Текст книги "Камень преткновения"

Автор книги: Анатолий Клещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

И замирал, напрасно ожидая ответа.

22

Инженер Латышев допивал шестой стакан чая. Чай Настя заваривала по-своему, по-особенному, обязательно добавляя в заварку даже зимой пахучую веточку черной смородины. Оттянув тугой ворот свитера, Антон Александрович вытер носовым платком потную шею. Надув щеки, блаженно с шумом выдохнул воздух.

– Пффф!.. А ты все хорошеешь. Ей-богу, вроде изменилась как-то. Не пойму как, но – к лучшему…

– Ну вас! – залилась краской девушка. Переводя разговор, спросила: – Вы чего так поздно приехали – к концу дня? Не успеете и в лес сходить…

– Не разорваться, Настя! И так дома по неделям не бываю. Шесть участков. Ваш да киселевский вовсе на отшибе, у черта на куличках. К вам даже телефона нет. Чуть что – ехать надо. А кому ехать? Латышеву, у него-де всех меньше дела…

– Вы прямо из города сегодня?

– Да нет, позавчера из города. На четвертом задержался: собрание, а потом пасеки нарезали.

– А у нас что?

– У вас – тоже собрание. Приказ директора есть – премировать кое-кого…

– А кого?

– Много будешь знать, скоро состаришься…

– Ну и не говорите, не надо. Подумаешь! Сама знаю, что Фирсанова. У них больше всех выработка. Я ведь деду-то помогаю проверять наряды…

– Вот и не угадала… Да, новость: в Чарыни сельпо обокрали. Слышала?

– Когда?

– Видимо, вчера или сегодня ночью.

– А кто?

– Это, милая, еще установить надо. Не так сразу, наверное…

– Неужели наши, Антон Александрович? – бледнея, спросила девушка. Она испуганно смотрела на дверь, будто та вот сейчас откроется и войдут соседи. Неузнаваемые, в страшном новом облике – воры!

– Не думаю, – покачал головой инженер. – Говорят, Клавдия вчера с полудня в Сашково ушла, вашим откуда знать было? Кто-нибудь из своих. Из чарынских.

– Некому вроде в Чарыни… А много украли?

– Не могу сказать, не я воровал. Ревизия покажет. Товар ей только-только позавчера подвезли свежий… – Латышев взглянул на часы, почесал мизинцем переносицу. – Скоро четыре. Вот и пропал день…

Ожидавшая продолжения разговора о краже, Настя разочарованно отвернулась и вдруг вспомнила:

– Четыре? Ойечки, у меня же еще и плита холодная! И дров дома нету!

Встал и Латышев. Не попадая в рукава полушубка, затоптался возле дверей.

– Пойду… Чарынских надо перехватить, чтобы не удрали домой. Придется на дороге сторожить… Черт побери!

К чему относилось последнее – к сторожению на дороге или строптивому полушубку, Настя не поняла.

Покамест Латышев, Фома Ионыч и Тылзин организовывали «стопроцентную явку», пришедшие первыми уже успели накурить так, что электрическая лампочка плавала в табачном дыму, как луна в тучах.

– Откройте двери, ребята! – скомандовал Сухоручков. – Не продохнешь!

– Теплей спать будет, – пошутил кто-то.

– Если двери открыть?

– Нет, если надымить побольше! Глядишь, на дровах сэкономят!

Всех собрать не удалось, но и без того народу набилось столько, что Латышеву и мастеру пришлось протискиваться к столу.

– Лучше бы на конном дворе собрать, там просторней. В конюховской! – ворчал Фома Ионыч.

Инженер бросил ему через плечо насмешливый взгляд: додуматься надо, собрания на конюшне проводить! Чудак!

– Надолго я вас не задержу, товарищи! – объявил он, распахивая полушубок. – Вопросов у нас на повестке два. Первый – новая инструкция по организации лесовосстановления. Вопрос важный, так как лес – наше всенародное богатство и наш с вами хлеб, товарищи. Это вам надо будет учесть, когда мастер и Иван Яковлевич познакомят с этим делом подробно. Но сейчас мы за недостатком времени на этом останавливаться не станем. Нескладно получается: после рабочего дня многим еще три километра шагать. Так что мы тут с Тылзиным и Фомой Ионычем кое-что уточним, а они доведут до сведения. Нет возражений?

