Текст книги "Прииск в тайге"
Автор книги: Анатолий Дементьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
– Если край глухой, значит, там и надо искать, – отвечал на это начальник отряда. – А где все исхожено, делать нечего.
– И я так считаю, – вставляла Елена, вызывающе глядя на штейгера. – Надо идти нехожеными тропами, на то мы и разведчики.
– Уж вы-то, барышня, лучше послушали бы старика, чем спорить, – Зотов насмешливо смотрел на девушку. – Женское дело не искать золото, а уметь пользоваться им. И я вам, промежду прочим, в отцы гожусь, в жизни побольше вашего видел.
Мельникова краснела, кусала губы, хмурила брови и не знала, что ответить. Алексей Каргаполов, следивший за перебранкой, приходил ей на помощь.
– Не хвастай, Авдей Яковлич, не ты один эти места знаешь. Вот старик Ваганов иное рассказывает. А он в тех болотах полжизни оставил.
– Юродивый-то?
– Он не юродивый. Человек большое горе пережил. Бывший старатель, – пояснил он Майскому. – Умный старик.
– Что же он рассказывает? – интересовался Александр.
– Говорит, что на севере золото есть, только взять его трудно, это верно. Туда редко кто отважится пойти.
– Ну, ежели любого полоумного слушать, тогда конечно, – обиженно соглашался штейгер и отходил от стола. – Я ведь как лучше хочу, я свои соображения для общей пользы.
– Мой покойный отец с Вагановым в одной артели старались, – не слушая Зотова продолжал Каргаполов. – Они знали, где золото брать.
И снова все склонялись над картой, касаясь головами друг друга. А на следующий день Майский шел к зареченским старикам. В долгих неторопливых беседах старался выведать, где раньше артели старателей брали золото. Старики поглядывали на него недоверчиво, говорили неохотно.
– К прииску Лиственничному податься – дело, – соглашался с геологом какой-нибудь беззубый, высохший, как лучина, дед. – Еще мой родитель, царство ему небесное, в тех местах орудовал. Находил на бедность.
– А другие говорят, что там пустые земли. Советуют к Морозному идти.
– Можно и к Морозному. У Лиственничного было золотишко, да сплыло. У Морозного-то и камушки попадались, и песочек.
Майский не знал, чему верить. Минут через пять тот же дед мог пересказать все наоборот.
В апреле приготовления были закончены, и отряд выступил в тайгу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Над тайгой поднималось солнце: большое, красное, ослепительно сияющее. К нему цепочкой плыли кудрявые розоватые облака. Охотника разбудил непривычный шум. С ковшом воды по двору бегала Мельникова, пытаясь догнать Майского и облить. Тот увертывался, подсмеиваясь над девушкой. Изловчившись, Елена все-таки выплеснула воду на геолога. Александр ухнул, обожженный ледяной родниковой водой, и шутливо погрозил девушке.
– Ваша взяла! Но берегитесь – я отомщу.
«Дети, чистые дети, – невольно улыбнулся Плетнев. – И они пришли искать золото». У дымившего костра хлопотала маленькая Дымова. В стороне Иван Буйный возился с лошадью. Зажав между колен левую переднюю ногу животного, он кривым ножом расчищал копыто. Зотов и Каргаполов, обнаженные до пояса, умывались из ручья, шумно расплескивая воду. Пахло смолой и дымом.
Охотник ощутил давно забытую радость. Она пришла внезапно, разгоняя мучения и страхи бессонных ночей. Никита стоял не двигаясь, боясь спугнуть этот миг радости, о котором он так истосковался. Зевая и потягиваясь, на крыльцо выползла Вьюга, села возле хозяина, тихо заскулила, преданно поглядывая на него. На пришельцев собака уже не обращала внимания: их принял хозяин, приняла их и она. Плетнев пошел к лагерю геологов. Его встретили как старого знакомого, Никита умылся и не успел еще стряхнуть с бороды сверкающие бисеринки воды, как его пригласили завтракать. Он хотел отказаться, ссылаясь на какие-то неотложные дела, но Мельникова решительно взяла его за руку.
– Вы позавтракаете с нами, а потом занимайтесь делами.
