Текст книги "Всегда начеку"
Автор книги: Анатолий Ковалев
Соавторы: Иван Медведев,Сергей Смирнов,Юрий Кларов,Юрий Феофанов,Александр Морозов,Александр Кулик,Леонид Рассказов,Эдгар Чепоров,Павел Шариков,Аркадий Эвентов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)
2
Сенная Губа... Каждый раз, когда Орлов слышал это название, у него начинало чаще стучать сердце. Вероятно, так бывает, когда вспоминается что-то очень дорогое.
Сенная Губа... Невелико сегодня это селение, приткнувшееся к самой воде на одном из островов Заонежья. Орлов помнит его другим – многолюдным, шумным, пронизанным песнями. Но здесь прошла война, а потом, в трудные годы, молодежь потянулась на материк, в города, на стройки.
Пусть не так теперь выглядит Сенная Губа, как прежде, все равно она по-прежнему дорога Орлову. Здесь начало его биографии. Нет, не юношей пришел он на эти берега, с мозолями на руках пришел. Он уже многое испытал, многое умел. Клал печи и плотничал в родном селе, участвовал в коллективизации, был сельсоветчиком, председателем колхоза, работал в Петрозаводске на заводе. И в общем-то не очень обрадовался, когда комсомол направил его в милицию. Но он знал власть короткого слова «надо». В армии служить не довелось, поэтому он ответил не по-солдатски: «Есть!» – а просто сказал: «Ладно».
И вот весной сорокового года на пристань Сенная Губа ступил новый участковый уполномоченный Алексей Орлов, только что окончивший милицейскую школу. Начиналась новая страница его биографии. Да что там страница! Новая биография. Ибо все, что было до этого, всего лишь вступление в биографию.
Да, вступление. Говоря в райкоме «ладно», он еще не подозревал, как много ему придется ломать в самом себе, в своих привычках.
Хорошо было на заводе: отработал восемь часов – и гуляй. Иди, куда хочешь. А рабочий день участкового – двадцать четыре часа в сутки. Раньше он не любил связываться с пьяными, с дебоширами, обходил их стороной. Что ж, это было его право. Тут же, на островах, он был обязан вникать во все. Он должен помочь людям отказаться от вековых обывательских истин, вроде: «Моя хата с краю», «Своя рубаха ближе к телу». Для этого он должен быть еще и воспитателем, собственным примером убеждать окружающих, что надо не бояться выносить сор из избы, ибо тогда дом лишь становится чище. Школа и прежняя трудовая жизнь дали Орлову многое, но далеко не все. Приходилось учиться здесь. Пожалуй, тот год, трудный, напряженный, дал Алексею закалку, опыт, так пригодившиеся ему впоследствии. Потом началась война...
3
«Метеор» легко скользил между островами. Острова, острова, острова... Алексей Михайлович слышал однажды, что если каждому жителю Карелии дать по озеру и по острову, то еще какое-то количество озер и островов останется для приезжих туристов. Хотя вряд ли. На всех туристов не хватит. Вон их сколько едет, с каждым годом все больше. И своих, и иностранных. И все обязательно хотят побывать здесь. Модное нынче место. А когда он впервые сюда попал, о Кижах знали лишь местные жители да немногие специалисты.
Над синей-синей водой озера далеко впереди встали силуэтом причудливые купола. Казалось, они плыли в воздухе, не касаясь воды.
– Пойду, – поднялся с кресла Орлов.
Он выпрыгнул на дебаркадер первым. Потом хлынули туристы. Защелкали фотоаппараты, зажужжали кинокамеры. Люди молчали, пораженные открывшейся красотой. Сработанные из дерева, без единого гвоздя, освещенные утренним солнцем, церкви Кижского погоста казались золотыми. Было чем залюбоваться.
Лишь несколько минут спустя заахали, завосторгались люди. На русском и финском, на немецком, шведском и других языках. И слова восхищения не нуждались в переводе. Орлов даже приосанился, будто это он два с лишним века назад создал эту красоту.
