Текст книги "Воля дороже свободы (СИ)"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Петер пожал плечами.

– Теперь вообще всё понятно становится, – пробормотал Кат.

Туман постепенно развеивался. Вместе с ним слабел запах тухлятины: очевидно, белёсые испарения и были источником вони. «В нашем городе часто бывают туманы, которые пахнут нехорошо», – вспомнил Кат слова Петера. – Хрен ли было строить этот Рунхольт в таком смердячем месте? Или туманы потом появились? После войн всякое бывает…»

Над крышами показалось солнце, но светило оно будто бы в долг – неохотно и скупо. Переулок тем временем привёл Ката с Петером к широкому проспекту. От прочих улиц проспект отличался лишь размерами: такие же старые, обветшалые дома, такие же болезненные, усталые с самого утра люди. Одно из зданий лежало в руинах – от него исходила мощная эманация сырой магии, у Ката зачесалась кожа, словно он вернулся на Батим. По горам битого кирпича шныряли создания, похожие на китежских сторожевых кошек, только намного меньше, не выше сапога. Вид у них был потасканный, но независимый.

– А мы так сразу могли? – спросил вдруг Петер, по-прежнему глядя под ноги. – Использовать меня вместо якоря?

Кат цокнул языком:

– Раньше до такого никто не додумывался. Да если б и додумался, трудно было бы проверить. Обычного человека мироходец через Разрыв не поведёт – обоим смерть. А парами мироходцы путешествуют редко. Конкуренция... Так что у нас уникальный опыт.

– Здорово, – сказал Петер равнодушно. – Слушай, Демьян, а отчего ты так заинтересовался институтом Гевиннера? Прямо сам не свой сделался, когда я про него сказал.

– Сон у меня был, – нехотя сказал Кат.

– А-а, – Петер помолчал. – Как тогда?

– Как тогда.

Петер поднял руку и указал на противоположную сторону проспекта:

– Вот. Пришли.

Институт был громаден. Могучее здание о четырёх этажах занимало целый квартал, простираясь от перекрёстка до перекрёстка. На городскую суету равнодушно глядели ряды высоких стрельчатых окон; кое-где в рамах вместо стёкол желтели фанерные листы. Центральный портал венчали скульптуры, изображавшие воинственного вида зверюг, вставших на дыбы и победно скалящихся навстречу солнцу. Одна из зверюг держала в лапе флаг. Он был таким грязным, что казался траурным.

Кат и Петер трусцой перебежали через проспект, едва не угодив под мчавшуюся во весь опор коляску, причём кучер нарочно взял в сторону, стараясь их зацепить. Очутившись перед институтом, Петер поднялся по лестнице и, упираясь пятками в побитые мраморные плиты, отворил тяжеленную дубовую дверь.

Внутри обнаружился гигантских размеров вестибюль – полутёмный, тихий, безлюдный. В невообразимой вышине тускло отсвечивали стекляшки развесистых люстр, но ни один кристалл не горел. Свет проникал лишь через окна, и его явно недоставало для такого огромного помещения. Справа и слева из сумрака проступали широкие ступени ведущих наверх парадных лестниц.

Отчётливо пахло варёной капустой.

– И что дальше? – пробормотал Петер.

Кат направился вперёд: ему показалось, что в глубине вестибюля блеснул какой-то огонёк. Через дюжину шагов обнаружилось, что темнота между лестничных маршей скрывает застеклённую будку с окошком, а, когда Кат с Петером подошли ближе, то разглядели в будке вахтёршу – крупную, неопределённого возраста тётку. На обшарпанном столе перед ней лежала газета с крестословицей, рядом горел крошечный масляный фонарь. Из окошка тянуло тем самым тоскливым капустным запахом.

– Здравствуйте! – по-божески сказал Петер и приветливо улыбнулся.

Вахтёрша покосилась на него поверх черепаховых очков. Бросила взгляд в сторону Ката. Брюзгливо искривила верхнюю губу, показав зубы – точь-в-точь собака на привязи.

Прошипела несколько слов на своём языке.

– Мы… занимаемся наукой, – продолжал Петер. – Прибыли для консультации… Э-э… Для консультации со специалистами по… М-м…

Вахтёрша что-то гаркнула – до такой степени выразительно, что перевода не требовалось. Выпростав из-за спины жилистый, в седой щетине хвост, она захлопнула его кончиком окошко.

