Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей (Том 30. Книга 2)"

Автор книги: Анатолий Рыбаков

Соавторы: Эдуард Успенский,Гавриил Троепольский,Юрий Сотник,Николай Сладков,Мустай Карим
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 55 страниц)

Вечером долго стоял, привалясь плечом к своему шершавому дереву. На всем, что хоть немного возвышалось из тростников, сидели птицы. Они тоже провожали солнце.

Раскаленное докрасна солнце медленно приближалось к сухим метелкам; становилось страшно, что вот сейчас они вспыхнут и задымят! Метелки и вправду сперва раскалились, но потом быстро остыли. Тростники заливала холодная ночь.

В последний раз шагаю к укрытию. Пока дошагал, поднялась луна, и все посветлело. На дальней отмели, звякая галькой, прошел кабан. Пролетела запоздалая цапля, молчаливая и медлительная. Последняя ночь.

Повезло мне или не повезло?

И что значит «повезло»? Ухитрился переплыть океан, не замочив штанов? Вскарабкался на гору, не поцарапав колен? Продрался сквозь заросли и даже не запыхался? Когда все легко и просто? Но скажешь ли потом – «только бы не забыть»?

Только бы не забыть. Дней и ночей в тростниках и тишины, от которой в ушах шумит. Словно приложил к уху раковину, огромную, как это небо. И слышишь шум всей земли.

Мы от мира сего, и все в нем касается нас. Мы во всем, что вокруг, и все – в нас. Только бы не забыть…

Семь черных туш неслышно прошли по песку и скрылись в крепь. На сером песке остались вмятины, в них нацеживается вода. Чиркаю спичку, и рука вместе с огнем помещается в отпечатке копыта! Нет, тот, убитый, был еще не кабаний царь. Вот он, царь тростников, он уцелел. Он останется сторожить эти тростниковые крепи – их раб и владыка. С ним я оставлю и частицу себя.

Только бы не забыть…

Сколько раз я повторяю это? Повторял и тогда, когда жил на земле… без земли.

ПЕСКИ

В здравом уме и твердой памяти говорю: пустыня – интересная земля, прекрасная земля. Хоть земли там и нет.

Земля без земли, земля без воды, земля без травы. И если уж сравнивать земные ландшафты с далекими планетами, то пустыня для этого подходит больше всего. Все вокруг незнакомо и непривычно: под ногами не земля, а песок, в руслах рек не вода, а камни. Озера исчезают на лето, дожди высыхают, не долетев до земли. И снег не тает, а испаряется. Леса без прохлады, без тени, без листьев. Болота покрыты не мхом, а солью. Ветер не освежает, а сушит. И лучшей погодой в пустыне считают пасмурную. И солнце, великое солнце, которое всюду рождает жизнь, в пустыне убивает ее!

Адская жизнь на раскаленной сковороде. Но жизнь! И жизнь удивительная, какой нигде больше нет, – жизнь на песке.

Инопланетные существа. Ящерицы, ныряющие в песок, змеи, плавающие в песке. Птицы, живущие под землей, и звери, летающие по воздуху. Одни пьют… траву и воздух, другие совсем не пьют. Одни непрерывно едят, другие могут не есть по году.

В пустыне можно встретить обитателей тропиков: удава, гиену, гепарда, дикобраза и медоеда. Разве этого мало, чтобы поехать в пустыню? Пустыня поймала меня в капкан – спасибо за это ей!

С чего же все началось?

Началось с каракала – пустынной рыси. В детстве я увидел ее на рисунке Я смотрел на большую стройную кошку так же, как смотрел на изображения слонов и львов: все это было где-то далеко, недосягаемо, сказочно – за морями и за горами. Позже я увидел каракала в клетке и узнал, что этот прекрасный зверь, оказывается, обитает и у нас в стране, в пустынях нашего юга! Но прошло еще много лет, прежде чем я смог побывать на его родине. За эти годы пустынные рыси стали такими редкими, что даже зоологам стали казаться сказочными. И надо было поторопиться, чтобы их увидеть.

Вечно это рассудительное – «а зачем?».

Зачем тебе каракал? Интересный представитель кошачьих – говорят зоологи Пушнина! – говорят охотники. Редчайшее исчезающее животное! – волнуются натуралисты. Вот и пусть волнуются натуралисты, пушники и зоологи. А нам-то зачем каракал?

