреча, брат».

Маленькие герои получают от старших народную мудрость, хорошо понятную ребенку, бесспорную, неопровержимую. И никто в повести не входит в длинные рассуждения о том, что в тяжелые времена необходимо быть крепче железа, что человек не должен жить только ради себя и что «людей роднят не язык и не богатство, а сердце».

Дедушка Мансур, старый рыбак, бабушка из Темиртау – старики связывают прошлое с настоящим, сохраняют древние традиции, сокровища народного творчества. И сказка о волшебной сабле батыра Тимербека, услышанная Ямилем от бабушки, введена в повесть не ради красочности орнамента. С ее помощью передается патриотический огонь: Ямиль уверен, что та сабля в руках его отца – солдата.

Героические, нравственные народные традиции входят в сознание детей, претворяясь в поступки. В готовность спасать, защищать, отдавать, а не брать – хотя Ямиль и защищает Оксану всего лишь от гусака и спасает всего лишь ее башмак. Ребята из повести Карима еще так малы, что не достают до задвижки на калитке, а носовые платки им прикалывают булавкой к курточке.

От имени Ямиля, одного из таких малышей, и ведется рассказ.

Философия любви, доброты, счастья притягивает к себе мысль Карима и находит опору в детской радости бытия. Слово «радость» вынесено в название повести. Радость звенит, переливается весенними ручьями, врывается в озорные игры детей, в неуклюжие прыжки ягнят и телят, слышится в восторженных восклицаниях Ямиля: «Как весело, когда на земле весна!»

Наивная непосредственность ребенка увидена взглядом взрослого, освещена оптимизмом писателя, его мировоззрением. Поэтому радость просто жить слита с радостью страны, с предчувствием и наступлением Победы, обещающей труд на мирных пашнях, по которым истосковались солдатские руки.

В детских повестях Карима нет плохих людей. Не потому, что, по его мнению, их нет вообще. «Может, и есть, – говорит он, – но я их не вижу. Если глаз и приметит – душа не приветит».

Его душа привечает лишь доброе, счастливое, «Радость нашего дома» напоминает о долге людей беречь доброту, счастье, мир. Это напоминание звучит и в поэзии Карима как постоянная тема его творчества, как дело его жизни:

 
О, люди, вы не станете терпеть,
Чтоб слезы землю заливали впредь,
Чтоб землю ту, что так мы бережем,
Враг рассекал, как яблоко ножом…
 

При въезде на главную улицу аула Кляш над общественным колодцем молодые жители аула прибили металлический флажок с надписью: «Здесь источник поэзии Мустая Карима, не испив его, не проходите мимо!» Такие надписи – лучшее подтверждение всенародного признания писателя.

А теперь от сороковых годов, от времени действия повести Карима, перенесемся на двадцать с лишним лет назад, на утреннюю улицу провинциального городка Ревска.

Перекликаются ранние петухи, доносится из дома кашель, сонное бормотание. Что невероятного может стрястись в этом дремотном покое? Но вдруг… и понеслось, полетело приключение.

Случайно найденный героем Анатолия Рыбакова старинный кортик. Его блеснувшая на солнце красота – три острые грани, побуревшая от времени рукоятка, которую обвивает змейка с загнутым вверх язычком. Описанный со вкусом, любовно, он как будто лежит на ладони и от него исходит волнующее предвкушение тайны…

Как полагается в современной приключенческой литературе, за тайной героям повести «Кортик» не надо отправляться далеко – она ближе, чем заброшенный дом на горе, где искали сокровища Том Сойер с Гекльберри Финном, или пещера, где они его нашли. Тайна внутри обычной жизни; ни бредущее стадо, ни оборванный пастушонок, громко хлопающий бичом, не разрушают и не снижают ее. В «таинственный остров» превращается пыльная улица заштатного городка, хорошо знакомый подвал восьмиэтажного дома на Арбате и клуб в подвале, где репетируют самодеятельный спектакль, а под декорациями обнаруживается железная дверь. Куда она ведет?

Одна тайна, как волна, накатывается на другую. Все туже наматывается клубок загадок. Драматические обстоятельства, убийство, клад – все стягивается к кортику.

В повести Рыбакова налицо обязательные элементы приключенческого. сюжета: тайна, скрывающаяся в привычном, знакомом, но и трудная задача, которую непременно надо решить; случайности и совпадения; выслеживание преступников, врага, выдающего себя не за того, кто он есть. И когда разгадка уже почти дается в руки – дополнительные осложнения, задерживающие розыск, притормаживающие действие и до крайней точки накаляющие читательское нетерпение.