Петер растерянно посмотрел на Ката.

Кат испытал внезапный, очень сильный толчок злобы. Стукнуло в висках, защекотало под кожей, в ушах зазвенело. «Стерва жирная, – он со скрипом двинул челюстью. – Почуяла свою власть, гнида. Раздолбать её сраную будку на части, а после – за неё саму приняться. Пасть до ушей разделать, чтобы улыбалась повежливей…» Рука сама скользнула в карман, стиснула нагретую гладкую рукоять.

–…делать-то будем? – донёсся сквозь звон в ушах шёпот Петера.

Кат медленно выдохнул. Сосчитал до двадцати, представляя каждую цифру разноцветной, как учил в детстве Маркел. Звон утих, ярость схлынула, оставив после себя муторное томление – будто удержал, не сблевав, подкатившую тошноту. «Ну-ну, – подумал он. – Раздухарился-то, а? Из-за какой-то бабы… Да, нервы никуда стали».

С некоторым усилием вытащив руку из кармана, Кат скинул рюкзак, распустил шнуровку и, порывшись, достал с самого дна один из заветных мешочков, выданных Будигостом. Стукнул в стекло костяшками, дождался, пока вахтёрша поднимет взгляд, и извлёк из мешочка золотую монету.

Глаза, увеличенные линзами очков, алчно округлились.

«А золото здесь, кажется, в цене, – смекнул Кат. – И то добро. По крайней мере, кристаллы не потрачу».

Вахтёрша отворила окошко.

– Ну? – спросила она: ворчливо, но по-божески.

– Разрыв, – сказал Кат. – Телепортация. Пневма. Кто у вас этим занимается, знаешь?

Вахтёрша засопела.

– Тебе зачем? – спросила она.

– Как хочешь, – сказал Кат. – Других спрошу.

И, развернувшись на каблуках, сделал несколько шагов прочь. «Всё она знает, курва хвостатая, – подумал он. – Денег у этого заведения шиш да маленько, держать отдельного человека на вахте им не по средствам. Наверняка она ещё и секретарь, и что-то вроде экономки. Раз не бросила службу, стало быть, числится в штате давно. Сплетничает, как дышит, моет кости всем подряд. Ей известно вообще всё, что тут происходит».

– Погоди, – послышалось сзади. – Не поняла. Пневма? Чего там?

Кат вернулся к будке.

– Нам нужен учёный, который исследует вопросы, связанные с Разрывом, – сказал он. – Вы же тут в курсе, что на мир пустыня надвигается? Кто по таким вещам главный?

Вахтёрша дрогнула буклями.

– А-а, – сказала она. – Тебе, наверное, в отдел экспериментальной энергетики надо.

И замолчала, выжидая.

Кат через окошко бросил монету ей на стол.

– На третий этаж подымешься, направо, до конца. Увидишь большие двери с табличкой. Дальше спросишь, кто там остался за старшего, – проговорила вахтёрша, ловко смахивая монету хвостом в подставленную ладонь. – Много их было, да много и уволилось.

– Пойдём, – сказал Кат Петеру, подбирая рюкзак и пряча мешочек с золотом. – Покажем чертежи, потолкуем с учёной братией. Если повезёт, найдём того, кто разберётся.

Он двинулся к лестнице. Петер пошёл рядом, заглядывая ему в лицо.

– Тебе всё это явилось во сне? – спросил он шёпотом.

Кат неопределённо качнул головой.

– С ума сойти, – Петер беззвучно хлопнул в ладоши. – Демьян, да ты же настоящий провидец!

– Рано радуешься, – сказал Кат, поднимаясь по ступенькам. – Ещё ничего не…

Тут он оказался в полной темноте.

Успел обречённо подумать: «Опять».

А потом услышал голос.

– Радость, как мы берём её в самой себе, есть очень простая абстракция, – сказал голос. – Прямую с ненулевым вектором будем полагать мысленным человеком. Тогда нет никакого учителя в душевной экономике. Следовательно, радость в виде субъективной страсти мысленно прибывает. Она прибывает и для нас разрешается коллинеарно. Человеком она разрешается. Это всё, что нужно для наличного бытия. И…

Уши резанул крик. Полный ужаса и боли, захлёбывающийся, отчаянный. Так кричат люди под жестокой пыткой. Так кричат звери, попавшие в капкан. Так могла бы кричать земля, пожираемая Разрывом. Кату хотелось заткнуть уши пальцами, заорать изо всех сил самому – лишь бы не слышать этот кошмарный вопль. Но у него не было ни ушей, ни пальцев, ни голоса.

