Текст книги "Воля дороже свободы (СИ)"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

На востоке понемногу светлело.

– Вот это да, – сказал Петер. – Демьян, а давай в Разрыв только по утрам ходить?

– Суточные циклы не совпадают, – сказал Кат, роясь в рюкзаке. – Никогда не угадаешь наверняка.

– Жалко. Так здорово утром тут…

– Пневма всё равно уходит, – возразил Кат. – Хоть утром, хоть вечером.

– А вечером тоже, наверное, здорово?

Кат достал атлас и почесал его корешком обросшую щетиной челюсть. Обвёл взглядом из-под очков розовый край горизонта, гладкие спины дюн, чёрные пятна кустов.

– Да, – сказал он. – Вечером тоже.

Последние страницы атласа были особенными. Их действительно сделали из мусора – или из чего-то, очень похожего на мусор. Обломки веточек с тонкой, лоскутами отслоившейся корой и налипшим мхом. Травинки, сплетённые в неряшливый буро-зелёный ковёр. Мелкий гравий вперемешку с песком и комочками земли. Нечто тёмное, волокнистое, похожее на торф. Клочки грубой шерстяной ткани. Всё это – и ещё многое другое – спрессовали и вплавили в какой-то материал, похожий на тончайшее гибкое стекло.

Каждая из страниц была якорем. Проверенным, надёжным, удобным ключом к другому миру.

«Отправляйся во всеоружии и будь наготове».

Библиотечный раб пронумеровал листы, так что ошибки быть не могло. Да и сам вид якоря не дал бы ошибиться. Замурованные в стеклистую оболочку, поблескивали кварцевые песчинки, тут и там сияли перламутром осколки раковин. Ближе к краю страницы виднелся скелетик крошечного рачка. Словно кто-то зачерпнул горстью песок на неведомом берегу – там, где всегда жарко и пахнет морем. Зачерпнул, разровнял и впечатал в диковинный прозрачный лист.

– Всё, пора, – сказал Кат.

Петер уцепился за его локоть и глубоко, прерывисто вздохнул.

Кат достал булавку из-за отворота плаща. Кольнул палец, мазнул по странице.

– Поехали, – выговорил он.

И тут же сощурился, потому что в глаза ударил солнечный свет. Такой яркий, что даже очки не были ему помехой. Но это солнце не стремилось выжечь глаза и высушить плоть – оно просто светило и грело.

Петер отпустил локоть Ката и, моргая, огляделся.

– Ух ты, – сказал он. – Океан. Это же океан!

Расстёгивая на ходу куртку, он медленно пошёл к воде. Которая сверкала миллионом искр, шелестела и плескалась о берег. Которая собирала и тут же распускала на своей рябой шкуре пенные гребешки волн. Которой было много, много, много. Которая и называлась – океан.

Кат снял было очки, но подумал и снова надел. Мир выцвел, потеряв в волшебстве, зато прибавив в чёткости. Китеж тоже стоял на морском берегу. Но вечно сонное, мелковатое Стеклянное море, равнодушно принимавшее в себя илистые воды речки Удачи, было совсем, совсем другим.

«Будь наготове», – вспомнил Кат и, отвернувшись от берега, принялся разглядывать место, куда их забросил атлас.

Место казалось совершенно диким. Необжитым, нехоженым. Вдоль берега стелилась кайма сине-зелёного кустарника, похожего на китежский можжевельник, с проблесками алых ягод в колючей гуще листвы. Там и сям торчали пальмы – низенькие, Кату по плечо. В дюжине шагов от берега пальмы становились выше и мощнее, а чуть дальше стоял настоящий густой лес, где с беспечным остервенением перекрикивались птицы. И, словно нарисованная художником, набившим руку на салонных пейзажах, виднелась над лесом гора – невеликого размера, судя по тому, что её пологую вершину не застила полуденная дымка.

«Остров солнечной тюрьмы, – подумал Кат. – Солнце есть, тюрьмы не видно. Или я плохо смотрю, или раб напортачил с переводом. А может, атлас брешет? Но зачем тогда мне сказали его искать?.. Неужели мальчишка прав, а я ошибся, и сон – просто сон, и всё впустую? Впрочем, авось ещё увидим эту тюрьму. А то и что похлеще».

