Текст книги "Вторая мировая война"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 110 (всего у книги 113 страниц)

Финал

Чуйкову, как всегда, дали невыполнимую задачу – с востока сомкнуться с силами, штурмующими Берлин с запада, из Тиргартена. На каждом канале, углу, подвале, улице его ожидали германские истребительные группы. Его солдаты плавали в холодной апрельской воде, цеплялись за гранитные парапеты, стреляли, залегали, лезли на голые еще деревья. Но на Ландвер-канале они застряли у мостов Мокерн и Потсдамер. У первого из этих мостов знаменосец сержант Николай Масалов услышал детский крик, раздающийся с противоположного берега. Масалов передал знамя помощникам и спросил у своего командира разрешение спасти ребенка. Он попросил прикрыть его от пулемета, в немыслимой эскападе достиг места, где ребенок призывно звал мать с соседнего балкона. Рота затаила дыхание. На счастье именно в это время началась артиллерийская канонада – словно артиллеристы услышали призыв Масалова, который через минуту появился с трехлетним ребенком на руках. Он передал девочку в санчасть, а сам снова взялся за древко знамени. Так что в Трептов-парке стоит не сусальный образ, не придуманная легенда, а простая иллюстрация к эпизоду великой войны.

Потсдамер-мост был просто неприступен. И только он вел к вокзалу Анхальтер и к Вильгельмштрассе. Под мостом виднелись два заложенных взрывных заряда. Создав дымовую завесу, саперы пробрались к зарядам и обезвредили их. Несколько пехотинцев перебежали на противоположную сторону, и танки двинулись им на помощь. Напрасно. Немцы слишком хорошо пристреляли мост. Один за другим несколько танков стали мишенью фаустпатронов. Но безвыходных ситуаций не бывает. Танкисты обвязали один из танков мешками с песком, облили эти мешки дизельным горючим и загремели гусеницами по мосту навстречу пушкам и фаустпатронам. Немцы быстро нанесли по новой мишени несколько метких выстрелов, танк загорелся самым очевидным образом, немцы не сомневались в очередной победе – танк горел ярким пламенем. Но пораженные немцы видели, что танк, будучи весь в огне, стреляет еще активнее и точнее, движется быстрее и быстрее. Секунды их недоумения и замешательства было достаточно для захвата моста – несколько советских танков скрежетали уже на противоположной стороне. Чуйков выполнил задание, за четыре дня он прошел почти 15 километров (в Сталинграде такого он противнику не позволял) и подошел к Тиргартену с юго-востока. А на севере Тиргартена генерал Перепелкин (3-я Ударная армия) взял тюрьму Моабит – тогда он не знал, что берет место тюремного сидения Гесса и прочих сподручных Гитлера. Из освобожденной тюрьмы Моабит на свободу вышли 7 тысяч заключенных. Узники Моабита просили дать им оружие, чтобы немедленно отомстить своим обидчикам.

Теперь к рейхстагу устремились Чуйков с юга Тиргартена, бойцы 5-й Ударной армии Берзарина с востока, Кузнецов с 3-й Ударной армией с северо-запада. Но и Конев был не прост, он приказал Рыбалко выйти к южной оконечности Тиргартена. Тот пробрался к Тиргартену к вечеру 28-го апреля с основными силами 7-го гвардейского танкового корпуса и бойцами 20-й стрелковой дивизии. У них еще был шанс.

Город горел, клубы дыма застилали небо. Немцы поделили центр – Цитадель – на три части и защищались отчаянно и яростно. Нечем было дышать. Передовой линии не было, в городе противник вполне мог владеть домом в тылу атакующих групп. Различные этажи были боевым слоеным пирогом, один этаж принадлежал немцам, другой – советским воинам. То, что казалось определенным несколько минут назад, полностью теряло всякую значимость буквально в мановение ока. Сориентироваться, где фронт, а где тыл, становилось все сложнее. Первым условием входа в незнакомое помещение была запущенная туда ручная граната. Воспоминания маршала Чуйкова и генерала Крукенберга (дивизия СС «Нордланд») совпадают – сражения после успешного прохода Ландвер-канала шли в одних и тех же домах. Много потерь было не от оружия врага, а от рухнувших этажей, от опасных развалин.