Была только тьма.

Кончилось всё так же внезапно, как и началось. Мрак развеялся, крик затих. Над головой возник потолок с нерабочей люстрой, под ноги вернулась лестница – длинная, с исшарканными мраморными ступенями, с дубовыми перилами. Кат вцепился в эти перила из всех сил.

– Ах ты блядь, – прохрипел он, крутя головой.

– Что ты сказал? – испуганно переспросил не знавший словени Петер.

Кат с отвращением отбросил со лба потные волосы. Шипя, втянул сквозь зубы воздух.

– Я ж провидец, – ответил он. – И провижу, значит, что всё будет очень херово. Вот это самое и сказал.

XIV

Затевая эксперимент, Основатель планировал создать демократическое общество, где отношения между гражданами строились бы на честном обмене пневмой. Задумывалось, что колонисты получат равные магические силы, и каждый при этом будет способен полностью контролировать собственный энергетический баланс. Таким образом, никто не сможет присвоить чужую пневму принудительным способом. Донор просто не отдаст энергию реципиенту, как бы тот ни хотел её отнять. Ведь даже боги ставили алтари в храмах, чтобы люди жертвовали энергию добровольно!

На практике всё обернулось гораздо печальней. В старину люди действительно отдавали пневму богам добровольно – после того как те казнили бунтовщиков и сжигали их деревни. Так и жители колоний научились отбирать энергию у себе подобных под угрозой смерти или насилия.

Лучший Атлас Вселенной

Дверь в квартиру была высокой, даже выше Ката. На отделку пустили какой-то дорогой сорт древесины с волнистым, будто бы пламенем нарисованным, узором. По краям шёл бордюр из круглых резных шишечек, а в центре неведомый краснодеревщик выложил мозаикой задумчивую звериную морду. У морды имелось три глаза: два на обычных местах, и один посередине, причём в последний был искусно, почти незаметно встроен дверной глазок.

Состояние бордюра, мозаики и всего остального свидетельствовало о том, что в дверь неоднократно и сильно били твёрдыми предметами. Кроме того, об неё много раз тушили окурки, как минимум трижды взламывали фомкой, и, кажется, совсем недавно кто-то справил нужду на коврик для ног.

Кат постучал в дверь.

Спустя минуту изнутри послышались осторожные шаги – человек, обутый в ботинки с твёрдыми каблуками, пытался ступать без шума. Получалось это у него плохо.

Шаги приблизились, затихли.

Послышался короткий вопрос на местном языке.

– Сударь Энден! – громко сказал Петер. – Мы – мироходцы, нам требуется консультация! Насчёт Разрыва!

Он, как и в случае с вахтёршей, говорил по-божески – чтобы понимал Кат.

За дверью было тихо.

– Сударь Энден? – Петер помолчал, напрасно ожидая ответа, затем ещё громче продолжил: – Нам дали ваш адрес в институте Гевиннера! Сказали, что вы занимаетесь проблемой с пустынями!

Обшарпанные стены подъезда гулко вторили мальчишескому голосу.

– Гельмунд Энден, Тикштрассе, сорок два? – Петер неуверенно нахмурился. – Если ошиблись, извините…

Заворчал, отпираясь, замок. Дверь приотворилась, и в щель выглянуло лицо – бледное, очкастое, обрамлённое неряшливой бородой.

– Вас здесь двое? – опасливо спросил обладатель бороды. Спросил на божественном языке.

– Двое, – сказал Кат. – А сколько вам надо?

Бородач поморщился, словно услышал что-то крайне глупое.

– Заходите, – сказал он и подался вглубь квартиры.

Петер тут же последовал приглашению. Кат по привычке оглядел подъезд и только потом вошёл, брезгливо переступив через коврик.

Бородач дождался, пока они окажутся внутри, и запер дверь на здоровенную щеколду. Его клетчатые, хорошо пошитые брюки держались на шёлковых подтяжках, рубаха был застёгнута до самого горла. Из-под штанин выглядывали небольшие тёмные копыта, при ходьбе издававшие тот самый каблучный звук.