– Нет!

– Правильно, давайте короче – отдыхать надо!

– С семи утра на ногах!

– Переходим ко второму вопросу, – успокаивая, поднял Латышев руку. – Прежде чем зачитать приказ директора леспромхоза, я хочу напомнить вам следующее. Я коротко, товарищи… В этом году нам неожиданно выделили дачу на Лужне. В стороне от автомобильных дорог. Билет выписали, когда надо было уже приступать к рубке, чтобы успеть к сплаву. Поэтому, в смысле бытовых условий, ваш участок оказался в тяжелом положении. Тем более что при сравнительно небольшом объеме работ мы, естественно, не могли затрачивать и больших средств на строительство временных, по сути дела, сооружений. Ну и попросту не могли пристроить к этому бараку город или поселок – с клубом там, кино и всем прочим. Но тем не менее сами рабочие в лице ваших товарищей сумели организовать для себя культурный быт и культурный отдых. Сумели! Больше того. Первое время, нечего греха таить, у нас тут некоторые лесорубы злоупотребляли спиртными напитками. Отсюда скандалы, нехватка денег на предметы первой необходимости и так далее. Было такое. Но и эти товарищи, равняясь на лучших, осознали, я бы сказал, неприличие своего поведения. Как меня заверили – с этим кончено. Мало этого. Мы имеем сегодня на участке две новые комплексные бригады. Одна из них – бригада товарища Шугина, систематически перевыполняющая нормы. Разве это не показатель, товарищи? А инициатором этого, безусловно, следует считать товарища Усачева. Он же вложил немало труда и в борьбу за культурный быт. Все мы его знаем как баяниста, как застрельщика… Что там такое, товарищи? – обрывая фразу, гневно спросил он.

Лесорубы перешептывались, косясь на полутьму сеней в проеме распахнутой настежь двери. Антон Александрович разглядел там отливающий белизной погон и красные милицейские петлицы.

Сразу пропала охота продолжать.

– Я заканчиваю, товарищи! – поднимая голос, пообещал он. – Приказом директора леспромхоза товарищ Усачев премируется баяном, переходящим с этого дня в его собственность, – он отыскал в толпе Усачева, улыбнулся ему. – Товарищу Шугину, подхватившему почин Усачева в деле поднятия производительности труда на лесоразработках, объявляется благодарность… Все, товарищи! Можете быть свободны!

Загремели табуретками, зашаркали ногами, закашляли. Но, вопреки ожиданию инженера, никто не устремился к двери. Любопытство, вызванное появлением милиции, оказалось более притягательным, нежели приказ директора, отдых и ужин.

В комнату, поскрипывая сапогами, неторопливо вошел майор Субботин. Направляясь к Латышеву, ответил на кивки знакомых и незнакомых. И вдруг, видимо разгадав настроение не сводящих с него глаз людей, весело и чуть смущенно заулыбался:

– Больно уж вы на меня подозрительно смотрите, товарищи. Думаете – раз милиция, значит, кого-то забирать? Вот ведь что милицейская форма делает! Антон Александрович! Здоро́во! – майор обменялся с Латышевым рукопожатием. – Мы сюда просто так заглянули. В Чарыни были. В магазине там у вас кто-то похозяйничал, пока завмаг в Сашкове на именинах гуляла…

– Когда?

– Кто?

– Как?

Со всех сторон полетели обычные вопросы. Чарынские лесорубы, уходящие на работу задолго до открытия магазина, еще не слышали о краже. Плотной толпой окружив майора, начали выспрашивать подробности.

Субботин только руками разводил:

– Кто воровал – адреса не оставил. Когда воровал – сказать могу с точностью до одних суток. Что украли – выявится после ревизии. Завмаг заявила сначала, что в кассе было тысяча шестьсот рублей. Теперь утверждает, будто под бумагой на прилавке еще две тысячи были спрятаны, их тоже нету. Ну а что касается подозрений – это вам лучше знать. Мне подсказать должны, не я вам…

И сразу наступило молчание, насыщенное желанием говорить, через силу удерживаемым. Удерживало присутствие тех, кого всем хотелось заподозрить в преступлении.

Майор понял это.