А прикрытый танками генерал Переверткин (79-й стрелковый корпус) с севера проскользнул быстрее всех к мосту Мольтке. После полуночи его люди смели все препятствия и проложили путь прямо в «дом Гиммлера» – министерство внутренних дел. Артиллеристы подвели пушку и прямой наводкой пробили вход в этот страшный дом. Но за каждую лестницу, подъезд, этаж бой шел отчаянный, гибли солдаты. Утром 29-го апреля «дом Гиммлера» был взят, что позволило вплотную подойти в помпезному зданию рейхстага. Последовал вожделенный приказ атаковать. Тому, кто водрузит Красное знамя над рейхстагом, было обещано звание Героя Советского Союза. Теперь каждый батальон 171-й стрелковой дивизии создавал по две ударные группы, поддерживаемые самоходными орудиями.

А неподалеку, в бункере Гитлера, творились удивительные дела. Фюрер продиктовал свое политическое завещание. В нем укор германскому офицерскому корпусу, который «не сумел дать блестящего примера приверженности долгу до смерти». Как уже говорилось, исключены из нацистской партии Геринг и Гиммлер, «навлекшие непоправимый позор на всю нацию, начав переговоры с врагом», выведен из правительства Шпеер. Он исключил из НСДАП Геринга и Гиммлера, а власть в стране передал адмиралу Деницу как президенту Германии и Геббельсу как канцлеру. Что касается виновников войны, то «столетия пройдут, но среди руин наших городов и монументов ненависть всегда будет заново расти в отношении тех, кого в конечном счете мы должны благодарить за все это: международного еврейства и его пособников». Командование германской армией передавалось фельдмаршалу Шернеру.

Затем Гитлер приступил к процедуре бракосочетания с Евой Браун. Для этого солдаты СС привели из города муниципального советника Вальтера Вагнера. Церемония прошла в комнате карт. Гитлер в униформе, Браун в черном платье. Из старых камарадов присутствовали только Геббельс и Борман, они и были свидетелями. Гитлер чаще всего во время завтрака, венчавшего свадебную церемонию, обращался в основном к Геббельсу. Он «подарил» капсулы с цианистым калием двум своим секретаршам, убедился, что его собака умерщвлена. В его окружении уже трудно было найти кого-либо трезвым. Одним из редких трезвых сотрудников был личный пилот Ганс Бауэр. В его распоряжении новая машина – бомбардировщик «Юнкерс», опытный прототип, способный на полет дальностью до 10 тысяч километров. Это открывало возможности перелета на Ближний Восток и даже в Латинскую Америку. Лететь Гитлер отказался. Он подарил Бауэру портрет Фридриха Великого кисти Антона Графа. Летчик носил этот портрет за Гитлером во все его штаб-квартиры и места жительства. Бауэр ушел с портретом, который оказался плохим талисманом – разрыв снаряда привел летчика в советский госпиталь без ноги и без портрета.

Борман продолжал выполнять функции партийного бича, наказующего трусость и нерасторопность столичных и провинциальных чинов национал-социалистического государства. «Измена» в эти дни была самым популярным словом. Информация из внешнего мира внезапно прервалась, когда случайный снаряд поразил балон с антенной, запущенный над бункером. Его обитатели и не знали, что страшный бой идет совсем рядом – за «дом Гиммлера».

Но финал был уже недалек. Предоставим слово англичанину Эриксону: «У вошедшего в Берлин солдата Красной Армии в руках был автомат, а рядом шел массивный, могучий боевой танк или стройный Т-34; советские бойцы перемещались по городу, прикрытые сверху темными эскадрильями штурмовиков, чувствуя себя не только победителями, но и жертвами – жертвами страшной череды ужасных, зверских жестокостей, павших на них, на их семьи и их страну…. Солдат из батальона капитана Неустроева, атакующий рейхстаг, штурмующий «дом Гиммлера», останавливающий эсэсовских пулеметчиков, знал, что здесь, перед его глазами и есть «логово фашистского зверя». Они знали, что исторической миссией Красной Армии является искоренение фашизма, они твердо знали, что именно они сломали хребет вермахту, и многие командиры, неспособные расстрелять группу школьников из гитлерюгенда, держащихся за панцерфауст – фаустники – провожая колонну арестованных, видели красные глаза этих детей, ограничивались оплеухой или даже неспособны были и на это. Сентиментальность и простодушие, впрочем, иногда превращались и в ярость».