Охотник покорно сел рядом с девушкой. На ящике, вокруг которого все расположились, высилась горка румяных пирожков, испеченных Дымовой. Ели с завидным аппетитом. Кто-то подтолкнул Плетнева под руку, и он едва не пролил чай. Сзади стояла Вьюга. «А я как же?» – спрашивали глаза собаки. Дымова бросила Вьюге большую кость с остатками мяса, и лайка, на удивление хозяину, взяла.
– Мы с ней скоро подружимся, – спокойно заметила женщина в ответ на недоумение Никиты, – вот увидите.
Начальник отряда снова расспрашивал охотника о характере местности, интересовался, не пробовал ли кто в здешних краях искать золото. Таежник отвечал уклончиво, о Сомове и Тихоне умолчал. Стараясь не смотреть на Майского, дул в кружку и неторопливо отпивал чай.
– Мое дело охота. Золотом не интересуюсь.
– Да, конечно, – соглашался Александр, а сам думал: может, знает, но не хочет сказать? Все они здесь такие. Придется рассчитывать только на себя, а добрый совет помог бы. И настойчиво допытывался: – А от других не приходилось слышать о золоте?
– Не слыхал. Места здесь не такие. Пожалуй, зря время потратите. Вам бы на юг, там ручьи попадаются, а золото чаще у воды.
– А вот на карте в том районе сплошные болота.
– Что карта, Александр Васильич, карта при царе Горохе составлена, нельзя ей верить, – с раздражением перебил Алексей Каргаполов. Он внимательно слушал охотника и верил ему. – Если бывалый человек говорит, значит, так оно и есть.
– И я советую на юг повернуть, – вставил Зотов, не пропустивший из разговора ни одного слова.
– Не найдем здесь, отправимся на юг, – согласился Майский.
После завтрака Буйный ушел за лошадьми, а остальные стали собираться в путь.
– Не хотите поехать с нами? – спросил Алексей охотника.
– Не обессудьте, свои дела сидеть не велят.
– Жаль. Вы бы помогли нам осмотреться.
Захватив инструменты, разведчики уехали. В лагере остались Иван Буйный и его жена. Супруги приводили в порядок хозяйство отряда.
…Вернулись разведчики поздно. На темно-синем небе показались первые звезды. Над вершинами елей пролетел хоркающий вальдшнеп, за ним протянул второй, третий… Рогатый месяц повис над дальней горой и слабо осветил засыпающую тайгу. День скитаний ничего не дал, не встретили даже намеков на золото. Уставшие люди перекидывались редкими словами и думали только о том, как бы поскорее поесть, забраться в палатки и уснуть, потому что завтра опять вставать чуть свет. Один Авдей Зотов, казалось, не испытывал усталости, и выглядел таким же бодрым, как и перед разведкой. Он сушил у нежаркого костра мокрые портянки, глядел на прыгающий по веткам огонь и говорил поучительно:
– За золотом ходить – не дрова пилить. Это дураки только думают, что золото по тайге везде разбросано – нагнулся и взял.
– По вашему, Авдей Яковлевич, мы – дураки? – хмуро перебил Майский. – Никто и не рассчитывал сразу найти золото.
– Да нет, Александр Василич, – я ведь не про нас, – штейгер повернул портянку другой стороной к огню. От нее густо повалил вонючий пар. – А среди новичков такие попадаются. Наслушаются рассказов про легкое-то золото – и в тайгу. Ну, походят, походят да и обратно. А иным, случается, и пофартит… Был у нас на Холодном Викешка-балбес, сызмальства так за глупость прозванный, никудышный мужичонко. Вот значит, пошел он в тайгу и пропал. Дён через десять нашли его под деревом с проломленной башкой. В руке скварец зажат, и на том скварце самородок с голубиное яйцо…
– Убили, что ли? – спросил, позевывая, подошедший к костру Иван Буйный.
– Зачем убили, сам башкой на сук напоролся. От радости, видно, потемнело в глазах, не видел, куда лез, вот и угодил вроде как черту на рога.
– Ну и словечки у вас, Авдей Яковлевич, – поморщилась Мельникова. – Не любите вы людей.
В ухе штейгера сверкнула серьга. Зотов бросил на девушку недобрый взгляд, но тут же улыбнулся.