– Мы предполагаем, что кражу совершили или сашковские, видя, что продавщица пришла в поселок, и зная, сколько она там пробудет, либо кто-то из жителей Чарыни. Скажем, я или Латышев никак не могли знать, когда завмага не будет дома…

Ему не очень поверили: крутит, гнет свою линию. На черта бы он сюда зря поехал? Но майор заставил поверить в безобидность своего приезда на Лужню:

– Ты, как всегда, на перекладных, Латышев? – спросил он инженера.

– Как всегда.

– А когда назад думаешь?

– Сегодня, Сергей Степанович, сегодня!

– Так мы, может, махнем вместе? На вашем коне до Сашкова, а там наш «козел». Места в машине на всех хватит. И на санях вчетвером поместимся. Вас двое и нас двое. Остальные наши пешком подались в Сашково.

Это уже походило на правду: три километра от Чарыни до Лужни – не десять до Сашкова. За лошадкой милиция пожаловала на участок, вот что!

И сразу все лишние заторопились в дорогу, обещавшую быть такой короткой за разговорами о происшедшем, за судами и пересудами. В общежитии остались только хозяева, да Латышев, да начальник милиции с начальником отделения уголовного розыска.

– Я думал, – сказал Латышев, – за нашими ребятами. Прямо ты мне своим приездом торжество испортил, Сергей Степанович! Премии, благодарности – и вдруг милиция!

– Говорю, хоть форму не надевай! У меня, брат, теща первое время все за сердце хваталась. Откроет дверь – и чуть не в обморок. Так я, как с дежурства иду, ведро с водой захватывал. Специально жена под лестницей ставила. А я с ним до колонки, благо недалеко, и только тогда домой. Ну вот – не верит!.. Так кому премии выдавал?

– Премию – вот, товарищу Усачеву. Нашему активисту, – широким жестом показал Латышев на Бориса. – А благодарность – бригадиру Шугину… Шугину, понимаете?..

– На минуточку… – неожиданно тронул майора за рукав шинели Никанор Коньков и потянул в дальний – от смежной со второй половиной стены – угол. Приглушив голос, пугливо посматривая на дверь, сказал:

– Могли знать некоторые, что ушла Клавка, – он переступил с ноги на ногу. – К примеру – Витька Шугин. Он мог.

– А почему вы так думаете? У него друзья есть в Чарыни?

Коньков замялся. Спрятал руки в карманы ватных брюк, вытащил сразу же, словно не находя для них места.

– Кто его знает?.. Мальчонка Катёхи Семиткиной прибегал вчерась из Чарыни, бельишко у меня унес постирать. Клавка уже ушедши была тогда.

– А вы откуда об этом знаете?

– Так я… от Мишки же Катёхиного… – почему-то смутился Коньков.

– Допустим, – кивнул майор. – А Шугин?

– Мальчонка, товарищ начальник, сбрехнуть мог. Ему рта не закроешь…

– А зачем закрывать? – удивился Субботин, стараясь встретить ускользающий взгляд Конькова. – Так вы предполагаете, что мальчик прибежал специально, сказать Шугину, что продавщица ушла в Сашково?

Коньков совсем растерялся. Теперь он не прятал взгляда, а испуганно, во все глаза, смотрел на майора.

– Зачем специально, по глупости если только. Шугин, товарищ начальник, быдто собирался в Чарынь.

– Он вам говорил об этом?

– Я, товарищ начальник, до них не касаюсь. Хоть кого спросите!

– Но почему вы утверждаете, что Шугин собирался в Чарынь?

Коньков тяжело вздохнул, снова заметался по сторонам его взгляд. Надо было отвечать, черт его сунул начать этот разговор! Связался с милицией на свою голову.

– Быдто он пошел в ту сторону… Вы бы, товарищ начальник, обыск сделали. Деньги он не должен еще спустить – три тыщи шестьсот! Только вы не говорите, что Коньков…

– Обыск, товарищ Коньков, так просто не производится, по вашему или моему желанию. Для этого нужна санкция прокурора. Но с вами мы, возможно, еще побеседуем. Если понадобится. Ну, а ссылаться на вас при разговоре с Шугиным мне, собственно, не из-за чего. Можете не волноваться.

– Я не волнуюсь. Ребята они такие… Жулье, товарищ начальник!

