Текст книги "Отвага"

Автор книги: Анатолий Безуглов

Соавторы: Борис Зотов,Анатолий Кузьмичев,Михаил Иванов,Юрий Пересунько,Андрей Тарасов,Игорь Бестужев-Лада
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

III

Излучина реки вильнула влево и, прижимаясь к обрывистой скале, начала медленно огибать огромную, поросшую стлаником и редкими лиственницами сопку, которая, казалось, назло выперла в этом месте, чтобы заставить реку попетлять в отрогах хребта, удлинить и без того длинный зимник.

В четыре утра, едва успев разогреть двигатель, выехал из гаража Сергей Жарков, поди, час в пути, а ЗИЛ прошел едва километров двадцать. Пронесшийся снежный буран начисто перемел наезженную колею, оставив после себя непроходимые сугробы. Хорошо еще, что колонна машин ушла в Магадан за день до пурги, а то сидеть бы им на перевале, ожидая погоды.

Урча и переваливаясь с боку на бок, ЗИЛ Жаркова медленно продирался по снежной целине. Сергей покосился на заснувшего Митрохина, включил дальний свет. Сразу тысячами светлячков вспыхнули снежинки. «Сюда бы художников да туристов возить, будь морозец градусов на сорок поменьше, – почему-то подумал Жарков. – Красотища-то какая! Ни в одном кино не увидишь».

Неожиданно машину тряхнуло, на какое-то мгновение она остановилась. Сергей включил демультипликатор, и ЗИЛ, надрывно урча, начал медленно подминать под себя сугроб.

Проснулся Колька Митрохин. Открыв сначала один глаз, потом второй, спросил хриплым голосом:

– Сколько уже?

– Пять.

Митрохин прищурился, высматривая в свете фар обрывистые склоны сопки.

– Глухариная?

– Она самая.

– Как черепаха ползем.

Сергей промолчал, резко крутанул баранку. Кажется, он съехал со старой колеи, и теперь ЗИЛ упрямо продирался по глубокому снегу, спотыкаясь на застругах, вырывая из рук непослушную баранку. Машина натужно ревела, но все это полбеды, если бы не резко упавшее давление масла.

И тут в ровном гуле двигателя Сергей уловил какой-то новый звук. Не веря самому себе, он повернулся к Митрохину.

– Ты ничего не слышишь?

– Н-нет. А что?

– Вроде бы стук какой-то…

Николай закрыл глаза, подался вперед.

– Кажется, что-то есть.

– Вот, сволочь! – Сергей ударил кулаком по баранке. – Вернемся обратно, при всех ему морду набью.

– Кому это?

– Да механик, сволочь, машину из ремонта выпустил, а вкладыши, видимо, не заменил.

– Дела…

Впереди, в свете фар, вырос сугроб. Сергей круто вывернул баранку, но неожиданно уперся передком в плотную стену заструга. ЗИЛ взревел, остановился. Сергей подал рычаг раздаточной коробки и почти физически ощутил, как машина сантиметр за сантиметром пробивает себе первопуток.

Не выпуская баранки, Сергей открыл дверцу, пытаясь рассмотреть дорогу, встал на подножку. Пронизывающий ветер ворвался в кабину, в секунду выстудил ее тепло.

– Вот погодка, даже высунуться нельзя. – Он захлопнул дверцу, подул на пальцы. – Вмиг прихватывает.

– Погодка… – уважительно сказал Митрохин, поеживаясь в своем поношенном солдатском бушлате. – Я уже год на стройке, а не слышал, что может быть такое: мороз под шестьдесят и ветрище…

– А я здесь, можно сказать, с первого колышка. – Сергей, не выпуская баранки, ловко достал из пачки папиросу, чиркнул спичкой, прикурил. Горьковато-сладкий запах табака наполнил кабину.

– А я не курю, – сказал Митрохин. – Еще в армии бросил.

– И не тянет?

– Поначалу тянуло, а потом ничего… привык.

– Молодец. А я несколько раз собирался бросить, да все никак не получается. А надо бы. Наташка ругается, говорит: всю комнату прокурил.

– Она у тебя в отпуске, что ли?

– Ну да. На материк к матери вместе с Борькой уехала. Я тоже хотел вместе с ними махнуть, да начальство не отпустило. Ну, ничего. Через месяц встречать буду. А Борька там пока останется. Теща ругается на Наташку. Говорит, куда, мол, в такой холод мальца повезешь?

