Текст книги "Всегда начеку"
Автор книги: Анатолий Ковалев
Соавторы: Иван Медведев,Сергей Смирнов,Юрий Кларов,Юрий Феофанов,Александр Морозов,Александр Кулик,Леонид Рассказов,Эдгар Чепоров,Павел Шариков,Аркадий Эвентов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
Имя Петушкова навечно оставлено в списках личного состава отделения. На всех сборах, строевых смотрах и торжественных собраниях его называют первым, и в торжественной тишине взволнованно звучит ответ правофлангового:
– Героически погиб при охране общественного порядка!
Суровеют лица людей в синих шинелях, крепнет их стремление продолжить дело своего товарища – твердо стоять на страже социалистической законности.
Владимир Любовцев
ПЯТЬ МИНУТ
Пластинка была старой, заигранной, голос певицы звучал хрипловато, но соседу, видимо, песня очень нравилась. Он заводил пластинку снова и снова, будто она была у него единственной. Баушева это уже начало раздражать. Ну, нравится тебе песня, мысленно увещевал он соседа, заведи ее на здоровье хоть сто раз подряд. Но зачем включать радиолу на полную мощность? Знаешь ведь, какова слышимость в новых домах...
«Я вам песенку спою про пять минут», – назойливо доносилось сквозь стену. Баушев сердито встал, прошелся по комнате. Песня о пяти минутах превращалась в двухчасовую музыкальную пытку. Говорят, в средние века была жестокая пытка: осужденного привязывали к скамье, над которой висел бак с водой. Капля за каплей падали на бритую голову – и человек сходил с ума. Пожалуй, если бы в те времена существовали грампластинки и проигрыватели, однообразной мелодией можно было бы достичь того же результата.
В пять минут решают люди иногда
Не жениться ни за что и никогда...
Эту истину певица за стеной растолковывала уже в двадцатый раз за сегодняшний вечер. Алексей не выдержал. Он оделся, как по тревоге, и выскочил за дверь. На площадке помедлил, раздумывая: не постучать ли к соседу, не сказать ли ему пару ласковых слов? Чтобы понял: не один в доме живет, надо считаться с окружающими. Но тут же представил, как сосед с напускным удивлением разведет руками: «Разве я нарушаю порядок, Алексей Дмитриевич, хулиганю или еще что? Согласно постановлению горсовета, я имею право в своей квартире с шести утра до одиннадцати вечера петь, плясать, слушать музыку. Так что, простите, не понимаю и не принимаю ваших претензий...» А что ему ответишь? Да, имеет право, как каждый гражданин...
– Леша, ты что-то рано сегодня. – Жена, сидевшая на скамеечке у подъезда, поднялась при его появлении. – Что-нибудь случилось?
– Надо.
– Почему не сказал раньше? У меня ужин еще не готов.
– Не хочется, – буркнул Баушев, сердитый на всех и вся. – Ну, я пошел. – И быстрым шагом вышел со двора.
По привычке, сокращая путь, двинулся через старое кладбище, хотя торопиться было ни к чему: на пост заступать через два с лишним часа.
Солнце уже село, но сумерки еще не сгустились. На кладбище было тихо, пахло нагретой за день землей и чуточку увядшими травами. Несколько воробьев дрались из-за куска белой булки, валявшегося на тропинке. Увидев человека, они шарахнулись в стороны.
Алексей наклонился, поднял хлеб, повертел в руках. Булка была свежей, еще не успевшей зачерстветь. Недавно, значит, брошена. Ну и народ! Разве можно хлеб разбрасывать? Это же...
Бережно положил кусок булки на чью-то могильную плиту, скользнул глазами по надписи. «За все твое доброе спасибо тебе, любимый мой!» Хорошая женщина писала, из сердца слова шли. И мужчина, лежащий под этой плитой, конечно, хорошим мужем и отцом был. Это точно. И людей уважал, их труд, их покой. И уж, наверное, не терзал слух соседей «Пятью минутами», хлеб не разбрасывал.