– Мужики мы, барышня, народ темный, какой с нашего брата спрос. Простите на скором слове. – Он помял в руках подсохшую портянку, зачем-то понюхал и, обмотав ею ногу, сунул в сапог. – Вот и вся недолга. Можно и снова в путь-дорогу. Поползаем по тайге-то, покланяемся матушке-земле, а что найдем или нет – про то один бог ведает.
– Найдем, – уверенно сказала Елена. – И уж будьте спокойны, Авдей Яковлевич, головой на сук не напоремся, как ваш старатель с Холодного.
Штейгер пробормотал что-то непонятное и отошел от костра в темноту. После ужина все собрались в избе таежника – там было удобнее и не донимала мошкара. Обсуждали маршруты новых разведок. Зотов убеждал не задерживаться, ехать дальше.
– Гиблые эти места, – говорил он. – Золотом здесь и не пахнет. Вот и Гаврилыч то же скажет. Верно, Гаврилыч?
Плетнев искоса поглядел на штейгера «А что, – подумалось, – может, Зотов уговорит бросить разведку…» Не торопясь, ответил:
– Места незавидные, это я вам уж в который раз говорю, да ведь вы все равно не слушаете. Оглянуться не успеете, как лето пройдет, а там и осень, дожди, потом заморозки. С чем в Зареченск-то вернетесь?
– Мой отец до снегу по тайге бродил, – ответил за всех Каргаполов. – А вот когда кайла и на вершок землю не пробивала, домой поворачивал.
– Будет спорить, товарищи, – вмешался Майский, – не затем собрались. От нас ждут золото, и мы должны его найти, – он очертил на карте красным карандашом кружок. – Пока не исследуем этот участок – дальше не двинемся. Ого! Первый час! А завтра рано вставать. Пора на отдых, товарищи. Ольга Михайловна, вы уж позаботьтесь пораньше накормить нас завтраком.
Дымова кивнула. Плетнев, попыхивая трубкой, смотрел на начальника отряда – стройного, подтянутого, с усталым взглядом серых глаз, и в груди таежника поднималось хорошее чувство к этому незнакомому человеку. Вот отозвать его в сторонку, сказать: есть в тайге золото и близко. Хочешь, покажу? То-то обрадуется.
Все ушли из избы, только Майский задержался, записывая что-то в небольшую тетрадь и время от времени поглядывая на карту. Кончив писать, Александр закурил папиросу.
– Скажи-ка, Никита Гаврилович, – внезапно повернулся он к охотнику, – а на северо-западе тоже болота?
Охотник вздрогнул, вынул изо рта трубку.
– Весной вся вода с гор там собирается. Места сырые.
Если бы Майский внимательно посмотрел на Плетнева, он заметил бы, как тот прячет глаза под густыми бровями, как волнуется. Но инженер смотрел на карту, посасывая кончик карандаша, и ничего не заметил. Потом бросил карандаш и решительно свернул карту.
– Черт знает, что получается, – сказал с досадой. – Куда ни сунься – везде болота. Можно подумать, что здесь ни клочка сухой земли. Мы и сегодня в такую топь угодили, едва выбрались. Видно, и в самом деле надо двигаться на юг, а не терять время. Но, все-таки… посмотрим, посмотрим… Спокойной ночи, Никита Гаврилович.
Плетнев тоже встал, тепло посмотрел на геолога.
– Любопытно мне, Александр Васильич, что у вас за бляшка к пиджаку-то привернута.
– Орден, Никита Гаврилович, орден Красного Знамени.
– Чудно. Разве такие ордена бывают?
– А вот же. Это орден нашего Советского государства. Боевая награда. Непонятно? Попробую объяснить.
Майский достал новую папиросу, прикурил от свечи и сел. Рассказывал о боях, в которых участвовал, о том, как в огне боев рождалась Советская республика, и как отбивалась она от врагов внутренних и внешних. Плетнев слушал, боялся, что инженер, вспомнив о позднем часе, уйдет и не доскажет, боялся спрашивать, чтобы не помешать рассказу. Он вспомнил сестру Феню, тот день, когда ее и еще четырех человек казнили на площади Зареченска. Он так и не понял тогда, за что погибли эти люди. В рассказе Майского охотник уловил знакомые слова, слышанные раньше от сестры.
– Пошел я на фронт добровольцем, – Александр глубоко затянулся дымом и тут же шумно выпустил его. – С кем только не пришлось воевать: и с деникинцами, и с Красновым, и со всякими атаманами. На фронте вступил в партию большевиков, в ленинскую партию. О Ленине слышал?