Вот это я и хотел понять. Нужен ли он всем тем, кто не собирается писать о нем научных статей и не станет сдирать с него шкуру?

И повел меня каракал в пески…

Пустыня покорила окончательно и навсегда – стоило только ее увидеть. Желтое и голубое! Бескрайнее голубое небо, нескончаемые желтые пески.

Я радовался непохожести этого мира на все, что до этого видел. Все вокруг было другое и все в первый раз!

Непохожесть тоже уже вымирает, как вымирает нетронутость… Одинаковость вытесняет разнообразие.

Мы осушаем болота и обводняем сухие пески. Срываем горы и засыпаем впадины. Прореживаем густое и заполняем пустое. Создаем очень удобную в обиходе и очень скучную в жизни одинаковость. И вот уже реклама обещает туристам: «Удобства, комфорт! Вы везде будете чувствовать себя, как дома». Но зачем ехать, если «везде, как дома»?

Человеку нужен весь мир. И именно потому, что он, мир, очень разный! А вот станет везде одинаковым – и можно сидеть на месте.

Апрель – я укладываю рюкзак. Больше всего я боюсь расспросов – как объяснишь, почему ты едешь в пески, где ни моря, ни фруктов, ни овощей? Где в одних очках и то уже нестерпимо жарко? Слава аллаху, никому до меня дела нет. А свои домашние давно привыкли.

Пустыня манила своей непонятностью. Нет воды, а жизнь есть. В очках жарко, а ходят в ватных халатах и меховых шапках. Пекло, а пьют горячий чай! А гиены, гепарды и каракалы – чем не Индия или Африка?

Так я когда-то распалял себя и – молча! – оправдывался перед другими. И собирал рюкзак.

Я не боялся разочароваться в пустыне. Хотя бы уж потому, что меньше всего хотел увидеть то, о чем уже знал. Я жаждал увидеть еще никем не описанное, свое. Ведь кроме пустыни вообще есть еще и моя пустыня. На встречу с нею я и спешил.

Каждый рассказчик в рассказе своем сжимает время, отбирает самое интересное и значительное. Но жизнь в пустыне – это не чтение книги. Жизнь не книга, где на каждой странице захватывающие события. Будет много дней тягучих, пустых и скучных. И надо научиться терпеть и ждать.

А мне не терпелось увидеть Невиданное. Я знаю, что и там будут дни и ночи, то ясные, то пасмурные. Как всегда. Но не как везде! В пустыне по-особому будет всходить и садиться солнце, другие там будут дни и ночи, а шум саксаульников совсем не похож на шум березовой рощи или соснового бора.

Затаскиваю в купе свои набитые рюкзаки. Сосед сразу спрашивает:

– Куда?

– В пески.

– В пустыню? – И с удовольствием вспоминает: – Брата тоже раз посылали. Так он там первый год одну воду пил. И ничего не ел. Тетка, его хозяйка, не успевала чайники кипятить. Отощал – думали, помрет. Спасибо, тетка заставила пить молоко с перцем. И все равно чуть не помер.

– Значит, в пустыню? – переспрашивает погодя. И смотрит.

Начало апреля. Путь от Ленинграда до Ташкента – это путь из полузимы в полулето. Катишь по весне со всеми удобствами – глядя в окно. И лето сменяет зиму в пятьдесят раз быстрее обычного – словно пустили весеннюю киноленту на самую большую скорость. Ты сидишь, а весна мчится мимо.

В Москве зимний холод, снег на крышах, сосульки, покрытые льдом пруды. А утром за окном уже ранняя весна: волнистые вспаханные поля, снег белеет только в промоинах и обсадках. Обсадка вдоль дороги голая, серая, прозрачная. Редко мелькнет яркое оранжевое пятнышко – зимний дубок с необлетевшими листьями. Сырость и холодный туман. За Пензой у грачиных гнезд, похожих на ведьмины метлы, первые нахохленные грачи.

Мрачно сидят под дождем, нехотя копошатся в гнездах.

Речка Сызрань – желтые обрывы на берегах, серые илистые отмели. И малиново-красные кусты лозняка!

Волга. Она еще подо льдом, но лед уже рыхлый, серый, пятнистый. Тянутся по нему темные полосы зимних дорог. И всюду черные фигурки рыболовов-подледников – как стаи пингвинчиков. Солнечное марево над весенней рекой. На берегу рыбаки смолят и конопатят лодки. Сквозь желтую высохшую траву пробивается зелень.