Он вдруг осознал, что вспотел – хоть выжимай – и с отвращением стянул душный, пропахший танжерской гостиницей плащ. Спохватившись, привычным жестом задрал манжету рубашки: камень светился, подсказывая, что с кормлением можно повременить.

– А вода-то тёплая, – послышалось от берега.

Кат обернулся. Сзади стоял Петер – взъерошенный, с мокрыми рукавами. Он успел скинуть ботинки и закатать до колен штанины. Ступни, блестевшие от воды, были по низу облеплены песком.

– Купаться потом будешь, – сказал Кат. – Сперва бога найдём, потом все развлечения. Если живы останемся.

Он перекинул плащ через плечо и зашагал вдоль берега. Петер, подобрав с песка куртку и ботинки, пустился следом.

Шли долго.

Шелестел пальмовыми листьями ветер, плескался океан, вопили в лесу птицы. Солнце, неторопливо поднимаясь по небу, грело исправно и ровно, как хорошо раскочегаренная машина. Берег исподтишка загибался в дугу, так что гора всё время маячила слева.

Кат вспоминал то, что прочёл в тетради.

Даже если сделать скидку на неточности перевода, вырисовывалась весьма тревожная картина. Неизвестный автор атласа знал о беде, приключившейся с Китежем. Больше того: беда эта была гораздо серьёзней и обширней, чем полагал градоначальник Будигост. Разрыв пробивался в реальность повсюду. Это случилось и на родной планете автора (которую он называл не иначе как «старушка-Земля»), и в других мирах. Просто зарождавшуюся катастрофу не везде успели заметить. Где-то – например, на Танжере – пустынные язвы появились совсем недавно. И росли далеко от крупных городов. Пока – далеко.

Что же до методов борьбы, то всё обстояло ещё хуже.

Никто не знал, как победить Разрыв.

Ни одна живая душа.

В последней главе рассказывалось о том, что похожее бедствие уже происходило несколько десятков лет назад. Правда, тогда оно закончилось быстро и не повлекло за собой больших разрушений. Но Земле пришлось туго: видимо, из-за того, что она была заселена гуще прочих планет. Сдержать натиск пустыни – и то ценой огромных потерь – удалось лишь неким существам, которых автор называл то «моими могущественными друзьями», то «учителями и покровителями», то вообще «богами». Вероятно, с настоящими богами означенные личности не имели ничего общего. Они не взимали дань пневмы, не развивали науку, не управляли государствами, да и вообще избегали вмешиваться в дела людей. Тем не менее, так называемые боги обладали недюжинными магическими способностями.

К сожалению, в этот раз их способностей для удержания Разрыва не хватило. Пустыня разрасталась, грозя поглотить Землю целиком. Видя своё бессилие, боги поручили автору поиски средства, которое положило бы катастрофе конец.

Средство это до сих пор не было найдено. Несмотря на то, что его искали очень многие люди.

В том числе – Кат.

– Рыба играет! – раздался голос Петера. – Демьян, глянь! Прямо из воды выпрыгнула!

Занятый мыслями, Кат прошёл ещё несколько шагов. Раздавил пустую ракушку, пнул валявшийся поперёк дороги обломок плавника, отбросил со лба мокрую от пота прядь волос. И лишь после этого посмотрел – но не вправо, на прыгающую рыбу, а влево, туда, где неизменно виднелась плоская коричневая вершина, и где с недавнего времени мерещилось ему нечто подозрительное.

С минуту он всматривался в блёклую синь, щурясь сквозь очки.

Потом сказал:

– В рот мне мёд. Похоже, нашли.

– Что там? – Петер встал рядом. Добавил тише: – Пойдём ближе посмотрим?

– Придётся, – бросил Кат. – Ботинки надень.

Путь шёл в гору, идти было тяжело. Лес на этой части острова почему-то не рос, зато можжевельник стоял густо, и порой между колючими, прилипчивыми ветками вовсе исчезал просвет. Кат с Петером пробирались сквозь кусты, ноги скользили по многолетней, слежавшейся в рыжее одеяло подстилке – а вверху всё заметней становилось то, что ещё четверть часа назад было совершенно незаметным.

