Текст книги "Воля дороже свободы (СИ)"

Автор книги: Анатолий Герасименко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Каких? – не понял Петер.

Кату тоже хотелось узнать, что это за склады такие, но тут его, как в омут, затянуло в чужое воспоминание.

Он шагал по аллее. Под ногами хрустел песок, над головой плыли кроны деревьев, по-весеннему прозрачные, едва одетые первой листвой. Рядом шла девушка. Совсем юная, как и он сам. Необыкновенно красивая: будто какие-то искусные существа создали её вне человеческого мира и поместили сюда, к людям – напоминать, что такое настоящая красота. Он говорил о чём-то, сбиваясь и путаясь в словах, а девушка слушала, кивая. Потом улыбнулась, взяла его под руку и переменила шаг, чтобы идти в ногу.

«Это не по-настоящему, – подумал он. – Она не может вот так прикасаться ко мне. И улыбка… Я всё это выдумал. Слишком хорошо».

Но девушка была настоящей. Она остановилась, потянула его за рукав и, привстав на цыпочки, поцеловала. Очень нежно, очень сладко. В этот момент солнце, воздух, весенние деревья, город вокруг, да и целый мир – всё обрёло значение, показало ему свой истинный смысл, и он почувствовал, что познал собственное место в этом мире...

Кат понял, что уже с минуту не дышит, и судорожно втянул воздух.

–…Было голодное время, – бубнил Энден. – Я бедствовал, а тут – на столе изобилие, вино, пачка отличного табаку. Это оказало влияние, не спорю.

– Они тебя за жратву купили, – вставила Фрида. – Как дворнягу.

Энден только отмахнулся.

– Гибернация – это ведь тоже институтская разработка, – он обращался к Кату, не зная, что тот прослушал начало. – Коллеги из отдела бионаук постарались. Военный заказ. Планировали погружать в спячку тех, кто укрывался в правительственных бункерах. Очень удобно. Не расходуется пища, вода… Ну, и дышит человек в гибернации редко. Так что воздух тоже экономится. И самое интересное – ни пролежней, ни…

– А эти сволочи, – вмешалась Фрида, – замораживают пойманных людей. Чтобы не кормить до продажи. И не стеречь.

«Вон оно что, – подумал Кат. – Подпольный невольничий рынок. Выходит, учёный наш влез в говно по самые яйца. Если, конечно, здесь не как на Танжере…»

– У вас ведь работорговля запрещена? – уточнил он на всякий случай.

– Конечно! – Фрида всплеснула руками.

«Нет, здесь не как на Танжере, – решил Кат. – Здесь намного хуже».

Энден принялся выколачивать трубку в пепельницу.

– Если подумать, так даже гуманнее, – сказал он упрямо. – Пленники спят и, может, видят сны, а иначе жили бы в постоянном стрессе, в унижениях…

– Нет, – сказал вдруг Петер громко.

Энден замолк и посмотрел на него, и Фрида тоже посмотрела на него, а Петер сказал:

– Вы помогли не тем людям, Гельмунд. Вы зря это сделали.

Энден развёл руками:

– А что, собственно, ты бы предпринял на моём месте? Пошёл бы в полицию? Сам знаешь, это бессмысленно. Вся полиция куплена. Или нужно было его застрелить? У меня, видишь ли, даже пистолета нет…

– Не нужно было им помогать, – отрезал Петер. – Не каждый способен бороться с преступлениями. Но каждый может отказаться в них участвовать. Ваше дело было – отказаться. Вы же сами говорили: лучше одиночество, чем дурное общество.

– Они бы меня… – Энден замешкался и смолк.

«Мальчонка, пожалуй, прав, – подумал Кат. – Связываться с работорговцами – херовое решение. Как ни крути».

– Ну, короче, ты согласился, – сказал он. – И что дальше? Чего им теперь-то надо?

Энден потёр ладони.

– Я съездил в их логово, это заброшенная ферма за городом. Собрал силовую установку, настроил. Думал – разойдёмся, и делу конец. Но не учёл сложности оборудования. Установка – прецизионный агрегат, нуждается в квалифицированном обслуживании. Постоянном обслуживании. Через пару месяцев за мной пришли. Сказали – всё поломалось, не работает. Я, конечно, оставлял им инструкции, проводил обучение. Только это же дикари! Быдло! Едва не угробили аппаратуру. Я приехал, наладил, заменил повреждённые узлы. Снова всё расписал. Объяснил подробнейшим образом. Но…

– Но им твои объяснения до манды-дверцы, – кивнул Кат. – Само собой. Читать инструкции и лезть в сложную машину? Или послать за профессором, который это сам сделает? Ох и непростое решение. Я прямо теряюсь в выборе.