Майор не любил ходить по Кижам с экскурсантами. Он лично предпочел бы сидеть на скамье у дебаркадера и смотреть на церкви, не заходя внутрь. Но он прибыл сюда не как экскурсант, поэтому должен делать не то, что хочется, а то, что надо. А надо обеспечить порядок.
Досадливо одернув китель, Орлов зашагал вслед за группой. Он наперед знал, что непременно найдется среди интуристов какой-либо коллекционер, который пожелает пополнить свое собрание, украдкой отломив кусок резной доски или нацелившись на древнюю икону. В зависимости от вкуса и размаха натуры. Вон, пишут, туристы откалывают камни от египетских пирамид, от римского Колизея. Дай волю таким коллекционерам, они все Кижи по бревнышку разнесут. Ну, с этим проще, остановить можно, пристыдить. А есть и другие, что сразу после экскурсии кинутся в ресторан. С этими ничего не поделаешь...
– К сожалению, живопись потолка Преображенской церкви погибла во время Великой Отечественной войны, – голос у девушки-экскурсовода был глуховатый, охрипший: каждый день столько экскурсий. – Раньше он был украшен огромными, монументальными иконами, длина некоторых из них достигала восьми метров...
Переводчик старательно переводил ее слова туристам. Один из иностранцев что-то спросил, переводчик обратился к девушке:
– Интересуется, какова причина гибели, если пожар, то как сумели отстоять всю церковь?
Экскурсовод замялась. Орлов хорошо понимал ее: в группе были и финны. Как тут сказать, что шюцкоровцы, отступая, выломали и увезли уникальные иконы? Нашелся какой-то высокопоставленный «коллекционер», дал приказ.
Он уже не слушал, что говорила девушка. В памяти явственно встали те далекие годы...
4
Война застала участкового уполномоченного милиции Орлова в Сенной Губе. Враг приближался. Алексею Михайловичу было поручено организовать эвакуацию населения с территории Сенногубского и Кижского сельсоветов. Дело это было нелегкое, люди не хотели покидать насиженных мест, не верили, что захватчики придут сюда.
Сам Орлов тоже был убежден, что Красная Армия вот-вот перейдет в наступление, что просто неожиданное нападение врага дало ему некоторые временные преимущества.
Со дня на день он ожидал, что наша армия ответит тройным ударом на удар, вышвырнет захватчиков с советской земли. Но прошел месяц, другой, а враг по-прежнему наступал. Десятки рапортов написал Орлов, просился на фронт.
На фронт его не пустили, но фронт сам пришел сюда, в Заонежье. Фронт подступил к Петрозаводску, потом и к Заонежью, к островам, запорошенным снегом.
Орлов дрался с захватчиками в составе истребительного батальона под деревней Типинцы, у озера, по которому уже шла ледяная шуга. Потом послали его в разведку с комсомолкой Галей Глебовой. Вернулись – отряда нет: все переправились на лодках на другой берег. В спешке, видимо, забыли о разведчиках, не дождались их возвращения.
Что оставалось делать? Ноябрь, зима. Озеро еще не встало, без лодки через него нет хода. Или надо добывать лодку, или ждать, пока ледяной покров крепко схватит озеро.
Алексей понимал, что появляться ему в селах рискованно. Но другого выхода не было. В лесу зимой да без продуктов и двух дней не протянешь. Надо решаться.
Он перебрал в памяти всех жителей ближних сел. Есть верные люди. Однако не учел, что крестьяне напуганы репрессиями, которые чинили захватчики. Из уст в уста, из дома в дом, из села в село передавались шепотком страшные вести: того-то расстреляли, того-то повесили, отправили в комендатуру, избили. В деревнях стояли гарнизоны оккупантов, по хатам рыскали маннергеймовцы и полицейские из местных предателей, искали активистов.
Не просто в таких условиях решиться приютить милиционера. Обнаружат – без суда убьют всю семью. Понимал Алексей, что людям нестерпимо стыдно отказывать ему, потому и в глаза не смотрят. Готовы отдать последний кусок хлеба, но только не убежище предложить.