В воздухе реяло хрупкое, бесцветное мерцание. Будто над островом – над большей его частью, кроме самого побережья – опрокинули резную хрустальную вазу. И её гигантские ломаные грани сверкали, становясь видимыми на долю секунды: то у земли, то чуть повыше деревьев, а то и вовсе в зените.

– Солнце поднялось, – пыхтел Петер, ломая податливую хвою. – Пока низко стояло, не видно было… А теперь – вот…

– Тише будь, – сказал Кат, отгоняя от виска мошку.

– Извиняюсь, – пробормотал Петер и тут же, зацепившись за что-то ногой, грохнулся на старую, насквозь прогнившую корягу. Раздался длинный, раскатистый треск, в воздух поднялось облако трухи, замелькали всполошенные бледные бабочки.

Кат бесстрастно глядел, как мальчик, пытаясь встать, возится среди обломков дерева, разворошенных ветвей и раздавленных ягод.

– Ну извиняюсь же, – буркнул Петер, приняв наконец вертикальное положение. – Корней тут внизу понатыкано…

– У нас хорошая новость, – сказал Кат. – Если Основатель находится здесь, он наверняка всё это слышал. И, раз мы ещё живы, думается, убивать он нас не намерен. Во всяком случае, сразу.

Петер виновато понурился. Светлые вихры торчали в разные стороны, за ухом застряла веточка.

– Ну, мы это… пойдём, что ли, дальше? – предложил он вполголоса.

– Пришли уже, – ответил Кат. И скупо повёл рукой, показывая.

Кусты перед ними обрывались ровной линией, которая уходила вправо и влево, опоясывая остров вдоль берега. За линией, абсолютно неуместные и невозможные здесь, в диком краю, виднелись огородные грядки. Аккуратные, окученные, прополотые. Дюжина рядов, полсотни травянистых высоких растений в каждом. Широкие бледные листья вяло покачивались на ветру.

– Это что? – спросил Петер и вытер пот со лба.

– Похоже на табак, – воспользовавшись передышкой, Кат снял очки, сложил в футляр и спрятал в карман. – На Китеже махорка растёт такая же.

– Бог курит табак? – Петер шагнул к границе, отделявшей грядки от диких кустов. Медленно, робко протянул ладонь.

Кат схватил его за шиворот и оттащил. Поискав, подобрал камешек. Бросил, целя повыше.

В трёх саженях от земли полыхнуло белым. Раздалось шипение. По незримому барьеру потёк раскалённый комок лавы. До земли дотечь не успел: вначале уменьшился, затем распался на отдельные длинные струйки, а через мгновение и они растаяли, изойдя на пар. В воздухе поплыл едкий запах.

– Вот так, – заключил Кат. – Не суйся.

Петер на всякий случай отступил на шаг.

– Силовой купол, – произнёс он хрипло. – Я про такие читал. Сверху, наверное, тоже закрыто.

Кат в раздумье поскрёб макушку. Кто-то потратил изрядные силы и средства, чтобы построить здесь, на острове сложное техническое устройство. Опасное к тому же. Необходимо было доставить сюда материалы, инструменты, запчасти. Найти специалистов – редких, самого высокого уровня (Кат, к примеру, не знал ни одного такого специалиста). Оплатить их труд. Всё это – с целью оградить нечто в центре острова.

Зачем?

Ограду строят в двух случаях: либо намереваются защитить то, что находится внутри, либо наоборот. Защищаться здесь решительно не от кого; разве что в океане водятся крупные хищные чудовища, которые время от времени выходят на сушу. Или, скажем, такие чудовища летают в небе. Силовой купол, безусловно, спасёт и от морских гадов, и от летучих. Но не проще ли убраться подальше с острова, на котором так рискованно жить? Тем более что климат здесь жарковат, для курорта не слишком подходит. И рудных месторождений явно не имеется; в противном случае на вершине горы виднелся бы завод, а в воздухе было бы не продохнуть от промышленной гари. Нет, купол сделали не для того, чтобы искать под ним защиты.

Значит, внутри кто-то есть.

И этот кто-то – очень, очень опасен.