Внутри квартиры стоял крепкий холостяцкий запах: табак, ношеная одежда, вчерашний мусор. Отразившись по очереди в подслеповатом зеркале, что висело в прихожей, Кат с Петером прошли в большую, основательно захламленную комнату. Стены здесь были на две трети высоты оклеены старыми обоями в меленький цветочек. Потолок украшала фантазийная лепнина.

Посреди комнаты стоял круглый стол на кованых ножках, а вдоль стен громоздились книжные шкафы самого разного толка. Тут нашлось место и древнему, антикварного вида чудовищу с дверцами цветного стекла, и паре шкафов попроще, посовременнее, и совсем уж простецким, казённого вида книжным полкам, явно перенесённым из какой-нибудь муниципальной библиотеки.

И повсюду были книги. Плотно теснились на полках увесистые томики энциклопедий. Сгрудившись в ступенчатые холмы, пылились на широком подоконнике справочники. Лавинами расползались по полу журнальные подшивки: дрянная бумага, выцветшие буквы, пахучие коленкоровые переплёты. А на столе, покорно соседствуя с грязной посудой и пепельницами, вповалку лежали увесистые вековые фолианты. Один из них был раскрыт на середине, и весь разворот занимала гравюра какого-то маготехнического устройства.

Кату показалось, что он снова попал в букинистическую лавку. «Как тогда, на Танжере, – пронеслось в голове. – Только тот с рогами был, а этот – с копытами…»

Бородач встал у стола и, натянув подтяжки оттопыренными большими пальцами, произнёс:

– Гельмунд Энден к вашим услугам, господа. Вы что-то говорили про консультацию?

На свету стало видно, что он не так стар, как вначале показалось Кату: лет пятидесяти, а то и меньше. Просто добавляла возраста борода. И очки – круглые, в золотой оправе.

Кат почесал затылок. «С чего начать?»

– Я мироходец, – сказал он. – На мою планету пробился Разрыв. По земле расползается пустыня, всё уничтожает. Ещё немного – и дойдёт до столицы. Нужно это остановить. Вот и путешествую, ищу того, кто бы справился.

– У нас та же проблема, – мрачновато откликнулся Энден. – Боюсь, тут мало чем можно помочь. В принципе, вы обратились по верному адресу. У меня много публикаций о феномене Разрыва, я работаю над его изучением одиннадцать лет. Но не представляю, отчего началось это… бедствие. И как его остановить – тоже не знаю. К тому же, месяц назад исследования пришлось прекратить. Мне, видите ли, дали понять, что в моих услугах институт не нуждается.

– Вас уволили? – спросил Петер.

Энден пожевал губами. Потом шумно выдохнул, как-то сразу сократившись в размерах.

– Моему проекту обрезали финансирование, – сказал он с отвращением. – А лекции читать не для кого. Студентов нет. Что ж – ходить на службу, чтобы плевать в потолок целый день? Я и решил: посижу-ка дома. Хоть записи в порядок приведу. Вот… Перевёз сюда часть книг из института. Там – старое здание, сырость. Здесь сохраннее.

– Сочувствую, – пробормотал Петер.

Энден блеснул очками:

– Я нуждаюсь в сочувствии не больше прочих, молодой человек. Огромное пятно Разрыва постепенно ползёт к Рунхольту. Оно расширяется неравномерно, с малой скоростью, однако… Касталия уже перестала существовать.

– Касталия? – растерянно повторил Петер. – Это же не так далеко!

Энден цокнул языком:

– Красивый был город. Вы заметили, сколько у нас на улицах нищих? Беженцы. И Рунхольт тоже обречён. Рано или поздно мы все превратимся в инертную массу. В серый песок. Есть гипотеза, что он состоит из погибших миров, вы знали?

Петер покачал головой.

– Но всем плевать, – с горечью произнёс Энден. – Обыватели думают, что как-нибудь пронесёт. Учёные, вроде меня, думают в основном о том, как бы не помереть с голоду. О чём думают правительственные шишки, я понятия не имею, но, полагаю, как обычно, планируют наворовать побольше, а потом сбежать подальше.