Да, юному читателю по душе приключение. Его ритм не ослабевает в «Кортике» ни на минуту. Непрерывно что-то происходит, меняется: то приближаются, то отдаляются гудки паровоза, цокот конских копыт, суля нежданные встречи и разлуки.

Двенадцатилетние герои втянуты в этот вихрь и напряженностью происходящего, и своим возрастом, когда хочется мчаться, врываться в события, чтоб не остаться в стороне.

Но еще и потому ребята любят приключенческую литературу, что в ней находит удовлетворение их настоятельная потребность в победе справедливости; их надежда, что борьба разрешится тут же, в пределах одной книги, торжеством добра и неотвратимым возмездием злу.

В довольно жестких рамках приключенческого сюжета писатель расположился свободно и смело. Он заметил однажды, что «так часто бывает с первой книгой… в ней есть подкупающая наивность и смелость решений».

И вот сразу заметный знак этой смелости: обычно пространство и время приключенческой литературы имеет мало общего с реальностью, но в «Кортике» – иначе…

Рассказывая о себе, Анатолий Рыбаков вспоминает, как с 1946 года началась его писательская жизнь (он родился в 1911 году, и тогда ему было 36 лет).

Пройдя фронт, он вернулся после войны в Москву, в тот же большой дом на Арбате, где прошло детство и куда не вернулись многие погибшие сверстники. Одни воспоминания повлекли за собой другие, нашлись прежние наброски, сделанные им в тридцатые годы, и родилась повесть о детстве его поколения.

Толчком к замыслу послужила память, и память же подсказала воображению цепкую зоркость к деталям, за которыми вырастает время, быт и политическая обстановка конца гражданской войны и начала нэпа.

Те годы приходят к читателям «Кортика» в звуке, в цвете, в зримых и вещных подробностях. Слыша захлебывающееся тарахтение пулемета, гик и нагаечный свист, видя мелькание барашковых шапок с красным верхом, сразу представишь себе, как врывались белые в маленькие городки России.

В одном из таких городков под названием Ревск изображен Сновск Черниговской области, где жил в детстве писатель, прежде чем переехать в Москву.

Есть исконно московские улицы и переулки, которые для многих стали их «малой родиной», и если спросить этих людей, с чего началась их любовь к Отечеству, они ответят: с Замоскворечья, с Чистых прудов и, конечно, с Арбата.

Анатолию Рыбакову дорога каждая минута жизни его любимой улицы. Она для него как живое существо, просыпающееся с ликующими звуками и засыпающее, постепенно затихая.

Двадцатые годы в их пестроте и разноголосице шумят на московских улицах, поблескивают золотом тисненых переплетов с ларьков букинистов на Моховой, выбегают из университетских ворот толпой студентов и рабфаковцев.

Приключение выводит героев на эти улицы, как солнце в капле воды, отражающие то, чем живет страна. Ее насущными заботами проникнуты речи комиссара Полевого, мечтания главного героя повести Миши Полякова, все происшествия, в которых действуют он и его друзья; заботы эти взывают с плакатов: «Смерть наемникам Антанты!», «Все на борьбу с беспризорностью!», «Помоги голодающим Поволжья!».

Сама книга Рыбакова – как бы плакат того времени, написанный густой краской, крупно и наглядно.

И время тех дней сцеплено с прошлым; звено же цепи – кортик, выкованный оружейником XVIII века и скрывающий тайну линкора «Императрица Мария», потопленного в первую мировую войну.

Связь прошлого с настоящим в «Кортике» активная, и разгадка тайны, кроме радости долгожданного открытия, приносит и реальную пользу молодому государству.

Так окончательно смыкаются две линии: реалистическая – о жизни Миши и его товарищей, приключенческая – тайна кортика.

Реалистическое руководит приключенческим, а приключенческое прорастает в реалистическое, диктуя соблюдение правил, в которые обязательно входит четкое разделение героев: враги мрачны, замкнуты, зловещи, друзья веселы и добры. Только темной краской нарисован белогвардеец Никитский, его немигающий, колючий взгляд из-под черного чуба, и только белой – комиссар Полевой, его добродушие и лукавая бесшабашность бывалого солдата.

В критике уже было проведено интересное наблюдение над тем, как счастливо совпали в повести Рыбакова условия приключенческого сюжета и идеалы времени, воплощенные в наивном детском восприятии.