– Демьян, – тихо позвал Петер, – ты чего-нибудь понимаешь?

Кат кивнул.

– И что это такое?

Кат прихлопнул на шее кусачую муху.

– Тюрьма, – ответил он. Хотел сказать потише, но получилось довольно громко и даже сердито. Всё муха виновата: больно тяпнула, проклятая.

– Как в книге… – начал было Петер.

– Да, это тюрьма, – произнёс незнакомый голос.

Кат быстро шагнул назад, вскинул руку с растопыренными, напряжёнными пальцами. Петер кубарем ломанулся в можжевеловые заросли, но весь спрятаться не сумел: голова осталась торчать снаружи.

Из-за табачных кустов вышел мужчина в клетчатой рубашке, поношенных штанах и соломенной шляпе. Был он крепким, поджарым, сильно небритым. Из-под шляпы падали на лоб тёмные с проседью волосы. В правой руке мужчина держал мотыгу на длинном черенке. В левой покачивалось ржавое ведро.

Некоторое время он стоял, переводя взгляд с Ката на Петера и обратно. Затем поставил ведро наземь и оперся на мотыгу.

– Покой вам, ребята, – сказал он. – Меня звать Джон Репейник.

– Демьян Кат, – сказал Кат, опуская руку.

– Петер Шлоссель, – сконфуженно представился Петер.

– Славно, – сказал тот, кто назвался Джоном Репейником. – Весьма рад знакомству. Я бы пригласил вас отобедать, но эта грёбаная штука (он кивком указал на невидимую границу) ничего, кроме воздуха, не пропускает. Поэтому, если хотите есть, советую вон те красные ягоды. Довольно вкусные, особенно с голодухи. А чуть дальше, помнится, течёт ручей. Вода чистая, можно пить.

На вид ему было лет пятьдесят. Но, закончив говорить, он коротко ухмыльнулся – и сразу показался молодым, не старше тридцати.

– У нас всё с собой, – отозвался Кат.

– Спасибо, – прибавил Петер. Он выкарабкался из кустов и подошёл ближе к невидимому куполу. – Прошу прощения, что спрашиваю. Вы – Основатель?

Джон Репейник снова оскалился в ухмылке. Только на сей раз она вышла довольно безрадостной. И моложе его не сделала.

– Частенько мне в последнее время задают этот вопрос, – сказал он. – Правда, не всегда вот так сразу…

Он замолчал, морщась и потирая под шляпой лоб. Кат тоже молчал, потому что не знал, чего ожидать от бога, которого спросили, действительно ли он бог. Молчал и Петер, скорее всего – из вежливости.

– Ладно, – сказал Джон Репейник. – Чего время впустую тратить. Вы – мироходцы, иначе не смогли бы сюда попасть. Так?

– Да, – ответил Кат.

– И кровь у вас, наверное, белая? – спросил почему-то Репейник.

– Извините, – подал голос Петер, – а какая ещё бывает?

Репейник вздохнул.

– Не поверишь, – сказал он, – но по работе мне, как правило, попадалась красная. Впрочем, неважно. Важно, что вы – люди с белой кровью, умеете ходить в Разрыв и ищете Основателя.

– Не совсем, – сказал Кат как можно учтивей. – Мы ищем того, кто знает, что делать с этим самым Разрывом. Вы мальчонку вообще не слушайте. Он чудит иногда и вопросы задаёт бесперечь.

– А по-моему, достойный юноша, – возразил Репейник, разглядывая Петера. – Мне отсюда, конечно, толком не разобрать. Но опыт, знаешь ли, подсказывает, что у него в голове полный порядок. В отличие от тебя, громила.

Тут Репейник посмотрел на Ката – так, что тому захотелось попятиться. Но Кат не попятился.

«Не нравлюсь я ему, – подумал он и вдруг почувствовал прилив злости. – Что ж, на колени упасть теперь? А иди-ка нахер, господин Основатель. Вряд ли ты меня достанешь из-за этой стенки. Ну, а достанешь – значит, судьба такая».

И, не моргнув, он уставился на Репейника в ответ.