Однако были и смелые, отважные: бакенщик Александр Семенов, Алексей Калганов в деревне Середка, учитель Семен Чесноков и его жена Таня. Последние и предоставили разведчикам убежище в школе. Семен по заданию Орлова собирал сведения об укреплениях врага на Большом Клименицком острове, что находится прямо против Кижей, через пролив. Алексей отлично понимал, как нужны эти данные нашему командованию. Потом Чесноков и Калганов сумели, несмотря на все трудности, добыть лодку. Орлов и Галя двинулись в путь. Двенадцать часов пробивались сквозь ледяное сало. Алексей стер в кровь ладони, но к своим все же выгреб.
Сколько раз потом ему пришлось проделывать тот же путь, сейчас уже и не упомнишь. В любое время года. На лыжах и в лодке, на бронекатере и в самолете. Вдвоем с радистом Павлом Васильевым, с секретарями подпольного райкома партии Георгием Бородкиным и Тойво Куйвоненом, с бывшим оперуполномоченным отдела милиции, тоже разведчиком, Степаном Гайдиным, во главе диверсионных групп. Его посылали с самыми различными заданиями. Знали: Орлов не подведет.
И точно. Не было ни одного случая, чтобы он вернулся и доложил командованию, что из-за сложившейся обстановки в силу таких-то и таких условий задание осталось невыполненным. Не было! И не потому, что такой уж он везучий, в рубашке родился. Пожалуй, половина успеха не ему лично принадлежала, а патриотам из местных жителей, которых он организовал, вовлек в активную борьбу с оккупантами. А людей он понимал, умел в них разбираться.
Вот, к примеру, с Петром Сюкалиным как было. Буйный мужик, задиристый. Орлов его до войны дважды за хулиганство к ответственности привлекал. Финны, оккупировав Заонежье, сразу же возвысили Сюкалина, доверие ему оказали, бригадиром поставили. А Орлов нашел ключик к душе Петра Захаровича, верным своим помощником сделал, серьезные дела поручал. Жаль, не дожил Сюкалин до нашей победы, расстреляли его маннергеймовцы вместе с женой, узнав об их деятельности от предателя.
Об этих людях, живых и погибших, вечно будет помнить Алексей. Если бы не они, он бы и половины заданий не выполнил. Это они – Ржанские, Серегины, Епифановы, Самойловы и другие – давали ему приют, рискуя жизнью, собирали важные сведения о противнике, они были его глазами и ушами.
Да, только благодаря помощи народа бывший участковый уполномоченный милиции мог осуществлять свои дерзкие до невероятности операции. В это трудно поверить, ко это действительно так: Орлов с двумя своими товарищами осмелился напасть на неприятельский штаб в селе Липовцы, разгромил штаб, забрал важные документы и ушел. На все ушли сутки, включая стодесятикилометровый марш-бросок на лыжах. Или налет на Ламбас-Ручей. В этом поселке стояли крупные силы врага, там находилась его перевалочная база и жил наместник Пернанен, зверствовавший во всем Заонежье. Алексей с отрядом из двадцати человек проник в Ламбас-Ручей, перебил десятки полицейских и солдат, свершил суд над Пернаненом и снова исчез – будто растворился в дремучем зимнем лесу.
Много подобных операций на его боевом счету.
Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что самой ненавистной фамилией для врагов была фамилия Орлова. По деревням были развешены объявления, сулившие награду тому, кто укажет, где скрывается русский разведчик Орлов. Подробно указывались его приметы. Впрочем, большинство жителей и без этого отлично знало в лицо своего бывшего участкового. С каждой операцией оккупанты повышали награду за голову Орлова. Не надеясь, видимо, что крестьяне польстятся на марки – что сделаешь на эти бумажки? – враги предложили и кое-что более ощутимое: пятьдесят тысяч финских марок плюс семнадцать мешков муки. Это было огромное богатство в голодном Заонежье, где люди ели хлеб из отрубей с примесью толченой коры. Но предателей не нашлось...
Алексей Михайлович, усмехнулся, вспомнив недавний разговор с одним из кадровиков. Тому было поручено составить заключение по определению сроков непосредственного участия майора милиции Орлова в боевых операциях против немецко-финских захватчиков на Карельском фронте (дело все-таки к пенсии идет). Кадровик – молодой парень, он и раньше в общих чертах знал биографию майора, но тут подсчитал и удивился:
– Алексей Михайлович, оказывается, вы пробыли в тылу врага, со спецзаданиями, триста двадцать семь дней!