– И он к ним ездил ещё шесть раз, – ввернула Фрида, роясь в папиросной пачке.

– А потом решил, что хватит! – Энден топнул копытом. – Оборвал контакты. Снял новую квартиру, вот эту. Избегал появляться в институте… Зря я с вами туда вчера пошёл. Просто не ожидал, что они наладят такую слежку.

– Да ты вообще ничего не ожидал, – Фрида продула папиросу. – А в результате вон оно что получилось. Вчера под вечер ко мне в дверь стучится какой-то хмырь. Твой муж, говорит, нам денег задолжал. Шестьдесят тысяч. За ущерб, случившийся по его вине. Я говорю – вы вообще о чём, он мне давно не муж никакой, идите отсюда. А он: как хочешь, только сумма растёт. По тысяче в день. Ждём, говорит, тебя завтра в семь на старой остановке дилижансов. Приходи одна. Адрес на бумажке оставил. И ушёл.

Фрида чиркнула спичкой.

– Я, как стояла, так и села, – дым потянулся к приоткрытому окну. – Ничего же себе положение, думаю. Спасать ведь надо, а как спасать? И тут снова в дверь стучатся. Неужто хмырь забыл чего-то? Или решили меня тоже повязать, заодно? Взяла сковородку потяжелей. Погоди, думаю, сейчас я тебе башку-то проломаю… Уже размахнулась, открываю, а там – вы.

– А там – мы, – серьёзно сказал Петер.

«Ну и баба, – Кат покачал головой. – Огонь с дымом, а не баба. Дурак ты, профессор, что развёлся».

– Когда они меня привезли к себе, то выяснилось, что установка опять сломана, – гнул своё Энден. – И при разморозке сбежали трое рабов. Рейдеры утверждали, что это моя вина. Я, конечно возмутился, но меня в ответ просто избили. Пришлось уступить негодяям и чинить…

– Починил? – спросил Кат.

– Починил, – вздохнул Энден. – Вся ночь ушла.

Кат потянулся, задев висевшую за спиной посудную сушилку: на кухне было тесно.

– Если бы сразу отказался, от тебя бы отстали, – проговорил он. – Может, отмудохали бы. Но отстали. А теперь не отстанут. Будешь, как миленький, ездить к ним и ремонтировать своё творение.

Энден поник.

– И заметь: тебя всё равно отмудохали, – добавил Кат.

– Я сперва хотел отказаться! – произнёс Энден и поправил съехавшие на нос очки. – Даже не собирался трогать эти его угощения! Но начались угрозы…

– Хотел, не хотел, а в итоге согласился, – возразил Кат. – Ладно, проехали. Ясно одно. Надо собирать бомбу как можно быстрей, потому что через неделю они, небось, придут снова. А золота больше не осталось.

– Дайте вымыться и поспать, – проворчал Энден. – Все кости ноют. Завтра с самого утра пойдём в мастерские.

– Договорились, – сказал Кат.

Ему тоже хотелось вымыться и поспать: за эти дни он устал до предела. «На Китеж вернуться? Или заночевать у профессора? Придётся на полу дрыхнуть. Зато пневму не потрачу, да заодно пригляжу, чтобы он с утра ещё каких-нибудь дел не натворил…»

– У вас есть что-то с этой их фермы? – спросил вдруг Петер. – Какая-нибудь вещь или даже мусор? Горсть земли, пыль, щепка…

«Ещё чего не хватало», – подумал Кат.

Энден поднял брови:

– Хм-м… Странный вопрос. Это важно?

– Очень важно, – сказал Петер. Глаза его блестели.

Энден встал и, постукивая копытами, отправился в гостиную. Тут же, впрочем, и вернулся, держа под мышкой портфель. Поставил на стол, щёлкнул застёжками, по локоть погрузил руки в кожаные пахучие недра.

– Так, поглядим… Я у них побывал несколько раз, что-то могло остаться… А зачем тебе?

Кат поднялся с места.

– Пойдём-ка, – сказал он Петеру. – На пару слов.