Кат вытащил из-за пазухи конверт с чертежами и положил поверх раскрытого фолианта.

– Это, как вы назвали, бедствие, – сказал он, – началось по вине Основателя.

Энден посмотрел на конверт. Потом вгляделся в лицо Ката:

– Откуда вы знаете?

– От его техника, – сказал Кат.

– Вы нашли кого-то, кто работал с богом?

– Я и бога нашёл. Только он мне не обрадовался.

Энден снял очки и, выпростав край рубашки, принялся их протирать.

– Допустим, – произнёс он. – Допустим, я вам верю. Но это ничего не меняет…

– Вот это меняет, – Кат постучал по конверту пальцем. – Здесь – схема устройства, наподобие бомбы. Бомбу надо взорвать в любом из оазисов Разрыва. Запустится цепная реакция, и пустыня остановится.

– И кто означенную схему… хм, составил?– Энден посмотрел сквозь очки, подышал на стёкла и снова их протёр. –Уж не сам ли Основатель?

– Вроде бы он, – пожал плечами Кат. – Но это всё не точно.

– Очень интересный рассказ получается, – заметил Энден саркастично.

– Рассказчик малость ненадёжный, – сказал Кат. – Был.

Тут вмешался Петер.

– Извините, пожалуйста, – начал он, – вы специалист в какой области?

Энден нахмурился:

– Я профессор философии по пневмоэнергетике. Уже пятнадцать лет как…

– То есть, читать чертежи умеете? – Петер слабо улыбнулся.

– Умею, – сухо сказал Энден.

– Может, тогда хотя бы взглянете? Мы сами ничего в науке не смыслим. А вы, думаю, сразу разберётесь – пустышка это, или что-то стоящее.

Энден вздохнул и взял конверт.

– Хорошо, – сказал он. – Давайте посмотрю. Как-то глупо с моей стороны отвергать надежду на спасение. Даже если… Гм, ладно.

Он опустился на стул и аккуратно извлёк из конверта сложенные листы.

«Даже если эту надежду принёс неотёсанный болван, который и книжек, поди, в руках не держал, – подумал Кат. – Вот что он хотел сказать. Ишь, выискался мудак бородатый. Сам живёт, как в хлеву, на полу чуть ли не насрано, от каждого стука шугается, а гляди-ка – профессор философии! По пневмоэнергетике! А если кто не профессор, то его с говном съесть можно, так? Ох, недаром тебя с работы попёрли. Небось, там тоже нос задирал, пронял всех до кишок, тебе и указали на дверь…»

– М-м-м… – пропел Энден, изучая чертёж. – М-м! Остроумно!

Он поднял голову.

– Это, знаете ли, весьма и весьма… – взгляд его был устремлён вдаль. – Послушайте, молодые люди, почему бы вам не выпить кофе на кухне? Я бы пока, э-э, углубился…

– Конечно, – откликнулся Петер, отступая назад в прихожую. – У вас газовая плита?

Но Энден уже вновь уткнул нос в чертежи и только помахал ладонью: мол, сами разберётесь.

«Учёный, в говне мочёный», – подумал Кат и вышел вслед за Петером, нарочно поддев носком ботинка стопку книг.

Кухня оказалась просторной и неожиданно чисто прибранной. Из крана на подложенную в раковину тряпку лениво и беззвучно капала вода. У окна помещался блестящий металлом ледник, с виду совсем новый; на плите стоял чайник, тоже новый и блестящий. Плита, как выяснилось, работала от маленького кристалла. Похоже, её купили столь же недавно, как и чайник с ледником. А вот вся кухонная мебель готова была развалиться от старости.

Петер погремел посудой в шкафу. Достал три чашки: две – изящные, из тонкого фарфора, и одну – грубую, фаянсовую, с острой щербинкой на краю. В другом шкафу нашёлся кувшинчик с длинной ручкой, пакет крупных чёрных зёрен и видавшая виды кофейная мельница.

Петер насыпал зёрна в мельницу и, прижав её к животу, попытался крутить, но у него ничего не вышло.

– Дай сюда, – сказал Кат.

«И чего я завёлся? – мельница хрипела и скрежетала, ручка норовила соскочить с оси. – Очкарик как очкарик. Ничего особенного».