– Ну и что? – пожал тогда Орлов плечами. – Наверное, так, раз в документах говорится.
– Да нет, я вот о чем, – заволновался кадровик. – Ведь это триста двадцать семь дней с глазу на глаз со смертью, постоянной опасностью, триста двадцать семь суток на лезвии ножа!
– Потому-то и исчисляются они по-льготному: три дня за один, – отшутился майор.
Шутки шутками, а кадровик-то, пожалуй, прав. Порой за день доводилось пережить столько, что иному И за целый год не привидится. Вспомнилось, как двадцать суток гоняли его маннергеймовцы по лесам да болотам, словно зайца. Трех собак-ищеек прикончил он тогда, петлял, кружил, отводя преследователей подальше от базы, где сидел Пашка Васильев с поврежденной ногой и умолкшей рацией. Те двадцать дней – как двадцать лет. Уж на что двужильный, а и то под конец стал сдавать, спал на ходу. Отощал, одежда болталась, как на вешалке. Кругом каратели, полицейские, то и дело вступал в перестрелку с ними. И все же ушел, пробился. Хорошо, дело осенью было, снег еще не выпал. А то бы не уйти...
5
– Перед нами дом зажиточного крестьянина Ошевнева из деревни Ошевнево, что в двух километрах от Кижей. Он построен в 1876 году. Это типичная для Заонежья постройка «кошелем» является образцом крестьянского дома. Общая площадь его – триста девяносто шесть квадратных метров, жилых помещений – сто сорок три метра. Дом предназначен для большой неразделенной семьи из двадцати – двадцати пяти человек... Давайте зайдем внутрь, познакомимся с убранством дома... Товарищ, – экскурсовод обратилась к переводчику, – прошу вас предупредить посетителей, чтобы ничего не трогали руками...
Орлов вдруг озорно улыбнулся и подмигнул экскурсоводу. Та удивленно посмотрела на него: кажется, она не сказала ничего смешного, с чего это майор смеется?
Откуда ей было знать, что Алексею Михайловичу внезапно пришла в голову забавная мысль. Он подумал, что, поступи он в сорок первом году иначе, пожалуй, не стояла бы эта изба в качестве музейного экспоната.
Тогда, темной декабрьской ночью, он вошел в этот дом с автоматом наизготовку и с гранатой в руке. Ошевнев был старостой деревни, и советский разведчик имел все основания рассчитаться с прислужником оккупантов. На этой вот лавке сидел он, Алексей, и вполголоса разговаривал с хозяином. Потом Ошевнев сам заложил в розвальни лошадь, протянул кнут: «Все сделаю, Алексей Михайлович, как вы наказывали, не сомневайтесь...» «Ладно, посмотрим, – сказал в ответ Орлов, – но помни: не защитят тебя от возмездия, в случае чего, стены твоего дома, не укроешься за ними, моя граната тебя и здесь достанет...»
Жаль, дом Николая Серегина из Мунозера сюда еще не перевезли. Тот тоже красавец, еще до войны его на учет взяли, как редкостное произведение народного искусства. В том вот доме, на чердаке, он с радистом всю зиму прожил, под самым носом у оккупантов. И невдомек было маннергеймовцам, что тот, кого они так рьяно ищут, нашел приют в доме надежного, с их точки зрения, крестьянина.
Конечно, и серегинский дом сюда, в заповедник, перевезут. И таблички всюду повесят: «Руками не трогать». А он, Орлов, во все эти дома когда-то входил, спал и ел под их крышами, хозяев знал. И вот – «Руками не трогать!» Может, и верно, история все-таки, музей. Выходит, и он в историю угодил. Забавно!
6
«Метеор» тихо отвалил от пристани и вдруг стремительно рванулся вперед. Орлов поднялся в ходовую рубку: все места были заняты, а он уже не в том возрасте, чтобы стоять битых два часа на ногах.