Они вышли в прихожую. Здесь стоял густой сумрак, только отсвечивало зеркало на стене. Ближе к выходу висела одежда – пиджак Эндена, пальто Фриды, куртка Петера, ещё какое-то барахло. Последним в ряду чернел огромный Катов плащ.

– Демьян, – возбуждённо зашептал Петер, – она может быть там! Ирма! Я должен туда идти!

Кат закрыл за собой дверь и сложил руки на груди:

– Исключено. Сгинешь ни за грош.

– Я мироходец! – Петер нервно взлохматил волосы. – В Разрыв уйду, если что!

– Ну конечно, – Кат хмыкнул. – Ты мироходец. Но вдруг они, знаешь, очень быстрые? Вдруг они начнут стрелять раньше, чем ты успеешь досчитать до тысячи?

– Я должен попытаться! – взмолился Петер. – И как можно быстрее! Сейчас! Её похитили всего две недели назад. Она наверняка ещё у них!

Кат прикрыл глаза и вздохнул.

– Во-первых, это лишь предположение, – сказал он. – Твоё дурацкое предположение. Ни на чём не основанное.

– Я чувствую!

– Не перебивай. Во-вторых, вытащить оттуда человека – задача сложная. Ну вот, допустим, профессор (Кат указал за спину большим пальцем) сейчас найдёт какой-нибудь якорь. Допустим, якорь ведёт прямиком в эти самые гибернационные склады. Хорошо. Ты там. Нашёл свою Ирму. Лежит на складе замороженная, как сосулька. Дальше что?

Петер стиснул ладони, хрустнул пальцами.

– Я… Я её понесу. Найду выход. Гельмунд наверняка сможет объяснить, как оттуда выбраться.

– Выбраться, – повторил Кат. – С девчонкой на руках. Из незнакомого здания, где сидит куча рейдеров. Незаметно и бесшумно. Угу.

Петер дёрнул уголком рта.

– Мы ведь уже нашли и чертежи, и учёного, который в них разобрался, – сказал он. – Осталось только подождать, пока будет готова бомба. Выходит, я тебе не так уж и нужен. Верно?

– Нет, – сказал Кат. – Мало ли, как дело обернётся. Может, мне – нам! – ещё десять раз со света на свет ходить. Прикажешь у профессора дух брать? Он же упырей боится, как огня. Помрёт со страху.

Петер сморщился и хотел было ещё что-то возразить, но тут дверь на кухню отворилась. Через порог переступил Энден – тихонько и как-то даже неуверенно.

– Послушай, парень, – сказал он, потирая руки, будто мыл их под невидимой струёй воды, – та вещь, о которой ты говорил – она действительно имеет значение? Большое значение?

– Нет, – сказал Кат.

– Да, – одновременно с ним сказал Петер.

Энден поглядел на него, поглядел на Ката, смущённо хихикнул и что-то достал из нагрудного кармана.

– Надеюсь, вы меня поймёте, – сказал он. – Видите ли, у меня и раньше были, э-э… контакты с теми господами. В смысле, до того как началось сотрудничество по вопросам установки. Я покупал у них вот это.

И он, поймав Петера за руку, вложил ему в пальцы маленький, с ноготь, бумажный свёрток.

Мальчик развернул бумагу. Внутри оказался слипшийся комок вещества, похожего на крахмал. Петер осторожно понюхал комок и скривился.

– Это же… – начал он.

– Ну да, – с досадой произнёс Энден. – Я потребляю штофф. Не часто. Иногда нужно, хм, стимулировать мозги, чтобы иметь силы работать. Давно уже покупаю у них, отличное качество.

Он воровато оглянулся на дверь.

Кат усмехнулся. Ничего не мог с собой поделать.

– Так вот как на тебя вышли, – сказал он. – Я-то думал, ты такое светило, что каждый бандит в Рунхольте знает. А ты, значит, просто наркоту у них брал.

Энден вскинул голову и шаркнул копытом по корявому паркету.

– Одно другому не мешает, – сказал он с вызовом.

Петер аккуратно завернул комок в бумагу.

– Они делают это у себя? Там же, где гибернация и всё остальное?

– У себя, – кивнул Энден. – Лаборатория в одном здании со складом. Такой длинный старый барак, а в подвале…

– Так, стоп, – вмешался Кат. – Профессор, ты хоть понимаешь, зачем это нужно? Пацан хочет пробраться в берлогу твоих приятелей. Думает, это ему под силу.