– Ничего не случится! – майор ободряюще кивнул и повернулся к ожидавшему конца беседы Латышеву. – Так, значит, благодарность? Видал, Шевчук, как мужики действуют? И на сорокаградусную, поди, меньше жать стали? Так или не так? – его вопрошающий взгляд переходил с одного лица на другое.

– Так, – сказал Сухоручков.

– Держатся, – кивнул Тылзин. – Разве что с получки. Так это такое дело…

– Выпить – это не пить? – уточняя, закончил за него майор.

– Один бог без греха, – улыбнулся и начальник отделения уголовного розыска. Круглому, простоватому лицу его улыбка придавала что-то озорное, совсем мальчишеское.

– Надо бы навестить ребят, – майор развел руками, скорбно покачал головой. – Форма! Напугаешь только!

– Не испугаете, – серьезно, словно разубеждая, сказал Скрыгин. – Не боязливый народ!

– Думаешь? – щурясь, чтобы спрятать прыгающие в глазах смешинки, в тон спросил майор. – Ладно. Пойду. Вы тут без меня начальника отделения угрозыска не обижайте, ребята… Он сбросил на скамью шинель, сверху положил шапку. Тряхнул головой, заставляя поглаже лечь редеющие, но все еще непокорные волосы. Многозначительно подмигивая, одернул китель.

– Как?

Подождав, пока закроется за ним дверь, Фома Ионыч вопросительно посмотрел на Латышева и Шевчука.

– Мужикам-то нечего мешать. Пойдемте ко мне. Пусть мужики ужинают да отдыхают…

– Так надо будет и Ивану Яковлевичу к нам зайти.

– Я через полчаса загляну, Антон Александрович! – пообещал Тылзин. – Идите.

– А я, – сказал начальник отделения уголовного розыска, – если не выгонят, здесь посижу. Там вот чья-то книжка лежит… Можно посмотреть?

– Пожалуйста, – разрешил Усачев, направляясь к умывальнику. – Устраивайтесь прямо на койке… Опять кто-то взял мое мыло, товарищи?.. Что это, в самом деле?..

23

Стук в никогда не запирающиеся двери заставил насторожиться всех, кроме Шугина.

Ганько фыркнул: стучат, словно к семейным!

Воронкин с Ангуразовым молча переглянулись.

Николай Стуколкин крикнул:

– Если не грабить – заходи!

Дверь отворилась, вошел начальник милиции.

– Здорово, ребята! К вам в гости можно?

– Со своей водкой, – усмехнулся Стуколкин, бравируя фамильярностью.

– К нам можно, – сказал Ганько, – а к вам лучше не надо…

– Правильно, – одобрил майор и стал осматриваться. – Зашел посмотреть, как живете. Все-таки знакомые. Не зайдешь – обидятся. Верно?

– Мы не обидчивые, – ответил за всех Стуколкин.

Четыре пары настороженных, далеко не ласковых глаз не отрываясь следили за Субботиным. И в каждом взгляде вопрос: нюхаешь, начальник?

Сев на табуретку возле стола, майор достал портсигар. Неторопливо закурив, сказал:

– В гости не в гости, а пришел вроде бы извиняться. Когда прописывал, думал – через месяц паспорта отбирать буду. Ошибся. В общем, молодцы ребята. Рад за вас… пока что…

– Мужики вы хорошие, но магазинчик-то все-таки сделали? Да, начальник? – подзадоривая, рассмеялся Стуколкин. – Скажи по совести, ведь на нас думаешь?

– Думать легче всего. Доказать надо! – не поворачивая головы, колко произнес Воронкин.

– Опять правильно, – согласился майор. – Но я, между прочим, на вас не думаю. Кража-то пустяковая – три шестьсот, если продавщица по ошибке двух не прибавила. Да и надеяться на большее только дурак мог, оборот-то весь три тысячи в месяц. Неопытный кто-нибудь…

Ткнувшийся лицом в подушку Шугин вдруг заворочался, сел. Тупо, без удивления посмотрел на необычного гостя. Протянув руку к тумбочке, вслепую нашарил папиросы, сгреб в горсть. Но не донес, рассыпал.

– Закуривай, – протянул ему портсигар Субботин.

Тяжестью своей непослушной руки пригнув руку майора с портсигаром, Шугин кое-как вытащил папиросу.