– Правильно.

В кабине стало тепло, Колька расстегнул бушлат.

– Давай покручу, – предложил он.

– Обожди. Вот в тайгу въедем, дорога полегче станет, тогда и рули, – сказал Сергей и сморщился как от зубной боли, прислушиваясь к усиливающемуся стуку.

Теперь уже двигатель «молотил» основательно, и не надо было особо вслушиваться, чтобы определить поломку. Резко упало давление масла.

От досады на самого себя, на халтурщика-механика, который поленился заменить вкладыши и не предупредил его об этом, Сергей зло крутил баранку, высматривая дорогу в тусклом свете фар. «Сколько еще? Километр? Два? А потом?..» Правда, есть запасные вкладыши и прокладки, да толку-то… Даже в гараже на этот ремонт ушло бы часа три, не меньше.

Сергей, прищурившись, всмотрелся в полосу бежавшего впереди света, чертыхнулся: перед радиатором опять вырос снежный занос. Резко крутанув баранку вправо, он, не включая демультипликатора, на скорости проскочил занос; полоса света вырвала из темноты заснеженный распадок, поросший на склонах чахлыми лиственницами, каким-то чудом схватившимися за каменистые осыпи.

– Березовый?

Ушедший в себя Сергей вздрогнул, услышав голос Николая, разжал плотно сжатые губы.

– Он самый.

От этого ручья до въезда в тайгу оставалось километров десять.

На какое-то время в кабине опять наступило тягостное молчание, перебиваемое лязгающими ударами.

Митрохин повернулся к Сергею, спросил с надеждой:

– Может, дотащимся до базы?

Жарков помолчал, вслушиваясь в лязгающие ритмичные удары, покачал головой.

– Вряд ли. А рисковать нельзя – коленвал заклинит.

– Но… – Митрохин тронул Сергея за рукав. – Попробуй, Серега. – Он сглотнул комок, подступивший к горлу. – Ведь погибнем же здесь, к чертовой матери. Вкладыши нам здесь не поменять – замерзнем на ветру. Ведь всего полста осталось.

Жарков молча гнал машину вперед. Полста километров… Теперь уже сорок девять. Он и без Митрохина, которого ему дали на этот рейс в напарники, знал все это. Можно, конечно, еще протащиться километра два, а может, и все десять…

Сергей уже не обращал внимания на Митрохина, что-то говорящего вполголоса, и только со страхом прислушивался к усиливающемуся стуку двигателя.

ЗИЛ проскочил еще один распадок, полосой света выхватил из темноты крутой, почерневший и потрескивающий от мороза склон сопки на правом берегу. Брусничная. Отсюда до поворота, где зимник сворачивал в тайгу, оставалось километров семь.

Неожиданно Сергею послышалось, будто стук в двигателе усилился. Он сбросил газ, переключил скорость. Точно, движок «молотил» вовсю. «Может, пронесет? А если заклинит? Тогда все! А как же трубы? Ведь его ждут в поселке с трубами. Ну, Серега, решайся!»

Жарков искоса посмотрел на Митрохина, включил свет, проехал еще метров десять, остановился. Николай ошалело повернулся к нему.

– Чего это ты надумал? Ты это брось дурить. Дайка я покручу.

– Ну-ка убери лапы! – Жарков шевельнул широкими плечами, сказал глухо: – Надо проверить двигатель на других режимах. Может, и не вкладыши… Садись на мое место да не вздумай баловать. – Он поплотнее запахнул полушубок, с тоской посмотрел в боковое стекло, за которым чернел пугающий своим холодом и безлюдьем провал студеной ночи. Если бы не эта авария в поселке и трубы, которые необходимо привезти, можно было бы плюнуть на все и гнать машину до предела – пока коленвал не заклинит. Черт с ним! Но сейчас нельзя. Нельзя! Нельзя рисковать. ЗИЛ нужен «живой». Он должен добраться до базы, а потом вернуться в Красногорье.

Морозный воздух обжег лицо, забил дыхание. Сергей спрыгнул в снег, захлопнул дверцу. В этом месте снег был глубокий, и, чтобы не набрать его в валенки, пришлось вышагивать по-журавлиному, протаптывая дорожку к передку ЗИЛа.