Энден взял себя за нос и медленно кивнул.

– Ах да, вы же оба мироходцы, – сказал он. – Юноша, но это очень опасно. Зачем так рисковать?

Петер потёр лоб, точно хотел разгладить короткую складку, залегшую между бровями. Складка никуда не делась.

– Гельмунд… – он помедлил, коротко вздохнул. – Скажите, вы сумеете вывести человека из заморозки? Или для этого нужно специальное оборудование?

Энден пожал плечами:

– Требуется только отдых, обильное питьё. Желательно – капельница… Но и так можно обойтись. Это ведь не заморозка в прямом смысле слова. Просто замедление жизненных процессов. Индуцированное магически. Как только, э-э, пациент выводится из гибернационного поля, организм начинает возвращаться к нормальному функционированию…

Он покосился на Ката и осёкся.

– То есть, человека нужно всего лишь вытащить с этого склада? – с нажимом спросил Петер. – Вот так просто?

– Разработки велись с учётом применения в полевых условиях, – промямлил Энден.

– Ети твою мать, профессор, – сказал Кат негромко на словени и добавил по-божески: – Сходи, что ли, кофейку попей, Гельмунд. У нас с мальчонкой разговор не окончен.

Энден протянул сиплый звук, что-то вроде «ам-м-м». Очки его опять съехали на самый кончик носа и сидели набекрень. Помаргивая, профессор отступил на кухню, после чего прикрыл за собой дверь – аккуратно, тихо и очень плотно.

Петер отступил на шаг. Чтобы заглянуть Кату в глаза, ему пришлось задрать голову. Даже в полутьме было видно, какое у него бледное лицо, и как набухли веки от недосыпа. Петер не произносил ни слова – только смотрел.

Он, конечно, прекрасно понимал, что не справится в одиночку.

Но отчего-то не мог попросить о помощи.

В этот момент Кату пришло на ум воспоминание, явившееся полчаса назад. Светлая аллея, первая листва на деревьях. И поцелуй. «Неужто солнечный парень и такое предвидел? Нет, ерунда. Не может быть». Тут же мысли понеслись по хорошо уже знакомой тропинке: что тебе этот мальчишка, это же просто ходячий запас пневмы, мешок с духом, обуза в дороге, от него одни неприятности…

И разгорелась, как угли на ветру, знакомая мелочная ярость. Девчонку спасать? Рисковать жизнью, рисковать всем, ради чего он странствовал по мирам? Рисковать Адой, которая, возможно, как раз сейчас глядит из окна на пустыню, подступающую к парку? А леща этот сопляк не хочет? Может, отпустить его на все четыре стороны, да подсрачник отвесить, чтобы не замешкался? Пускай прётся на ферму и спасает свою девку… Перед глазами заплясали звёзды, в ушах забил набат, по спине, гнусно щекоча, потекли капли пота.

Петер смотрел на него. Просто смотрел во все глаза – грязный, нечёсаный, тощий подросток.

«Врёшь, не возьмёшь!» Кат вздрогнул. Коснулся виска, отгоняя то, что пыталось завладеть головой с тех пор, как он вернулся с Батима. Болезнь, что брала своё, или отпечаток пневмы сумасбродного бога – ядовитое, злое начало, которое силилось взять над ним верх.

«Дуй, ветер буйный, свей росу медвяную, – сейчас он почему-то никак не мог вспомнить голос Маркела. Помнил только его слова. – Воля мне, свобода, дивная дорога. Волен я век повеки, отныне довеки».

Петер смотрел. Молча, без всякой надежды.

«Не каждый способен бороться с преступлениями. Но каждый может отказаться в них участвовать», – голос Петера прозвучал в памяти гораздо отчётливей. Кат скрипнул зубами. «А если кто способен бороться, но не имеет права? – подумал он. – Если борьба – бредовая затея, и наверняка ничего не получится, да ещё погибнут те, кто вообще ни при чём? Вон Фьол поймал Основателя в ящик – много от этого хорошего вышло? И сам подох, и тех двоих уродцев погубил, а потом ещё целое кротовое стадо друг дружку в Разрыв спровадило. Чем я лучше Фьола? С чего я вообще взял, что лучше? Может, наоборот – хуже».