Вечером 29 апреля военный комендант Берлина Вейдлинг провел последнюю конференцию с участием Гитлера. Тот уже знал о судьбе Муссолини. Вейдлинг не мог сообщить ничего вдохновляющего. Лейтмотив был безысходный – чуда не будет. Все запасы окончатся завтра. Пик немецкого искусства в области экономии и распределения ресурсов. Русские у Потсдамского вокзала. Защищать рейхсканцелярию нечем – нет противотанковых пушек. Битву в Берлине следует остановить в течение 24 часов. Наступила тишина. Лишь несколькими минутами позже Гитлер («слабым голосом» – говорит протокол) спросил мнение полковника СС Монке. Тот выразил полное согласие с Вейдлингом. На лежавшей пред Гитлером карте стрелы и обозначения внесены были согласно сообщениям иностранных радиостанций – связь с германскими штабными службами была прервана. И все же Гитлер запретил капитуляцию. «Я не могу разрешить сдачу Берлина». Теперь, сказал Гитлер, пусть войска выходят из окружения «малыми группами». Но ни в коем случае не капитуляция.

Вейдлинг этим был уже сыт по горло. Он удалился. Гитлер все искал на карте армию Венка, 9-ю армию и другие тени былой жизни. Между тем Венка остановили у озера Швелов, и он уже не был в состоянии показаться на карте Берлина. Фельдмаршал Кейтель сказал об этом Гитлеру в час ночи наступившего 30 апреля. Теперь было ясно, что на уме у Гитлера нечто иное. У него уже не было выбора. Утром 30 апреля американцы вошли в Мюнхен в Баварии и в Турин в Италии. Эйзенхауэр уведомил начальника Генерального штаба Антонова, что американские войска достигли разграничительной линии в Австрии – города Линц. Тито стремился обогнать американцев на пути к Фиуме, Поле и Триесту.

После взятия «Дома Гиммлера» войска занимали близлежащие дипломатические здания. Прямо напротив посольства Швейцарии располагался германский парламент. Неустроев и несколько других офицеров пытались сориентироваться из верхних окон «дома Гиммлера», они не знали как выглядит рейхстаг. Зазвонил телефон, полковник Зинченко хотел знать, почему они остановились? Неустроев стал описывать большое здание, стоящее перед ними. Полковник недослушал: «Это и есть рейхстаг». Приведенного пожилого фольксштурмовца Неустроев спросил: «Was ist das?» И получил искомый ответ: «Reichstag». В полдень 30-го апреля 171 дивизия приготовилась брать рейхстаг. Паузы не будет, дело нужно решать немедленно. Гигантское облако дыма, гари, каменной трухи – всего, способного подняться в воздух, висело над городом, и не все осознали, что день был солнечным. Скажем так, не для всех он был солнечным. Офицеры и солдаты удивленно смотрели в карты, на них значились скверы, деревья и кустарники вокруг большого здания рейхстага. В реальной жизни все занимал раздробленный металл и никакой зелени в расплавленно-разбитых каменных джунглях не было и в помине. Знамя, которое следовало водрузить, передали лучшему батальону, им оказался батальон № 1 капитана Неустроева.

За несколько часов до того, как над Берлином взвился красный флаг, Гитлер покончил с собой. 30-го апреля он был один и обедал с секретаршами. Затем он пожал руки оставшимся. Адъютант Гюнше занял свое место у двери. Никто теперь не имел права войти. Ампула цианистого калия для Евы Браун, выстрел из пистолета, который почти никто не услышал – наверху скрежетали советские танки и били орудия главного калибра. Спустя несколько минут Гюнше вошел в комнату. Гитлер принял яд, но для верности сделал выстрел в голову. Тела были завернуты в одеяла, их вынесли на поверхность и облили бензином из канистр. Огонь не загорался. Шофер Кемпка зажег бумагу и с ее помощью соорудил костер. Черный дым пошел к небесам.