– А мне говорили, что у вас не пьют, – сказал майор, зажигая спичку. – Если с получки только…

– Разве н-нельзя? – спросил Шугин.

– Мо-ожно, – печально протянул майор и потарахтел коробком: остались ли там спички? – Выпить стопку-две в компании, для настроения, – почему нельзя?

– Вот и я, – Шугин не мотнул головой, а уронил ее и с трудом поднял, – для настроения… Имею право? А, начальник?

– Имеешь.

– На свои пью! Учти!

– Благодарность обмываешь? Надо было товарищей пригласить, а то один. Я бы на их месте обиделся, – словно проверяя, обиделись они или нет, майор окинул всех внимательным взглядом. Спросил: – Весной на сплаве оставаться не думаете?

– Там видно будет, – осторожно сказал Ганько.

Воронкин ответил смешком:

– Сапоги протекают, начальник. А сплав – дело мокрое…

Виктор Шугин качнулся вперед, локтями оперся о колени. Подбрасывая на ладони что-то невидимое, заговорил, словно миролюбиво убеждая непонятливого собеседника:

– Сплав – он когда? В апреле… В апреле, начальник, знаешь что начинается? Распутица! Тогда припухать здесь, да? Нет, начальник! До распутицы мотать надо отсюда…

– А может, передумаешь? Останешься? – спросил майор. – От добра добра не ищут. Тебя тут уважают теперь, благодарность вот вынесли. Заработки в лесу подходящие. Нынче не повезло вам, что на Лужню попали, так здесь работа кончается. Переберешься на другой участок, поближе к городу…

– Брось, начальник! – Шугин выпрямился, освободив служившие опорой руки. Опять потянулся к майорскому портсигару. Видимо трезвея, более ловко управился с закуриванием. – Мы – птицы перелетные. Любители костра и солнца.

– Слышал, – устало вздохнул майор. – Мол, грачи полетят – и нам пора? Старая песня!.. Знаешь, говорят: на месте и камень мхом обрастает? Пора остепеняться, о семье думать…

Очевидно, до Виктора не сразу дошел смысл сказанного. Тонкие губы еще кривила пьяная, самодовольная усмешка. Рука с зажатой в пальцах папиросой поднялась, чтобы подтвердить небрежной отмашкой какие-то уже приготовленные слова о неспособности майора понимать весенние настроения босяков. Но рука не сделала плавного, сожалеющего взмаха. Пальцы вдруг сжались в кулак, изломав забытую папиросу. Улыбка стала злобной гримасой.

– Семья?.. Бабы?.. – спросил Шугин. – Я не такой дешевый, начальник, чтобы меня баба купила. Проститутки они все, твари…

– Подумай, может, не все? – брови майора гневно поползли к переносице, углы рта опустились. – Ведь и тебя, дурака, баба родила…

Но Шугин выдержал его осуждающий взгляд, не отвел своих, вдруг просветлевших от пьяной мутности глаз. Сказал, явно думая о чем-то своем, тайном:

– Матерей не трогай, начальник…

– Эх, ты… грач! – вздохнув, покачал головой майор и, протянув руку, достал из-под койки пустую водочную бутылку, потом вторую, третью. Поставил в ряд на столе. – Ишь сколько набрал. Когда же ты водку раздобыть успел?

– Вчера еще, – равнодушно уронил Шугин.

– Может, позавчера? Или третьего дня? Вспомни!

– Верно, вчера. Смеешься, думаешь – сегодня полтора литра шарахнул? Нет, начальник…

Майор взял одну из бутылок двумя пальцами, за горлышко. Повертев, поставил на стол, так, чтобы Виктор видел этикетку.

– «Московская особая», – сказал он. – Редко такую привозят…

Шугин усмехнулся:

– Один черт, что «сучок», что эта. Пить можно.

– Не один черт. Эту только позавчера привезли.

Никто из четверых не вмешивался в разговор. И сейчас никто не сказал ни одного слова. Никто не двинулся с места. Только немигающие глаза устремились в одну точку. На Шугина. Четыре пары глаз беззвучно кричали ему в крик: остановись, подумай!

Но Шугин не слышал.

– Спирту бы лучше привезли, – он поднял одну из рассыпанных папирос. – На Севере завались спирту.

– А ведь ты трезвый почти, – раздумчиво произнес майор, пристально глядя на парня. – Вот что удивительно… Так где же ты эту водку взял? А?