Хлеб... Видно, тот, кто бросил кусок булки, не знает, как достается хлеб. Его бы в село, чтобы хоть один год покрестьянствовал! Чтобы вставал до солнышка, возил навоз на поля, потом пахал, сеял, сорняки выпалывал, снопы вязал, обмолачивал. Теперь-то легче, машин много. А вот когда он, Алексей, крестьянствовал, за хлебушек мозолями платить приходилось. Отец умер рано, а семья большая осталась. Он, Лешка, за старшего, хотя в третьем классе только учился, десяти не было. Школу бросил, в колхоз работать пошел. Все приходилось делать. Особенно трудно было в войну. Мужиков – раз-два и обчелся, да и те раненые, больные или старые. Вся тяжесть на них, подростков, да на женщин легла. Хлеб для страны в те годы ничуть не меньше значил, чем снаряды. Работали от темна до темна. Когда в сорок четвертом Алексею восемнадцать стукнуло и его призвали на действительную, армия ему раем показалась. Подъем, отбой строго по распорядку, три раза в день горячая пища, – куда уж лучше!
Вот только жаль на фронт не попал, не успел: война кончилась. Направили в конвойные войска. Там-то он и увидел лицо врага, который был, пожалуй, не лучше гитлеровцев. Убийцы, бандиты, воры, хулиганы – сколько их прошло перед его глазами за семь лет службы!
Когда подошел срок демобилизации, Баушев понял, что не может и не имеет права отойти в сторону от борьбы с этим миром лжи и насилия. У него были золотые руки, он мог бы устроиться на любое предприятие. А он пошел в милицию, рядовым. Потому что хотел, чтобы в тюрьмах и исправительно-трудовых колониях становилось все меньше и меньше заключенных – людей, преступивших закон. И понимал, что для этого надо бороться за молодежь. Конечно, не поздно поставить человека на ноги и тогда, когда он споткнулся, упал, угодил в тюрьму. Но гораздо важнее предупредить падение, помочь человеку понять, что он свернул на скользкую дорожку...
Баушев был уже у выхода с кладбища, когда до его слуха донеслись негромкие частые удары. По звуку он определил, что кто-то бьет камнем по металлу. Быстро повернувшись, старшина побежал на звук.
– Шухер! – пронзительный мальчишеский голос заставил Алексея вздрогнуть. – Атас!
Стук тотчас же прекратился, затрещали кусты, мальчишки, как давешние воробьи, бросились врассыпную. Гнаться за ними, ловить – не было смысла. Тяжело переводя дыхание, Баушев подошел к могиле. Старинная чугунная плита треснула в нескольких местах под ударами большого булыжника, валявшегося тут же.
Старшине стало горько и обидно. Жестокая, ненужная, бессмысленная забава. Поймай он сейчас кого-либо из этих пацанов, спроси, для чего было разбивать плиту, не ответит ведь. Это уж точно. В лучшем случае промямлит: «Просто так...»
«Просто так...» Сколько раз приходилось ему слышать такие «объяснения». Ударил человека ни за что ни про что – просто так. Пырнул ножом – просто так. Угнал машину, чтобы покататься, – просто так. Запустил камнем в окно – просто так. Ах, если бы все было так просто!
Нет, завтра или послезавтра надо будет выкроить время, собрать мальчишек с окрестных улиц, поговорить с ними. Вот прямо здесь, на кладбище. Рассказать, что в могилах лежат люди, своими руками создававшие Петрозаводск, прекрасный город на берегу Онежского озера. Что только варвары способны глумиться над памятью предков, осквернять их могилы. Так делали гитлеровские молодчики. Неужели им, сегодняшним подросткам, хочется походить на фашистов? Неужели им не будет больно, если кто-то «просто так», по глупости, разорит могилу, где похоронены их близкие? Мертвым не больно, им все уже безразлично, но за них страдают живые.
...Он шел по тихим, зеленым улицам города, мысленно разговаривая с подростками. Слова сами собой складывались в горячие, взволнованные фразы, которые не могли не тронуть, не могли не убедить любого слушателя. Однако Баушев знал, что наяву такой речи он не произнесет. Не сумеет. Все выйдет не так гладко и убедительно. Было уже не раз. От стеснения, от застенчивости. Мальчишки-то теперь грамотные пошли, развитые. А у него – всего семь классов, вечернюю школу кончал, уже в милиции работая. Надо бы до аттестата дотянуть, да не получается. Сорок лет, как ни говори, голова не та, что в молодости. И времени свободного маловато.