Нет, Плетнев о Ленине не слышал. Кто такой?
– Этот человек, Никита Гаврилович, создал партию коммунистов – людей, которые поклялись освободить трудовой народ от эксплуататоров. Как бы тебе получше сказать… От тех, кто владел землей, заводами, шахтами, кто заставлял работать на себя тысячи бедняков и богател за их счет. Вот и у вас здесь были такие в Златогорске да и в Зареченске. Ленин сказал: так жить нельзя. Хозяином страны должен быть народ, народу должны принадлежать все богатства. Ленин и большевики подготовили революцию, победили всех врагов и привели трудовой народ к победе.
За беседой время летело птицей. Оба не заметили, как тьма за окном поредела, смутно обозначились ближние деревья.
– Засиделся я у тебя. Светает уже. А надымили-то!
– Сейчас дверь открою, мигом вытянет, – добродушно сказал Никита.
– О Ленине я в другой раз еще расскажу, а сейчас надо… нет, спать уже не стоит, скоро все встанут.
Майский пошел к палаткам. Громко храпел Иван Буйный, что-то бормотал во сне и шлепал мясистыми губами штейгер Зотов, беспокойно ворочался с боку на бок Алексей Каргаполов. Начальник отряда осторожно пробрался на свое место, лег не раздеваясь – все равно скоро подниматься. Утренняя свежесть пробиралась в палатку, холодила тело, разгоняла сонливость. Толстые, насосавшиеся крови комары с нудным писком бились о брезент. Вот в соседней палатке послышалась возня: то поднялась Ольга Дымова, звякнула пустым ведром – пошла к роднику за водой. Близко прокричала какая-то ночная птица. И снова тишина…
Александр лежал с открытыми глазами. Как все просто казалось там, в Зареченске: поедут, найдут хорошее месторождение золота, и задание будет выполнено наперекор всем старикам с козлиными бородками. А на деле… Зачем так уверенно обещал, будто новое месторождение лежало в кармане? Ведь предостерегали опытные люди… В тайге побывало много искателей, у них наметанный глаз, нюх, как говорит Зотов. В сущности отряд идет по следам этих людей, и мало шансов найти то, что укрылось от них. Только сейчас стало ясно, за какую трудную задачу взялся он, Майский. У него нет опыта, а знаний, полученных в университете, недостаточно, да за годы войны многое и забылось. Но рано отчаиваться, рано. К черту все сомнения, и вперед, только вперед.
* * *
Никите не спалось. Рассказы горного инженера взбудоражили его. За один вечер он узнал столько, что не укладывалось в голове. Многого, о чем говорил Майский, охотник не понял, но чувствовал в его словах правду. «Молодой, а знающий», – уважительно думал Плетнев о начальнике отряда. Ему все больше нравился инженер, простой, открытой души человек. Верилось его словам, но в одном охотник сомневался: бывает ли так, чтобы люди старались не ради собственной пользы. Вот Сомов, тот прямо говорил: найдет золото – будет весело жить, в столицу собирался… А у этих что на уме? Может, хитрят, обманом хотят в доверие войти? Может, проведали про золото да исподволь подбираются?
Когда совсем рассвело, Плетнев вышел во двор. Возле родника, присев на корточки, Дымова мыла посуду. Глядя, как старательно она оттирает каждое пятнышко с котелков и кружек, охотник отметил: хозяйственная. Он сам любил чистоту, аккуратность и ценил это в других. Никита поздоровался с женщиной, набрал в котелок воды.
– Уехали ваши-то?
– Давно. А вы не чай ли греть собираетесь? У нас заваренный остался. Вон в том ведре. Берите.
– Благодарствую. Пожалуй, и правда, возьму.
К ним подошел Буйный. Поверх тужурки он опоясался широким самодельным патронташем. В руке держал дробовик.
– Здоров, Никита Гаврилов. Чегой-то рано поднялся?
– Какое рано, скоро и солнышко встанет. А ты в тайгу?
– Поброжу маленько, может, что и попадет. Свежинки захотелось. Глухарей поищу.
– Глухарей ты проспал, Иван Тимофеевич, да теперь они мало поют, прошло их время.