Рейхстаг

«Катюши» били по рейхканцелярии, по рейхстагу (где в части здания засели эсэсовцы), по части Тиргартена. 3-я Ударная армия подошла с севера к Рейхстагу, а с юга – 8-я гвардейская Чуйкова. 98 пушек открыли огонь по рейхстагу. Штурм начался в час дня – три батальона перемахнули через Кенигсплац. Когда присоединились гаубицы 203-го калибра и родные «катюши», здание германского парламента скрылось в дыму.

Сержант Ишчанов подбежал к Неустроеву за разрешением двинуться вперед. Здание оказалось хорошо защищенным, и первые проникшие запросили огня. Неустроев бился за второй этаж, по радио полковник Зинченко повторял вопрос-приказ: «Где знамя?». Ответ был воистину точным: в надежных руках.

Оказалось, что с верхних этажей «дома Гиммлера» по рейхстагу можно бить прицельнее. Прикрытые огнем смельчаки преодолели двести метров открытой поверхности и взбежали по ступеням внутрь огромного здания. Но двери оказались заложенными кирпичной кладкой. Лишь удар прямой наводкой «открыл двери». Первым в неизвестность вошел капитан Неустроев, за ним – ефрейтор Петр Щербина. Внутри был Сталинград – яростное сражение в темноте, когда нож надежнее автомата. Первый этаж, второй, третий. Сержанты Егоров и Кантария были уже на третьем, но пулеметный огонь преградил им путь. Знамя вывесили со второго этажа. Полковник Зинченко позвал Кантарию и Егорова. «Знамя нужно повесить на крыше». Он показал наверх.

В 6 вечера 30-го апреля последовал второй штурм. Пять часов свирепого боя. Лишь в 10.50 оба сержанта оказались на крыше. Бронзовая скульптура изображала Германию и ее лошадь. Сержанты, грузин и русский, взобрались на статую. Осколок снаряда создал своего рода щель у левой ноги скульптурной лошади – идеальный флагшток. И без десяти одиннадцать вечера два сержанта, грузин Кантария и русский Егоров, водрузили красный флаг над Рейхстагом. Был ли в грузинской истории, русской истории, нашей общей истории, эпизод более славный? Почему же потупились народы, потеряли фокус исторического зрения, забыли громадную кровь, что сплотила нас самым священным образом? Почему пение ложных пророков расторгло наше кровное родство? До первого мая оставалось 70 минут. Красное знамя воцарилось над мрачным зданием.

Вейдлинг уже меньше смотрел на посмертное приказание «пробиваться малыми группами». Куда? Зачем? Из здания военного министерства на Бендлерштрассе Вейдлинг в последний раз пробирался почти час в бункер Гитлера. Его встретили Геббельс, Борман и Кребс с известием о самоубийстве Гитлера, о сожжении его тела во дворе рейхсканцелярии. Следует оповестить об этом только маршала Сталина, нужно обеспечить визит к советскому командованию говорящего по-русски генерала Кребса для уведомления о смерти Гитлера, создании в Германии нового правительства и заключения перемирия в Берлине.

Подполковника Зайферта привели в штаб 102-го гвардейского полка. Договорились, что генерал Кребс и начальник штаба Вейдлинга полковник фон Дюфвинг вместе с переводчиком – зондерфюрером Нейландисом прибудут в расположение советского командования. Все они, один за другим, покинули бункер Гитлера, перебежали через дорогу и скрылись в подземном туннеле. Чуйков был в курсе происходящего и приказал прекратить огонь. Сел ужинать с военными журналистами Симоновым и Вишневским, поэтом Долматовским и композиторами Блантером и Хренниковым, присланными в Берлин «для вдохновения». Состоялся маленький концерт, и все были оживлены.

Немецкие представители – командующий германскими сухопутными силами Кребс со своим начальником штаба полковником фон Дюфвингом и говорившим по-русски уроженцем Прибалтики капитаном Найландисом прибыли в неурочное время, в три пятьдесят утра 1-го мая. Кребс вошел с железным крестом на мундире (вокруг шеи) и свастикой на рукаве. Часовые хотели сорвать свастику, но Кребс отчаянно сопротивлялся. Чуйков представил поэтов, композиторов и корреспондентов как членов своего штаба. Переводчиком Чуйкова был капитан Клебер.