В отдел ГАИ старшина пришел задолго до начала своей смены. Дежурный вопросительно взглянул на него, однако промолчал: пришел, значит, нужно, есть причина. Наверное, решил мотоцикл подготовить, барахлит он у него что-то.
Точно в срок Баушев выехал на свой участок. Все было привычно. Как всегда. Проносились мимо такси, тяжело сотрясая землю, гудели автобусы, шли пешеходы. Он знал, что через час-полтора оживленное движение на улицах начнет понемногу затихать, все меньше будет машин, все реже пешеходы. Закроются магазины, кончится последний сеанс в кинотеатре за углом, выпроводят запоздавших гостей из ресторана, погаснут окна в квартирах. Станет пусто и одиноко на участке. Лишь время от времени негромко заурчит мотор одинокой машины, торопливо промелькнет прохожий. И только влюбленные будут парами бродить до рассвета – так уж им исстари положено с весны до осени. А он, старшина милиции Баушев, инспектор дорожного надзора, будет стоять на этом перекрестке, ездить по улицам – и тоже не спать ночь...
Он не любил ночных дежурств. Днем куда интереснее, хотя и выматываешься основательно. Участок у него сложный, опасный, оживленный. Рядом – рынок, большие магазины, много людей и машин. Тут глаз да глаз нужен. Для раздумий времени не остается.
Ночью совсем другое дело. Остаешься наедине с самим собой. Всякие мысли в голову лезут, воспоминания. И хотя знаешь, что где-то неподалеку тоже не спят товарищи, все равно такое ощущение, будто ты один-одинешенек под луной, в целом мире. Люди спят, а ты хранишь их сон. И гордишься этим, и в то же время страшновато: ведь ответственность какая!
Из репродуктора, установленного на рыночной площади, донесся перезвон курантов, затем гимн.
Старшина поморщился: в звуки гимна вплелся какой-то треск. Наверное, грозовой разряд. Но треск становился все громче, он перерастал в рев. Алексей понял, что радио тут ни при чем. Ревела машина, шедшая на большой скорости. Вероятнее всего, самосвал. Что за идиот ездит ночью по городу, газуя вовсю? Ну, сейчас он покажет этому водителю!
Он вышел на середину перекрестка, предупреждающе поднял руку. Самосвал мчался прямо на него, не снижая скорости и не сворачивая. В последнюю секунду старшина успел отскочить в сторону, машина пронеслась мимо в полуметре от него, обдав Баушева горячей струей газа. «ЗИЛ-585» – определил Алексей марку машины.
В следующее мгновение старшина кинулся к своему мотоциклу, завел его и устремился в погоню за самосвалом.
Не трудно было заметить, что шофер пьян. Самосвал вилял, будто мчался не по прямой улице, а лавировал между островами. Правда, водитель кое-что соображал: старался держать машину посередине мостовой, по осевой линии. Но непослушный руль вырывался, и самосвал кидался то вправо, то влево.
Баушев отлично понимал, что может произойти, если он не задержит эту машину. Хорошо, хоть прохожих в этот час на улицах нет. Но еще курсируют городские автобусы. Последние...
Он прибавил скорость, нагнал самосвал, поравнялся с ним. Стекло в кабине было спущено, и Баушев мог разглядеть шофера. Тот навалился всей грудью на баранку, лицо его было искажено бессмысленной улыбкой, смахивающей на гримасу.
– Останови! – крикнул старшина, приподнимаясь в седле. – Сейчас же останови!
Однако водитель даже не повернул головы. Он слышал приказ, в этом Баушев не сомневался. Не случайно же самосвал вдруг вильнул влево, грозя раздавить мотоцикл. Да, мелькнуло в голове Алексея, этот тип не задумается, тоже, вероятно, из тех, кто «просто так» развлекаются.
Он лихорадочно думал, как поступить. Это не первый случай за его службу. Всякое бывало, кажется, а рецептов, годных всегда, нет и не будет. Сейчас не день. Это и хорошо, и плохо. Днем бы он обогнал машину, загородил бы дорогу. На людях, при свидетелях даже пьяный водитель вряд ли посмеет налететь на милицейский мотоцикл. Поймет, что не уйти, окружающие заметят номер. А попробуй-ка сейчас подставить ему мотоцикл. Сомнет – и уедет.