Николай внимательно следил за ним из кабины.

Не успевший остыть радиатор приятно отдавал теплом. Сергей открыл капот и осветил переносной лампочкой работающий на малых оборотах двигатель. «Чем черт не шутит? Может быть, вовсе и не из-за вкладышей «молотил» движок?»

Сергей махнул Митрохину рукой – мотор взревел, потом глухо заурчал. Здесь был полный порядок. Двигатель ни при чем, и придется снимать поддон картера.

Жарков медленно смотал лоснящийся от масла провод переноски, закрыл капот, посмотрел на часы. Надежный «Маяк» показывал двадцать минут шестого – до рассвета оставалось еще четыре часа. Сергей прислонился к подрагивающему радиатору, посмотрел на усыпанное холодными мерцающими звездами небо. Вчера вечером оно еще было затянуто лохматыми обрывками туч, и это все же сдерживало мороз. Сейчас распогодилось, а значит, и морозца прибавилось. «Механика бы этого сюда!..

За спиной неожиданно громко рявкнул звуковой сигнал. Сергей отскочил в сторону – машина все так же стояла на месте, и только из кабины подавал какие-то знаки Митрохин.

– Идиот! – обругал его Сергей и быстро, стараясь не выстудить тепло, юркнул в кабину.

После пронизывающего до костей ветра здесь было тепло и уютно.

– Ну что там? – спросил Митрохин. Жарков молча снял рукавицы, стащил шапку.

– Дело дрянь, Никола. Движок в порядке, придется поддон снимать. – Он положил руку на баранку, широкой ладонью накрыл черный набалдашник переключателя скоростей. – Давай решать, что делать будем.

– Та-ак, значит… – Митрохин повернулся к Жаркову и вдруг как-то странно, с испугом посмотрел на него. – Значит, вкладыши. Ты не засек по часам, сколько проторчал там?

– Ну-у… – замялся Сергей, – минут пять…

– Вот-вот. А теперь посмотри на свое лицо. – Митрохин вытащил зеркальце. – Полюбуйся!

Щеки и кончик носа были совершенно белыми.

Сергей не торопясь положил зеркальце, начал растирать лицо. «Что говорить, Колыма – не Ташкент, и все же решаться на что-то надо». Когда колкой волной пошло тепло и начало пощипывать кончик носа, он повернулся к Николаю, спросил:

– Так что же все-таки делать будем? Если действительно полетели вкладыши, то коленвал на любом километре заклинить может.

– Слушай, Сережа! А вдруг на базе есть машины? Должны быть. Хоть одна. А мы здесь с тобой будем колупаться. Я считаю, что из этого драндулета надо выжать все возможное, и если он вдруг накроется, то остаток пути идти пешком.

– А если нет? – тихо спросил Сергей.

– Чего? – не понял Митрохин.

– Машины, которая смогла бы заменить этот «драндулет», как ты выразился.

В кабине стало тихо, и только слышно было, как урчит работающий на малых оборотах мотор.

– Так что же делать, Сережа? – Николай повернул к Сергею скуластое, даже зимой усыпанное веснушками лицо.

– Ремонтировать будем.

Жарков включил дальний свет, медленно выжал сцепление, переключил скорость. ЗИЛ мягко тронулся с места, проехал еще метров двести, уперся в сугроб, Николай молчал. И только когда Сергей, объехав сугроб, дал задний ход, сказал безразлично:

– У нас же с тобой ни крошки хлеба…

Борт уперся в снежный нанос, Сергей выключил зажигание, повернулся к Митрохину.

– Ничего, Колька, не отощаем. Там, – он кивнул через плечо, – сейчас гораздо хуже.

IV

– Алло, узел? Дежурная… – Мартынов ожесточенно постучал по рычажкам телефонного аппарата, не глядя на собравшихся в холодном кабинете людей, сказал со злостью: – Да где же ее черти носят?!

Наконец черная эбонитовая трубка издала легкое потрескивание, и монотонный голос телефонистки произнес:

– Дежурная слушает.

Стараясь сдержаться и не сорвать всю раздражительность и дикую усталость, что навалилась за эти сутки, Мартынов глубоко вздохнул, сказал глухо:

– С базой связь есть?

– Это вы, Михаил Михайлович? Извините, не узнала. Нет еще.

– Так какого черта вы там возитесь?!