Новое утро, и поезд катит уже по бескрайней желтой степи. В окна бьет яркое солнце – жмуришься от простора и света. За окном диковинная желтая весна!

Станция Изимбет. В канавах ажурные груды перекати-поля. Укатанные до блеска степные дороги. На обочине столбиками суслики.

Мугоджары. Желтые холмы и увалы. Сюда дотянулись отроги Урала, тут выше – потому в лощинах снова белеет снег.

Весна тут чуточку отпустила и обошла возвышенность, как вода обтекает береговой мыс.

Станция Берчогур. Пологие холмы, в лощинах заросли мелкого – последнего! – березняка. Первые цветы – белые и золотистые. А в небе и на столбах силуэты орлов: на столбах они похожи издали на грачиные гнезда, а в небе – на черные махровые полотенца. Преддверие незнакомой земли.

Неугомонный сосед выпытывает:

– Зачем в пески – там же ничего нет?

– А это смотря, что вам надо, – загадочно отвечаю я.

«Глупец или жулик?» – задумывается сосед.

Станция Соленая. Снова ровная желтая степь, но уже с залысинами – вестниками пустыни. Первые верблюды, неподвижные как монументы. Стрижены «лесенкой», а чтобы не мерзли, на них напялили телогрейки – ватные одеяла с двумя вырезами для горбов.

Первая весенняя трясогузка – старая знакомая! И незнакомые – черные! – жаворонки, похожие на скворцов. Один пел на лету, странно поводя крылышками вверх и вниз.

Станция Челкар. Все больше лысины на ровной, как футбольное поле, степи. Тусклое озерко с белой окаемкой из соли. Первые пылевые смерчики, похожие на белые раскидистые кусты – только «кусты» эти движутся, крутясь, по дорогам.

Большие Барсуки – первые настоящие пески! Бестолковое нагромождение песчаных бугров, поросших колючими кустиками и пучками желтого тростника. В низинках кривые низкие сосенки и кустики краснотала. Странная смесь пустыни и карликового северного леса.

– И чего тут хорошего? – задумчиво говорит сосед.

– А это смотря, что считать хорошим! – снова загадочно отвечаю я.

«Жулик, определенно жулик!» – решает сосед. И отодвигается.

Станция Копотай. Пески отодвинулись и ушли за горизонт. За окном ровная полупустыня. Ни кустика, ни деревца. К насыпи намело сугробы песка, и их утыкали пучками тростника, чтобы не засыпало рельсы. На обочине верблюд презрительно смотрит вдаль – туда, где белым столбом дымит костер. Нет, не дым – это крутится соляной смерчик! У страусиных ног верблюда белое болото с черными кочками, засыпанными солью.

– Н-да… – говорит сосед. Я молчу.

Станция Саксаульная. На станции Саксаульной давно нет саксаула, как не осталось тайги на станции Тайга или тигров в заповеднике «Тигровая балка». Впервые закрадывается тревога: чего бы, казалось, в пустыне-то брать? А взяли – под корень. И даже с корнем! Саксаул ведь не пилят, не рубят, а выдергивают трактором из песка – как морковку. И песок начинает течь…

Аральск. Солнце, жарко! На горизонте что-то блестит: море или мираж?

Казалинск. Первая ласточка! По ленинградскому календарю природы это уже половина мая, хотя по настенному только половина апреля. За два дня поезд увез на месяц вперед – в будущее!

Сумерки. Весь Казалинск, как изморозью, усыпан солью. Взойдет луна, и он заискрится. Сосед молчит. Я – тоже.

Ночь. Поезд ровно плывет по степи, покачиваясь под свисты ветра. Из черной глубины, где-то у самого горизонта, подмигивает огонек. Костер пастуха или фонарь в юрте? Мягко постукивают колеса.

Утро. Поезд стоит. Станция Туркестан. Зеленые лужайки, зеленые деревья. Даже на плоских глиняных крышах трава дыбом и краснеют маки. На крыше пасется белая коза. Приехали в лето.

За Туркестаном разливы воды. Поезд идет по высокой насыпи, как по мосту. Столбы стоят по пояс в воде. Лопоча, взлетают испуганные утки.