В «Кортике» время проступило сквозь общие свойства детского возраста и заискрилось в живом детском характере честного, великодушного, деятельного Миши Полякова. Такие ребята защищают обиженную гардеробщицу тетю Брошу («Сейчас не царский режим»), враждуют со скаутами («Они за буржуев, а пионеры – за наших»), с Борькой-Жилой («Его отец враг, значит, и он – враг»).

С находчивостью и настоящей отвагой соседствуют мальчишеские мечты, сдобренные легким тщеславием, притворство и хитрость – настолько простодушные, что лишний раз подтверждают непобедимую правдивость детства.

Писатель, чуть отстранившись, с легкой улыбкой глядит на Мишу, на Генку, на других ребят. Высвечивает их характеры в достоверных диалогах, в смешных и серьезных ситуациях, куда они кидаются с головой.

Мы не расстаемся с ними, дочитав «Кортик». Еще будет «Бронзовая птица», «Выстрел», трехсерийный телевизионный фильм. «Выстрелом» (фильм называется «Последнее лето детства») писатель теперь уже надолго прощается с героями «Кортика», со своим детством. На смену им придут иные времена и другие герои. Однако душевная энергия, неравнодушие, тяга к неизведанному, что были в Мише Полякове, останутся с ними, как черты детства и героя современной детской книги.

«Если бы не было этой страсти, – рассуждает учитель из рассказа Юрия Сотника, – Америка не была бы открыта».

С жаждой немедленных открытий пришли в литературу и герои Юрия Сотника – «первопроходцы», проникшие через трубу котельной в вентиляционную систему и заразившие своей здоровой любознательностью старого учителя («Исследователи»); Вовка Грушин, сооружающий подводную лодку и отдавшийся этому занятию со всей страстностью и отвагой, а также с отсутствием каких бы то ни было сомнений относительно своих возможностей («„Архимед“ Вовки Грушина»). Его переживания драматичны и вдохновенны; в сбивчивой, торопливой речи – волнение одержимого идеей человека.

Он вызывает уважение, этот маленький востроносый энтузиаст, похожий на воробья. Уважение и в то же время смех, потому что из-за плеча рассказчика, уверенного, что поведал человечеству о великом изобретении своего друга, лукаво выглядывает писатель, вскрывающий беспочвенность Вовкиных научных занятий, его невежество.

Смех и рождается на этом скрещении посягательств и возможностей, действий и результатов. Смех пробивается из уже понятого нами несоответствия, которое невдомек Вовке Грушину.

Он еще не подозревает, какого огромного труда, таланта, образованности требует наука, как не догадывается об этом и Вася, «для науки» охотящийся на невиданную птицу («Невиданная птица»).

Но и он готов превозмочь страх перед опасностью, перед пугающей таинственностью наступающей ночи, глухим шелестом колосьев и пролетающей над ними большой птицей с распластанными в воздухе черными крыльями.

Не раз еще встретятся в творчестве Сотника поэтично нарисованные пейзажи, в которых и настроение героев и художническая тонкость автора…

Так что же лучше, гоняться за несуществующей птицей или, как товарищ Васи Дима, трезво понимать, что кондоры в Советском Союзе не водятся и что эхо – всего лишь отражение звука?

Наверняка в жизни рассудительного мальчика-старичка будет мало ошибок и ни одного отчаянного поступка. И все же Сотник с теми, кто поступает вразрез с житейской логикой и совершает ошибки, идущие от недостатка жизненного опыта, то есть от природы детства. Им отдает писатель правоту ищущего ума, душевного полета, самоотверженности, целеустремленности. Их ошибки – те самые, на которых учатся.

Юрий Сотник родился в 1914 году. Писать начал, еще учась в школе, а первое опубликованное произведение было написано вскоре после школы. Но в рассказах конца тридцатых – начала сороковых годов явственно просматривается тот Сотник, каким мы его знаем сегодня. В «„Архимеде“ Вовки Грушина», «Белой крысе», в «Исследователях» и «Невиданной птице» он сразу очертил образ детства, чтобы потом расширять и усложнять его; сразу наметил конфликт – противостояние романтического мироощущения и обывательского здравого смысла, естественности чувств, мышления и их догматической скованности. И все, о чем повествует, погрузил в стихию смеха.