Чуйков сориентировался достаточно быстро. Его людям не удалось водрузить флаг над Берлином, но теперь немцы пришли сдаваться именно к нему. Вишневский умолял его позволить присутствовать. Чуйков сдался, и Вишневский пришел с Блантером, на что Чуйков сухо сказал: «Писатели никогда не ходят поодиночке». Первыми словами говорившего по-русски Кребса были следующие: «Сегодня первое мая, великий праздник для наших двух наций». На что герой Сталинграда, человек редкой простоты и отваги, ответил с высшей мерой достоинства: «Сегодня наш огромный праздник. Что же касается состояния ваших дел, то об этом сказать труднее». Чуйков позвонил маршалу Жукову. Тот сразу же спросил, готовы ли немцы капитулировать? Кребс ответил, что «существуют другие возможности». Складывается впечатление, что долго живший в Москве Кребс решил обойти «простодушных русских» за столом переговоров. И его задачей, как полагают, по крайней мере, американские историки Э. Рид и Д. Фишер, было «потянуть время, в течение которого Борман и Дениц откроют переговоры с (западными) союзниками и сыграют на их и Сталина взаимном недоверии».

Жуков немедленно позвонил в Москву, но дежурный офицер на даче в Кунцеве ответил, что Сталин только что лег спать – утром нужно будет принимать первомайский парад. Разбудить, приказал Жуков, новости не могут ждать. Первой реакцией Сталина на известие о смерти Гитлера были неожиданные слова: «Доигрался, подлец! Жаль, что мы не взяли его живым». Относительно Кребса: никаких переговоров, только безоговорочная капитуляция. Если не случится ничего особенного, позвонить утром. Сталин должен был выспаться перед первомайским парадом. Чуйков Кребсу: вопрос о перемирии в Берлине может быть решен только в рамках общей безоговорочной капитуляции. Кребс: «Тогда вы уничтожите всех немцев». Чуйков: «Мы не собираемся уничтожать германский народ». Чуйков с Кребсом, перешедшим на русский язык: «Какой смысл в этой борьбе?» Кребс: «Мы будем воевать до последнего».

Чуйков показал Кребсу последние советские газеты, в которых говорилось о попытках Гиммлера начать переговоры с западными союзниками. Кребс многократно повторял, что новое германское правительство желает начать переговоры с «державой-победителем», с СССР. Чуйков мобилизовал всю дипломатическую вежливость: СССР будет принимать общую капитуляцию совместно со своими союзниками.

Кребс в перерыве сказал, что все несчастья Германии начались под Сталинградом, на что Чуйков ответил, что там действительно было тяжело. «Вы командовали там корпусом?» – «Нет, я командовал там армией». Лишь тут Кребсу пришло на ум, что он не знает имени своего партнера по переговорам. И услышал ответ «Чуйков». Шок невообразимых пропорций.

По телефону Кребс по-русски прочитал Жукову документ, в котором Геббельс предлагал «установить контакт с вождем советского народа. Этот контакт важен для мирных переговоров между двумя державами, «которые понесли самые большие потери». Гиммлер не был уполномочен вести переговоры с западными державами, фюрер авторизовал переговоры лишь с Россией.

Чуйков не был профессиональным дипломатом, но его логика все же ближе к общечеловеческой, чем логика Кребса. Чуйков: зачем же признавать новое германское правительство, целью которого будет сбор всех сил с целью продолжать войну? Кребс: на этот вопрос может ответить мое правительство, но не я. Чуйков: давайте все же сначала покончим с войной, а потом уже разберемся с легитимностью нового германского правительства. Кребс стоял на своем: сначала признание правительства, а уже потом переговоры. Чуйков: это ситуация «ни мира, ни войны. Цель вашего визита сюда – вести переговоры только с СССР?» Кребс: да, только с СССР. Чуйков: «Но через наше посредничество и с другими союзниками?» Кребс завуалировал свою позицию. Аргументы были повторены Кребсом и прибывшему от Жукова генералу Соколовскому. События приняли облик фарса. Кребс напомнил коммунисту Соколовскому, что во Франции восстанавливается такой же, как и в Британии, капиталистический строй. Сталин не желает раздела Германии (говорит Кребс), этого хотят западные страны.