Закончив, он высыпал перемолотый, томно пахнувший кофе в кувшинчик. Петер нацедил воды из крана, поставил кувшинчик на плиту, задвинул кристалл до упора в приспособленное для него гнездо и нажал кнопку. Тут же зарделась нагревательная спираль.

– Толковая штуковина, – сказал Кат, имея в виду плитку.

– Он вообще не слишком бедно живёт, – тихо сказал Петер, покосившись на дверь в прихожую. – Одет хорошо. Приборы дорогие. Кофе вон тоже… И воду не отключили за неуплату. А говорит – обрезали финансирование.

– Видать, подрабатывает, – пожал плечами Кат.

Они помолчали, глядя в окно на медленно дрейфующие по небу облака. Звенела, нагреваясь, спираль плиты, ей вторило пение воды в кувшинчике. Из гостиной доносились невнятные возгласы: как видно, профессор философии по пневмоэнергетике действительно умел читать чертежи.

«Душно тут», – Кат приоткрыл окно, впустив вместе с воздухом уличный шум.

– Знаешь, Демьян, – проговорил Петер, не отрывая взгляда от неба, – когда я был совсем маленьким, то думал, что сделаюсь смотрителем облаков. Что это будет моя работа – смотреть на облака. Запоминать их формы, записывать, рисовать. И так день за днём. Считал, это кому-нибудь может пригодиться. Пригождаются ведь исследования гор или там морских течений.

Он покачал головой:

– Глупо, конечно.

Кат сунул руки в карманы.

– Да нет, – сказал он. – Не глупей прочих людских занятий.

Петер сдвинул брови. Подышав на стекло, провёл по быстро тающему туманному пятну пальцем.

– То, что рассказал Фьол… – он помедлил. – Как Основатель устроил первую катастрофу. Он не собирался бороться с Разрывом, помнишь? Всё ждал, что батимцы мутируют. Стрессовая эволюция – так, вроде, называл, да?

– Ну, – сказал Кат.

– Мне кажется, это – самое его большое преступление, – Петер снова и снова водил пальцем по стеклу, вызывая тихий жалобный скрип. – Люди – не звери… Даже не так. Людям нужна другая эволюция. Не такая, как у зверей. Внутренняя, из сердца. Надо, чтобы человек сам захотел стать лучше. Это должна быть мечта. Разве можно мечтать под страхом смерти?

Кат взглянул на духомер. Пневмы было ещё много.

– И при чём тут облака? – спросил он.

Петер пожал плечами:

– Ни при чём. Так, вспомнилось. Если честно, я специально стараюсь думать о всяком. Чтобы не думать про… Ну…

Кат хотел открыть окно пошире, но раму заело.

– Основатель – чокнутый, – сказал он резко. – Экспериментатор хренов. Дал способности кому попало. Люди к такому не были готовы. Не эволюционировали, понимаешь, из сердца. И получилось то, что получилось. Войны, голод, уродства. Вот самое поганое его дело. То, что он там на Батиме творил, по сравнению с этим – семечки.

– Выходит, преступление Бена – в том, что он слишком хорошо думал о людях? – Петер невесело усмехнулся.

– В том, что он вообще не думал о людях. О себе он думал. О своих экспериментах. На людей ему было насрать.

Петер, криво улыбаясь, покачал головой:

– Интересно, а ты бы сам на его месте кому способности дал?

– Никому. Нахер такое счастье.

Петер собрался было сказать что-то ещё, но тут в дверях показался взлохмаченный Энден. Очки его балансировали на самом кончике носа.

– Это, – начал он, потрясая зажатым в пальцах чертежом, – это, скажу я вам, крайне любопытно! Крайне!

– Разобрались? – спросил Кат.

Энден шагнул к столу, сдвинул расставленные Петером чашки. Бережно разложил чертёж.

– Вот здесь! – жёлтый от табака палец скользнул по схеме в центре листа. – Здесь очень смелое решение. Я размышлял о таком, но реализация… Да. В принципе, рискованно, однако… Кто не отважится – тот не победит, так говорят.

Он замолчал, кивая сам себе.

– А вы отважитесь? – спросил Петер.

Энден посмотрел на него, взяв бороду в кулак.

– Может сработать, – сказал он. – Может не сработать. А может и вовсе самоуничтожиться при сборке… Но чего мне терять? Так и так погибнем. Надо попробовать.