Что же делать?..
Оставалось одно: остановить самосвал любой ценой. Даже ценой жизни своей. Иначе быть беде...
Алексей чуточку отстал от машины, потом снова разогнал мотоцикл, подъехал к самосвалу с правой стороны. Несколько секунд примеривался, уравнивая скорость мотоцикла со скоростью самосвала. Затем привстал, схватился за борт машины, подтянулся и выпрыгнул из седла, оттолкнув ногой руль мотоцикла в сторону.
Теперь он стоял на подножке. Ветер сорвал с Алексея фуражку, стремился сбросить его вниз, под колеса. Позиция у Алексея была крайне неудобной: борт далеко, держаться трудно. С левой стороны было бы удобнее, там бензобак. Но там и шофер, он не даст открыть дверцу. Может столкнуть...
Он откинулся назад, вцепился левой рукой в запасное колесо за кабиной, правой – в ручку дверцы. К счастью, она оказалась незапертой. Однако распахнуть дверь было не просто.
Выход был только один: освободить левую руку, рвануть дверь и бросить свое тело в приоткрывшийся проем. Все решали доли секунды. Если он устоит на узкой подножке, не держась за спасительный борт, не потеряет равновесия и успеет уцепиться за сиденье, он выиграет поединок с ветром. Нет – очутится под колесами...
Алексей помедлил. Второй попытки ему не сделать.
И лежать тогда ему на том самом кладбище, через которое он несколько часов назад проходил. Рано вроде бы. Но третьего не дано. На подножке он долго не удержится. А самосвал надо во что бы то ни стало остановить, пока не случилась беда...
Удалось!
Он крепко ухватился обеими руками за сиденье, подтянул ноги. Только сейчас водитель заметил его, пронзил взглядом и, оторвав правую руку от руля, замахнулся.
Удар, еще удар. Шофер стремился вытолкнуть старшину из кабины.
Алексей не чувствовал боли, не защищался. Он упрямо тянулся к ключу зажигания.
Выдернуть!..
Есть!..
Мотор умолк...
Теперь дотянуться до тормоза, остановить машину!
Ах, сволочь, ты еще сопротивляешься!
Получай!..
Заскрежетали тормоза, машина остановилась. Связав пьянице руки, Баушев сел на его место, развернул самосвал и поехал обратно. Водитель, придя в себя после полученного удара, грязно ругался, угрожал, пытался помешать старшине вести машину.
Алексей слышал его бессвязную речь, ко не понимал слов. Его била внутренняя дрожь, которую он старался подавить. Только сейчас ему стало страшно. Он представил: а вдруг сорвался бы...
Устал, ох как устал! Казалось, что погоня и схватка длились целую вечность, что скоро уже конец его смены.
Взглянул на часы и увидел, что они показывают всего семь минут первого. Сперва даже не поверил, поднес к уху: может, остановились, стукнул их, когда прыгал. Нет, часы шли. Они показывали время правильно. Такое же, как электрические на столбе возле кинотеатра.
Значит, все уложилось в какие-то пять-шесть минут. Баушев усмехнулся, почему-то вспомнил соседа с его любимой пластинкой. Как там поется?
Пять минут, пять минут...
Разобраться если строго,
Даже в эти пять минут
Можно сделать очень много.
А что, разве не так? Кое-что можно сделать. Вот он за какие-то пять минут, пожалуй, стал старше на год, не меньше. Зато город может спать спокойно, потому что он, Алексей, и его товарищи не спят. Такая уж у них служба...
Эдгар Чепоров
№ 1
День был обычный.
Необычным он стал потом, когда этот день и два последующих почти по минутам вошли в память участников истории, о которой я вам расскажу.
Ничего не предвещал этот сентябрьский день, и не знаем мы, было ли у Баженова предчувствие надвигающихся на него событий. Может быть, и не было. Сколько раз приходилось ему идти почти на смерть. Предчувствия замучили бы, и, может, потому их не было.