– Прошло, – согласился Буйный. – Вчера, сколь ни ходил, ни одного не подслушал, – и внезапно спросил: – Я тут могилку видел. Кто похоронен?
Плетнев сгреб раскатившиеся головешки костра, поставил на них ведро с остывшим чаем.
– Жил у меня человек. Охотник… Поморозился в буран, слег и помер. Его могилу ты и видел.
Буйный повернулся к жене.
– Я, Оля, может, до вечера не вернусь, так ты не беспокойся. – И зашагал – тяжелый, большой, неуклюжий.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Дни бежали быстро и походили друг на друга как близнецы-братья. Люди поднимались с рассветом, наскоро завтракали. Буйный подводил оседланных лошадей, и разведчики уезжали в тайгу. На стан возвращались вечером, а иной раз и ночью. От усталости едва держались на ногах, ели вяло, без аппетита и торопились добраться до постелей. Изредка с ними уезжал Иван Буйный. В другие дни, оставаясь в лагере, он чинил седла или уздечки, помогал жене по хозяйству. Плетнев обычно был где-нибудь поблизости. Кончив дела, Иван звал таежника вместе выпить чаю или покурить. Рассказывал о своей жизни на заводе, о войне с белогвардейцами.
– Не возьму в толк, что за война, когда русские русских же бьют, – раздумчиво говорил Никита. – Зачем это?
Иван с сожалением поглядывал на охотника.
– Темный ты человек, Никита Гаврилов. Прожил век в этой избе, а настоящая-то жизнь тебя стороной обошла. Русские тоже разные. Одни толстосумы, те, что на наших горбах капитал наживали, а другие бедняки, окромя медяков, и денег других не видали. Теперь скажи: правильно это? Вот то-то и оно-то. Мы с кем воевали? С проклятыми буржуями. За что кровь свою проливали? Чтобы бедному люду лучше жилось. Эт-то понимать надо.
– А вот был ты бедняком да, погляжу, таким и остался. А еще воевал. Чего добился?
– Смеешься? Я о себе, по-твоему, думал? Темнота! – Иван раздражался все больше. Его бесило собственное неумение рассказать просто и понятно то, чего не знал таежный охотник. – Закопался тут, как барсук в норе, и знать ничего не хочешь. А ты видел, как мастеровые на заводах живут? Видел, я тебя спрашиваю? То-то! Молчи уж, темнота.
Плетнев не отвечал. Он в Зареченске насмотрелся на людские страдания, немало пережил сам, но не думал, что этому можно положить конец. Так жили и отцы, и деды, значит, так и должно быть. Когда Феня говорила, что надо ломать старые порядки, он соглашался с дядей: девушка в уме повредилась. А вот, оказывается, не одна Феня так рассуждала. Нашлись люди, что, не жалея жизни, поднялись против старых порядков, свергли царя, разогнали господ и прежнее начальство. И один из тех людей – Иван Буйный.
– Злые мы, русские, – ронял таежник и смотрел куда-то мимо Ивана. – Друг друга задавить готовы.
– Злые?! – ярился Иван. – Нет, брат, ошибаешься. Это кто же нас злыми сделал? Это прежняя жизнь такими нас делала. Мужик русский терпелив, он долго терпел, потому что темный был. А в темноте его нарочно держали – так обманывать и в повиновении держать способнее. А большевики народу глаза на правду открыли. За все обиды заплатил мужик своим притеснителям. А ты говоришь – злые.
Иван до того разволновался, что почти с ненавистью смотрел на охотника. Такие разговоры между ними шли часто, иной раз дело едва не доходило до ссоры. Услышав раскатистый голос мужа, подходила Ольга, улыбаясь говорила:
– Чего расшумелся, Ваня? Пойди-ка дров наколи.
Иван сразу приходил в себя, ласково взглянув на жену, без лишних слов брался за топор. Дымова садилась рядом с Никитой и смущенно просила:
– Вы на него не сердитесь. Он добрый, только с виду суров. За войну-то его три раза ранили, под расстрелом у колчаковцев стоял, вот и стал таким….
– Я не сержусь, – поспешно отвечал Плетнев, – это я виноват, разозлил человека.