Они глядели, и глядели, и глядели. Один – из-под полей самодельной шляпы, другой – сквозь упавшие на глаза пряди волос. Солнце стояло в зените, равно слепя обоих. В воздухе посверкивал хрустальный барьер. Было очень, очень жарко.

«Не похож он на портреты и статуи, – думал Кат. – Потрёпанный какой-то, да и ростом не особо вышел… Ну давай, шарахни уже молнией, или что ты там умеешь».

Спустя минуту Репейник покачал головой и опустил глаза.

– Садитесь, – сказал он. – Да поближе, чтобы мне горло не драть. Буду рассказывать, и рассказывать долго. Так что располагайтесь.

«Поди ж ты, – Кат смахнул заливавший брови пот, – кажется, поживу ещё малость».

Он скинул рюкзак, положил на него плащ и сел сверху. Петер, подумав, устроился на собственной куртке, расстеленной поверх им же затоптанных веток.

Репейник махнул рукой:

– В тень ступайте, не то обгорите. Пацан вон уже розовый, как поросёнок.

Кат решил не спорить и переместился левее, туда, где одинокая пальма отбрасывала на землю полуденную синюю тень. Петер, извозив куртку в пыли, примостился рядом.

Репейник положил мотыгу и уселся под табачным кустом на перевёрнутое ведро.

– Так, – сказал он. – Для ясности: вы не первые, кто сюда приходит. И даже не десятые. Поэтому я примерно в курсе, что вам нужно.

Петер несмело поднял руку – точно в гимназии на уроке:

– А что стало с теми, кто был до нас?

– Не знаю. Может быть, вы узнаете. Видите ли, здесь в последнее время частенько появляются люди с книгой в руках. И все хотят остановить Разрыв. Я рассказываю им то, что мне известно. Они благодарят, прощаются. И уходят. С концами. Правда, сегодня впервые пришли аж двое сразу. Интересно, кстати, отчего так?

Он вопросительно посмотрел на Ката. Тот покачал головой:

– Мироходцы обычно держатся поодиночке. Конкуренция. У нас… особый случай.

Петер сощурился на солнце:

– Выходит, кто-то их… Ну, нас – таких, как мы – сюда направляет?

– Поначалу гостей ко мне снаряжал какой-то старик из Эллады, – Репейник неопределённо покрутил ладонью. – Это такая маленькая страна на Земле… Не суть. Но в последнее время их приводят сюда сны. Верней, один и тот же сон. Кто-то настойчиво советует мироходцам найти определённую книжку – «Атлас Вселенной», если не ошибаюсь. Ну, а потом они следуют указаниям из книжки. И оказываются здесь.

Петер поглядел на Ката с той смесью восхищения и страха, какая бывает написана на мордочках очень маленьких котят.

«Вон оно как, – подумал Кат. – Тот солнечный мужик, выходит, дело на поток поставил».

– Ладно, – Джон хлопнул по коленям. – Сейчас я буду говорить, а вы – слушать. Вопросы потом. Начнёте перебивать – до вечера не закончим. Ясно?

– Ясно, сударь Репейник, – сказал Петер смирно и с почтением.

– Джон, – сказал Репейник. – Можно просто Джон.

Сверкнул на солнце портсигар. Это был самый старый и потёртый портсигар из всех, что видел Кат. Репейник сунул в рот небольшую тёмную самокрутку и извлёк из нагрудного кармана силовой кристалл с прикрученными к концам проводками. Сжал кристалл между указательным и большим пальцами. Встряхнул.

Кристалл полыхнул фиолетовым – так, что даже на ярком солнце стало больно глазам.

Репейник прикурил от проводков, помахал кристаллом в воздухе, остужая его, словно простую спичку, и небрежно спрятал обратно в карман.

– Ни хера себе, – сказал Кат, не сдержавшись.

Кому угодно потребовалось бы копить пневму неделями, чтобы провернуть такой фокус. Да и не смог бы обычный человек высвободить всю накопленную энергию за долю секунды. А если бы и смог, то уже валялся бы при смерти.

Бог, который просил называть его просто Джоном, подмигнул Кату и смачно затянулся.

– Что ж, – сказал он, выпуская толстую струю дыма. – Начнём, пожалуй. Я попал на этот остров двести лет назад, по чистой случайности…

Это был длинный рассказ.