Петер облегчённо вздохнул.

– Хорошо! – сказал он. – Очень хорошо! Ох, кофе…

Обернув ладонь полой куртки, он подхватил с плиты увенчанный горкой пены кувшинчик и поставил на подоконник.

«Дом победителя, – подумал Кат с усталым удовлетворением. – Не зря я того парня во сне послушал, значит. Ещё бы успеть…»

– Сколько надо времени? – спросил он.

Энден поскрёб макушку.

– Неделя? Две?.. Я давно не был в мастерских. У нас в институте очень хорошие мастерские, но бедность… Вы понимаете. Многое могли разворовать. Впрочем, здесь инструменты – не главное. Главное – идея.

Он засопел, собрав губы узлом, и прибавил:

– А ещё я предвижу проблемы с энергией. Агрегат будет потреблять неимоверно много пневмы. Нужен очень большой заряд.

– Насколько большой? – Кат невольно бросил взгляд в прихожую, где оставил рюкзак.

Энден развёл руками:

– Двадцать, может, тридцать кристаллов максимальной ёмкости… Не знаю, пока трудно сказать наверняка.

В мешочке, который Кату вручил Кила, оставалось сорок четыре кристалла. Мешочек лежал на самом дне рюкзака.

– Решим, – сказал Кат. – Постарайтесь справиться побыстрее.

– Уж постараюсь, молодые господа, – Энден пристукнул копытом по полу. – Кстати, как вас зовут?

– Демьян Кат, – сказал Кат.

– Занятное имя, – хмыкнул учёный.

– Я говорил: я не отсюда.

– Петер Шлоссель, – сказал Петер, разливая кофе по чашкам. – Я отсюда. С Циллештрассе…

Он осёкся. Подвинул наполненную чашку к Эндену, другую дал Кату, а сам взял ту, что со щербинкой.

– За успех! – сказал Энден, салютуя.

Кат отпил глоток и подумал, что кофе совсем недурен. В каждом из миров Основателя люди пили то, что называли чаем или кофе. На Китеже в ходу был чай из кипрея, который собирали осенней порой и потом, ошпарив, сушили до черноты. Танжерский кофе напоминал по вкусу сажу с кипятком – да, фактически, ей и являлся. Кофе из запасов Эндена был определённо ароматнее всего, что Кату доводилось пробовать раньше. «Надо для Будигоста семян прикупить, авось у нас приживётся», – подумал он машинально, но тут же опомнился.

– Вы можете начать прямо сейчас? – чашка быстро нагрелась и обжигала пальцы, пришлось её поставить рядом с чертежом.

Энден покивал:

– Да. Да, конечно. Ключ от мастерских у меня есть. Сейчас допьём, и отправлюсь в институт. Вы, господа, живёте на Циллештрассе, да?

– Уже нет, – сказал Петер очень спокойно.

– Тогда дайте какой-нибудь адрес для связи. Когда конструкция будет близка к готовности, я вас вызову.

«Ещё чего, – подумал Кат. – Вот так взял и отдал тебе чертёжи-то. Нашёл дурака».

– Я пойду с вами, – сказал он. – И буду помогать. До этой самой готовности.

Энден задрал брови:

– Помогать? Но мне вряд ли понадобится помощь, как бы сказать… человека со стороны. И кроме того, повторяю – изделие небезопасно. Может самоуничтожиться.

– Значит, самоуничтожимся вместе, – отрезал Кат.

Энден уставился на него, насупившись.

С минуту было тихо.

– Знал бы ты, кто мне в гляделки на той неделе проиграл, – сказал Кат.

– И кто же? – глаза учёного буравили его из-под толстых линз. – Неужто опять Основатель?

– Бери выше, – Кат не отводил взгляда. – Папаша его.

Энден потупился и, надувая щёки, перевёл дух.

– Ну и шутки, – проворчал он. – Ладно. Будь по-твоему, как тебя… Демиан.

– Демьян, – поправил Кат. – Ударение на втором слоге.

– О, а я всё время забываю, – виновато сказал Петер. – И неправильно говорю.

– Тебе можно, – буркнул Кат.

Энден залпом допил кофе и поставил чашку в раковину.

– Юноша тоже помогать собирается? – спросил он без особой надежды.

– Обязательно, – твёрдо сказал Петер.

