Текст книги "Воля дороже свободы (СИ)"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Якорь? – произнёс Кат, утирая губы от ягодного сока.

– Якорь, – сказал Джон, глядя ему в глаза. – Кусок металла с обшивки. Или пыль в кабине. Или ещё что – ты, вижу, человек опытный, должен разобраться. В общем, да, эта машина – якорь на Батим.

Под ногами Ката послышался шорох. Из незаметной норки, скрытой в траве, выползла зелёная ящерица. Огляделась, подрагивая горлом. Не сочтя троих неподвижных людей значимой угрозой, извилисто вскарабкалась на ботинок Ката и там застыла, величавая, словно маленький дракон. У неё было три глаза: два – где положено, по бокам головы, а третий, прикрытый белёсой плёнкой, красовался на темени.

– Хорошо, – проговорил Кат, хотя ничего хорошего не ждал – ни сейчас, ни в обозримом будущем. – Теперь скажи, пожалуйста, отчего мы должны тебе верить.

– Демьян!.. – тихо ахнул Петер.

Ящерица струйкой утекла в траву.

Джон мягко улыбнулся сквозь недельную щетину. «А ну как на самом деле может молнией шарахнуть?» – подумал Кат. Однако отступать было поздно.

– Без обид, – продолжал он, – но в атласе сказано, что сюда стоит отправляться во всеоружии и быть наготове. Ещё тебя там называют «отцом зла». Понимать можно по-разному. Опять-таки без обид. (Сердце колотилось, будто в груди барабанил лапами дрессированный заяц). Откуда мне знать, что ты – не Основатель? Может, ты сам соорудил эту прозрачную хрень, чтобы тебя никто не мог достать. А когда здесь появляются мироходцы – рассказываешь им сказку про сына и отправляешь неизвестно куда. Допустим, я тебе поверю. Найду ту штуку на северном берегу, отломаю от неё кусок и пойду в Разрыв. Где я выйду? Что со мной будет? Без обид, – добавил он снова и поднял руки, стараясь выглядеть как можно более миролюбиво.

Петер, вытаращив глаза, глядел то на Ката, то на Джона. Поза его выдавала готовность в любую секунду вскочить и быстро убежать в произвольном направлении.

Джон вздохнул.

– Я в тебе не ошибся, – сказал он. – Ты и впрямь человек опытный… Ну что ж, доказательств у меня немного. Джил, будь добра, покажись.

То, что случилось затем, Кату показалось чудом. Не просто магией, связанной с чьими-нибудь способностями или с техникой, работающей на пневме. Именно чудом. Необычайным событием, поражающим воображение.

Справа от Джона стояла женщина. Она не возникла из ниоткуда, не появилась внезапно – она просто была рядом с ним. Как во сне: только что снилось, что идёшь в одиночестве по лесу, и вдруг начинаешь говорить с другом, который, оказывается, уже давно за тобой следует. Так и Джил. Она всё время стояла возле Джона, только раньше Кат не мог её заметить.

А ещё она была богиней.

Взгляд Ката машинально отмечал, что Джил – высокая и стройная, что её лицо бесстрастно, а глаза отсвечивают жёлтым кошачьим блеском, что седые волосы спускаются до лопаток, и что одета она очень просто, в домотканое серое платье.

В то же время Кату хотелось упасть перед ней ничком, поклясться в вечной службе и молить о благословении. Ни одна женщина на свете (включая Аду) не пробуждала в нём такие эмоции. Это не было вожделением, любовью такое тоже было назвать трудно; пожалуй, единственным подходящим словом стало бы «поклонение». Лишь огромное усилие воли удержало Ката на месте.

Искоса он взглянул на Петера: тот, конечно же, не выдержал и, поднявшись с места, побрёл вперёд, прямо к опасной преграде. Тогда Кат тоже встал, шагнул к нему и, схватив за шиворот, встряхнул так, что лязгнули зубы.

Петер перевёл дух.

– О, – сказал он. – О-о.

– Ну всё, – послышался голос Джона. – Они уже поняли. Только им доказательств не хватает. Принесёшь?

Кат моргнул. Слева от Джона стояла ещё одна Джил. Она держала в руках детскую люльку, внутри которой виднелось свёрнутое маленькое одеяло – полинявшее от времени, с блёклым цветочным узором.

– Ещё, – сказал Джон.