Оба генерала заметно устали, и утро встретило неординарную картину – Чуйкова и Кребса, пьющих коньяк и вспоминающих былое. В десять пятнадцать была прояснена официальная позиция Москвы: общая капитуляция, капитуляция Берлина или продолжение военных действий. Кребс заламывал руки, но советская позиция была неизменной. Кребс покинул штаб Чуйкова, Геббельс не принял советских условий, и Чуйков приказал: «Никаких больше переговоров. Приступайте к штурму».

В разговоре с Соколовским Чуйков признал, что сейчас, когда исход войны очевиден, никому не хочется умирать. В начале второго 2-го мая в эфире прозвучало: «Алло, алло. Говорит 41-й танковый корпус. Мы просим перемирия. В 12.50 по берлинскому времени вышлем представителей на Потсдамский мост. Отличительный знак – белый флаг. Ждем ответа». Чуйков ответил: «Поняли вас. Поняли вас. Передаем ваше предложение вышестоящему начальству». Вконец отчаявшийся выспаться Чуйков попросил не трогать его. Но, кажется, на этот раз это было серьезно. Спать не пришлось, два офицера были высланы к означенному мосту. Ничего не обсуждать, безоговорочная капитуляция. Здесь полковник фон Дюфвинг передал полковнику Семченко решение генерала Вейдлинга капитулировать. Сколько времени потребует капитуляция? Немцы обещали управиться за 3–4 часа. Было дано время до 7 утра. Через час Вейдлинг был уже у отчаявшегося выспаться Чуйкова.

Как оказалось, не было в живых и Геббельса. Геринга не могут найти. Кребс покончил с собой. «Маршал Жуков принимает капитуляцию Берлина». Итак, сказал Чуйков – герой Сталинграда, «это действительно конец». Вейдлинг ответил, что он в армии с 1911 года, и тут эмоции переполнили его. Он сел за стол и написал следующий текст: «30 апреля 1945 года Фюрер покончил с собой, а мы – те, кто дал ему клятву верности, – остались одни. В соответствии с приказом Фюрера, вы, немецкие солдаты, должны были продолжать сражаться за Берлин несмотря на нехватку боеприпасов, несмотря на общую ситуацию, которая делает сопротивление с нашей стороны бессмысленным. Мой приказ: в дальнейшем сопротивление прекратить. Вейдлинг, генерал артиллерии, бывший комендант зоны обороны Берлина».

Соколовскому и Чуйкову не понравилось только слово «бывший». Около 5 утра 2-го мая 1945 года стали формироваться колонны германских солдат. Они выходили из подвалов рейхстага, из укрытий и домов и строились в большом молчании. День начинался дождливый, с туманом и пронизывающим холодом. Генерал Вейдлинг и его штаб сдались ровно в 6 часов утра. В плен сдались 134 тысячи немецких солдат. Часть зданий горела, лихорадочное движение наблюдалось лишь в западных пригородах Берлина, где образовался поток бегущих на запад. По Унтер ден Линден, где 22 июня 1941 года эсэсовцы окружили советское посольство, курсировали советские танки. Над разбитой рейхсканцелярией висел советский флаг. Во дворе советские солдаты обнаружили бывший бункер Гитлера. Полковник СМЕРШа Клименко у дантиста идентифицировал труп Гитлера. Сталин не сообщил об этом даже Жукову, а весь мир узнал об этом только в 1968 году. (На обозрение череп Гитлера, его «Железный крест» и фуражка были выставлены только в 1991 году). В три часа пополудни выстрелы в городе затихли. Непривычная тишина опустилась на город.

Кто плакал, кто смеялся. Неизвестные люди бросались друг другу в объятья, вихрь безмерного ликования охватил оставшихся в живых. Танкисты выскакивали из танков, они не верили, что дошли.

В этом последнем, воистину колоссальном сражении Красная Армия сокрушила 70 германских пехотных дивизий, 12 танковых и 11 моторизованных. В плен попали 480 тысяч немецких солдат и офицеров. Были захвачены полторы тысячи танков и самоходных орудий, 10 тысяч артиллерийских орудий, несчетное число самолетов. За три недели наступления три центральных фронта потеряли 304887 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести; 2156 танков и самоходок, 1220 орудий, 527 самолетов.