Сверкающий, переливающийся, грубовато-веселый, грустновато-лирический, перетекающий в иронию, а то и в сатиру – юмор Сотника служит серьезным задачам.

Все из того же несоответствия средств и целей встает проблема выбора, совести, смелости не только физической, но и нравственной.

Перед нелегкими этими вопросами и оказались незадачливые дрессировщики, когда в результате их уроков пес покусал милиционера, сбежал и, может быть, сбесился. Предупредить милиционера – значит выдать себя, скрыть – значит подвергнуть опасности его («Дрессировщики»).

А что, например, таится в глубине очень смешной сцены, изображающей поход ребят на пастеровскую станцию? Что за этим торжественным, почти театральным шествием, с толпой провожающих, с командами: «Первоукушенные, построиться!.. Бешеные, шагом марш!»? Гибкость детской натуры, вбирающей в себя любую ситуацию, чтобы извлечь из нее веселье, дать выход артистизму. А блистающее остроумие, жизнерадостный писательский юмор зачеркивают в этом рассказе скучную канцелярскую мысль и фразеологию так же безоговорочно, как в других – сухую книжность или догматичный подход к жизни.

Жизнь проще и теплее отвлеченных рассуждений о ней – словно бы хочет сказать нам писатель, рисуя заседание учкома: пострадавшую Нюсю и Димку, обвиненного в феодальном отношении к женщине как к рабыне («Феодал Димка»). Но в стремительной, искусной игре реплик почерпнутые из учебника точки зрения без остатка разбиваются о живое чувство.

«Феодал Димка» – рассказ о первой любви. Не сентиментально-умиленный, а мягко-насмешливый, подлинно лирический. И фиолетовая шишка на лбу Нюси – свидетельство смятенности влюбленного перед тем непонятным, что он почувствовал впервые.

Уму писателя всегда присуще начало игры. Теоретики юмора называют остроумие играющим суждением. Сотник «играет» находчиво и изобретательно. Скажем, рассказ «Человек без нервов» он построил на сравнении двух характеров: хвастун Лодя, который кичится храбростью, а по правде трус, и Маша, которая действительно храбрая, но, не отдавая себе в этом отчета, простодушно восхищается Лодей. Затеянная таким сопоставлением литературная игра заканчивается нешуточным итогом. Наивная, вроде бы необоснованная вера девочки обязывает героя почувствовать ответственность, превозмочь страх и одиночество ночных блужданий по лесу в поисках колхозного быка, пропавшего по его вине.

Уже не смеясь следит писатель, как назревает в Лоде перелом и он делает смелый шаг – к радости не стыдиться себя, иметь мужество говорить о себе правду, быть самостоятельным. И снова, призвав смех, Сотник показывает, как незаметно можно раствориться в чужой воле («Как я был самостоятельным»).

Источник этой властной воли, девочка Аглая – один из самых обаятельных образов, созданных Юрием Сотником.

Вся порыв, горение, она безошибочно знает, на каких струнах играть, чтобы добиться своего.

Точным острым штрихом нарисовано наступление без сопротивления: сраженный ее напором, герой обезличивается, сдается, и лавина несчастий обрушивается на него.

Образ Аглаи проходит через несколько рассказов, и мысли безостановочно кипят в ее бедовой голове. В «Маске» она придумывает снять слепок с лица маленького композитора Гоги Люкина, чтобы, увековечив будущую знаменитость, осчастливить музей.

В рассказе же «Как я был самостоятельным» ею выдвинуты все планы: репетировать спектакль драмкружка в доме у Леши, сделать козла из игрушечного коня и, наконец, привести живого козла.

Шумное водворение в новенькую квартиру блеющего козла с безумным взглядом, нелепость и комизм вытекающих отсюда последствий – этот столь печальный для героя эпизод под пером писателя разыгрывается в настоящее празднество смеха, напоминающего грубоватое, жизнелюбивое веселье народных площадных представлений.

Благополучное завершение случившегося – лишь недолгая передышка. Над героем опять нависают тучи по милости той же Аглаи. Но корень бед – в его безволии, отсутствии характера, и злоключения не отступят от него, пока он не станет самостоятельным.