Словоохотливый помощник капитана сидел за штурвалом, ему было не до разговоров. Алексей Михайлович грузно опустился в свободное кресло, снял фуражку, вытер платком мокрый лоб.
– Порядок! – скупо ответил он на вопросительный взгляд капитана и добавил: – Полный.
Оглянулся. В вечереющем воздухе растворялся остров Кижи, сливался с водой, и трудно было понять, где кончается гладь озера и где начинается небо. Освещенные косым солнцем, парили луковки Преображенской и Покровской церквей, а между ними острая стрела звонницы. Да, далеко их видно. А с них все острова и проливы – как на ладони. Не случайно оккупанты установили на колокольне пулеметы и постоянный пост наблюдения. Как ненавидел в те годы Орлов эту звонницу! Она, срубленная искусными русскими мастерами, служила врагу, помогала ему в борьбе против советских разведчиков и партизан. Понимал Алексей Михайлович, что колокольня не виновата, но смотреть на нее спокойно, без злости не мог. Была бы его воля... Впрочем, вряд ли он что сделал бы со звонницей, если бы даже и разрешили. Потому что вел он бой с захватчиками и за то, между прочим, чтобы гордо высилась эта красота на свободной, родной советской земле, чтобы люди со всех концов России, со всего мира приезжали сюда любоваться этой древней сказкой...
Борис Юрин
ПОЗДНИЙ СЕАНС
Субботние вечера Стасис Куозис не любил проводить в городе. Город надоедал ему за шесть дней недели. Поэтому в субботу он отправлялся с удочками к Вилие. Как у всякого уважающего себя рыболова, у него были, конечно, одному ему известные добычливые места. Не где-то за тридевять земель, а тут же, неподалеку от Йонавы.
Впрочем, не будем указывать точно, куда ходит рыбачить Куозис, дабы не выдать его секрета. Скажем лишь, что места очень красивые. Здесь Куозис отдыхает душой, здесь так легко и славно думается...
Эта суббота выдалась такой же хлопотливой, как и прочие. Надо было успеть справиться со всеми делами. День укороченный, а забот не меньше, чем в остальные дни.
С самого утра Куозис поехал в строительное управление. Разговор был трудный и долгий. Речь шла о трудоустройстве одного паренька, по имени Альгирдас, недавно вернувшегося из заключения. У Альгирдаса нелегкая судьба: остался сиротой, связался с дурной компанией, в конце концов попал под суд. Теперь ему предстояло начинать жизнь заново.
Начальник отдела кадров, щуплый, болезненного вида человек, казавшийся совсем маленьким по сравнению со столом, за которым сидел, заупрямился:
– Товарищ майор, я уже дважды разговаривал с этим вашим подопечным, объяснил ему, что у нас комсомольская стройка, молодежь со всей республики съехалась, передовая молодежь, понимаете! По путевкам, не просто так! – он поглядывал на грузного, широкоплечего Куозиса снизу вверх с обиженным выражением на лице.
– А куда непередовым деваться?
Этот вопрос, очевидно, поставил в тупик кадровика. Он развел руками. Майор, как опытный рыбак, почувствовал, что надо «подсекать». Но осторожно, чтобы не сорвался. Он терпеливо разъяснял кадровику в общем-то азбучные истины: на любой, даже самой передовой комсомольской стройке есть люди отличные, есть посредственные и есть просто плохие, хотя они и приехали по путевкам. Не случайно в Йонаве с тех пор, как началось строительство азотнотукового комбината, милиции прибавилось работы. Но ведь от руководства стройки не требуют, чтобы оно избавилось от всех неустойчивых людей. Надеются на здоровый, крепкий духом коллектив строителей, который сможет перевоспитать слабых. Так где же становиться Альгирдасу на ноги, начинать новую жизнь, как не в этом коллективе?
– Сдаюсь, Стасис Антанович, – улыбка слабо осветила лицо кадровика. – Только вот что: пускай вопрос решают сами комсомольцы. Чтобы знали, кто к ним пришел, чтобы помогли парню. Если они согласятся, будем оформлять.