Но дел было еще много. Рокоссовский охотился за 3-й танковой армией фон Мантейфеля, Лелюшенко предотвращал соединение Венка с остатками 9-й армии. Федюнинский и Батов мчались к балтийскому побережью. 3-го мая 70-я армия установила контакт с англичанами Монтгомери. Романовский добрался до датского острова Борнхольм. В Южной Австрии и Северной Италии в плен сдался почти миллион немецких солдат.

В час тридцать 1-го мая Сталин приказал Жукову занять позиции Конева в Берлине, а Коневу развернуться правым крылом к реке Мюльде. 2-му Украинскому фронту Малиновского было приказано развернуться в направлении столицы Чехословакии. На пути к ней находились 62 дивизии группы армий «Центр» и группы «Австрия». Но у противостоящих им трех советских фронтов (1-й, 2-й и 4-й Украинские) было 153 дивизии, сведенные в восемнадцать армий, поддержанных 2100 танками, почти 25 тысячами орудий и 4 тысячами самолетов. Следовало окружить германские силы к востоку от Праги. Англичане подталкивали американцев (Паттон) не останавливаться в восточной Чехии и идти на столицу. Генерал Маршалл не поддерживал авантюрных идей, и Эйзенхауэр был с ним солидарен. Он просмотрел свои планы и решил сообщил начальнику Генерального штаба Антонову, что в состоянии дойти до Влтавы, а стало быть, Праги. Но советская сторона призвала соблюдать установленные ограничительные линии. Ведь остановилась же советская армия в нижнем течении Эльбы по просьбе Эйзенхауэра? 5 мая Конев сказал генералу Брэдли, что его помощи в Пражской операции не требуется. Американцы остановились на линии Пльзеня.

На прощальном банкете в честь главы чехословацкого правительства Бенеша Сталин сказал: «Я ненавижу немцев», которые заставили славян заплатить за обе мировые войны, за Первую и Вторую. Когда они снова встанут на ноги, они попытаются воссоздать так называемый «европейский баланс сил – но тогда мы нанесем такой удар, что немцы не поднимутся снова и нападение на славян уже никогда не будет повторено». 4 мая пражане начали срывать немецкие знамена, утром следующего дня Радио Праги призвало к восстанию. В эфире прозвучал сигнал: «Мы нуждаемся в помощи!» Жители Праги начали создавать баррикады. Протекторат над Чехией был объявлен недействительным.

4 мая маршал Конев созвал своих командиров, те уже знали изданные утром приказы, касающиеся операции по освобождению Праги. Три атакующих колонны должны вонзиться в группу армий «Центр», окружая ее со всех сторон. Верным Лелюшенко и Рыбалко развить максимальную скорость на протяжении первых двух дней наступления. Жадов возьмет Дрезден. Столица Чехословакии должна быть освобождена в кратчайшее время.

Тем временем Дениц всерьез принялся распоряжаться гитлеровским наследством. Он пообещал продолжить борьбу против большевизма – любой ценой и в любых обстоятельствах. Даже если это означает борьбу против американцев и англичан. Его тактика заключалась в сдерживании Красной Армии и массовых сдачах на западе. 6-го мая в Реймсе генерал Йодль совместно с адмиралом Фридебургом подписал акт о военной капитуляции. Представлявший советскую сторону при подписании генерал Суслопаров был в весьма сложном положении, не подписывать документ означало оставить советские войска единственной воюющей с немцами силой. Но через несколько минут после подписания из Москвы пришла инструкция: ничего не подписывать. Довольно бестактно поступила американская военная миссия в Москве, фактически потребовавшая согласовать советскую декларацию о германской сдаче с американцами и англичанами.

Генерал Антонов выступил с возражениями – переговоры о капитуляции должны предполагать одновременную сдачу на всех фронтах. Такой акт должен быть подписан в Берлине, и значимой для Советского Союза является подпись маршала Жукова. Именно советский народ вынес основное бремя страшного конфликта и имеет право оформления его окончания. Реймсский документ – предварительный протокол. Сталин созвал в Кремле все высшее военное и гражданское руководство. Он нервно шагал по ковру. «Капитуляция должна быть организована как самый важный исторический акт и подписана на том месте, откуда началась фашистская агрессия, – в Берлине». Сталин позвонил Жукову с приказом найти подходящее помещение. Жуков нашел двухэтажное здание в Карлсхорсте, в восточной части Берлина, в бывшей столовой военно-инженерной школы.