На кухне снова заговорили, перебивая друг друга, Энден и Фрида. Говорили на вельтском, но постоянно звучавшее «фик дих» было понятно и без всякого перевода. «К херам всё, – подумал Кат ожесточённо. – Мальчишке отказать. Отказать. Профессор соберёт бомбу, я её скину в Разрыв и вернусь в Китеж. А там меня доконает болезнь. Что толку себя обманывать? Столько лет ремиссии, должно же когда-то было наступить ухудшение. Вот и пришла пора. Видно, когда я у Основателя духа хлебнул – процесс-то и запустился… И не остановится уже. Перееду к Аде, будем наконец вдвоём жить. Правда, недолго, потому что кормить нас будет некому. Маркел стар, обитель стоит пустая, все разбежались. На Будигоста надежды нет, на Килу – тем более. С чего им заботиться о мироходце, который в Разрыв больше ни ногой? Так и сдохну».

Петер смотрел на него, не отрываясь.

«Сдохну, – думал Кат. – Сдохну… Сука, а как же плохо-то будет подыхать. Как же будет херово подыхать, когда я вспомню глаза этого сопляка».

Он поднял ставшую вдруг неимоверно тяжёлой руку и, сдвинув манжету плаща, поглядел на духомер. Камень сиял холодно и ясно. В зеркале светился его двойник – самоцвет на запястье огромного длинноволосого мужчины. А рядом отражался мальчик, который всё смотрел на мужчину и ждал. И его лицо тоже будто бы светилось в зазеркальном пространстве.

«Волен век повеки… – подумал Кат. – Я на воле. Я ещё здоров, ещё могу удерживать в себе пневму, могу ходить в Разрыв. Я, прах тебя возьми, всё ещё волен. Над собой волен. Слышишь, ты, падла?»

Ответом была тишина. Злобная хворь, что поселилась в его голове, молчала. Молчал и Петер, застывший в полутьме, как маленький призрак. Молчал весь старинный обветшалый дом: ни звука не доносилось из соседних квартир, не гудели трубы, не потрескивали под чужими ногами половицы. Молчали даже Энден с Фридой – их ссора на кухне вдруг затихла, разрешившись не то перемирием, не то отчуждением.

Молчание – лучший ответ для того, кто не хочет знать ответов.

И для того, кто уже сам всё знает.

– Пора Килу повидать, – сказал Кат.

XVI

Помнится, в спокойные времена многие думали: придёт конец света – правительства разбегутся, настанет пора анархии, и всюду воцарится блаженное беззаконие. Ага, как же. Поменьше фантазий, мои маленькие ценители свободы. Князья и канцлеры будут держаться за власть до последнего. Всегда, при любых обстоятельствах. Даже когда рухнут города, опустеют от голода деревни, и люди станут жечь деньги, чтобы согреться; даже тогда в каждом обнищавшем государстве останется правительство.

И полиция. Чем тяжелее доля рабов, тем прочнее их цепи. Уверен: если на Земле уцелеют всего трое людей, то первый из них объявит себя вождём, второго назначит полицейским, а третий будет всю жизнь на них работать.

Или примется воровать – просто чтобы не протянуть ноги. Я его отлично понимаю, между прочим. В полицейском государстве сложно не стать преступником.

Лучший Атлас Вселенной

Горлышко бутылки, звякнув, поцеловало стопку. Взвились пузырьки, забулькала влага. Общий говор затих: когда наливал Кила, полагалось молчать.

– Пей, Дёма. Уважь старика.

Кат, отставив по обычаю локоть, поднёс стопку ко рту и выпил. Водку Кила делал сам, не доверял никому. На меду, на пряных травах, перцовую, ягодную, ореховую, простую – любую. Получалось это у него замечательно, ни в одном кабаке, пусть и в самом дорогом, таких напитков не подавали. И абы кого Кила своей водкой не потчевал.

Но и Кат был не абы кто.

Кила тоже выпил – умело и беззвучно. Со стуком вернул стопку на стол, потянулся к нарезанному расстегаю. Ухватил исходящий паром кусок, забросил в рот, прожевал и удовлетворённо рыгнул – так что всколыхнулось сытое, тугое брюхо.

– Ты закусывай, – сказал он Кату нутряным басом. – И мальчонка пускай поест. Тощий вон какой.

Кат, не разбирая, взял с блюда мелкий пирожок. Вокруг ожили разговоры, забренчали по тарелкам ножи и ложки. Кто-то крякнул, опустошив чарку. Кто-то неловко задел коленом общий длинный стол, и всё со звоном вздрогнуло. Снизу слышалось урчание и хруст: это грыз говяжьи мослы Кощей, сторожевой кот Килы.