С утра, начальник Кишиневского городского отдела милиции подполковник Баженов провел короткое совещание, сделал записи в блокноте для выступления в горкоме и начал готовиться к допросу. О том, кого он собирался допрашивать, было известно, что тот скупает золото, но неизвестно, где его хранит... Подполковник листал документы, приговаривая иногда: «Ах ты, голубчик!», открывал стол, доставал конфеты, жевал их подолгу...
Читал о золоте и вдруг вспомнил золотой купол Исаакия, на фоне которого сфотографировал его этим летом подполковник Дудников.
Так вот, листал он эти справки, копии чеков из комиссионки, рассматривал фотографии. Как и положено было, эти оказавшиеся на милицейском столе бумаги отрицали одна другую. Тот, кого подозревали, говорил: «В тот вечер я был в Фалештах и потому с гражданином Н. не встречался», а гражданин Н. говорил: «В тот вечер мне было предложено продать тридцать золотых монет царской чеканки...» Вот фотография задержанного: умные, усталые глаза, губы, тронутые брезгливой улыбкой. Баженов вглядывался в эти снимки, вспоминал строчки, только что прочитанные в деле: «В 1946 году судился за спекуляцию».
Хорошо, ясно работала голова. Баженов любил такие минуты. Он чувствовал, как одна мысль цепляет и тащит за собой другую, и как все это рассыпанное, противоречащее друг другу месиво фактов начинает трудно выстраиваться в логическую цепочку. Тяжелая и в то же время счастливая работа мысли, а в итоге – открытие. Открытие, а не ответ, который можно подсмотреть в конце задачника.
Итак, подполковник Баженов сидел у себя в кабинете, а между тем сейчас он уже был связан с теми двумя, что поднимались в самолет в Чадыр-Лунге.
Эти двое – Караджия и Гудумак. Оба смуглые, оба сосредоточенные, быстроглазые. Если бы, наперед зная, что потом произойдет, взглянуть сейчас на них, то можно было бы заметить, что Караджия держится за старшего, что выражение дерзкой решимости не сходит с его лица.
Газеты потом писали, что 29 сентября 1964 года самолет «АН-2», пилотируемый летчиками гражданской авиации Шевелевым и Байдецким, следовал по маршруту Кишинев – Измаил. В Чадыр-Лунге он сделал посадку и взял на борт двух новых пассажиров. Ими оказались опасные преступники Караджия и Гудумак. Во время взлета, когда самолет набирал высоту, они, силой оружия заставив лечь на пол двух пассажиров, потребовали вести самолет в Турцию. Шевелев, сделав вид, что послушался преступников, развернул машину в сторону Кишинева. Приближался город, и самолет начал снижаться. Тогда Караджия открыл по летчикам стрельбу. Несмотря на ранения, Шевелев продолжал снижение. Гудумак трижды ударил его ножом. Самолет потерял управление и упал на виноградник. Летчики были без сознания, двери машины оказались заклиненными. Но упал самолет так, что бетонные столбики, поддерживавшие виноградные лозы, пропороли брюхо машины, и через это отверстие преступники вылезли и скрылись.
Вот она, цепочка, и замкнулась, связав преступников и Баженова.
К месту гибели самолета Баженов отправил своего заместителя майора Николая Дмитриевича Ковытева. На винограднике тот увидел горящий самолет. Видно было, что стукнулся он о землю винтом, а потом перевернулся. Люди вытаскивали окровавленных пилотов и двух пассажиров. Быстрые следы уходили в виноградник, а затем вели к шоссе, которое, как река, смыло, растворило их.
Баженов сидел в больнице, говорил с летчиками. Вышел он с одной мыслью: куда скрылись, как поймать? Ясно было, что преступникам терять теперь нечего, и потому опасны они вдвойне. Оперативная группа под руководством Баженова уже начала действовать. Операция разработана была тщательно, с присущей Баженову методичностью.
Через день в Бендерах был задержан Гудумак. Это было 30 сентября.