– На линию утром вышла ремонтная группа, Михаил Михайлович. Страшно тяжелые условия.

– Ладно, извини. Как только будет связь, сразу же дай мне знать. Как вы там, не замерзаете?

– Вроде бы нет. Электрики самодельный «козел» принесли. Греет.

Мартынов положил трубку, подул на озябшие пальцы. В обычно уютном и теплом кабинете сейчас было почти так же холодно, как на улице; оставшаяся в графине вода замерзла, расколов графин надвое. Мартынов посмотрел на совершенно измотанных за прошедшие сутки людей, остановил взгляд на завгаре. Спросил, прикрыв покрасневшие от дыма костров и ветра отяжелевшие веки:

– Сколько времени понадобится Жаркову?

– Не знаю. – Завгар пожал плечами, сказал простуженным басом: – Всяко возможно… Если не застрянут, то часов восемь.

– Когда Жарков выехал из гаража?

Какое-то время в кабинете стояла тишина. Нахохлившись, неподвижно сидел на стуле завгар. Видно было, как он сглотнул слюну, сказал вяло:

– Да уж часов тринадцать…

От этих слов все зашевелились, кто-то крякнул с досады, а главный инженер пробасил возмущенно:

– Тринадцать… Когда до базы каких-то восемьдесят километров. Неужели застряли?

– Да нет. Быть этого не может. Жарков не первый год за рулем, да и ЗИЛ его, что вездеход, по снегу прет.

– Надежная машина, – добавил кто-то.

– А может, мы зря волнуемся? Может, он еще грузится? – донеслось из дальнего конца кабинета. Ведь на базе нужную вещь найти, так это…

– Трубы – не иголка в стоге сена! – взвился начальник отдела снабжения. – И искать их нечего. Другое дело – погрузка…

– Ну что ж, будем ждать. – Мартынов медленно снял меховые рукавицы, достал из кармана полушубка папиросы, закурил. Задержка Жаркова уже начала беспокоить его – хоть снимай с трубопровода бульдозер. Но сейчас об этом не могло быть и речи. Буквально каждый трактор на счету. – Прошу докладывать, как идут работы на водоводе. Давай ты первым, Виктор Евгеньевич.

Главный инженер устало поднялся со стула, тыльной стороной ладони протер воспаленные глаза.

– Чего докладывать… Люди от усталости и холода с ног валятся. – Яшунин помолчал. – Но это полбеды. Были бы трубы, а их нет… Нет! Где Жарков ваш?! Неужели, чтобы пройти полторы сотни километров, тринадцать часов требуется?!

Мартынов внимательно посмотрел на Яшунина, тихо спросил:

– Как подстанция?

– Плохо. Нагрузка большая, дизели едва тянут. Если пойдут вразнос, тогда все полетит к чертовой матери.

Главный встал, засунул руки в карманы, начал нервно вышагивать по кабинету.

– Трубы. Трубы нужны, Михалыч! Без них – каюк. – Он подошел к окну, за которым угасал короткий северный день, дрожащей рукой достал помятую пачку «Беломора», щелчком выбил папиросу, размял ее и, не закурив, бросил на подоконник. – Поселок сейчас на грани катастрофы.

В кабинете было слышно, как завывает ветер за окном. Мартынов поднял тяжелый взгляд от стола, сказал сквозь зубы:

– Не надо вдаваться в панику, товарищ главный инженер. – Он повернулся к врачу: – Обмороженные есть?

Главврач поселковой больницы, немолодая уже женщина, откинула со лба прядь седых волос.

– Есть – это не то слово. Каждый третий, кто работает сейчас на трассе трубопровода, обморожен.

– Почему не отправляете в медпункт?

– А вы сами, товарищ Мартынов, попробуйте их отправить. По-хорошему просишь – отшучиваются, а когда давить начинаешь – такое в ответ слышишь…

Когда все разошлись, Мартынов снова принялся тереть грудь: болело сердце. В который раз он пытался осмыслить случившееся, но всякий раз мысли путались, набегали одна на другую, уходило что-то главное. Вроде бы не было ни одной ошибки, и все же…

Такой зимы, как выпала в этом году, не упомнят даже старожилы. В начале октября подсыпало снежку, и сразу ударили морозы. Свирепея день ото дня, стужа сжимала и без того вымороженное русло ручья Профсоюзного, из которого качал воду поселок. Но подумали об этом только в эту роковую ночь на двадцатое декабря. Почему не подумали раньше? Потому что, по всем расчетам, ручей не должен был перемерзать. Сколько лет живут люди у ручья, и всегда в нем была вода. Но вот случилось непредвиденное, и сразу лопнул главный трубопровод, а вслед за ним полопались радиаторы в общежитиях. Можно было бы спасаться печками. Можно бы, но не предусмотрены печки в типовых общежитиях. И в самом деле, зачем печки, когда хватает паровых котлов и электроэнергии?!