Теперь его окружали три женщины. С одинаковыми лицами, в одинаковых платьях. Наверное, если бы кто-то взялся сосчитать седые волосы на их головах, то результат не отличался бы ни на один волосок. У третьей Джил в руках были игрушки: деревянный солдат, исцарапанный паровозик и сдутый мяч.

– И ещё, – произнёс Джон, криво ухмыляясь.

Четвёртая копия богини подняла над головой нечто, напоминавшее маленькую картину, какие вешают над камином. Это был глиняный слепок в резной рамке. Покрытая трещинами поверхность гипса хранила отпечатки двух младенческих ступней.

– Решили такое сделать, когда ему исполнился год, – произнёс Джон с усилием. – На память. Рамку я сам вырезал…

Сейчас он выглядел глубоким стариком. Лоб прорезали морщины, скулы бугрились желваками, губы вытянулись в линию. Когда Кат отвёл взгляд от Джона, то обнаружил, что копии Джил исчезли – она вновь стояла в одиночестве.

– Это не иллюзия, – хрипло произнёс Джон. – Моя жена умеет телепортироваться. Недалеко, но мгновенно. И создавать двойников. Вот сейчас сделала троих и послала в хижину за детскими вещами. Всё ради тебя, громила. Ради доказательств. Тебе как – хватит, или больше надо?

Петер деликатно кашлянул. Кат глянул вниз, обнаружил, что до сих пор сжимает в руке ворот его рубахи, и разжал пальцы. Потом снова поднял глаза на Джил.

Обычная женщина. Худощавая, загорелая. Пожалуй, её можно было назвать красивой, если бы не застывший тоскливый взгляд.

Джил склонила голову набок.

– Она говорит, что больше не будет принимать божественный облик, – сказал Джон после недолгого молчания. – Говорит, что не рассчитала сил. Но надо было как-то убедить вас, что она – настоящая.

– Ничего, – с трудом разлепив спёкшиеся губы, сказал Кат. – Доказательства… В самый раз. Спасибо.

Петер вдруг отколол такую штуку: размашисто шагнул вперёд и низко поклонился, а после, выпрямившись, протянул ладонь к Джил.

– Сударыня, – сказал он. – Сударыня, мне очень жаль… Очень жаль, что так вышло с вашим сыном. Правда.

Кату показалось, что глаза Джил заблестели ярче.

– И мы… – Петер помедлил, потом вытянул вторую руку. – Мы с Демьяном обязательно его вам вернём. Ну, или как следует постараемся. Обещаем. Правда, Демьян?

Он оглянулся на Ката.

Кат не ответил. Он смотрел на Джил. Смотрел, как богиня меняется в лице. Прикусывает губу. Опускает веки.

Потом её плечи вздрогнули, и она исчезла. Словно никогда здесь не появлялась.

Джон раскрыл портсигар. Тот оказался пустым. Джон повертел портсигар в руках, потом с треском захлопнул крышку.

– Ну, парень, – сказал он Петеру негромко, – давно с ней такого не бывало.

– Простите, пожалуйста, – пробормотал Петер, – я всё испортил.

– Да нет, наоборот, – сказал Джон и поднялся на ноги. – Она ведь точно каменная ходила уже сколько лет. Ни улыбки, ни слёз. Словечка не услышишь – только смотрит, если что-то надо, а я у неё в голове читаю. Как вот сейчас. И почти всё время невидимая. Я-то знаю, где она, да только от этого не легче. А ты её… Ты её, кажется, расшевелил. Спасибо тебе.

Петер покраснел и потупился.

Джон прошёлся, разминая ноги, и легонько пнул ведро.

– Знали бы вы, как мне вас неохота отпускать, – сказал он.

– Неохота? – Кат поднял голову.

– Да. Вы мне понравились.

– Чем же? – удивился Петер.

Джон покрутил ногой в стоптанном ботинке, растирая брошенный часом раньше окурок.

– Страданием своим, – отрывисто, сквозь зубы сказал он.

– Страданием? – переспросил Петер.

Джон выпрямился.

– Именно, – сказал он. – У вас обоих кое-что есть за душой. То, что не даёт покоя. То, что не можете забыть. Не можете простить себе. Мне отсюда вас не прочитать: многоуровневая блокада, мать её. Но опыт, знаете ли... Так как? Прав я, или нет?

Петер сгорбился, разглядывая собственные ботинки, покрытые засохшим песком и хвоей.