Кат слушал – не перебивая, потому что его так попросили, и ещё потому, что сам не терпел, когда перебивают.

Петер тоже слушал. Молча, внимательно-внимательно, будто стараясь запомнить каждое слово.

А временами Кату казалось, что рядом был ещё кто-то.

Невидимый, неощутимый.

И очень печальный.

VII

Чтобы не нянчиться с каждым новорождённым человечком, Основатель наделил подопытных способностью передавать божественный дар по наследству. Дети в мирах-колониях появлялись на свет с небольшими магическими талантами, которые развивались и крепли по мере взросления. С одной стороны, это избавило колонистов от социального неравенства: среди них не было лишённых силы изгоев. С другой стороны, это породило множество других проблем, с которыми, о путник, ты знаком не понаслышке.

Но я до сих пор не понимаю, зачем Основатель отключил вам божественную регенерацию. Ему не нужны были перенаселённые планеты? Тогда мог бы просто подрегулировать ваш инстинкт размножения. Или это такая штука, которая в принципе не поддаётся регулировке?

Лучший Атлас Вселенной

Он попал на этот остров двести лет назад, по чистой случайности. Спасаясь от гибели вместе с единственной женщиной, которая была ему близка.

Тогда Джон впервые смог пройти через Разрыв в другой мир.

Вообще, в то время он много чего делал впервые. Воскресил умершего. Выпил чужую пневму, причём отданную по доброй воле, в дар. Убил разом несколько десятков человек – мгновенно, простым усилием ума. Научился проникать в сознание людей и за считанные секунды узнавать в мельчайших деталях, о чём они думают – или думали когда-то. Обрёл способность создавать летучие магические частицы и управлять ими.

А его собственная кровь поменяла цвет с алого на жемчужно-белый.

Жизнь становится очень разнообразной, когда превращаешься в бога.

Богом Джон тоже стал по чистой случайности. Он с юных лет был сыщиком, притом довольно умелым: в работе помогала врождённое умение читать обрывки чужих мыслей. Как-то раз, расследуя очередное дело – непростое, опасное – Джон обнаружил, что его заказчик также весьма непрост. И, как выяснилось чуть позже, весьма опасен.

Заказчик звался Хонна Фернакль, но этим именем он начал пользоваться сравнительно недавно. Прежде его называли Тран-ка Тарвем, что в переводе с мёртвого (и очень древнего) языка значило «Великий Моллюск». Также допускались обращения «Повелитель», «Радетельный Пастырь» и тому подобное. Великий Моллюск был единственным богом, выжившим после разрушительной войны, во время которой истребили друг друга его собратья. И он собирался стать во главе мира – нового мира, полного людей, находящихся во власти чудодейственного опьянения божественным снадобьем.

Проще говоря, Хонна изобрёл тяжёлый наркотик, с помощью которого собирался изменить человечество. Как он полагал – к лучшему.

Джон решил, что не может допустить такого развития событий. И убил Хонну. Разумеется, он вряд ли справился бы в одиночку с могущественным созданием, если бы не стечение обстоятельств. Так вышло, что у Джона был при себе телепорт – одноразовое устройство, примитивное, но действенное. Тому, кто пользовался таким телепортом, нужен был лишь якорь для переноса в любое место. Джон, борясь с теряющим человеческое обличье Хонной, нашарил в кармане куртки щепоть песка из Разрыва. (Откуда взялся песок? Ещё одна случайность. Дурацкая история). После чего оба они – и Джон, и чудовище, державшее его стальной хваткой – перенеслись в Разрыв. Телепорт, как уже говорилось, был примитивным, грубым прибором, способным нанести оператору серьёзное увечье. При перемещении Хонна лишился руки.

Так Джон остался в Разрыве вдвоём с умирающим от потери крови богом.

И тот перед смертью сделал Джона подобным себе.

До Хонны такой трюк никто не проворачивал вот уже несколько тысячелетий. Старые боги не передавали подданным магических способностей: боялись конкуренции со стороны новоявленных коллег. Люди для них были источником энергии, обслугой, пушечным мясом, подопытными кроликами – кем угодно, только не ровней. Трудно сказать, отчего Хонна решился на такой шаг. Возможно, он хотел, чтобы Джон продолжил его эксперименты. А может, им руководило чувство вины. Или отчаяние.