Мартынов поежился, и в который раз посмотрел на телефонную трубку. Была бы связь с перевалочной базой, все было бы гораздо проще, а так… Он снова с беспокойством подумал о жарковской машине: тринадцать часов назад вышла на базу – и как в воду канула.

Неровным мерцающим светом замигала подвешенная к потолку лампочка: похоже было, что люди в домах отогревались электроплитками и самодельными «козлами». Слабенькая подстанция едва тащила на себе весь этот груз.

Мартынов тяжело поднялся со стула, негнущимися пальцами застегнул крючки воротника, вышел на крыльцо.

Отсюда, с небольшой возвышенности, на которой удобно разместился бревенчатый корпус управления стройки, в ясный погожий день хорошо просматривался весь поселок. Сейчас же, в сгустившихся сумерках, смешанных с морозной дымкой, едва различались силуэты ближайших домов. Уличные фонари не горели, и только светились редкие огоньки в окнах. Мартынов с тревогой посмотрел на громоздкое здание котельной, с высокой трубы которой, прибитый ветром, падал на снег иссиня-черный дым. Где-то у самой земли его подхватывала колючая поземка и гнала к застывшему руслу реки, к прибрежным гольцам.

У костров, которые сплошной лентой вытянулись вдоль трубопровода, копошились люди. Разрывая темноту яркими сполохами, гудела электросварка, надрывно урчали бульдозеры, растаскивая по трассе трубы, утеплитель, доски для короба, только что срубленные лесины, идущие на дрова.

По дороге, рассекая слепящими фарами надвигающуюся темноту, пронеслась единственная на все Красногорье водовозка. Она лихо развернулась и притормозила у котельной. Из кабины выскочил шофер, ударил ногой в дверь кочегарки. В проеме показались два кочегара с гофрированным шлангом в руках, начали натягивать его на наконечник сливной трубки. Мартынов растер онемевшие щеки и, уткнув подбородок в теплый воротник, подошел к машине. Увидев начальника строительства, шофер водовозки Сенька Ежиков подмигнул ему, похлопал толстой рукавицей по обледеневшей бочке.

– А кто-то, Михаил Михалыч, говорил, что моего коня списывать надо…

Мартынов, с первого дня запомнивший этого никогда не унывавшего парня в матросском бушлате, который прибыл на стройку по комсомольской путевке, улыбнулся в темноту. Когда Ежикову предложили сесть на водовозку, он сначала онемел, потом, рванув на себя дверь кабинета начальника строительства, влетел в заполненную людьми прокуренную комнату, где шла планерка, завопил: «Это меня?.. Старшину второй статьи орденоносного Тихоокеанского флота – на водовозку?!» На какое-то мгновение в кабинете стало тихо, и вдруг гомерический хохот потряс дощатые стены времянки. Смеялись долго, и только когда прорабы и бригадиры отерли слезы, Гена Лободов спросил: «Топор держать в руках можешь?» Ежиков прищурился, опасаясь подвоха, но все же сказал: «Матросы все могут». – «Ну и хорошо – беру тебя в бригаду плотником второго разряда».

Однако бывший старшина второй статьи Семен Ежиков, закончивший до армии курсы шоферов, все же предпочел водовозку…

– Так вроде бы ты сам это и говорил.

– Не-е, Михаил Михалыч, – закрутил головой Сенька. – Видать, вы меня не поняли. Я говорил, что таких асов, как я, надо пересаживать на новые машины. Слух есть, что скоро они к нам прибудут. Новенькие. А водовозку пускай какой-нибудь салажонок осваивает.

– Ну прости… – Мартынов развел руками. – Первый же «Стратег» твоим будет. Обещаю. А сейчас выручай, матрос. От твоего коня жизнь детишек зависит.