Еще сутки поисков. Баженов почти со злобой смотрел на телефон, который говорил лишь одно: пока ничего нет. Это тоже искусство – умение ждать, умение не спугнуть, и, как всяким искусством, им надо было овладеть. Будем справедливы – да и не нужны Баженову придуманные нами достоинства, – скажем, что это умение выжидать труднее всего прочего далось Баженову. Уж очень горяч он был по природе, уж больно удачлив, да и попросту физически силен, чтобы ждать, чтобы самому не броситься на поиски. Всю жизнь он учился подавлять эти горячие толчки жизнедеятельности и самолюбия. Учеба, правда, была очень суровая – четыре года войны, годы, когда он не только ходил в атаки, но и в окопах сидел. Насиделся Баженов в окопах, насмотрелся на глиняные стенки, наслушался седого взводного: «Тебе сколько? Семнадцать? Повоюй еще маленько. Еще успеют тебя убить, горячего». Ну, а после войны, когда Баженов банды ликвидировал, без такого искусства и вовсе никак нельзя было обойтись. Месяц готовилась операция, потом ночами лежал он с товарищами где-нибудь в огородах у хаты, ожидая: вот сейчас можно будет брать бандитов. А завершалась операция в считанные мгновения.
Снова звонок. Начальник одного из кишиневских отделений милиции Григорий Иванович Фурман быстро сказал на другом конце провода: «Получил данные, где скрывается Караджия».
Со многими людьми я говорил о том, что произошло после этого звонка. Из этих рассказов и складывается короткая хроника следующих минут. Ковытев был с Баженовым с самого начала операции и до конца. Он сказал мне:
– Андрей одной рукой клал на рычаг трубку, а другая уже тянулась к сейфу – за пистолетом. Взял он пистолет, надел фуражку...
Теперь лицо Баженова вновь приняло выражение спокойной уверенности, глаза смотрели остро и весело.
– Все, кто есть в горотделе, – в машину! – крикнул он, выбегая из кабинета.
Сели в мотоцикл с коляской.
– К Фурману!
Ехали на красный свет. Следом – машина с людьми. У Фурмана все уже было наготове. В коридоре Баженов повстречал Спектора. Старшина Лев Иосифович Спектор, один из самых давних сотрудников милиции, сдал дежурство, но, узнав о готовящейся операции, домой уйти не захотел. Баженов сказал ему:
– Иди отдыхай, старина.
Спектор ответил:
– Старина вас не подведет.
Потом Баженов с Фурманом и Ковытевым проехали к дому, где скрывался преступник. Туда и обратно, чуть снизив скорость, проехали мимо дома. И хоть ничего нельзя было разобрать, что там происходит за окнами, все напряженно вглядывались в них.
– Будем брать живым, – сказал Баженов.
Сейчас, в эти последние перед завершением операции минуты, он был почти что прежним. Только глаза яснее и все движения и жесты четче, отрывистей. Он уже жил предстоящим, уже видел, как обезоруживает бандита, уже ловил его взгляд, уже чувствовал горячую, шершавую рукоятку чужого пистолета.
Баженов сел за стол. Взял бумагу (вот этот, скомканный кем-то после операции листок, который Ковытев, достав из конверта и бережно расправив, положил передо мной). Баженов быстро рисует план квартиры. Знает Баженов: сейчас наступят, в который раз уже наступят, минуты риска, схватки, и ожидание этих знакомых и всякий раз новых минут и будоражит его и заставляет сосредоточиться. Не хочу сравнивать его сейчас ни с хирургом, ни с живописцем. Это был офицер милиции Баженов, у него была своя операция, где нужны были и воображение и расчет, и смертельный риск был больший, чем у хирурга.
Вот план той квартиры: коридор, кухня, комната. Столбик фамилий: кто за кем входит, кто какое окно охраняет, кто у дверей стоит. Все под номерами. Номеру первому надо первым идти в квартиру... Номером первым Баженов записал Баженова, вторым – Ковытева, третьим – Фурмана. Тут же дата – 2 октября 1964 года (Баженов был пунктуален и потому всегда и дату ставил). Из того же конверта достает Ковытев какой-то, прошлых лет, документ. В верхнем левом углу, где начальники резолюции накладывают, – размашистая подпись Баженова. Хранит Ковытев автограф бывшего своего начальника и, сколько раз ни скажет, все Андреем его называет: «Андрей говорил, Андрей любил...»