Как бы то ни было, Джон обрёл божественные силы.

Возможно, он смог бы придумать что-нибудь дельное насчёт применения этих сил. Но по его следу уже шло правительство. Верховные политики совсем не хотели возвращения старых, довоенных порядков; тогда они потеряли бы власть – а с нею вместе, скорей всего, и жизнь. Поэтому расставленные во всех городах Энландрии чуткие датчики постоянно ловили всплески магической энергии. Датчики эти мгновенно засекли Джона – верней, мощное средоточие пневмы в его теле.

И началась охота.

Джону повезло: его успел предупредить старинный знакомый, который занимал видный пост в государственной научной организации. Питтен Мэллори, канцлер Безопасного Хранилища Раритетов. У этого одинокого, болезненного старика во всём мире не было никого, кроме племянника по имени Найвел. Когда-то Джон спас Найвела от большой беды. Теперь у Мэллори появился шанс отплатить Джону той же монетой.

Джон едва успел сбежать от правительственных агентов. Божественная сила позволила ему мгновенно уйти в Разрыв и так же мгновенно из Разрыва выйти. Но попал он уже не в родной мир, а сюда, на неведомый остров. Клочок суши, затерянный в безлюдном мире, словно нарочно создали для изгнанников, не нашедших места на родине. Для обоих изгнанников: вместе с Джоном очутилась на острове Джил, женщина, с которой он был неразлучен много лет.

Джон решил, что никогда не вернётся домой. Возвращение привело бы к смуте, ко всеобщему расколу, к бойне мирового размаха. Джон не хотел проливать кровь, становиться во главе человечества, собирать энергетический оброк с новоявленной паствы и вести её в будущее. Он хотел только одного – спокойной жизни рядом с любимым существом. Того же хотела и Джил. И остров для этого подходил идеально.

Оставалась лишь одна загвоздка: Джил была человеком. Пусть не совсем обычным – она могла дышать под водой и обладала ещё парой слабых магических умений – но человеком. Беззащитным перед болезнями и скорой старостью. А Джон был обречён на неимоверно долгое существование. Одиночество длиной в несколько тысяч лет.

Всё, что ему оставалось – попытаться обратить Джил в богиню так же, как это сделал с ним Хонна.

Джон попытался.

И у него получилось.

Потянулись дни, полные спокойного счастья. На острове нашлось всё, что было нужно для жизни. Посреди леса тёк ручей с пресной водой, на деревьях росли съедобные плоды. Отыскалось даже нечто, напоминавшее табак. Скучать не приходилось: Джон и Джил привыкли к комфорту цивилизации и мало-помалу старались превратить место, где очутились, в подобие уютного деревенского хутора. Для начала они выстроили хижину из пальмовых стволов, завели огород и приручили дюжину местных бескрылых птиц, похожих на голубей (ради яиц на завтрак). Затем настал черёд более существенных перемен. Печь, водопровод, ручная мельница, коптильня – всё это не так просто сделать, когда из инструментов у тебя лишь нож, из материалов – дерево да валуны, а огонь приходится добывать, высекая искры над сухим мхом. Но Джону и Джил ничего в жизни не доставалось просто. Они привыкли.

Были и другие занятия, кроме работы. По утрам ловили рыбу, вечером купались в светящемся от планктона прибое. Порой Джил отправлялась в долгие морские путешествия, ныряла на большую глубину, к окаменелым раковинам, бледнокожим рыбам и кораллам, а Джон проникал в её ум и глядел на подводные чудеса её глазами. Чуть позже он построил плот, чтобы не расставаться с Джил во время морских странствий. На этом плоту было здорово заниматься любовью – посреди океана, под ленивое колыхание волн.

Со временем Джон даже освоил новое для себя искусство. У него не было ни малейшего понятия о музыкальной грамоте, но в достатке хватало времени для проб и ошибок. Результатом долгих усилий стала тростниковая флейта, на которой он недурно выучился играть. Вначале просто хотелось смастерить инструмент, чтобы вечерами подбирать знакомые песни; но через какое-то время он стал сочинять собственные мелодии, приятные, хоть и немудрящие. Играя, Джон выпускал в воздух рой парцел – магических частиц – и рисовал в небе текучие, пляшущие под музыку узоры. Джил обожала такие представления.