Никита чувствовал себя неловко с женщиной, боялся смотреть ей в задумчивые глаза и, сославшись на какое-нибудь дело, уходил. Ольга Михайловна, вздохнув, тоже принималась за работу. Буйный не хвастал, называя жену мастерицей на все руки. У Дымовой везде был порядок, она умела быстро приготовить обед, постирать и поштопать, оседлать лошадь, оказать помощь больному. В редкие свободные минуты Ольга забивалась куда-нибудь в укромный угол и, подперев щеку рукой, подолгу сидела не двигаясь. О чем думала женщина, знал только Иван. Обеспокоенный, он разыскивал жену, легонько обнимал ее:
– Будет, Оленька, будет. Не трави сердца.
Ольга, вздрогнув, словно просыпалась после тяжелого сна, прижималась к мужу, шепча:
– Не могу забыть его, Ваня, все перед глазами.
Буйный как умел успокаивал жену, неловко гладил своей ручищей ее маленькую голову.
– Ты бы отдохнула, Оленька, с утра на ногах.
Жена благодарно смотрела ему в глаза, через силу улыбалась и качала головой.
– Не хочу, в работе-то легче, – и опять принималась хлопотать по хозяйству.
* * *
Как ни уставали разведчики после трудной работы, но выдавались вечера, когда, смыв походную грязь в ручье и поужинав, все собирались в тесный кружок у костра. Высоко взлетало пламя, освещая усталые лица, шипели и трещали головни, едкий дым клубами поднимался к звездному небу, разгоняя назойливую мошкару. Алексей Каргаполов мягким тенором начинал песню:
Много нас, ребята, много.
И все больше с каждым днем.
Капитал, царя и бога
Мы с лица земли сотрем.
Буйный подхватывал сочным басом, а за ним остальные:
На Урал! На баррикады!
Не давай врагу пощады!
Алексей запевал новый куплет:
Мы, рабочие, крестьяне,
Все – вчерашние рабы.
В нашем братском красном стане
Богатеев не ищи.
И, будя засыпающую тайгу, грозно неслось:
На Урал! На баррикады!
Не дадим врагу пощады!
Спев одну песню, начинали другую. Пели про Колчака, позорно бежавшего с Урала, пели про умирающего красноармейца, про отряд коммунаров, доблестно сражавшийся с белыми наемными солдатами. Плетнев слушал эти песни, украдкой смахивал набежавшую слезу и, скрывая волнение, усиленно дымил трубкой.
– Пой с нами, Гаврилыч, пой, – приглашал Иван Буйный, обняв охотника за плечи.
– Слов не знаю, – отвечал Никита.
– А ты за нами тяни, слова-то простые.
Потом какую-нибудь грустную старинную песню запевала Дымова, она знала таких песен множество. Слушая ее, невольно умолкали другие. Ольга, заметив, что поет одна, смущалась и обрывала песню. Тогда Зотов, подсаживаясь к женщине, заглядывал ей в глаза, просил:
– Спойте еще, Ольга Михайловна. Уж как хорошо это у вас получается. Чистый вы соловей.
Дымова опускала голову. А Каргаполов, тряхнув светлыми кудрями, запевал частушки:
Я на бочке сижу,
А под бочкой мышка.
Скоро красные придут,
Белым будет крышка.
Плетнев замечал, как бывший штейгер пристально смотрел на жену Ивана Буйного, как загорались глаза у «цыгана». Охотнику это не нравилось, он ревниво тыкал Авдея в бок.
– Посторонись-ка, я в костер подброшу.
Однажды Зотов пришел на стан среди бела дня. В поводу он вел прихрамывающую лошадь. У палаток никого не было: Иван и Никита с утра ушли на озеро ловить рыбу. Штейгер был хмур и зол. Ударом ноги распахнул калитку, потянул за собой коня. Конь упирался. Авдей с силой ударил кулаком по лошадиной морде.
– Вы что делаете?
Зотов удивленно оглянулся. Сзади стояла Дымова.
– Зачем бьете лошадь? – сурово спросила женщина, и темные глаза ее сузились.
– А тебе-то что? Жалко? Скотину пожалела, а людей не жалеешь. Эх, Ольга Михайловна.
– Это как понимать?
– Да так вот, – Авдей неопределенно хмыкнул и примирительно добавил: – Не сердись, погорячился. Из-за этой скотинки я чуть шею не сломал. Ногу мой конек распорол. Видишь, кровянит? А мужики-то наши где?