Достиг он самостоятельности в другом рассказе, где взбунтовался против жесткой воспитательной схемы, в которую его пытались втиснуть («На тебя вся надежда»). Вот тут уж, выведя на сцену «воспитательницу» тетю Соню, Сотник отбрасывает юмор, располагающий к снисходительности, и начинает говорить языком сатиры – не об ошибках, а о пороках, какие видит в неспособности понять детей, в фальшивом тоне панибратства, в душевной слепоте, бескультурии. И человеческая неполноценность тети Сони, безвкусица ее внешности, одежды, поведения разоблачаются преувеличением, гротеском, который смешит и отталкивает. Конечный вывод прозрачен: счастье быть самим собой завоевывается терпением, мужеством, путь к нему не бывает коротким и гладким.

Вообще, мораль вычленяется из рассказов Сотника без усилия, но не выглядит назиданием, намертво прикрепленным к одному факту. Она взлетает выше и применима к жизни в целом. Она не лоскут, налепленный на ткань рассказа, а его неотъемлемая часть и содержится в мгновенной завязке, в упругом ритме, в ровном, без сбоев, художественном дыхании и, конечно, в смехе.

Широко известны слова Карла Маркса о том, что «человечество смеясь расставалось со своим прошлым»; смеясь прощается с заблуждениями и отдельный человек. Смехом помогает Сотник своим героям и читателям осознать ошибки, освободиться от них. И в этом смехе писателя – его нравственная требовательность, его гражданские представления о юной личности, ее настоящем и будущем.

На отношении к беззащитному, зависимому от людей живому существу всегда проверялась человечность. И если оглянуться на отечественную классику, то как не вспомнить толстовского «Холстомера», некрасовского «Дедушку Мазая и зайцев», «Зимовье на Студеной» Мамина-Сибиряка, чеховских «Каштанку», «Белолобого», «Тоску», купринских «Белого пуделя» и «Изумруда»…

К этой книге совести прибавил свои страницы и Гавриил Троепольский, рассказав нам о жизни и смерти черноухого сеттера Бима.

Троепольский родился в 1905 году, писать начал с конца тридцатых годов. Повести «Белый Бим Черное ухо» предшествовали очерки, рассказы, повести, роман, киносценарий, посвященные колхозной деревне.

Вероятно, первое, что испытываешь, взяв в руки книги Гавриила Троепольского, – безоговорочное доверие. И начинается оно от конкретного, честного знания, которое лежит в основе всего рассказанного.

В прошлом агроном, человек, умеющий заботиться о земле, Троепольский видит то, что произрастает и живет на ней, зрением ученого-практика и художника одновременно.

Не только агроном, но и бывший педагог – он привык воспитывать, поэтому «учительный» пафос русской литературы оказался ему вдвойне близок.

В воспитании доброты, доверия, дружбы, преданности, верности долгу, умении чувствовать природу, понять другого и сопереживать другому находит он цель своего творчества. Ясную и вместе с тем сложную задачу: уча добру, писать и о зле, чтобы добро не было слепым и беззащитным; счастью всегда напоминать о несчастье, чтобы оно не было бездушным; воспевая возвышенно-красивое, смеяться над безобразным. Не просто любить правду, но жить ею, «как растение живет солнцем».

Как раз в «Биме» для защиты этой правды и справедливости сошлись силы, накопленные за многие годы жизни и писательства.

Пока разворачиваются приключения Бима, нам дается возможность понять его восприятие и посмотреть на происходящее глазами хозяина Ивана Ивановича. Его голос сменяется голосом самого автора, обращенным к читателю. И таким образом, люди, события, чувства видятся то с одной, то с другой стороны. А те двери, что отворялись или захлопывались перед одиноким псом, становятся для нас распахнутыми дверьми к узнаванию разных людей, которых испытывает писатель судьбой Бима.

Пусть в жизни не всегда легко отличить добро от зла, но в повести о Биме они не перемешиваются и распознаются с первого взгляда. На одном полюсе – доброта, доверие, на другом – бесчеловечность, жестокость, зло рядом с ложью.

С какой гневной непримиримостью набрасывает Троепольский портреты недоброжелателей Бима – людей, настолько потерявших человечность, что им в повести даже имени не дается.

Тетка, Серый… Они похожи друг на друга приземленностью, душевной тупостью, лживостью.

О ничтожестве спекулянтки Тетки, ее непробудно спящей совести буквально вопят ее жирная фигура, визгливый голос, два шифоньера в ее квартире, три зеркала и неизбежная принадлежность мещанского уюта – картина «Девушка и лебедь».

Пародия и сатирический гротеск – вот оружие, которым воюет здесь писатель.