– Да, – выдавил он.

Кат промолчал. Джон поглядел на него из-под шляпы и понимающе кивнул.

– Я в вас верю, – сказал он. – Верю, что не бросите всё на полпути, как те, кто здесь до вас шлялись. Пойдёте до конца. Страдание, ребята, оно всегда вдохновляет. Не даёт сказать: да ну его, своя рубашка ближе к телу, живём один раз, пускай другие жопу рвут…

Петер вздохнул – тяжело, длинно. Как-то совсем непохоже на себя.

– Удачи вам, – добавил Джон. – И это… Как машинку у берега найдёте, сразу на Батим не кидайтесь. Там хреново. Нужно бы подготовиться.

– Я подготовлюсь, – сказал Кат.

«И попрощаюсь», – добавил он про себя.

IX

Да, они многое знают, и многое им подвластно; их можно назвать всеведущими и всемогущими. Хотя это, пожалуй, вопрос точки восприятия. Меня тоже некоторые считают всеведущим и всемогущим, а я… Ладно, проехали.

Но их власть ограничена пределами земель, которые им принадлежат – не говоря уж о выходе за пределы планеты. Даже для небольшого вмешательства в дела Батима им потребовалась сложная операция, в которой была задействована целая команда агентов влияния и один мелкий батимский божок – к сожалению, не оправдавший надежд, так как за дурной характер и склонность к интригам коллеги буквально закопали его в землю живьём.

Лучший Атлас Вселенной

Снег валил, валил, валил. Китеж лежал на берегу скованного льдом Стеклянного моря, городская ратуша несла сквозь тучи золотой кораблик на шпиле, а снег всё падал, будто собирался засыпать и ратушу, и шпиль, и кораблик. Но, сколько ни прячь беду под белым глухим покровом, она остаётся бедой.

Люди уходили из Китежа.

Богачи нанимали сани-розвальни, нагружали их сверх меры узлами, сундуками, баулами. На сундуках и баулах, тараща испуганные глазёнки, сидели укутанные в тулупы, обвязанные крест-накрест пуховыми платками дети. Менее зажиточные горожане (бывшие, бывшие горожане) брели пешком, тащили за собой по грязному разъезженному снегу тележки, детские салазки, просто волокли чемоданы – и за ручки этих чемоданов цеплялись их сыновья и дочери, притихшие, ковыляющие по щиколотку в ледяной грязи.

Кое-кто шёл налегке, рассчитывая нанять транспорт в пригородных хуторах. Кто-то объединялся с соседями, чтобы составить единый обоз: так и проще, и безопаснее. Иные уходили в порт, надеясь по льду перейти узкое Стеклянное море и добраться до Радовеля, который стоял на другом берегу. Лелеяли надежду, что, может статься, Разрыв отступит перед морской пучиной.

Одни шли, вытирая слёзы, оглядываясь на покинутый дом, другие – напоказ веселясь и распевая куплеты отчаянными голосами, третьи шагали, уставившись в землю и не выказывая чувств. И те, и другие, и третьи подозревали, что оставляют город навсегда.

Тут и там поднимались дымы: красный петух стал частым гостем в рабочих районах. Особенно досталось урманской слободке – народ, по традиции, отыгрывался на тех, кто отличался от большинства. Пожарные бригады сбивались с ног. По улицам шаталась чернь, пьяная от украденной водки, разодетая в ворованные костюмы. Всюду пахло гарью и бедой.

К Китежу подбиралась пустыня. Пару недель назад – сразу после того, как Кат отбыл на поиски атласа – в городе объявились беженцы из погибших деревень. Они рассказали об увиденном, и их рассказы были страшны. Затем почти каждый день стали появляться новые погорельцы: из Ровени, из Засечного, из Бугров. Язва ширилась и ползла по земле, и было ясно, что на своём пути она не минует Китеж.

Будигост собрал городовых. Научил, что говорить, велел обходить дома, успокаивать население. Но полканам не верили. В книжных лавках пропали разом скупленные географические карты, в бакалейных магазинах не осталось консервов, чая и муки, в кабаках перестали наливать в долг.

По любым расчётам, городу оставалось не больше месяца.

Люди знали это.

И уходили.

– Говорят, Будигост сегодня в ратуше, – сказала Ада.