Я уже многое знал о Баженове, прежде чем увидел этот план, и, казалось, знал и понимал Андрея Михайловича. Но чего-то мне не хватало. Не хватало стержня, цемента, как мало было кишиневскому скульптору Исаю Дубинецкому фотокарточки, чтобы вылепить бюст Баженова. Но к скульптору привели Наташу, дочь Андрея Михайловича, и бюст наконец получился, ожил. А для меня такой Наташей стал этот наспех сделанный планчик, где список фамилий начинался с Баженова. Он привык и умел быть первым, брать на себя самое опасное и тяжелое. Но не только по привычке и долгу. Баженов был уверен в себе и хотел эту уверенность передать другим. Он всегда был уверен, что все у него хорошо, счастливо получится, потому что иначе до сих пор не бывало.
Но давайте вернемся к тому дому. Сейчас, зная все, что здесь произошло, я смотрю на него почти как на живое существо, как на участника событий. Окно, из которого отстреливался Караджия, а вокруг следы от пуль. Пробитая выстрелом дверь. Дверь заделана, закрашена, но Ковытев колупнул ногтем, сказал: «Вот тут, видите, насквозь Караджия садил...»
В эту-то дверь, на минуту оставшуюся, по счастью, незакрытой, легко вбежал в то утро Баженов, за ним Ковытев, потом Фурман. И сразу женский крик:
– Жора, милиция, не стреляй!
Где-то внутри комнаты мелькнула фигура, секунду Баженов с Ковытевым видели, как, скрючившись, черноволосый парень что-то рванул из-под дивана.
– Руки вверх! – крикнул Баженов.
Парень разогнулся – вместо лица у него белые вспышки выстрелов.
Баженов отпрянул за стену, оттолкнул Ковытева:
– Давай назад!..
Началась перестрелка. Караджия стрелял теперь из кухни. У самого лица Ковытева пуля пробила тонкую стенку. Баженов обернулся:
– Меня, наверное, ранило, Ковытев. Легкое ранение... Живот задело.
Караджия продолжал стрелять. Теперь уже из окна. Во дворе упал Спектор, и сразу же потекла по асфальту из-под синего его кителя кровь.
Вдруг стало тихо. Потом глухой, не похожий на прежние, выстрел. Все переглянулись: застрелился. Вбежали в комнату – Караджия, вытянув ноги, сидел на диване, мертво свисала рука, к руке веревкой, чтобы в схватке не выбили, прикручен пистолет.
Все продолжалось чуть более получаса.
Баженов сам сел в машину, сказал шоферу:
– Волна, ты теперь скорая помощь.
Отведя уже шатавшегося, бледного Баженова к врачам, сержант Волна нашел на сиденье машины кусочек свинца – пулю. Он долго держал ее, холодную, в руках, потом спрятал и то и дело дотрагивался до кармана: на месте ли. Пуля прошла сквозь Баженова, не пробила только синюю милицейскую рубашку и, скользнув вниз, упала на сиденье.
Человек живет, работает, рискует жизнью и вот едет, бледный, к хирургу, еще не веря, не подпуская к себе мысль, что где-то рядом смерть, еще перебирая в голове недавние стремительные события, еще думая о завтра. Вот он трудно выходит из машины, а на сиденье остается кусочек свинца...
В больнице Баженов потерял сознание, а утром умер.
Какой человек погиб, защищая нас с вами!
Вы видели, как вел он себя в последней в своей жизни операции. Таким Баженов был всегда. Жизнь его была прямая и ясная, всю ее он отдавал милиции и счастлив был, что именно так сложилась судьба. Путь, и правда, был на редкость прям, но прокладывался трудно. Прямым его сделал сам Баженов, потому что ни разу не отказался ни от малого дела, ни от большого.
Давайте вглядимся в события его жизни. Шестнадцати лет он уже работал на заводе. Началась война, и Баженов добровольцем ушел на фронт. Воевал до последнего дня, до 9 мая, был ранен, награжден орденом Отечественной войны, медалями «За боевые заслуги», «За взятие Будапешта». В милицию он пришел сразу же после фронта и стал участковым уполномоченным в Кишиневе. Но скоро попал на оперативную работу.