В комитете комсомола майор сразу нашел общий язык с собеседниками. Впрочем, иначе и быть не могло. Эти ребята были самыми активными дружинниками города, с ними Куозису не раз приходилось вместе бывать в рейдах. Недавно начали еще одно общее дело: выпуск сатирического киножурнала, в котором высмеивались пьяницы, хапуги, хулиганы. Журнал демонстрировался в кинотеатрах города перед началом сеанса. Нарушители, как огня, боялись попасть в объектив кинокамеры.
– Договорились, Стасис Антанович, – сказал на прощание секретарь комитета. – Все будет в норме, сделаем из этого Альгирдаса человека. Ну, я не прощаюсь, вечером увидимся, сегодня ведь премьера нового выпуска журнала. Вместе делали, вместе, как говорится, и отвечать будем, не так ли? А потом хорошую картину покажут – «Никто не хотел умирать».
– Что-нибудь о войне?
– Наверное, точно не знаю. Говорят, хорошая.
– Приду, – пообещал Куозис.
Честно говоря, он был нечастым посетителем кинотеатра. Особенно в субботу. Фильмы же о войне и вовсе не любил смотреть: слишком волновали они его, напоминали о пережитом, на несколько дней выбивали из привычной колеи. А это ни к чему: майору милиции Куозису и теперь переживаний хватало. Поэтому Стасис Антанович решил: «В кино пойду, журнал посмотрю, а как начнется картина, в темноте потихоньку улизну...»
Приближался час приема посетителей. Когда Куозис проходил по коридору районного отдела милиции, у двери в комнату участковых уполномоченных уже сидели люди. За двадцать пять лет службы в милиции Стасис Антанович привык к тому, что люди обращаются к нему с самыми разнообразными и порой совершенно неожиданными делами. И всех надо выслушать терпеливо и вдумчиво, понять каждого и, если возможно, помочь в кратчайший срок.
Первым в комнату, прихрамывая, вошел старик. Удобно примостившись у обшарпанного, залитого чернилами стола, он начал издалека, чуть ли не с довоенных времен. Рассказывал о своих взаимоотношениях с соседом. Майор словно процеживал многословную речь посетителя сквозь частое сито, отбирая только то, что привело старика сюда. Оказалось, тот жалуется на соседа, который уже несколько лет не отдает ему долг в двадцать рублей.
Куозис записал адрес и пообещал усовестить должника.
Когда старик ушел, молодой участковый, сидевший за соседним столом, рассмеялся:
– Неужто, товарищ майор, такой мелочью будете заниматься?
– Для старика это не мелочь! – нахмурился Стасис Антанович. – И не в двадцати рублях дело, а в человеческом доверии.
– Все равно ничего не докажете: расписки-то нет, сосед скажет, что не брал, мол, старик все выдумал.
– Вот поэтому и надо пойти и усовестить...
За стариком потянулись другие посетители. Плачущая девушка, потерявшая паспорт. Мужчина, с тревогой сообщивший о том, что сын уже два дня не ночевал дома. Пожилая женщина с жалобой на пропойцу-мужа.
Люди несли сюда горе, тревоги, заботы. Куозис принимал на свои плечи чужие огорчения, и они становились его личными огорчениями. Майор знал, что, вероятно, многим посетителям удастся помочь, и они забудут сюда дорогу. Забудут и его, майора милиции, участкового уполномоченного. По совести говоря, чуточку обидно, конечно, но пусть забывают. Как выздоровевшие забывают о врачах. Врачи ведь на это не обижаются. Он – тоже. Лишь бы люди чаще улыбались, лишь бы не старили матерей преждевременные морщины...
* * *
Зрительный зал был полон. Администратор кинотеатра принес стул и поставил его в проходе у стены. Куозис сел, положил на колени тяжелые, большие руки, откинулся назад. Стул жалобно заскрипел под его тяжестью. «Чего доброго, развалится», – с усмешкой подумал майор.
Свет погас. На экране появились знакомые лица – хулиганы, пьяницы, дебоширы. Конечно, это был отнюдь не «Фитиль», техника съемки не на том уровне, все-таки любители делали. Но зрители от души хохотали, узнавая тех или иных людей, снискавших в городе печальную известность своими похождениями. В журнале были и натурные съемки, и мультипликация, и фотографии.