Кат издал горлом безразличный звук. Он стоял у окна в дорожных штанах и расстёгнутой рубахе, засунув большие пальцы за пояс. Отсюда, из спальни на втором этаже, открывался вид на дорогу, ведущую к парку – тихому, белому, спящему. Было малость душновато, но Кат не хотел открывать окно, чтобы не впускать вместе с воздухом запах гари.

– Не пойдёшь к нему? – спросила Ада.

Кат обернулся. Она сидела на кровати, уже полностью одетая, и расчёсывала волосы. На туалетном столике в пепельнице дымился мундштук с недокуренной папиросой. Часы над дверью деловито покачивали маятником. У стены стояло пианино, его бронзовые педали, отполированные подошвами Ады, тускло сияли, и перламутровые ромбики, которыми была инкрустирована дека, походили на осколки радуги.

«Зачем ей знать? – подумал Кат. –Только хуже будет».

– Не пойду, – сказал он небрежно. – Смысла нет. Ничего определённого пока не нашёл, только деньги потратил. И время.

Ада, глядя исподлобья, сделала ещё несколько взмахов гребнем. Повернулась вправо-влево, изучая себя, держа на лице то специальное выражение, которое многие женщины принимают перед зеркалом. Кат смотрел на неё, не говоря ни слова. Хотел насмотреться впрок – хотя знал, что это невозможно.

Ада бросила зеркало на кровать, ссутулилась и потёрла лоб.

– Есть хочешь? – спросила она.

Кат мотнул головой.

– А что ты хочешь?

Кат помолчал. На Аде было платье с широким вырезом. Ключицы, тонкие под бледной кожей, как из алебастра вылепленные; и впадинки над ними; и ямка ниже горла; и беспокойная жилка на шее; и волосы цвета густого дыма. И всё прочее, нежное, мягкое. Её руки, которые знали столько музыки. Её лодыжки и бёдра, живот, груди – одна с родинкой, другая без. Спина с детскими лопатками. Тонкие бледные губы, чёрные цветки глаз, восточный абрис лица.

Вот что он хотел – унести всё это с собой. Как можно дальше, туда, где землю не разъедает неизлечимая язва, где не от кого хорониться, где можно просто жить, тихо и в покое. И не быть за это ни у кого в долгу.

Но он не мог.

– Мне пора, – сказал Кат. – Время поджимает. Каждая минута на счету.

Ада слезла с кровати, подошла к окну. Встала рядом, оперлась на подоконник, выглянула на улицу.

– Побудь ещё, – сказала она.

Кат застегнул рубашку до горла.

– У тебя припасы остались? – спросил он. – Сил не тратила?

Ада подцепила большим пальцем кулон на шее, демонстрируя Кату ярко светящийся камень.

– Того бугая надолго хватит, – сказала она. – Если ты об этом. И подвал едой забит. Сам, наверное, видел.

– Ладно, – сказал он. – Не ходи только в гостевую спальню.

– Да не пойду я в гостевую спальню, – сказала Ада устало. – Пусть хоть до потолка пылью зарастёт.

– Ты всё время обещаешь, – сказал Кат. – А потом идёшь чистоту наводить.

– Не буду, не буду, – она нетерпеливо притопнула босой ногой. – Проклятый этот дом. Сколько ни убирайся, всё грязное и плесенью воняет.

– Уж какой есть, – произнёс Кат, припомнив, что примерно то же самое сказал Петеру, когда тот впервые увидал особняк. – Другого не будет.

– Увы, – она вздохнула и, потянувшись к столику, взяла из пепельницы мундштук с папиросой. Выпустила колечко дыма, смешно округлив рот. – Слушай, а нельзя… Да нет, глупости.

– Что?

Она задумалась, постукивая пальцем по мундштуку.

– Вот переносят же дома как-то. Подкапывают фундамент, ставят на рельсы, и – фью-ю… Нет, ерунда.

– Дело-то не в доме, – сказал Кат, зная, что говорит очевидное. – Дело-то в месте, где он стоит. Нод…

– Знаю, знаю, – Ада поморщилась. – Уникальная аномалия и всё такое прочее. Глупости, ясно.

– Можно, наверное, дом немного подвинуть, чтобы та спальня тоже над нодом была.

– Да я не из-за спальни… Забудь.

Снег за оконным стеклом падал совершенно беззвучно.

– Я потом спрошу у каких-нибудь строителей, – сказал Кат. – Когда вернусь.