Осунувшееся лицо Ежикова сделалось серьезным.

– Матросы не подведут, Михаил Михалыч. Тяжеловато, правда, шестнадцать часов за баранкой.

– Может, попросить кого подменить тебя? Поспишь часок.

– Не. Не могу. Тормоза у моей лошаденки поношенные, при таком морозе в любой момент полететь могут. Здесь хозяин нужен.

– Ну, давай, матрос, будь, а мне еще в детсад заглянуть надо. Не дай бог, если и там радиаторы… – Мартынов не договорил, растер успевший побелеть подбородок и, увязая в снегу, зашагал к небольшому домику.

Он не отошел и на двадцать метров, как вдруг острая боль пронзила левую сторону груди, и Мартынов начал медленно оседать на хрустящий снег, понимая, что уже не сможет снять рукавицу и достать из кармана валокордин.

Ежиков подбежал к упавшему Мартынову и почти закричал:

– Михал Михалыч. Михал Михалы-ыч!..

Губы Мартынова беззвучно шевельнулись. Ежиков наклонился, но ничего не разобрал. Тогда он подхватил его и волоком потащил к котельной…

V

В остуженных шестидесятиградусным морозом механических мастерских было так же холодно, как и на улице. Вдобавок ко всему приходилось работать без рукавиц, перебирая негнущимися пальцами вышедший из строя сварочный аппарат. Сейчас, когда сварщики резали на куски перемерзший водовод и отогретыми кусками стыковали новый, на счету была каждая «пушка». И все-таки здесь было теплее: на бетонном полу, выгорая промасленной ветошью и кусками застывшей соляры, чадил костер, у которого можно было обогреть застывшие руки, нагреть инструмент.

Обросший клочковатой бородой, почерневший от копоти, Семенов автоматически перебирал сгоревший мотор. Изредка он выходил на завывающую пронзительным ветром улицу и подолгу смотрел на белеющую между темными берегами, застывшую ленту реки. Порой ему казалось, что где-то вдали высвечивались двумя неровными лучами фары машины, и он, прикрыв рукавицей слезящиеся от ветра глаза, всматривался вдаль, откуда должен был появиться ЗИЛ Жаркова. Но с каждым часом надежды оставалось все меньше, и Семенов уже почти не сомневался, что ребята «сели» в пути. Надо было что-то делать, но что? Если бы он сам мог сейчас оказаться там, на продуваемом всеми ветрами зимнике, то смог бы им помочь. «А если уж некому помогать?.. – Эта мысль бросила в жар. – Нет. Нет!! Нет!!!»

За спиной скрипнула заиндевевшая дверь. Полуобернувшись, Семенов краем глаза увидел слесаря Матвеича.

– Что, Петрович, живот?.. – спросил Матвеич осипшим голосом.

Семенов круто обернулся, бросил зло:

– Пошел ты…

– А-а… Ну я так и подумал. Чего, думаю, Петрович каждые полчаса на двор бегает?.. У тебя, случаем, ключа на пятнадцать не будет?

Механик кивнул.

– В запаснике лежит.

Дверь скрипнула снова, и опять послышался голос слесаря, осипший от бессонной ночи, изнуряющего дня и до горла продирающей от копоти соляры:

– Как думаешь, Петрович, вытащим поселок?

Не оборачиваясь и не отвечая, Семенов закрыл глаза.

– Вот и я говорю, должны вытащить, – продолжал Матвеич. – Жинка моя тут прибегала, ты как раз обедать ходил. Говорит, в детсадике только три комнаты отапливают. Сбились, говорит, детишки в кучу, сидят, ждут… Да-а, ты слышал? Мартынова прямо на улице инфаркт разбил. Говорят, если бы не Ежиков, замерз бы Михалыч.

Матвеич замолчал, как-то незаметно ушел, аккуратно прикрыв обшитую старыми ватниками дверь. Стало слышно, как гуляет ветер под крышей, тяжелым стоном гудят промерзшие насквозь деревья. И так тошно стало на душе у Семенова, что захотелось рвануть крючки полушубка, содрать с головы тяжелую медвежью шапку и бежать, бежать под этим вымораживающим все живое ветром… Ведь это он сам, своими руками выпустил вчера машину Жаркова из ремонта. А все ради проклятой десятки ханыги Васькина, «татра» которого, ожидая своей очереди, тоже стояла на яме, а Васькин маялся, торопясь уйти с колонной в Магадан. Выпустил, даже не сняв поддона картера. А ведь Серега говорил, говори-ил, что иногда слышит какой-то посторонний звук и падает давление масла.