Шугин вопросительно посмотрел на него, хмыкнул – чего-де пристал, чудак? – повел глазами на Воронкина, на Ганько и услышал вопль их взглядов..

– Купил…

– Где?

– Ну, в магазине…

– В каком?

– Ну… – Шугин подумал, что-то про себя взвесил. – В сельпо, у Клавки…

– Когда?

Взгляд Виктора заметался по лицам тех, чьи глаза продолжали кричать, вопить. Но у этого вопля не было смысла.

– А, черт, разве я помню?

– Ты же говорил – вчера?

– Может, и сказал… По пьянке чего не скажешь… А в чем, собственно, дело, начальник?

Постукивая костлявым пальцем по краю стола, майор ответил вопросом на вопрос:

– Ты разве не слыхал, что в Чарыни обокрали магазин?

Шугин задержал в груди воздух, поэтому ответил с придыханием, трудно:

– Первый раз слышу, начальник!.. При чем здесь я?

– Накануне в магазин привезли товар. В том числе три ящика «Московской особой» водки. Ни одной бутылки продано не было…

Глаза Шугина сделались на секунду мертвыми, невидящими. Только на секунду. Потом зажглись пламенем бессильной злобы, как у затравленного волка.

– Нахалку шьешь, гад? – он вдруг вскочил, хватаясь за воротник рубахи. Брызнув во все стороны, заскакали по полу пуговицы, словно убегая от синего орла на обнаженной груди. – На́, пей! Пей кровь, сука! Сажай! Дави-и!.. – голос стал истеричным визгом, воем.

– Театр не устраивай, – сказал майор. – Брось! Я тебя за язык не тянул. Может, кто-нибудь дал тебе эту водку?

И как не бывало истерики. Точно перед начальником милиции всегда стоял каменно спокойный, закусивший губу парень. Стоял, сжав кулаки, глядя в пол, под ноги себе. Не визжал, брызгаясь слюной, а думал или вспоминал что-то. Молча, ни с кем не делясь думами.

– Сажай, начальник! – вместе с выдохом, словно облегчая грудь, негромко произнес Шугин. – Что здесь, что там – одинаково. Там спокойнее еще…

– Подумай! – предложил майор. – Не торопись. Всяко бывает! Скажем, шел человек, обратил внимание – снег примят. Копнул, а там водка. Почему не взять, верно?

– Не играй на нервах, начальник! Я же не дурной, понимаю: ровно бы ты мне поверил, что нашел.

– Значит, украл?

– Украл.

– Один воровал?

– Хочешь, чтобы я по делу кого-нибудь с собой взял? Не выйдет. Один я – понял? Один! А если бы и не один – все равно отшил бы напарника.

– В это я верю… Ладно, если твоя работа – где деньги?

– Марьяне своей отдал. А Марьяна сгорела, и дыму нет. Ясно?

– Нет. Но выясним. – Достав из кармана самый обыкновенный дверной ключ, майор подошел к стене – будто собирался отомкнуть одному ему только ведомую дверь. Постучал ключом – короткой очередью, как дятел в лесину. – Ну, что ж… Собирайся, Шугин!.. Прощайся с честными товарищами…

Открылась дверь, пропустив начальника отделения уголовного розыска.

– Слушаю, товарищ майор! – сказал он.

– Бутылки эти, – движением головы Субботин показал на водочную посуду, – упаковать надо. Как следует.

– Ясно, – Шевчук подумал мгновение, усмехнулся: – В сено запихну, чтобы не побить…

– Как же, спрячешь ты их в сено! Старый номер! – равнодушно сказал Шугин. – Мало ли кто их лапал, кроме меня? Ребята с тумбочки под кровать убирали…

Майор недобро прищурился:

– А, тертый калач? – спросил он Шевчука. – Ладно! В сено мы их действительно прятать не будем. Упакуем так, чтобы не стереть отпечатков. Кто убирал их с тумбочки?

– Я был пьяный, не видел…

– Хм! По-моему, кто убирал – сам скажет. В его интересах…

– А если я? Тогда что? – спросил Воронкин.

– Ничего. Ты – значит, ты. Забыл, как твоя фамилия?..

– Допустим, Воронкин.

– Больше никто не трогал бутылок?

Ответом было молчание.