– Может, и не будет никакого «потом», – сказала Ада легко. – До этой жути полтораста вёрст. Две-три недели – и сюда придёт. И всё исчезнет. Китеж. Парк. Дом мой несчастный. Нод под ним тоже…

– Брось, – сказал Кат. – Я успею.

Ада кивнула, глядя в окно.

– Да и прах бы с ним со всем, – проговорила она еле слышно. – Разве это жизнь? На улицу не выйти. Людей гублю, чтобы самой не загнуться. Тебе одни хлопоты.

– Брось, – повторил он настойчиво.

Ада качнула головой.

– Об одном жалею, – глаза её смотрели куда-то поверх заснеженного парка. – Что тебя больше не увижу. Вот что жалко. Мало мы с тобой вместе… времени… провели.

Кат шагнул к ней, встал сзади. Сверху ему был виден ровный пробор в пепельных волосах.

– Мне нельзя здесь долго быть, – сказал он.

– Тебе нельзя здесь долго быть, – эхом откликнулась она. – А то станешь, как я. Не хочу, не надо. Скверно это – стать, как я… Ладно, извини. Вздор несу, не слушай.

Она затушила папиросу о подоконник, повернулась к нему и, встав на цыпочки, хотела обнять. Но Кат подхватил её на руки, и Ада, будто маленькая, спрятала лицо у него на груди. Она была лёгкая-лёгкая, он мог держать её на руках хоть весь день.

Вот такие минуты он и вспоминал, когда был далеко от дома. Когда охотился на других планетах за ценными, опасными диковинами для Будигоста или для Килы. Когда высматривал занесённые песком кусты хищного винограда в Разрыве. Когда искал посреди чужого города того, кто согласится продать пневму обессиленному упырю… Помнил он и то, какой Аду делал голод. Как она высасывала жизнь из очередного бедолаги, подвернувшегося молодцам Килы – такое он тоже помнил. Но не вспоминал.

Если кого-то любишь, надо это уметь. Помнить, но не вспоминать.

Часы над дверью качали маятником, отмеряя потраченное время.

– Ой, – сказала Ада, встрепенувшись. – У меня же есть для тебя кое-что.

– Что?

– Увидишь, пусти.

Она бесшумно выбежала из спальни и почти сразу вернулась, неся в руках большой свёрток какой-то ткани, перевязанный атласной лентой. Кат взял свёрток, снял ленту, и ткань, тяжело зашелестев, развернулась.

Это был плащ.

Кат привык к своему старому плащу. В нём было почти не жарко ходить по Разрыву и почти не холодно гулять по зимнему Китежу. В крайнем случае, его можно было снять. Или надеть в дополнение свитер. Словом, это был хороший плащ. Длинный. С карманами.

Но то, что он держал в руках…

– Так, – сказал Кат.

– Надевай, надевай, – поторопила Ада. Глаза у неё сияли, как чёрные огоньки.

Кат накинул плащ. Застегнулся. Ада взяла с кровати зеркало и, держа его перед собой, отступила на шаг.

В зеркале отражался очень крупный и очень элегантный мужчина. Старый плащ грел Ката, укрывал от дождя и ветра, мог даже защитить от несильного пореза ножом. Но этот, новый плащ делал из него какого-то другого человека. В новом плаще был стиль. Был шик. А ещё в нем была…

– Материя-то с секретом, – сказал Кат. Он чувствовал лёгкий магический фон, который окутывал его, начиная с шеи и заканчивая лодыжками, укрытыми полами плаща.

– Самогрейка, – сказала Ада гордо. – И самоохлаждайка. Теперь хоть в пустыню, хоть в мороз. И она не промокает. Вообще. Воду можно носить!

– Ну ты даёшь, – сказал Кат, трогая лацканы. – С Килой, небось, договариваться пришлось?

– Угу, – Ада сморщила нос. – С кем ещё-то. Я больше и не вижу никого.

– Да не надо бы тебе с ним видеться, – сказал Кат. Он чувствовал, что должен выговорить Аде за то, что связалась с Килой. Но не хотел портить момент.

Ада отложила зеркало, приблизилась и огладила Катовы плечи, притворно хмурясь.

– Сидит вроде ничего, – сказала она. – Помялся немножко. Ну не беда, разгладится.

– Сама шила?

– А то кто же. Вообще-то, хотела к Солнцевороту подарить. Да вот, пришлось поторапливаться.

Кат нагнулся и поцеловал её.