Семенов почувствовал, как от холода начинает неметь лицо, принялся яростно растирать его. Потом ударом кулака распахнул низкую, жалобно скрипнувшую дверь.

Чадящий костер ярко полыхал посреди мастерской. Ремонтники расположились вокруг огня, грея руки, прикуривая от уголька. Кто-то махнул Семенову: давай, мол, подсаживайся, но он тяжело прошагал в дальний угол, где стояли отдающие холодом верстаки. Зажав в тисках заготовку и машинально взяв драчовый напильник, он с хрустом, лишь бы не слышать самого себя, прошелся по железу раз, потом еще… еще. Скрежещущие звуки наполнили мастерскую, Семенову что-то крикнули, но он даже головы не повернул, продолжая водить напильником по заготовке. Он уже не думал о Жаркове и Митрохине – перед глазами вырос маленький районный городишко в Воронежской области, где он закончил училище механизаторов, гаражные мастерские с вечной халтурой и левым заработком. А потом в отпуск с далекого Охотского побережья приехал его сосед Иван Пахомов, завербовавшийся туда несколько лет назад. Этот-то приезд соседа с его красноречивыми рассказами о «длинном» рубле и перевернул душу Семенова, заставил просыпаться по ночам, подсчитывать существовавшие только в воображении хрустящие червонцы и прикидывать, что на них можно купить, «ежели повести дело с умом». Он уже не мог спокойно жить и только ждал часа, когда же наконец закончится необыкновенно длинный отпуск Ивана и они вдвоем, как и обещал сосед, сядут в удобные кресла самолета. (Долгожданный день настал…)

Семенов зло усмехнулся: вот он, день-то, и настал. И еще поднажал на напильник, отчего железяка, зажатая в тисках, отчаянно взвизгнула.

– Ты бы так когда надо работал, – услышал Семенов. Не выпуская напильника из рук, он круто повернулся, тяжело посмотрел на стоящего перед ним бригадира слесарей.

– Ты меня глазом-то не буравь, не таких видывал. Сам живешь как волк и на других по-волчьи смотришь. Ребята с ног от усталости валятся, на минуту присели отдохнуть, так ты и тут, как паскуда какая, начинаешь железо драть. Работничек… Или, может, совесть заела?

Семенов до боли закусил губу. «Что он хотел этим сказать? Что-о? Неужели догадывается о ЗИЛе Жаркова? Не-ет, это надо еще доказать. Доказа-ать!..»

Ночи, казалось, не будет конца. Хотелось выть, глядя на мерцающие холодным блеском звезды, безжизненную черноту тайги. Хоть бы луна выглянула.

Где-то на левом берегу, не выдержав мороза, звонко лопнула лиственница, и эхо покатилось над заснеженной целиной. Жарков искоса посмотрел на Митрохина, который расчищал под машиной снег, подивился происшедшей в парне перемене: с тех пор, как они встали, Николай вроде бы успокоился и теперь методично и аккуратно делал свое дело.

Остатки воды тоненькой струйкой вытекали из системы в подтаявший снег. Чтобы не разморозить машину, пришлось слить всю воду и масло. Жарков в который уж раз растер рукавицей лицо, спросил, пытаясь придать своему голосу как можно больше бодрости:

– Ты сам-то из каких мест, Николай? Вкалываем на одной стройке, а друг о дружке ничего не знаем. Непорядок это, как говорил наш прапорщик Рымов. Общаться надо, товарищ, общаться.

– Пообщаешься с тобой, – отозвался Митрохин. – Как же… На танцы ты не ходишь, а после работы сразу домой бежишь, к своей Наталье. – Он замолчал, поправил сползающий с лица шарф, добавил: – Тульский я, Веневского района. До армии в колхозе работал. Ну а когда отслужил, то на Север подался. Свет хотелось повидать да и подзаработать немного.

– Я так и подумал, что в колхозе, – сказал Сергей.

– Почему это?

– Да есть в тебе что-то такое… Ну-у, хватка в работе, что ли.

– Аа-а. – Колька, стараясь разогреться, размашисто махал лопатой.