Энден вздохнул.

– Ну что ж, – пробормотал он, – полагаю, вы имеете право, так сказать, ассистировать. Только должен предупредить: в мастерской будете полностью в моём подчинении! Ни шагу без спроса, инструкции выполнять неукоснительно. Там серьёзные приборы. Можно сделать неприятность.

– Замётано, – кивнул Кат.

Энден хранил сумрачное молчание всё время, пока собирал объёмистый, роскошной выделки портфель. Делал он это не спеша, обстоятельно, словно готовился не к прогулке до института, а к загородной поездке: взял немалый запас табаку, две коробки спичек, соорудил и завернул в вощёную бумагу бутерброды. Надевая пальто, учёный хмурил брови, с неприязнью посматривал в тёмное зеркало, будто ждал, что глядящее на него отражение состроит рожу. Однако, спустившись на улицу, он вроде бы повеселел – закурил трубку, взял бодрый темп ходьбы и, стуча копытами по разбитому асфальту, пошёл чуть впереди Ката с Петером.

А потом – разговорился.

Разговорился не на шутку.

Кат слушал его голос, трогая конверт с чертежами за пазухой и щурясь на усталое, послеполуденное солнце. Петер время от времени пытался вклинить в монолог профессора слово-другое. Но Энден продолжал свой рассказ, пренебрегая ремарками – так ломовой конь тянет повозку, не замечая снующих под ногами цыплят. И Петер постепенно затих.

Недаром: слушать профессора было любопытно.

Притом, чем дальше, тем становилось любопытственнее.

…С малых лет ему не везло. Способность, открывшаяся вскоре после шестого дня рождения, оказалась практически бесполезной: маленький Гельмунд, как выяснилось, мог управлять снами. Вначале – лишь своими. Выстраивал их так, как ему нравилось, всегда бывал счастлив внутри собственных грёз. Сыт, одет, весел. Потом научился заглядывать в материнские сновидения, прогонять кошмары. Но на большее его не хватало. Годы шли, а способность с возрастом не усиливалась и ни во что толковое не развивалась. Разве что – в самые плохие ночи своего детства, когда валялся, бывало, избитый, на кухонном полу, Гельмунд проникал в голову спящего отчима и наводил там такой жути, что тот, даже проснувшись, продолжал орать благим матом.

Вероятно, в другое время (и в другой семье) мальчик мог бы стать врачом, лечить невротиков от бессонницы, исцелять ночные страхи. Или даже открыть собственный, ни на что не похожий салон, где богатые клиенты, возлегши на диваны, вкушали бы изысканные сны, навеянные удивительным маэстро Энденом…

Об этом он мечтал подростком – когда выходил на площадь Бюргерплац, чтобы дождаться покупателя на свою пневму. Стояло голодное время, опустошённый Вельт никак не мог оправиться от очередной междоусобной войны. Никому не было дела до снов. Порядочные граждане искали работу. Рейдеры искали порядочных граждан, планируя поживиться за их счёт. Те же, кто был недостаточно везуч, чтобы заработать на хлеб, и слишком честен, чтобы отнять кусок у других – такие продавали собственную пневму на Бюргерплац. Зарядных будок в Рунхольте тогда не водилось, они появились намного позже, и горожане передавали энергию по старинке, из рук в руки.

Почему они шли на площадь?

Ну, так было безопасней. Всё-таки на виду, всё-таки среди народа. Смутное время, разгул преступности... Частенько встречались бандиты, которые заставляли людей делиться пневмой – с помощью побоев или угроз. Найдут кого-нибудь, выследят, припугнут в тихом переулке. И вытягивают дармовую энергию, пока жертва не валится, еле дыша, на тротуар.

А ещё были гаки.

Обычный человек не может без согласия владельца взять чужую пневму. Она просто не польётся от донора, если донор не позволит (пусть и под страхом избиения). Гаки – другое дело. Им стоит только поймать твой взгляд, сделать особый жест. И всё, готово: ты больше не хозяин своей энергии, она свободно перетекает в тело гнусного грабителя. Заканчивается это, как правило, весьма плачевно. Опьянев, гаки опустошают жертву до смерти. У них нет совести, им не ведомо сострадание.

Вот такого хищника Энден и встретил однажды на площади Бюргерплац.