Скоро Арысь. Летняя зеленая степь, цветы, большие – пирамидками! – ферулы. Суслики по стойке «смирно» провожают грохочущие вагоны. Прямо как стрелочники – только флажка в лапках нет! Зато у одного во рту красный мак!

Скоро Ташкент. Сосед пересчитывает чемоданы.

– Через два дня я назад, – сообщает он. – Самолетом.

Цветут бело-розовые сады. На обрыв карабкается черепаха.

Ребятишки размахивают букетами огненных тюльпанов. Воркуют горлинки, по крышам перелетают, мелькая пестрыми крыльями, майны. Шумят на тополях листья. На третий день поезд из зимы прибыл в лето.

От Ташкента путь на запад. Кончился зеленый ташкентский оазис, и начались пески. Каракумы. До горизонта волны песчаных барханов. Кое-где на песчаных буграх охапки сухого серого хвороста – кусты саксаула.

Пески, пески. От них не отвести глаз, как от моря. Стою, прижавшись лбом к стеклу, пока все не утонет в ночи. Потом над черными волнами всплыла луна, огромная и багровая, как красное солнце незнакомой планеты.

Вот сойду и ступлю на землю этой планеты. И все, как в детстве, будет вокруг в первый раз. Жизнь на песке. Жизнь открытая, оголенная, нараспашку. Тут все оставляет след – даже кузнечик, даже муха! Обитатели песков сами расскажут мне о себе – письменно!

– Там же ничего нет! – вспоминаю соседа.

Вот и посмотрим.

Космонавт Нейл Армстронг впервые шагнул на Луну. За несколько лет до него я впервые шагнул в пустыню. Не знаю, кто из нас был более возбужден – он или я? Он видел Землю со стороны – прекрасное и единственное Хранилище Жизни! Я видел самую убогую, самую бедную ее частицу – но и она казалась прекрасной! И она была Хранилищем Жизни. Жизни, какой нигде больше нет.

Нет, пустыня не ошибка природы! Она необходима и закономерна, как лес, степь и горы. И у пустыни свой смысл и резон. Она показатель условий, сложившихся на Земле. Ноль на градуснике не виноват, что именно при нем замерзает вода! Сама пустыня не расползается вширь – только с нашей «помощью». Уничтожить ее нельзя. Где взять океан воды, чтобы ее оросить? Отнять у лесов, у полей и гор? А вдруг они тогда превратятся в пустыню! Тришкин кафтан не перекраивать надо, а научиться его носить.

В живом организме нужно все. Вынул сердце – поставь насос. Уничтожил волков – сам займись волчьим делом. Отравил пчел – сам опыляй цветы. Превратил пустыню в цветущий сад… А какою ценой? Вдруг подорвал здоровье Земли? И она заболеет неизлечимо?..

Первая ночь в пустыне. Песок шуршит по палатке. Да нет, не песок, а дождь! Темень и холодина. Выглядываю в оконце: черное небо, светлый песок, кляксы кустов саксаула.

В четыре часа за палаткой… пропел петух! Сразу за петухом, – давясь и надрываясь! – заохал ишак – «петух восточный». Просыпаюсь сразу с двумя петухами! И с верблюдом! В поселке глухо, как паровоз, прогудел верблюд. Потом летала какая-то птица и кричала младенцем – уу-аа! Уу-аа!

Пустыня будила по-своему, совсем не так, как будят лес и горы. Меня пугали жарой, а я промерз до костей, меня пугали засухой, а я промок.

Неожиданная пустыня!

Днем хлестали струи дождя, ветер мотал седые кусты саксаула, и мокрая рубаха липла к пупыристому телу. Полыхали молнии и скрежетал гром – словно рушились с неба глыбы.

По пухлой от пыли дороге расползались черные, как нефть, ручьи. В выбоинах набухали лужи с мусором и пузырями. До кустов саксаула нельзя дотронуться: тронешь – и обольет.

Я бежал к своей палатке – единственному сухому месту на этой «иссушенной земле». И позади тянулись странные светлые и… сухие следы! Темный мокрый песок лип к подошвам, открывая песок сухой и светлый.

В палатке сбросил сырое, напялил все, что было сухим, и, позванивая зубами, забился в спальник. А дождь барабанил и барабанил.