– В пехоте служил?

– Ага.

– А я все два года шоферил. А как дембиль настал, так сюда причалил. По комсомольской путевке. Сам-то я детдомовский, так что особо ехать некуда было.

– А у меня мать в деревне и сеструха помладше. Восьмилетку этим годом заканчивает, – отозвался Митрохин.

– А отец?

Колька еще ожесточенней заработал лопатой, потом выпрямился, сказал зло:

– Отец… Мне еще лет пятнадцать было, когда он в город рванул. С тех самых пор и поминай как звали.

– Помогал хоть?

– Не. Какое там. Да и не в этом дело.

Помолчали. Сергей виновато пожал плечами, переставил канистру с маслом в кузов, чтобы не пролить ненароком, сказал бодро:

– Ты вот что, Никола. Давай-ка на берег за дровами, без костра мы здесь через час околеем, а я начну поддон снимать.

Очищенная для работы площадка была надежно защищена от пронизывающего ветра толстой стеной снега. Морозцу бы еще поменьше, и можно было бы спокойно приниматься за работу. Сергей растер онемевшие щеки, нос, бросил под машину стеганку, тяжело вздохнув, полез в узкую щель.

От яркого света переносной лампы под машиной было светло. Сергей перевернулся на спину, внимательно осмотрел поддон картера. Отполированный снегом, он тускло блестел маслянистыми разводами. Сергей больше не сомневался, что полетел какой-то из вкладышей, а может, и не один.

Проваливаясь по пояс в снег, Митрохин карабкался по отлогому склону левого берега, пытаясь найти в темноте сухое дерево. В одном месте он вроде бы нашел такое и, обрадовавшись, с размаху ударил по нему топором. И в тот же миг лавина осевшего на ветках снега рухнула на него. От неожиданности он едва не выронил топор.

«Ну зачем, зачем я здесь?! Платить стали много?.. Ну и что? Зачем эти деньги, когда из всех развлечений – только кино да танцы? Да и не захочешь никаких денег, когда одиннадцать месяцев зима. Да и зима-то не как в родном Веневе: меньше сорока градусов не бывает. Только бы выжить на этот раз, а там… Мать писала, что шоферы в колхозе позарез нужны. Выжить… Хорошо, если машину удастся исправить, а если нет… Обратно не дойдешь – вмиг обморозишься, ветрило-то вон какой дует, да и до базы еще километров пятьдесят».

Николай без сил опустился на осевший под ним снег, обреченно посмотрел вниз, на реку, где темнел безжизненный ЗИЛ, подсвеченный снизу переносной лампой. В полосе размытого света виднелись Серегины валенки.

«Тоже, поди, несладко», – с непонятным удовлетворением подумал Митрохин и медленно поднялся на ноги – надо было рубить сушняк. Он с опаской посмотрел на оголившиеся ветки, примерился и с размаху вонзил острие в звонкое дерево. Из-под топора вылетел кусок щепы, потом еще… еще… А он, ожесточаясь и сбрасывая с себя нахлынувшую было слабость, рубил и рубил неподатливый звонкий ствол. Наконец дерево качнулось, что-то треснуло в его сердцевине, и оно начало медленно падать вдоль отлогого спуска к реке.

Митрохин оглянулся на ЗИЛ, восхищенно покрутил головой; из-под машины все так же торчали валенки Жаркова. Николай засунул топор за пояс, взвалил на плечо выжатый морозом ствол и, глубоко проваливаясь и снег, побрел к машине. Теперь он был почти уверен, что они вдвоем с Серегой выправят поломку и ЗИЛ опять поползет по заснеженной целине.

Где-то на полпути он споткнулся, тяжелый ствол свалился с плеча, и Колька, чтобы хоть немного отдышаться, присел на него. Часто-часто билось сердце, от тяжести ныло плечо, но уже не было того сосущего страха, и он вдруг с непонятной тревогой вспомнил, как мог полгода назад уехать со стройки.

…В тот день на строительстве прошел слух, что по случаю праздника будут давать повышенный аванс, и Николай Митрохин, плотник из комплексной бригады Геннадия Лободова, нетерпеливо стоял в очереди и вытирал о солдатские брюки вспотевшие от волнения руки. Николай давно ждал этого аванса: он написал домой матери, что вышлет ей тридцатку, да и самому надо было приодеться после армии.