Шугин, ни на кого не глядя, собирался. Отбрасывая ненужное, складывал в вещевой мешок белье. Сдернув с гвоздя костюм, злобно искривил рот и, подумав мгновение, комом затискал поверх белья, словно не имеющую цены тряпку:

– Пригодится проиграть в пересылке… Я готов, начальник.

Майор молчал.

Вернулся с двумя кусками фанеры и молотком выходивший начальник отделения уголовного розыска. Поскреб в затылке, сказал:

– По инструкции не получится, товарищ майор. Тары нет подходящей. Разрешите, я по-своему?

Наблюдая за Шугиным, майор, не глядя, согласно качнул головой. Шевчук составил бутылки на одну из фанерок. В другую забил три гвоздя так, что гвозди торчали, как зубья грабель. Угадывая гвоздями в горлышки, накрыл фанерой бутылки и натуго связал обе фанеры бечевкой.

– Порядок, Сергей Степанович!

– Прощаться с друзьями не хочешь, Шугин? – спросил тот, не спуская глаз с парня.

– Пока, мужики! – глядя в пол, буркнул Виктор и торопливо пошел к двери.

– Обыск делать станем? – негромко спросил Шевчук.

– Ни к чему, Виталий Николаевич. Будем надеяться, что прокурор не вернет дело на доследование, если и не сделаем. Без обыска нашли все, что нужно. Идемте.

В дверях он обернулся. Еще раз посмотрел на всех четверых, на каждом подолгу задерживая взгляд. Сказал, ни к кому определенно не адресуясь, всем:

– Вот так… Это по-вашему называется «все в законе»? По-нашему это называется подлостью…

Дверь захлопнулась.

Никто не посмотрел вслед ушедшим. Не смотрели и друг на друга. Каждый заглядывал себе в душу. Каждый считал нужным молчать об увиденном там.

– Кто может запретить человеку надевать на себя аркан? – наконец произнес Воронкин. – Внатуре мог сказать, что нашел…

И опять наступила тишина.

Потом Николай Стуколкин, отшвырнув давно погасший окурок, надел ватник. Молча пошел к дверям. Его не спросили – куда. Вслед за ним вышел Ганько.

Из полутьмы сеней они видели, как шли к конному двору уезжающие. Высокий, в черной шинели с развевающимися на ветру полами, похожий на нескладную птицу начальник милиции. Он слегка сутулился, задвинув руки в карманы. Что-то ему доказывая, старался не отстать от него Латышев. Шевчук нес завернутый в газету пакет с бутылками – бережно, как дорогую покупку из универмага. И позади всех, словно его и не конвоировали вовсе, словно милиция забыла о нем, шел бывший Виктор Шугин, теперь опять Витёк Фокусник.

Не только Ганько и Стуколкин смотрели на отъезд. У крыльца стояли Василий Скрыгин, Тылзин и Сухоручков, а поодаль, возле прируба, Настя.

– Жаль парня, – вздохнул Иван Яковлевич. – Не выдержал. Сорвался-таки…

– Значит, и жалеть нечего, – назидательно сказал Сухоручков.

Скрыгин не согласился с ним:

– Все равно жалко. И из-за чего? Сварила же голова, а?

– Спать надо, хлопцы! – скомандовал Тылзин, и все трое, не замечая стоящих в темноте, тоже сливаясь с тьмою, прошли через сени. Одной плоской и черной тенью заколыхались в ярко-желтом прямоугольнике открывшейся двери. Войдя, затворили за собой тьму.

Придерживая незастегнутые полы ватника, Николай Стуколкин мягко спрыгнул с крыльца и направился к Насте. Та, повернув голову на скрип подмерзающего снега, смотрела удивленно, пугливо.

Подойдя, Стуколкин какое-то мгновение пристально разглядывал девушку, словно видел впервые. Сказал, отворачиваясь:

– Такого парня загубила, гадючка!

Настя схватила ртом воздух, чтобы крикнуть, но не крикнула. Распахнув дверь, ринулась ко второй – в комнату, чем-то загремев в коридоре. Тогда Стуколкин неторопливо повернулся, посмотрел на правую половину барака, где погас свет, на освещенные, кажущиеся без занавесок бесстыдно нагими окна левой. Неведомо кому и о ком сказал:

– Падаль.