Пустыня не подтверждала прочитанного и продолжала удивлять. Утром над палаткой стайкой пронеслись… кулички! За ними не торопясь пролетела важная… цапля! У груды камней очага семенила… серая трясогузка! А рядом с ней на тонких ножках раскачивался… зуек! И если дальше перечислить, то так и придется без конца ставить многоточия и восклицательные знаки! Околоводные птицы жили в безводных песках!

А варакушки! Скрытные обитательницы густых кустов и сырых низин уверенно и беззаботно скакали по песку среди жидких кустов джузгуна и саксаула, открыто хвастаясь своими синими шелковыми «слюнявчиками» на грудках. Стройные, обтянутые, быстрые, с лихо заломленным кверху хвостом. В наших зарослях разве что услышишь их вечернюю песню, а тут, пожалуйста, напоказ: синий «слюнявчик» с черной звездочкой, с рыжим кантом внизу!

Я выбрасываю им из палатки замлевших от холода мух и бабочек, и они хватают их чуть ли не на лету.

Перелетные птицы движутся через пустыню на север. Пустыня для них не безбрежное желтое море, которое надо перелететь за один прием. В пути можно подкрепиться и отдохнуть. Даже поплескаться в весеннем озерке с водой. В пустыне, как и в море, есть свои «острова».

Пустыня удивляла каждый день. Кончились дожди, холода, туманы, высохли и посветлели пески, и пустыня развернула пергаменты с бесконечными таинственными письменами. Если снег – книга белая, то пески – книга желтая. И у книги этой ни конца, ни начала, и пишется она каждый день и каждую ночь, – вот уже тысячу тысяч лет. Склоны барханов разлинованы ветром в косую линейку – пишите, кто хочет! И пишут: звери, птицы, ящерицы, жуки. Пишут ногами, хвостами, носами и животами. О себе, о доме, что было, что есть. О врагах, о друзьях, о приключениях и событиях. И всегда только правду – одну голую правду Дневники обитателей песков, их подлинные автографы.

Каждый день ветер стирает написанное – но каждую ночь все пишется заново. История с продолжениями, бесконечные как и сама жизнь.

Огромны исписанные страницы: по ним мало глазами водить – их надо измерять ногами. И если рассказ песчаного таракана можно прочесть за десяток шагов, то рассказ ушастого ежика растягивается на километры.

Глаза разбегаются: нечитанные истории, невиданные растения и животные! Таракан… песчаный, ежик… ушастый! А растение заразиха, как огромный кукурузный початок, воткнутый в песок! И одолевает тебя страсть узнавания и разгадывания, и ты снова в детстве. Завидуйте детям, все разгадавшие!

К загадкам неравнодушны даже звери. Я видел в горах стадо серн; сбившись в кучу, теснясь, принюхиваясь и вытягивая шеи, они осторожно подходили к камню с красной тряпицей, забытой туристами. Серны видели Непонятное. Лисица зимой то и дело сворачивает то к пласту дерна на бугорке, то к потерянной рукавице, то к головням костра, – «что там такое?» Это не просто поиск наживы, это и исследование, узнавание. Я знаю охотника, который ловит лисиц не на мясо, а на любопытство. Идет по полям на лыжах, время от времени сворачивает в кусты, продирается внутрь и ставит капкан. Редкая лисица, идя по лыжне, могла удержаться и не свернуть в кусты – «зачем туда лазал охотник»? Охотник забросил все другие приемы – 150 лисиц за один сезон поплатились головой за свое любопытство.

А толстые глупые кеклики! Охотник делает щит, украшая его разноцветными тряпками. Прикрываясь им, он подбирается к куропаткам. И вместо того чтобы скорее спасаться, кеклики сами бегут навстречу, вытягивают шейки и поднимаются на цыпочки! А как же, ведь перед ними загадка!

Загадки тревожат воображение. Будь моя воля, я бы в учебниках ребятам не отгадки давал, а загадывал бы им загадки.

Как загадывают их мне пески.

Раннее утро. Я в теплой рубахе, а познабливает. Гряды песчаных барханов лежат подобно китам-полосатикам огромными брюхами вверх. Песок так упруг, что даже следа не остается. Во впадинах между барханов кочки сухой травы, похожей на взъерошенных дикобразов, стройные тонкие деревца песчаных акаций. Тут и там глиняные бугры с пучком саксаула на маковке. И какая-то инопланетная тишина окружает тебя.