Троепольский выводит на чистую воду не только примитивное невежество председателя домкома, бессмысленную обывательскую озлобленность Толстого или откровенное, наглое хамство Тетки. Он вскрывает и более хитрое зло – лицемерие коллекционера собачьих знаков Серого, бесстыдно спекулирующего словами о честности, совести. Писатель заставляет нас задуматься и о том, можно ли лгать своему сыну из тактических соображений, как это делает отец Толика. И было ли у учительницы Толика внутреннее право использовать чувство ребенка в деловых целях: оставить подходящую методическую разработку, задать сочинение с «планчиком-вопросником», даже не узнав, как зовут собаку, чья судьба потрясла детские души?

На протяжении всей повести бежит и бежит Бим к родной двери – сначала ухоженный, с блестящей шерстью, а потом тощий, хромой, но все равно преданный и верный. Время от времени писатель словно бы замедляет его движение, и тогда мы замечаем происходящие в Биме перемены, опечаливаемся ими и все же продолжаем надеяться.

Рассказывая о преданности и верности животного, Троепольский обнажает сердцевину людей. Поднимает на поверхность то, что необходимо им преодолеть, выявляет лучшее, что уже есть в них.

Но и на страницах, полных гнева, постоянно ощущаются высокие писательские представления, на которые должны опираться отношения между людьми.

Повесть начинается с взаимного доверия маленького щенка и пожилого одинокого человека и завершается сценой доверия любимых героев писателя друг к другу.

И если те, кого он не приемлет, нарисованы им жестко, то там, где его друзья, – мягкость писательского чувства, изящный пластичный рисунок, светлые тона.

Все эти Серые, Толстые разобщены, а Иван Иванович и доброжелатели Бима объединены. Они идут навстречу, чтобы сойтись в конце повести, – седой, как снег, человек и два мальчика, которых, сам того не ведая, привел к нему Бим.

Они обязательно должны были встретиться, охваченные одной любовью к Биму, пробудившей в них дух товарищества.

Вот и обретения от потери: дружба и память навсегда. Осознание жизни и понимание того, как она трудна и как прекрасна.

В произведении Троепольского много героев и среди них – автор, все окрашивающий благородной цельностью своих взглядов. Они улавливаются не только в расстановке сил, в течении сюжета, в интонации повести.

Рассуждения, нескрываемые чувства откровенно выносятся на страницы. Писатель негодует, скорбит, восхищается, подсмеивается и на волне этих чувств выходит к читателю-другу. Призывая не обижать заблудшую собаку, поразиться ее долготерпению и мужеству, постепенно приобщает нас к своим размышлениям о совершенствовании человека, о том, как добиться, чтобы не было людей, заключающих сделку с собственной совестью, а благородство души и верность долгу стали само собой разумеющимся состоянием. Чтобы дружба строилась на понимании каждым каждого, ценилась бы скромность, скрывающая в себе героизм, и храбрость совмещалась с достоинством, которое всегда предпочитает сытой несвободе беспокойную свободу. Перед нами вырисовывается идеал, каким он видится художнику, давшему своей повестью еще один ответ на вопрос, во все времена стоящий перед человеком, – каким ему быть и как ему жить.

Николай Сладков, как и Троепольский, ставит человека лицом к лицу с природой. Он призывает не любоваться бездумно красотой лесов, гор, зверей, но принять на себя ответственность за их будущее. Узнать, понять, уберечь.

Сам Сладков до дна узнал их и понял – когда военным топографом исходил нашу страну и когда продолжал путешествовать по ней уже писателем.

Он родился в 1920 году. Уже с детства ощутил особую любовь к природе. Над кружком юннатов, где он занимался, шефствовал Виталий Бианки, который стал его учителем в творчестве.

Твердо усвоив науку своего учителя – «петь, а не подпевать», Сладков выбрал собственный путь.

На этом пути он открывает нашим глазам потаенное в природе, то, что не всякому посчастливится увидеть. Причем открывает так увлеченно, так заразительно, что из спокойного читателя-наблюдателя быстро превращаешься в участника удивительных встреч.

Густые сумерки. Вкрадчивые, осторожные шаги. Рысь. Появилась, исчезла, как будто вылепилась из теней и бликов, и снова на них распалась. Удивление, тайна природы, ее загадка… Горный лес Закавказья, Апшеронский полуостров и пустыня, куда ведет нас в путешествие сладковская книга, даже если там никогда не бывать, начинают казаться близкими, потому что Сладков совмещает строгую научность натуралиста с взволнованностью лирического чувства.