– Спасибо, – сказал он. – Пригодится.

– А это для мальчонки твоего, – сказала Ада. В руках у неё невесть откуда оказался ещё один свёрток, намного меньше первого. – Скажи ему, пускай не дуется на меня. И не боится.

– Он вроде не дуется, – сказал Кат. – А что это?

– Сумка. Я размера его не знаю, сделала, что смогла.

Сумка, хоть и сшитая из обычной холстины, скроена была отлично: вместительная, ладная, с длинным широким ремнём.

– Здорово, – сказал Кат.

Они постояли, глядя друг на друга.

Часы качали маятником.

– Ну иди уже, – сказала Ада.

– Ага, – сказал он.

Вместе они спустились по скрипучей лестнице в зал. Старый плащ понуро висел на обычной своей вешалке, и Кат принялся перекладывать мелочь из карманов: кошелёк, нож, футляр с очками и прочее. Не забыл и булавку под лацканом.

Ада стояла рядом, прислонясь к дверному косяку, зябко сложив на груди руки.

– Слушай, а как ты с Килой-то рассчиталась? – запоздало спохватился Кат.

– Пустяки, – она высвободила руку и махнула ладонью. – Брошку одну старую ему дала.

– Брошку? Мамину?

– Ну да, – она отряхнула соринку с рукава. – Не бери в голову.

Кат вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Я пошёл.

– Прощай, господин мой, – сказала Ада, улыбаясь ласково и спокойно. Как будто она была совершенно уверена в том, что Кату удастся проникнуть в затерянный мир, найти там бога, поставившего вверх дном вселенную, и упросить его остановить взбесившийся Разрыв. Как будто ей самой не нужно было сидеть взаперти в ожидании скорой гибели. Как будто она прощалась с ним до следующей обычной их встречи, которые случались каждую неделю.

– До свидания, – сказал Кат.

Выйдя на улицу, он обернулся. Ада, конечно, стояла за окном. Она махнула рукой, и Кат махнул тоже, а затем пошёл прочь, зная, что она смотрит вслед. Очень хотелось обернуться ещё раз, но он только ускорял шаг, унося с собой запах папиросного дыма и Адиных духов.

«Будигост сегодня в ратуше, – ботинки хлюпали по раскисшему снегу. – В ратуше… Ещё бы. Где ж ему быть-то». На самом деле, Кат уже побывал у градоначальника – первым делом, как только вернулся с острова. Всё рассказал, продемонстрировал «Лучший Атлас Вселенной». Будигост, сидя за столом, задумчиво пролистал атлас, закрыл, побарабанил пальцами по обложке.

«Батим, значит?» – спросил.

«Батим», – кивнул Кат.

«Что-то от меня нужно? Деньги, снаряга?»

«Не знаю, – сказал Кат. – Наверное, ничего».

«Тогда удачи», – сказал Будигост.

Кат забрал атлас и пошёл к двери.

«Если через две недели не вернёшься, – хрипло сказал Будигост ему вслед, – начнём эвакуацию города».

Да, пожалуй, Аде это знать было совсем ни к чему. Ей и так приходилось нелегко. Пожалуй, Кат правильно сделал, что соврал.

Пожалуй.

До своего дома он добрался очень быстро. Приключений по дороге не случилось; разве что попалась навстречу пьяная чернь, двое парней, горланивших «Сидит девка в теремке». Завидев Ката, они стали нехорошо приглядываться – к нему и к его плащу – но Кат посмотрел на них в ответ, и парни прошли мимо. Мельком оглянувшись вслед, он представил, как они вламываются к Аде, и как она потом, вволю попировав, безуспешно пытается стащить трупы в подвал… Но шансов на такое было мало. То, что таилось под домом, отпугивало незваных гостей. Люди – как и крысы, и тараканы – инстинктивно обходили особняк стороной.

Дома его встретил Петер, одетый для дороги.

– Всё в порядке? – спросил Петер. – Ого, да ты в обнове!

Кат бросил ему свёрнутую в тугой комок сумку. Петер неловко поймал её, прижав к груди.

– Это что? – спросил он.

– Это тебе от Ады, – сказал Кат.

Петер развернул сумку и какое-то время держал на вытянутых руках, изучая.

– Красивая, – сказал он тихо. – Спасибо ей…

– Сам скажешь, когда вернёмся, – Кат нагнулся за рюкзаком, что стоял у кровати.

Петер поджал губы.