Кат расстегнул ворот рубахи. В трапезной было душно, печь за спиной дышала жаром. Ярко сияли световые кристаллы под расписным потолком. Стараясь ступать неслышно, разносили угощение девки, одетые в длинные, до пола сарафаны – атаман не любил, чтобы вид женского тела мешал пищеварительному процессу.

А тут было чему помешать. Пироги с мясом, с рыбой, с капустой перемежались блюдами, полными солёных грибов и мочёной ягоды. Запечённые целиком, глянцевые от жира утки соседствовали с запечёнными же гусями и поросятами. Калачи лежали в корзинах румяными аккуратными горками, так что у каждого наружу призывно торчала обсыпанная маком ручка. Посреди стола раскинулось блюдо с индюком немалого размера: среди уже порядком обглоданных рёбер без труда смог бы уместиться Петер. Выпивки же было столько, что, если бы кому-нибудь вздумалось слить её в одну ёмкость, то понадобилась бы пожарная цистерна.

Ватага Килы собралась на прощальный ужин. Полсотни человек пировали так, словно им никогда больше не суждено было поесть и выпить вволю.

Впрочем, учитывая обстоятельства, это представлялось вполне вероятным.

– Ну, теперь и о делах можно, – Кила рассеянно вытер пальцы подолом алой рубахи. – Повтори-ка, Дёма, с чем пришёл?

Кат положил недоеденный пирожок на скатерть.

– Обманки нужны, – сказал он. – Две штуки, заряженные. И палицу ещё неплохо бы. С настройкой мощности выстрела.

Кила опустил голову, так что шея собралась тройной складкой. Уши его, по-лисьи заострённые, торчали из-под длинных, с грязноватой сединой волос. Кату, сидевшему напротив, показалось, что Кила задремал – погрузился в недолгое оцепенение, которое заменяло ему обычный человеческий сон. За исключением таких вот коротких промежутков забытья, Кила никогда не спал. Это был его божественный дар, весьма полезный для того, кто обрёл власть над ночным Китежем – и держал эту власть безжалостной хваткой.

– Стало быть, обманки, – произнёс Кила. Ничего он не дремал, оказывается. – Палицу, стало быть.

Петер, чьё место было рядом с Катом, прислушался – совершенно, однако, впустую, поскольку не понимал ни слова. Лихие люди Китежа не говорили между собой по-божески; это считалось западло.

– Пришёл ты ко мне две седмицы назад, – неторопливо начал Кила. – Сказал: иду в поход, чтоб узнать, как остановить пустыню. Будигост, мол, послал. Я тебе кристаллов отсыпал, в стороне не остался. Кристаллы самые лучшие, высокой ёмкости. Потому как беда у нас общая, а ты мне – что сын родной. Было?

Вокруг вновь установилось молчание. Нехорошее, выжидательное.

– Было, – сказал Кат.

– Время тянется, – Кила дёрнул острым ухом, – Пустыня у самого города, люди бегут. Вот и ватаге моей приходится уходить. Попользовались, конечно, положением. Дома стоят брошенные, лавки без присмотра, то-сё… Но теперь-то надо сваливать. С собой много скарба не возьмёшь. Пойдём, стало быть, сирые и убогие, а пустыня за нами следом. Да… И тут ты ко мне являешься. Просишь обманки, две штуки. И палицу. С настройкой мощности выстрела.

Откуда-то сбоку послышался смех – негромкий и злой. Кату не нужно было поворачиваться, чтобы выяснить, кто смеялся, он и так узнал голос: Чолик, старый знакомый.

– Я ж не шуткую вовсе, – сказал Кила негромко. Чолик вмиг смолк – будто горло передавили.

Кат положил руки на стол.

– Я знаю, как победить пустыню, – сказал он. – Нашёл чертёж машины, которая её уничтожит. Человека, чтобы машину собрал, тоже нашёл. Осталось немного, неделя-другая – и Разрыв остановится. Слово даю.

Кила аккуратно разлил водку по стопкам – себе и Кату.

– Слово мне твоё без надобности, – рокотнул он. – Знаю, что стараешься. Краля-то твоя здесь. И никуда не денется. Не то что мы… Пей.

Кат проглотил водку, не почувствовав её крепости. Как воду.