Майор не смеялся, лишь иногда улыбался уголками губ. Не потому, что не понимал юмора. Просто мелькавшие на экране сценки с натуры напоминали ему, что еще многое не сделано, кое-что и вовсе упущено...
Зажегся свет. Опоздавшие зрители протискивались к своим местам. Вновь застрекотал аппарат. Куозис встал, намереваясь уйти. Время позднее, сегодня ляжет пораньше, чтобы завтра до солнца быть уже на реке.
На экране тоже была ночь. Колеблющееся пламя свечи выхватывало окно, за которым в темноте притихло село. Над столом склонился человек, он что-то пишет. И вдруг – выстрел. Человек падает. Убит пятый по счету председатель сельсовета, и теперь никто больше не хочет садиться на это место...
У Куозиса тревожно сжалось сердце. Сам еще не зная почему, он вернулся и сел на свой стул. То, что происходило на экране, было не просто знакомым, уже известным. Нет, это был рассказ и о его, Куозиса, жизни, о том, что он сам лично видел. Он не раз встречал и таких вчерашних бандитов, как Марцинкус, решивший порвать с лесной жизнью. И Филинов, в которых неистребима фанатичная жестокость к инакомыслящим. И главарей банд, вроде Домового, доводилось майору видеть не только в кино. А братья Локисы – это его братья. По духу, по борьбе, по пережитому. Вместе с ними он ликовал и радовался восстановлению Советской власти в Литве летом сорокового, вместе с ними защищал эту власть в трудных боях сорок первого, партизанил, а после освобождения Литвы от гитлеровских захватчиков поднимал родную землю из пепла и руин, мечтал вместе с ними о новой, социалистической Литве и отстаивал эту Литву от всяческих недобитков.
Куозис, сидя в темном зрительном зале, словно забыл о настоящем. Фильм перенес его в прошлое, и он заново переживал свою собственную жизнь, о которой в кинокартине не говорилось, но о которой напоминала чем-то судьба старшего из Локисов – Бронюса...
* * *
Что он знал в жизни до сорокового года? Горе, нужду, подневольный труд, солдатчину. Мальчишкой начал работать у кулака: отец-рабочий не мог прокормить на свои скудные гроши всю семью. Мозоли на руках Стасиса появились рано. За любую работу брался, какая попадалась. Разбираться и привередничать не приходилось: безработица. Колесил по Литве в поисках работы. Валил лес, копал канал, шагал за плугом.
В конце сорокового года секретарь Мажекяйского уездного комитета партии, знавший Куозиса еще раньше, посоветовал ему пойти на работу в милицию.
Война застала молодого участкового уполномоченного в местечке Жидекяй, волостном центре. Только недавно Стасис получил форму, до этого ходил в обычном гражданском костюме с повязкой на рукаве. И вот эта форма, которой он так гордился, чуть было не стала виновницей его гибели за несколько часов до начала войны.
В субботу 21 июня Куозис вместе с милиционерами Микнисом и Кундратасом возвращался домой после кино и танцев. Путь лежал мимо кладбища. Остановились закурить. И едва вспыхнула спичка, из-за крестов раздался выстрел, другой, третий. Пули просвистели над самым ухом. Милиционеры бросились на землю, поползли туда, откуда стреляли. Но там уже не было никого. Обшарили все кладбище, но тщетно.
Только на следующий день, когда стало известно о нападении гитлеровцев на нашу страну, Куозис узнал, что стрелял племянник генерала Алякавичуса, бежавший из заключения. Впрочем, в те дни было не до генеральских племянников, да и до дядюшек руки тоже не доходили.
Обстановка была тревожная. Бомбежки. Подняли голову фашистские прихвостни, стреляли в активистов из-за угла, раздували панику. Наши войска отступали.