Полковник милиции Борис Арсентьевич Родин, человек в Молдавии известный, один из тех, кто очищал ее от националистических банд, был первым его учителем. Узнав, что я собираю материалы к очерку о Баженове, он написал мне:
«Первые мои встречи с Андреем относятся ко второй половине сороковых годов, когда я увидел совсем молодого, красивого, стройного юношу с румянцем на лице. Скажу, не скрывая: он мне понравился с первого взгляда. Работал Андрей с исключительным напряжением и очень переживал, если руководство отдела не соглашалось с его предложениями и даже если вносились поправки. Он в таких случаях очень смущался и чувствовал себя неловко, а в беседе с сослуживцами осуждал свою опрометчивость. Он как бы стыдился за самого себя, за допущенный промах.
Трудное это было время. Сотрудники уголовного розыска месяцами находились в командировках, не видели своих семей, нередко были под открытым небом в лесах, на токах, в засадах...
Он участвовал и в разработке планов оперативных мероприятий, а во многих случаях сам лично возглавлял оперативные группы и успешно проводил операции по поимке особо опасных вооруженных преступников.
Андрей Баженов был человеком со светлыми мыслями».
В те годы, возвращаясь из долгих командировок, «привозил он, – как говорит его жена Нина Михайловна, – сапоги с колораштской грязью». Рассказывают о том, каким был Баженов тогда, и рисуется он чуть ли не былинным богатырем. Высокий ростом, сажень в плечах, он и вправду был богатырь. Полковник Николай Ксенофонтович Вовк, не раз участвовавший в операциях вместе с Баженовым, почти каждый свой рассказ заканчивал примерно так: «Разогнался Андрей, плечом вышиб дверь, дал очередь...» – или: «Навалился на него Андрей, быстро руки повязал...»
Однако вышибить плечом дверь было легче, чем разработать и тонко провести операцию – то есть знать, какую и где дверь вышибать. Но Баженов и это умел. В республиканском управлении милиции я видел толстый альбом, посвященный борьбе с бандитизмом. Снимки бандитов и их жертв.
Тут же, в альбоме, схемы операций. Многие из них сделаны рукой их участника и руководителя – Баженова. У меня стоял еще перед глазами тот, последний в его жизни, быстрый и все же старательный чертежик, и потому ощущение было таким, как будто вновь встретился я с Андреем Михайловичем. Рисует Баженов хату, сарайчик, подходы к ним – все это, прежде чем нарисовать, сумел он разведать, сумел узнать, когда и где, в тайнике или в горнице, будут в нужный момент бандиты.
А под номером первым все та же фамилия – Баженов.
Ликвидация банды Тудоровича – одна из важных страниц в жизни Баженова. Красиво и смело написанная страница. Баженов был к тому времени опытным, во многих переделках побывавшим оперативником. Главное в нем – умение оказаться там, где особенно трудно и опасно, талантливо и смело подчинить себе эти трудности и опасности, – уже явственно проявилось.
Банда Тудоровича была одной из самых опасных. Она грабила почтовые отделения и магазины, склады. Были у Тудоровича пистолеты, автоматы, даже гранаты. Националисты терроризировали колхозников. Тудорович сказал: «Если попадусь – живым не дамся». С этой бандой и предстояло покончить Баженову. Но где скрывается Тудорович? Надо было познакомиться с крестьянами, пропустить, как сквозь сито, каждое село, каждый дом в районе действия банды. И вот приезжает из Кишинева землемер, везет с собой, конечно, и все землемерные принадлежности. Ходит по селам, обмеривает участки, подолгу говорит с хозяевами. Баженову надо было, чтобы не вызвать подозрения, быстро постичь свое новое, землемерное, ремесло. И он работал так, будто всю жизнь только и делал, что землю мерил. Привыкли к Баженову. Теперь можно было действовать спокойней. Заметил он, что жена Тудоровича ходит в церковь в другое село. Ходит с корзиной, а своя церковь тут же, через улицу. Помолившись, корзину оставляет она какому-то мужчине, клавшему поклоны рядом с ней. Нелегко было Баженову убедить запуганного Тудоровичем крестьянина рассказать, где скрываются бандиты.