– Но за неделю… – Кила замолк, опустил веки, и, взяв обеими руками пустую хрустальную тарелку, принялся ощупывать её – подробно, как слепой. Хрусталь пускал радужные блики, скатерть под локтями Килы ползла складками. – За неделю… За другую…

Петер тихо вздохнул. Сладкая каша с пенками в его миске так и осталась нетронутой. Люди кругом понемногу оживлялись: накладывали себе закуски, наливали, чокались. Перебрасывались словами – украдкой, негромко, чтобы не злить атамана.

Только Чолик ничего не ел и не пил. Показывал в усмешке плохие зубы, щурясь на Ката со своего места. Выжидал момент.

Тарелка под пальцами Килы звонко треснула и распалась пополам.

– В-вот чего может за неделю-другую! – Кила бросил через плечо хрустальные половинки и, покачнувшись, уставился на Ката мутными глазами.

За ним водилось такое: ещё минуту назад был трезвым, хоть и выпил порядочно, и вдруг – готово, пьян в дугу.

– Ты т-торопись… Торопись, понял? Т-тут всё… всё кончится. За неделю. Другую.

Он откинулся назад и мощно, с оттяжкой икнул.

Чолик, похоже, решил, что пора брать ситуацию в свои руки. Путаясь в ножках скамьи, он встал с места, подобрался к креслу Килы и, глядя на Ката через стол, сказал:

– За Дёмой должок, отче. Он мне дух выпить хотел. Мало до смерти не уходил.

«Не забыл, утырок, – подумал Кат. – Впрочем, и я бы не забыл».

Кила, не поворачивая головы, пихнул Чолика ладонью в лоб: вроде бы не сильно, играючи, но мелкому Чолику хватило, чтобы отлететь на сажень.

– Никшни, – пробасил Кила. – Н-небось сам напросился, балда…

За столом разноголосо засмеялись. Чолик, тёмный лицом, сел на место и уставился в тарелку.

Кила, жуя губами и поминутно икая, стал изучать Ката, словно видел впервые. «Только бы не спросил, зачем мне обманки и палица, – подумал Кат. – Враньё он распознает даже пьяным... В какую же я дичь ввязался. И, главное, было бы из-за кого, а то из-за сопляка этого недоделанного».

– А чего пацан-то молчит? – отдуваясь между приступами икоты, спросил Кила. – Немой, что ли?

– Не понимает по-нашему, – сказал Кат, отметив про себя, что Кила будто бы почувствовал направление его мыслей. Это, разумеется, был не божественный дар, а просто чутьё, выработанное за десятилетия работы с людьми, для которых убийства и грабёж стали ремесленным трудом.

– Не понимает? – Кила растянул рот в улыбке. – Н-ну ничего, ладно. Я сам эту жизнь иногда н-не понимаю. А-ха-ха!!

Он расхохотался, запрокинув голову, и вся ватага разом подхватила его смех. Головорезы, собравшиеся на пир посреди умирающего города, ржали так, словно соревновались, кого будет лучше слышно в общем гаме. Даже Чолик гоготал вместе с остальными, старательно разевая рот и глядя на Килу, как глядит на хозяина пёс в ожидании подачки. Не смеялись только Кат и Петер.

– О-о-ох! – Кила утёр пятернёй покрасневшее лицо, схватил бутылку и плеснул водки в стопку, щедро окропив скатерть. Кату наливать не стал: не то забыл, не то решил, что с него довольно. Донёс до рта, расплескав по дороге половину. Выпил. Помотал головой.

– Будет тебе всё, Дёма, – произнёс сдавлённо. – И обманки, и палица… И золотишка подкину в придачу. А то пр-ропадём ведь без тебя.

Хитро покосился на Ката:

– Будигост, сучара, небось, не дал больше ничего? А?

– Нет, – сказал Кат.

В ратушу он сходил первым делом, как только вернулся с Вельта на Китеж. И Будигоста там не нашёл. Ратуша вообще была пуста – только какой-то незнакомый стряпчий, маленький и скрюченный, возился в приёмной с бумагами, сидя прямо на полу среди вороха разорённых папок. Он-то и сказал, что градоначальника уже три дня никто не видел. Сбежал ли Будигост, или его убили на улице мародёры – неизвестно.

Однако Кила, похоже, ничего про это не знал. Видно, его всеведущая агентурная сеть, составленная из бродяжек и беспризорников, нынче работала со сбоями. Значит, дела действительно шли хреново – и у Килы, и у всего Китежа в целом.