– А… Мне туда что-то положить надо?

– Жратву положишь, – Кат дёрнул завязки рюкзака. Сверху лежали две завёрнутые в бумагу колбасные палки, мешок сухарей, круг сыра и фляга с водой. Всё это перекочевало в новую сумку Петера.

Кат надел на плечи полегчавший рюкзак и достал очки.

– Ну, готов? – спросил он.

Петер зачем-то застегнул пуговицу на горле. Пальцы у него заметно дрожали.

– Готов, – сказал он очень бодрым голосом.

– Хватайся, – велел Кат, надевая очки. – Раз, два, три, четыре…

Он досчитал до ста, а затем солнце ужалило его мириадами лучей. Порыв ветра вбил в глотку дыхание. На зубах хрустнули песчинки.

Кат сплюнул и сощурился, оглядывая уходящие к горизонту дюны. Время Разрыва текло по своим законам: на Китеже только-только начинался вечер, а здесь стоял затяжной, иссушающий полдень. Любой мироходец предпочитает отправляться в путь ночью. При этом больше шансов, что в Разрыве его тоже встретит ночь – пусть холодная и неприветливая, зато не грозящая тепловым ударом. Но наверняка угадать невозможно. Кат предполагал, что схема, нарисованная на обложке атласа, служила как раз для расчёта времени путешествий между мирами. Да только руководства к схеме в книге не осталось: похоже, его вырвали вместе с переведёнными на божественный язык страницами.

«Подождать надо было до полуночи, – подумал Кат машинально, но тут же одёрнул себя: – Да куда ещё ждать-то. И так время потратил».

Он поправил лямки рюкзака и сосредоточился. Пневма в его теле мягко содрогнулась, указывая направление: точно на запад. Как всегда, по закону подлости, на пути торчал куст хищного винограда.

Кат взял в сторону, чтобы обойти опасность, и зашагал туда, куда клонилась его собственная короткая синяя тень.

Петер шёл сзади.

– Демьян, – негромко позвал он, по своему обыкновению, переиначив звучание имени Ката: Демиан.

– М-м?

– Значит, она не может даже выйти из дома? Никогда-никогда?

Кат скрипнул зубами. Он сильно жалел, что разболтал Петеру историю Ады. Это случилось помимо его воли: после возвращения с острова-тюрьмы Кату срочно требовалась пневма, он взял у Петера, сколько было можно, и в пьяном благодушии наговорил лишнего.

– Дом построен над нодом, – сказал Кат. – Так случайно вышло. Я же говорил.

– Говорил, говорил, – торопливо отозвался Петер. – Просто я не понимаю: можно ведь отыскать другую аномалию? Подальше от Разрыва, от всего этого?

– Нод – редкая штуковина, – неохотно объяснил Кат. – Большая удача, что мы такой нашли в городе. Верней, Маркел нашёл, мой учитель. На Китеже есть ещё пара нодов, но они слишком далеко. Не добраться.

– А если взять какой-нибудь быстрый транспорт?

Катом овладело странное чувство. С одной стороны, ему не хотелось попусту трепать языком, тем более о таких вещах. С другой стороны…

С другой – ему хотелось выговориться.

Хоть раз в жизни.

«Может, в последний раз», – невольно подумал он и сказал:

– Ей нельзя покидать дом даже на полчаса. Пневма не держится в организме. Совсем. В этом наше отличие. У меня энергия просто не восполняется, у неё – сама вытекает. Разные стадии заболевания. Поэтому её никуда и не перевезти. Ближайший нод – в Яблоновке, там, где живёт Маркел. Сто с лишним вёрст. Для Ады это верная гибель, никакой транспорт так быстро не ездит.

– А ты можешь стать таким, как она?

Кат скривился:

– Я уже много лет стабилен. Но, если что-то вызовет ухудшение болезни, то – да. Могу. Или если буду много времени проводить в её доме. Тело привыкнет к тепличным условиям и забудет, как удерживать пневму. Поэтому я стараюсь лишний раз там не засиживаться.

Петер покачал головой:

– Выходит, вам даже видеть друг друга нельзя подолгу… И ничего не сделать?

– Мы всякое пробовали, – с трудом сказал Кат. – Я на каждом свете знаю по десятку докторов – специально искал знаменитых, с опытом. Расспрашивал их: вдруг придумали, как это лечить. Но всё без толку. Болезнь наша – редкая, малоизученная. К тому же, врачевать упырей никто не берётся. Одни боятся, другие брезгуют. Единственное, что удалось разыскать полезного – вот эти камушки, которые показывают, сколько в теле осталось энергии.