Куозис с товарищами добрался до уездного центра. В Мажекяе уже не было наших войск, в помещении отдела милиции важно восседал полицейский в старой форме. С ним разговор состоялся короткий. По городу было опасно ходить: могли убить. Обыватели попрятались в подвалах, улицы пустынны. Двери банка распахнуты настежь. Милиционеры вошли, надеясь найти кого-либо из служащих и узнать обстановку. Никого. А деньги лежат пачками – не до них. Нет, подумали милиционеры, негоже оставлять врагу наши советские рубли. Им здесь не место. Набили рюкзаки пачками червонцев, отыскали две автомашины и трактор. К милиционерам присоединились пограничник, работник уездного комитета партии, некоторые советские служащие. Небольшой отряд двинулся на восток.
Нелегкий это был путь. Стычки с немецкими парашютистами, бандами националистов. Отряд прошел через Литву, Латвию и Белоруссию до Орши, а потом до Великих Лук. Из Мажекяя уходило полтора десятка человек, вооруженных винтовками и наганами. К Великим Лукам пришло более двухсот, с противотанковым орудием, с пулеметами, с трофейными автоматами. И здесь милиционеры сдали в банк несколько миллионов рублей, которые они пронесли от западной границы через три республики...
А в марте 1942 года стрелка 16-й Литовской дивизии Куозиса неожиданно вызвали к секретарям ЦК Компартии Литвы Снечкусу и Приекше.
– На родину хочешь?
– Еще бы! Только вроде нескоро ее доведется увидеть, да и то ежели фашистская пуля помилует.
– Можешь и раньше.
– Вы не шутите?!
– Нет, мы хотим предложить тебе отправиться в Литву. Только прийти туда ты должен не с одним автоматом, а и с запасом знаний...
Знаний пришлось набираться целый год, изучать трудную науку ведения войны в тылу врага. Лишь в июле сорок третьего с аэродрома под Старой Руссой поднялся в ночное небо самолет с пятью разведчиками. Пролетели над линией фронта, обозначившейся яркими точками разрывов снарядов, долго шли над темными лесами, пока не увидели огоньки костров. Пора! Над головой с резким хлопком раскрылся парашют. Земля надвигалась быстро, неизвестная, враждебная, подстерегавшая тысячами неожиданных опасностей.
Приземлились в районе озера Нарочь, на границе Белоруссии и Литвы. Куозис был направлен в партизанский отряд «Маргирис», которым командовал Бараускас. По соседству действовали другие отряды. Они готовились к переходу в Литву, под Вильнюс, в пущу Рудникай.
Перешли в сентябре.
Старшина Куозис с головой ушел в работу. Разведки, стычки с гарнизонами фашистов, бои с карателями из местных националистов, операции по подрыву мостов и вражеских эшелонов.
Однажды Линаса (под такой фамилией знали Куозиса в партизанах) командование послало в только что созданный отряд «Миртис окупантамс», костяк которого состоял из бежавших военнопленных. Надо было оказать им помощь в организации, передать опыт партизанской работы. Командир отряда попросил Линаса возглавить группу, которая должна была взорвать железную дорогу Вильнюс – Лида. Эту дорогу гитлеровцы берегли как зеницу ока. Вдоль полотна через каждые двести метров были построены дзоты, постоянно ездили патрули на дрезинах. Как подобраться незаметно?
Но Стасис нашел выход. Вдвоем с товарищем он снял вражеского часового у дзота и заложил мины. Эшелон с важным грузом, спешивший к фронту, пошел под откос. Это был третий состав, который лично подорвал Куозис.
Он продолжал участвовать в самых опасных, рискованных операциях и тогда, когда партизанское командование перевело его в отряд «Шарунас» комиссаром, чтобы укрепить этот молодой отряд, сделать его более боевым. Отряд базировался в лесах Алитусского уезда и причинял захватчикам много неприятностей: уничтожал десятки километров телефонных линий, сжигал полицейские посты, громил немецкие гарнизоны в больших селах, взрывал склады. И во всех операциях впереди был комиссар Куозис – Линас.
А потом снова настал июнь. Июнь 1944 года. Как он отличался от того, который довелось Куозису пережить три года назад! Теперь наши шли на запад. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, временами пытались перейти в контрнаступление, остановить советские войска. Но тщетно, их песенка была уже спета. Бок о бок с армией сражались и партизаны, вышедшие из лесов.