– Не да-ал, – тянул Кила, силясь расстегнуть пьяными неповоротливыми пальцами нагрудный карман рубахи. – Не да-а-ал! А я – дам!

Он, наконец, справился с пуговицей, раздражённо дёрнул из кармана застрявшую записную книжку и, ухватив привязанный к корешку серебряный карандашик, черкнул несколько слов. Вырвал листок, накренившись при этом всей тушей.

Повернулся к Чолику.

– Ты это… тово! Ступай в оружейню. Принеси, что сын мой названый просит.

Чолик приоткрыл рот. Покосился на Ката.

Кила нахмурился.

– Оглох? – спросил он. – По-другому сказать?

Из-под стола зарычал Кощей – негромко, но жутко.

Чолик вскочил с места. Переломившись в поясе, бережно принял записку из пальцев Килы. Ещё раз зыркнув в сторону Ката, попятился из-за стола, допятился до двери, толкнул её задом и исчез.

Кила обвёл взглядом трапезную.

– Пей, сынки! – рявкнул он и так врезал кулаком по столешнице, что подпрыгнули тарелки.

«Сынки» зашумели.

– Здрав будь, атаман! – выкрикнул кто-то. – Лихо миру!

Прочие подхватили:

– Лихо миру! Лихо! Ли-хо! Ли-хо!!

Крики эти раздражали Ката: он всегда держался в стороне от ватаги, ни разу не ходил с людьми Килы на дело. Только добывал для них всякие диковины в других мирах, да изредка ещё, когда подпирала надобность, избавлялся от трупов. Но его здесь считали своим и не поняли бы, вздумай он отмолчаться. Так что Кат нехотя набрал воздуха и заревел вместе со всеми:

– Ли-и-ихо!

Петер втянул голову в плечи. Похоже, ему больше всего хотелось спрятаться – хотя бы даже и под стол. Бандиты же, наоравшись всласть, полезли друг к другу чокаться. Кто-то сунул Кату под нос полную чарку, кто-то хлопнул его по плечу. В чарке оказалась совершенно гиблая сивуха; Кат пригубил и украдкой вылил остаток на пол. Множество рук с зажатыми стопками тянулись к Киле: «Отче, не откажи! Со мной испей, отче!» Кила, осклабив золотые зубы, чокался со всеми невесть откуда взявшейся четвертной бутылью и периодически из неё отхлёбывал…

Кат вновь вернулся мыслями к Аде.

Он целый день думал о том, как нехорошо всё получилось утром.

Не стоило являться к ней вдвоём с Петером. Они просто заглянули на несколько минут: Петер постоянно кусал губы, бормотал под нос «надо спешить, надо спешить». Поначалу Кат вообще не собирался заходить в особняк, но дорога к загородному поместью Килы вела мимо парка. Вот и подумалось – полчаса, не дольше. Только повидаться. Может, в последний раз…

Зря.

Кат не смог решиться на известные вольности из-за того, что Петер был в доме (хотя Петер пил чай внизу, на кухне, пока они прощались в спальне). А вот Ада, кажется, ждала от Ката именно вольностей. Или, может, дело было вовсе не в вольностях, а в том, что ей хотелось побыть с ним только вдвоём. Или… Да какие там «или». Она просто смертельно боялась оставаться в этом проклятом особняке, в покинутом городе, в десятке вёрст от надвигающегося Разрыва.

В итоге, она всё-таки расплакалась – когда уже спустилась в зал. Не сумела сдержаться, уткнулась Кату в грудь, там, где самое сердце, и ревела минут пять без остановки. В голос, навзрыд, набирая порой воздуха, мотая головой и снова пряча лицо у него на груди. Промочила слезами плащ. А потом, затихнув, выпроводила обоих – и Ката, который всё искал, что сказать, но не мог найти ни слова, и испуганного Петера. Просто выставила их за порог. Молча.

Теперь Кат думал и думал об этом. Спохватившись, обрывал себя, потому что такие мысли делали его мягким, а сейчас мягкость была ему противопоказана. Но тут же, по кругу, возвращался мыслями к Аде и снова думал о ней, становясь всё мягче, и мягче, и мягче, совсем как кусок масла, забытый на подоконнике в солнечный день – истаявший, прогорклый, ни к чему не годный…