В узких ущельях влекут повороты – что там, за ними? А тут увлекают барханы – что дальше? Поднимаешься по крутому склону, идешь, как по крыше, по уплотненному ветром горбу, снова сбегаешь на каблуках в межбарханье.

Все дальше и дальше – хватило бы только воды во фляге, не кончилась бы в аппарате пленка.

Начинались славные дни, когда не хватает времени, когда некогда пить и есть и злишься на ночь, что она отрывает от дела.

16 апреля.

А в пустыне-то есть леса!

Однажды я ушел в самую глубь песков, поднялся к вечеру на огромный песчаный вал и внизу, в широкой впадине, увидел, лес! Тускло-зеленоватое дно равнины, на нем сизые клубы полудеревьев-полукустов. Лес черного саксаула – лес пустыни. Зеленое пятнышко в океане желтых песков.

В тени саксаула, прозрачной, как крыло стрекозы, я поставил палатку. И стал жить.

Во всяких лесах бывал: сосновых, еловых, березовых. Но впервые попал в лес пустыни – саксауловый. Странный лес! Деревья похожи на раскидистые кусты, стволы у них мутносерые, изборожденные и крепкие, как старые кости. Иные кручены-перекручены, чуть не в узлы завязаны – словно удавы, умершие в корчах и мгновенно окаменевшие. Другие поднялись как пугала-ведьмы с костлявыми растопыренными руками и седыми космами на ветру.

Все непривычно для глаза. Лес не зеленый, а серо-оливковый. Тень под деревьями зыбкая, прозрачная – тень не тень. Да и откуда быть тени, если на деревьях… нет листьев! Вместо листьев какие-то тощие хвощинки-веточки. Лес без шороха листьев…

Под каждым деревом светлое глинистое пятно. Как кружок сыра – все оно в дырках-норках. В норках живут подземные крысы-песчанки.

Между деревьями жиденькая песчаная осочка. На кончике каждого зеленого стебелька висят плодики – три поджаристых воздушных пончика. Когда на них наступаешь, они щелкают как хлопушки. Среди осочки краснеют маки. Тут и там зацветает ревень, разложив на песке огромные – с лист газеты! – зеленые листья.

Все непривычно для уха. Шумят саксаулы по-своему – словно сипит кто-то сквозь сжатые губы. И ветер не охлаждает, а обдает жаром, как из открытой печки. С треском перелетают поверху саранчуки – большие, как птички. С лета цепляются за хвощинки и долго возятся, раскачивая ветки. А понизу шныряют пичужки, похожие на мышей. Они шуршат по опаду, мелькая черными хвостиками, поставленными торчком.

А вот и знакомый голос – синица поет. Синица-то синица, да не давно знакомая – желтогрудая, а пустынная – серая. И стук знакомый – дятел. Дятел-то дятел, да тоже не наш, а пустынный белокрылый. И заяц поскакал не русак, не беляк, а заяц-песчаник.

Незнакомые деревья, неизвестные птицы, невиданные зверьки. Неслыханные звуки, непривычные запахи. Странно шумит на ветру странный лес. Лес, в котором не укрыться от солнца, где осенью осыпаются… ветки, а зимой, бывает, вырастают грибы! А весной он весь – как пшеном! – сверху донизу усыпан крохотными желтенькими цветами. Лес без прохлады, без тени, без листьев. Таинственный и молчаливый.

18 апреля.

Первая ночь на новом месте – звездная и холодная. Мерзну даже в спальном мешке. И немножко тревожит дыра в палатке: в нее может забежать или заползти кто угодно. Под утро так и случилось – кто-то бойкий скакал по ногам. А когда я дрыгнул ногой, этот «кто-то» выскочил в дырку и стал скрестись в полотнище.

Песчаный человек! – вспомнил я. Ростом он с флягу, бегает на двух ногах, обут в сыромятные чувяки. Дикий человечек песков. Никто в него, конечно, не верит – но маленькие следы двуногого существа часто попадаются на барханах. Именно бега, а не прыжков зверька или птицы.

…Один мохноногий тушканчик, оказывается, умеет не только прыгать на двух ногах, как кенгуру, но и бегать, как человек! Его-то двуногий след и породил легенду о маленьком человечке песков. Вот он сейчас и отплясывал на моих ногах!