Он тряхнул запястьем, отчего браслет глухо звякнул.

Петер вздохнул.

– Значит, остаётся только победить Разрыв, – сказал он, – раз победить болезнь не получится.

Кат не ответил. Желание выговориться пропало, сменившись тоскливой усталостью. Пневма настойчиво толкала его вперёд; он шёл, и шёл, и шёл. Шагал, стараясь выкинуть из головы все мысли, по привычке обходя кусты, наступая на голову своей тени. Дюны сменялись дюнами, очередной подъём сменялся очередным спуском, и только солнце было одно и то же – огромное, слепое, убийственно жаркое.

В душе Ката понемногу росло нетерпение, смешанное с тревогой. Он давно так долго не бродил по Разрыву в поисках точки перехода. Время отмеривало минуту за минутой, энергия постепенно иссякала, а путешествие всё длилось и длилось.

Пустыня была бескрайней.

– Уже полчаса идём, – пробормотал сзади Петер.

«А то и больше», – подумал Кат с неудовольствием. Утешало одно: плащ в самом деле оказался волшебным, ткань-самоохлаждайка самоохлаждалась вовсю. Кат даже не вспотел, хотя солнце шпарило так, словно хотело расплавить песок.

– Ада всю жизнь провела в Китеже? – спросил Петер чуть погодя.

– Нет, – ответил Кат. – Мы раньше жили в другом месте. В Радовеле. Она тогда уже болела, но не так сильно. Дружили семьями, наши родители и её…

– Наши? – перебил Петер. – Ты… не единственный ребёнок? Есть братья? Или сёстры?

Кат помолчал.

– Был брат, – сказал он. – Валентий. Валек. Он умер.

– Мне жаль, – сказал Петер с сочувствием. – Это давно случилось?

– Давно, – отрезал Кат.

…Дуб над обрывом, и чёрное пятно рядом – Ада в своём выходном платье; и другое пятно, белое – Валек в его светлой курточке. Чёрное над белым. Белое не шевелится. Кат бежит, уже понимая, что не успел, и пятна прыгают перед глазами на бегу: чёрное-белое, чёрное-белое…

Вот добежал. В пальцах Валека зажаты вырванные пучки травы, глаза белеют из-под век, кончик прикушенного языка торчит между посиневших губ.

И рыдает Ада. Я не смогла. Не смогла. Хотела остановиться. Не смогла. Стало плохо, очень плохо… Я не смогла! Что теперь будет? Что мне делать, Дёма? Что мне делать?

Он тогда всё сделал сам. Впервые. И никто ничего не заподозрил. Это стало их второй тайной. Первой тайной была связавшая их годом раньше любовь – детская, слепая, глупая. Связавшая, как оказалось, на всю жизнь.

...Пневма успокоилась – разом, будто лопнула тянувшая за собой верёвка.

Кат встряхнулся, провёл по лицу пятернёй.

Скинул рюкзак, извлёк из надёжно застёгнутого кармана якорь. Кусок металла, прихотливо изогнутый, с округлой проушиной на конце, весь в крошеве ржавчины. Деталь машины с северного берега острова-тюрьмы.

Петер, отставший было, догнал Ката и встал рядом, смахивая пот с бровей.

– Всё? – спросил он.

Кат набросил лямку рюкзака на плечо и достал из-за лацкана булавку.

– Всё.

«Неплохая, в принципе, жизнь была у меня», – мелькнуло в голове.

Петер схватился за его рукав побелевшими пальцами.

«Жаль, короткая».

Капля крови упала на ржавое железо.

«Ада, прощай. Авось, ещё увидимся».

Он зажмурился.

Солнце погасло. Стих ветер, настырно толкавший до этого в бок. Кат ощутил влагу на лице. Открыл глаза.

И увидел город.

Они с Петером стояли на вершине плоского, голого холма, окружённого руинами. Повсюду простирались нагромождения рухнувших стен, обглоданных колонн, изломанных балок. Везде царил грязно-бурый песок. С подветренной стороны разбитых зданий намело целые дюны. На открытых местах сквозь истончившийся песчаный саван щерились края бетонных плит, выглядывали горки щебня, торчала трухлявая арматура.