И ещё они научились ставить брагу на красных ягодах.

Иногда Джон прикидывал, что могло бы выйти, если бы он вернулся домой и обратил в богов всё население Земли. Но многолетний опыт общения с людьми (притом с не самыми лучшими образцами рода человеческого) подсказывал, что из подобной затеи может получиться очень мало хорошего, а плохого – гораздо больше. Идея казалась заманчивой лишь на первый взгляд. О ней занятно было размышлять в часы послеполуденной жары, когда остров сонно замирал в солнечном мареве – но и только. Привести такие планы в действие мог лишь безумец или преступник.

Джон прекрасно это понимал.

И Джил тоже.

Они вообще во всём друг с другом соглашались, им было на диво хорошо и уютно вдвоём. Большую часть времени они проводили в тишине – иногда молчали неделями, понимая друг друга без слов.

Так, без слов, в согласии они прожили долгое время. Пять лет, или шесть, или все десять – не было нужды считать дни.

А потом Джил обнаружила, что носит ребёнка.

Джон не знал, как быть. Он никогда не принимал родов. Да что там – не принимал; не видал, как рожают женщины. Тем более, богини. Приблизительно он знал, что нужно много горячей воды, тряпки, чистая постель… И повитуха, обязательно повитуха, без неё жди беды. На острове из перечисленного не было ровным счётом ничего.

Джил, однако, оставалась спокойна. Она выросла в деревне, где рожали запросто, без затей. Рожали дома, стоя, схватившись за подпиравший потолочную балку столб. Рожали на берегу реки, укрывшись от дождя под навесом для лодок. Рожали в поле во время покоса, лёжа на охапке сена. Далеко не ко всем вовремя поспевала повитуха. Роды представлялись Джил событием важным, трудным, но не слишком опасным. Тем не менее, требовались определённые приготовления.

Она составила список. Поделилась энергией: на всякий случай, вдруг придётся не только идти через Разрыв, но и драться. После чего Джон отправился в Дуббинг – город, откуда ушёл, как думал раньше, навсегда. Ему, конечно, не нужны были якоря и кровь. Богу путешествовать по мирам намного проще, чем человеку-мироходцу.

Следовало действовать быстро. Перво-наперво он раздобыл денег в одном из городских банков; совсем несложная задача для того, кто умеет забираться в людские головы. Потом навестил пару магазинов, разжился лекарствами, пелёнками и детскими вещами, прикупил заодно новой одежды для себя и Джил – старая была на полпути к лохмотьям. Взял немного семян: в том числе, нормального табака взамен дикого, что рос на острове. Перед выходом из посудной лавки, нагруженный свежекупленными кастрюлями, задумался, не нужно ли запастись патронами для револьвера.

Из раздумий Джона вывели свистки констеблей, которых подняли по тревоге вскоре после его появления в банке.

Несмотря на суматоху, он пронёс всё, что успел приобрести, через Разрыв, и вернулся к Джил.

Теперь ему оставалось ждать. Надеяться. И не бояться – как не боялась она сама. В самом деле, если двое людей живут вместе, надо быть к такому готовым. Скоро их будет трое; отчего бы не порадоваться хоть немного, пусть и заранее?

Ну, и в положенный срок их стало трое.

Ребёнок родился совершенно нормальным. Мальчик, здоровый, горластый и с отменным аппетитом. Обычное человеческое дитя без диковинных способностей и прочих отклонений. В полгода он научился садиться, в год – сделал первые шаги и заговорил. В четыре поплыл: Джил с первого дня мечтала плавать с ним вдвоём.

Имя? Он три месяца жил безымянным, поскольку Джон и Джил никак не могли договориться. Впервые за много лет спорили и спорили, пробуя на слух и отвергая одно имя за другим. В результате сошлись на том, что устраивало обоих. Назвали сына в честь человека, которого хорошо знали. Которого оба когда-то считали другом и учителем.