Заткнул дыру рюкзаком – но сон не шел. В темноте рядом с палаткой застрекотала малая мухоловка – милая птичка, видом и цветом похожая на зарянку, только меньше ее. Потом заворковала горлинка, за ней бодро «кикнул» дятел и трескуче пробарабанил на саксауле. В шесть пятьдесят поднялось солнце и глухо затутукал удод. Пора.

Песок после ночи влажный и плотный. На кусте сидит пустынный сорокопут-жулан и подозрительно смотрит на меня черным глазом. Ага, в рогульке у него заклинена убитая пеночка. Только я отвернулся, как он по-воровски юркнул в куст и пеночку утащил.

Под кустом шуршат и возятся крохотные скотоцерки: цвета глины, незаметные, а хвостики черные и торчком – сразу в глаза бросаются. И, наверное, не без умысла. Именно в таких местах под кустами, в путанице ветвей и мусора, любят прятаться змеи. Мельтешат перед ней стоячие броские хвостики, и змея, завороженная их доступностью, бьет не в птичку, а в хвост. Хвост спасает жизнь птичке – как хвост ящерицы. А самих скотоцерок – совсем так же! – обманывает маленькая пустынная черная бабочка. Когда она, дергаясь, порхает над самым песком, кажется, что летят две одинаковых бабочки – ведь под нею порхает ее черная тень. Кого хватать? Птичка бестолково кидается, а бабочка улетает.

Выхожу из леса в пески. Цветущие кустики астрагалов уже роняют лиловые лепестки, и они лежат под ними как лиловая тень. От цветов течет по песку тонкий запах роз – ароматная «тропинка» к лепесткам и нектару. По этим тропинкам летят и ползут насекомыши. Жук-чернотелка выпячивается из песка лакированным задом вперед – как автомобильчик из гаража. С вечера она зарылась в песок и вот теперь выкапывается, каким-то неведомым образом угадав под песком, что уже наступило утро.

Жук – каспика, полосатый, как зебра, тоже приплелся по пахучей тропинке и старательно жует опавшие лепестки. Тронешь пальцем – подожмет лапки и обомлеет. А зачем? И большие жуки-чернотелки при встрече вдруг замирают и утыкаются «лбом» в песок – бьют земной поклон. Я не знаю, зачем, хотя смысл в этом какой-то есть. Да и что я вообще еще знаю? Спасибо, хоть не путаю саксаул с аксакалом…

В понижениях между барханами грудками лежат странные жуки-чернотелки – белые! И только мертвые. Целые кладбища белых чернотелок. И ни одной живой – никогда и нигде!

Жуки-чернотелки на ходу больше всего похожи на заводные игрушки – бредут «механически», по-неживому перебирая ногами. Словно завели жука на всю жизнь ключиком и пустили. И он идет. Идет и идет, пока завод не кончится. А кончится – остановится на ходу, где придется. Часто встречаю таких чернотелок, умерших на ходу. Так и стоят на песке, как чугунные памятники самим себе.

Но чугунными – темными! – они стоят недолго: пронзительное солнце пустыни высушивает и обесцвечивает. Чернотелки становятся белотелками. Ветер сдувает их, сухих и легких, вниз, в ложбинки-кладбища. Кладбища белотелок.

Шагнул на бугор песка, заметались, заскользили по нему непонятные легкие тени: туда-сюда – и нет никого! Нетронутая песчаная рябь. Лишь в одном месте словно бы перышком тронули. Подсовываю ладонь и просеиваю песок сквозь пальцы – ящерка! Маленькая, головастенькая, совершенно неразличимая – как слипшийся комочек песка. И только на спине красный бубновый туз. «Тузик». Метнулась с ладони, шлепнулась на песок и… исчезла. Так плашмя и утонула в песке!

Каждый вечер «тонут» в песок обитатели дневных барханов: круглоголовки, чернотелки, песчанки, удавчики. И «выныривают», «всплывают» ночные: гекконы, скорпионы, тушканчики, песчаные тараканы и тарантулы. Пески живут днем и ночью.

Из песка вылез клещ. Помедлил и направился прямо ко мне. Шагаю вправо – и он вправо, влево – и клещ влево. Отступаю – гонится сзади, и неотступно, как гончая собака за зайцем!