– Какие мужики? – голос Дымовой не располагал к дальнейшему разговору.
– Ну, эти, таежник и твой Иван.
– Рыбачат на озере.
Авдей ввел, наконец, заупрямившуюся лошадь, привязал к изгороди и расседлал. Седло бросил у палатки и сел на него, вытирая с лица пот. Заговорил вкрадчиво.
– Иван-то с Никитой, говоришь, рыбу удят?
Дымова не ответила. Зотов торопливо оглянулся по сторонам и зверем кинулся на нее.
– Ты чего?! Сдурел? Пусти, слышишь?
– Тише, милка, тише. Давно такого момента ждал. Изголодался я по бабам-то, да и тебе, поди, муженек приелся.
– Пусти… – маленькая женщина беспомощно билась в лапах штейгера. Тот засмеялся мелким смешком, жадно обнимая ее.
– Будешь моей, милка, будешь. Лучше не брыкайся. От меня еще ни одна не уходила и ты не уйдешь.
Ольга, обезумев от боли и ненависти, задыхаясь в объятиях Зотова, извернулась, ударила обидчика ногой в живот. Авдей взвыл и выпустил ее. Растрепанная, она оглянулась и бросилась к палатке, ища спасения. Зотов с налитыми кровью глазами, ругаясь, кинулся вдогонку.
– Не уйдешь, – громко и яростно шептал он, пролезая в палатку. – Не хотела добром, силком возьму…
В лицо ему холодно глянуло дуло револьвера. Твердо и спокойно прозвучали слова:
– Не подходи, гад, убью.
Штейгер понял: сделай он еще шаг – и Дымова выстрелит. Такого оборота Авдей не ожидал. Не спуская глаз с револьвера, он попятился. Сзади послышалось грозное, глухое рычание. Ощетинившись, там стояла Вьюга. Зотов совсем растерялся.
– Я же… я же… Ольга Михайловна, пошутил, – забормотал он, озираясь то на собаку, то на револьвер. – Какие вы, право. Уж и пошутить нельзя… Пошла ты, холера, – прикрикнул он на Вьюгу, но лайка не двинулась. Боком, не спуская глаз с собаки, штейгер выбрался из палатки. Через час, сидя у костра, на котором пыхтела и пузырилась в ведре пшенная каша, Авдей заискивающе говорил Дымовой:
– Вы уж того, Ольга Михайловна, мужу-то не надо. Я ведь так, дай, думаю, попугаю. Обидеть вас у меня и в мыслях-то не было. А ежели Иван узнает – взбеленится.
Женщина молчала, будто не слышала, и штейгер тоскливо гадал: скажет она мужу или нет.
* * *
Каждый раз, возвращаясь из разведки, геологи привозили груды камней. При свете костра или свечи разбирали находки. Глядя на них, Плетнев вспоминал Сомова. Тот вот также возился с камешками, бормоча непонятные слова. Майский и Мельникова, разбивая молоточками камни, рассматривали изломы в увеличительные стекла, делали пометки в тетрадях. Никита подходил к ним:
– Как, Александр Васильич, есть что-нибудь?
– Даже намека на золото нет. Видно, придется уходить.
– Н-да, – неопределенно говорил охотник и лез в карман за трубкой. Елена Мельникова распрямила уставшую спину, стряхивала с колен каменную крошку и добавляла:
– Давно пора. Сколько времени потеряли среди болот.
От ее слов у Плетнева защемило сердце.
Не сегодня-завтра эти люди, к которым он успел привыкнуть, уедут. Он снова останется один. Каждый вечер он привык встречать геологов, иногда пить с ними чай, слушая непонятные, но интересные разговоры. И скоро все это кончится…
…Май подходил к концу. Тайга, ярко-зеленая, помолодевшая, пахла смолой и звенела птичьими голосами. Зацветал хмель и шиповник, раздвигая отсыревшую после первых дождей землю и прелую листву, наперебой лезли грибы, наливались соком ягоды земляники. Лесные лужайки покрылись пышной травой, среди нее пестрели цветы, а над ними кружили тоже похожие на цветы бабочки, стрекозы, дикие пчелы и мохнатые шмели.
В тот день разведчики рано вернулись на стан. Встретив во дворе охотника, Майский сказал невесело:
– Все, Никита Гаврилович, уезжаем завтра.