Зароешь в песок – выкопается, отбросишь – вернется. Словно ты магнит, а он иголка. По ветру, хоть против ветра – клещ будет ползти к тебе. Скройся за куст – найдет. А ведь нет у клеща ни носа, ни глаз…

Ночью хищный жук-скарит, бегая по барханам, чует зарывшихся чернотелок и выкапывает их, как лиса мышей. А если чернотелка пытается убежать – гонится и на бегу откусывает ноги. И кто-то из них при этом скрипит – от ужаса или от ярости.

Опаляет солнцем и сверху, и снизу. Пески, как и наст, отражают солнце. И ветер надраивает тебя наждаком.

А тихим вечером у палатки пел и пел соловей. Соловьи сейчас, как и малые мухоловки, летят на север. С песнями!

20 апреля.

Интересно! Интересно – значит, надо. Вот и иду.

Пончики осочки потрескивают под каблуками. На кустах сидят странные пичуги – угольно-черные! Негромко покрикивают: чип, чип! Под кустами стоят столбиками песчанки и тоже покрикивают: биб-биб! Кажется, что зверьки и птички переговариваются; они недовольны моим появлением. Терпите – должен же я познакомиться с вами! Что я знаю о черных птицах? Одно название – черные чеканы. И то, что они пролетные, на гнездование не останутся. Какое мне дело до них? А интересно! А о песчанках совсем ничего не знаю.

Стелю на песок сухую траву и усаживаюсь у норок песчанок – зверьков с птичьими голосами. Погодя высовываются черноглазые усатые мордочки. Усы, ушки, плечи, по пояс – и вот уже сидят у нор, как цирковые собачки. Розовые пальчики сцеплены у пушистой грудки, длинные хвосты как акварельные кисточки. Песочного цвета, на песке кормятся, под песком живут – зверьки-песчанки.

Сегодня забрел далеко и вдруг стало страшно: а что, если не найду дорогу к палатке? Нет надежных примет – нескончаемые волны песка. Г лазу не за что зацепиться, все вокруг одинаковое. Помню, как-то в степи я спросил у чабана: как он находит дорогу к своей стоянке? Старик опешил: зачем искать, надо просто на стоянку идти! Пришло время – поворачивай и иди!

– Куда поворачивай? – настаивал я.

– Я же сказал – к стоянке!

– А где она, ее же тебе не видно?

– Ну и что? – поражался старик. – Где была, там и есть!! Стоянка же не верблюд, – втолковывал он, – с места на место не ходит! Где ты ее оставил, там ее и найдешь!

Для кочевника не задача вернуться в то место, из которого вышел – как бы он ни кружил по степи. Он не следит за дорогой, он просто знает, в какой стороне стоит его юрта. Мне это казалось чудом. Но, забегая вперед, скажу: со временем и я в песках научился ходить, не думая о дороге; я «чувствовал» свою палатку… спиной. Ухожу, а где она, – чувствую. И спина ни разу не подвела.

21 апреля.

Рядом с палаткой след игрушечного броневика! Две рубчатых параллельных полоски. Прошла черепаха – броневик песков. Ну что ж, почитаем дневник черепахи. Ведь кроме того, что она медлительная как… черепаха, мы мало знаем о ней. Ну слыхали еще, что может долго не пить и не есть, что можно встать на нее ногами и ей будто бы ничего не сделается. А вот если на спину перевернуть – то так и будет лежать, пока не околеет. И все. Так что стоит почитать новости черепашьей жизни, написанные собственноножно.

Веду глазами по черепашьей строке, привыкаю к черепашьему почерку.

Когда читаешь книгу, то попутно разглядываешь и рисунки. Вот и сейчас: читаю след и разглядываю «рисунки» по сторонам. На песке кружевные вензеля песчаного таракана. Таракан похож на маленькую черепашку, но под песком он ползает так же легко, как и по песку. И тогда оставляет подпесочный след в виде вздутого валика, который часто путают с подпесочным следом удавчика. На песке след таракана похож на тонкую кружевную ленточку. Но этому таракану хищный жук-скарит или ящерица оторвали половину ножек с одной стороны, и вот правая сторона стала обгонять левую – и пошел таракан выписывать вензеля, рассказывая о своем несчастье! А еще таракан рассказал фантастическую историю: оказывается, воздухом можно не только дышать – воздух можно… пить! Под кустиком астрагала скопилась сухая растительная труха. По ночам она впитывает влагу из воздуха, а таракан ее ест. Так с помощью трухи таракан добывает из воздуха воду и живет там, где воды нет. А на вид безголовый…