Плетнев ждал этих слов, ждал и боялся их услышать. Он не выдал своего волнения, только чуть дрогнул голос:
– Стало быть, Александр Васильич, закончили работу?
– Какой там закончили. Нашей работе конца не видно. Продолжим разведку в другом месте. Очень жалею, что сразу не послушал тебя. Столько дней потеряно…
Старик весь как-то сник, опустил голову и ушел в избу.
– Привык он к нам, – заметил Алексей Каргаполов, провожая взглядом Плетнева. – Непонятный человек.
– Почему непонятный? Одичал немного, верно.
Вечером начальник отряда зашел в избу охотника. Тот сидел у окна и на скрип двери даже не повернул головы.
– Ты почему, Гаврилыч, не приходил чай пить? – спросил с порога Майский. – Ждали мы тебя. Обиделся, может?
– Грешно вам, Александр Васильич. Не хотел чаю, устал за день-то, ну и… прилег отдохнуть. Годы свое берут.
– Я проститься пришел, – инженер сел на нары, закурил папиросу. – Рано поедем, так что не увидимся.
Охотник словно не слышал Майского, все так же сидел не двигаясь, смотрел в окно, за которым догорала заря. Александр удивился: таежник всегда приветливо встречал его.
– Никита Гаврилыч, – позвал он.
– А? Что? – встрепенулся Плетнев.
– Проститься, говорю, зашел.
– Проститься? Дальше поедете или назад повернете?
– Поедем дальше. Мы должны найти золото.
– Должны? – охотник встал, ощупал карманы и, не найдя трубку, постоял, странно поглядывая на геолога. – Все хочу спросить вас, Александр Васильич. Вот вы золото ищете, ради него по тайге мотаетесь. А скажите-ка по-чести, по-совести, для чего оно вам? Разве без золота прожить нельзя? Ведь сами говорили – не для себя стараетесь.
Майский засмеялся и внезапно оборвал смех.
– Не сердись, Никита Гаврилыч, но уж очень чудно ты рассуждаешь. Тут вот какое дело. Мы-то без золота проживем, нам его не надо, это ты правильно заметил. А вот стране нашей, молодой Советской республике без золота сейчас обходиться трудно. Непонятно? Ну вот сам посуди: кончили мы войну, разогнали всех врагов и стали смотреть, а что же нам от царя, от капиталистов осталось в наследство? Заводишки старенькие, да и те разрушенные. Крестьяне землю сохой ковыряют, как сто, как двести лет назад. В избах лучину палят. Что делать? Поднимать хозяйство, строить все заново, только лучше, прочнее. Для этого нужны разные машины, механизмы, нужны специалисты и еще многое другое. Без этого нет нам жизни, и все, за что воевали, может пойти прахом. Сильные враги могут нас раздавить. Ну, хорошо, надо. А где взять машины? В Европе, в Америке? Попросили. А нам говорят: давайте золото, будут вам машины, приедут инженеры, помогут строить. Вот так. У нас выхода нет, согласились. И пока не научимся все делать у себя, будем покупать за границей, да кроме того, еще нанимать иностранных специалистов, потому что своих не хватает. Понимаешь, Гаврилыч? Плетнев кивнул головой.
– Иностранным господам за все надо платить золотом. Любят они золото больше самих себя. Платить приходится много. Но это недолго. Окрепнем, перестанем кланяться загранице, еще она перед нами снимет шапку, поверь, Гаврилыч, придет такое время. Мы с оружием в руках отстаивали свою свободу, купили ее ценой крови. Это самая дорогая цена. Теперь надо укрепить завоеванное и жалеть золото не приходится… Да, не приходится, но где его брать? Старые прииски частью разрушены, частью выработались. Значит, надо искать новые месторождения. Вот мы и бродим по тайге, ищем. Так-то, дорогой Никита Гаврилыч.
Долго еще Майский объяснял старику, для чего Советской стране требуется золото. Охотник слушал и довольно кивал головой:
Так, мол, так, правильно, понимаю.
– Заговорился я, – инженер встал, высокий, сильный, готовый шагать и шагать по тайге, лазить по горам, пробираться среди болот, искать золото для Советской страны. Он будет мокнуть под дождем и мерзнуть, голодать и мучиться жаждой, но пока способен двигаться – не отступит. Александр протянул руку таежнику.
