Текст книги "Отвага"

Автор книги: Анатолий Безуглов

Соавторы: Борис Зотов,Анатолий Кузьмичев,Михаил Иванов,Юрий Пересунько,Андрей Тарасов,Игорь Бестужев-Лада
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

– Фамилия, – кассирша подняла голову, посмотрела на парня.

– Митрохин Николай Митрофанович.

Кассирша отыскала в ведомости его фамилию, поставила против нее галочку.

– Пятьдесят рублей. Распишись.

Николай ошалело посмотрел на женщину, нерешительно взял ручку.

– Вы что?.. Пятьдесят… Может, ошиблись? – Он посмотрел на галочку – против его фамилии стояло: 50 рублей.

В коридоре толпились парни, кто-то хрустел трешницами, отдавая долг. Митрохин нахлобучил солдатскую ушанку, подошел к группе плотников, сказал зло:

– Да-а, выслал я матери денег. – Он удивленно покрутил головой. – Это ж надо! В марте – сто пятьдесят заработок. Сейчас всего полсотни дали. И это на Севере. Да я в колхозе на тракторе…

– Валить отсюда надо. А то совсем без штанов останемся. – Высокий парень – Стасик – в щегольской замшевой серой кепочке с пуговкой на макушке хлопнул Николая по плечу. – Давай с нами, Митроха. Компания уже сколотилась. Начальничек заявленьице подмахнет, и… прощай родная стройка. Пускай этот комбинат медведи строят. Они сильные и живут долго.

Первым в кабинет Мартынова ввалился Стасик. За ним еще трое парней. Митрохин вошел последним. Стасик со смаком бросил на стол пять заявлений, расплылся в улыбке:

– Подписывай, начальник. Все. Наработались мы у тебя.

– И мне… подпишите.

Мартынов взял заявления, прочел каждое в отдельности. Веером бросил на стол.

– Возьмите каждый свое.

Парни замешкались, начали подталкивать друг друга… Через пять минут в кабинете остался только Митрохин. Он робко подошел к столу, пододвинул свое заявление.

– И мне подпишите.

Мартынов грустно посмотрел на Николая. Он запомнил этого худенького паренька в солдатском бушлате, когда вместе с бригадой Лободова работал на осевшем доме.

– Ну а ты-то что уходишь? Ты, кажется, в бригаде Лободова? У вас же не бригада – золото.

Митрохин переступил с ноги на ногу.

– Шофер я. Буду в Магадане по специальности работать.

– Ну-у, чудак. Ведь это же проще пареной репы. Поплотничай еще немного, а там дорогу отсыплем, нам полсотни машин дают – посажу тебя на какую покажешь. Да и деньги будешь хорошие зарабатывать.

Николай отвернулся.

– Не. Уеду я. Подпишите мне заявление.

Вечером Колька сидел в общежитии и собирал свои нехитрые пожитки в чемодан. В комнате жили еще ребята из бригады Лободова, но сегодня в огромной столовой показывали фильм «Стоянка три часа» и дома был только Лободов, огромный, с кудлатой бородой бригадир. Геннадий сидел за столом и зло крутил ручку транзистора. Приемник был старенький и едва брал первую программу, а уж о хорошей музыке и думать было нечего.

– Дурак ты, Колька! – Лободов положил хрипящий приемник на стол, повернулся к Митрохину. – Наслушался этих мародеров, вот они тебе мозги и запылили. Серьезно говорю: давай сходим к Мартынову, мужик он хороший, возьмет обратно.

– Не-е, я уже решил. – Митрохин аккуратно уложил в чемодан учебник шофера второго класса, закрыл крышку. – На фиг мне эта стройка нужна! Я на машине в любом месте по полторы сотни заработаю. А Стасик говорил, что у геологов вообще по пяти сотен на шурфах выходит.

– Э-эх ты… У геологов… Хорошо там, где нас нет, а работать везде надо. Ты думаешь, я у поисковиков не пахал? Да и как ты не поймешь, деревня? Апрель месяц, зимник расползся, строительный материал только на вертолетах забрасывают, а дорогу еще не отсыпали. Откуда же заработку взяться? Да и Мартынов тебе как человеку обещал: пригонят технику – всех он вас, шоферов, на машины и пересадит.

– Не, Гена, не-е. Не останусь я тут.

Дверь из коридора неожиданно распахнулась, в комнату влетел Сенька Ежиков. Был он гладко выбрит и размахивал своим черным знатным флотским клешем.

– Парни, утюг есть? – Он потряс брюками. – Хотел вот стрелку навести. Завтра же Первомай. У нас демонстрация будет!

С утра лепил мокрый снег. Низкие черные тучи нависли над Красногорьем и закрыли собой островерхие макушки сопок. А к восьми часам снег закончился, захлопали набитые тугим ветром флаги. Тучи залохматились, задвигались – в рваные дыры проглянуло солнце. Оно заплясало на искрящемся снегу, разноцветными иглами ударило в глаза. Первый комендант поселка, краснощекая, двухметрового роста Паша Захарова, с деревянной лопатой в руках побежала счищать снег с только что сколоченного помоста, который предназначался под трибуну.

Парни из бригады Лободова выпросили у девчонок еще один утюг и в порядке общей очереди разглаживали стрелки на парадных брюках. У кроватей стояли нагуталиненные кирзачи.

Митрохин валялся на неприбранной постели и делал вид, что вся эта праздничная суета его меньше всего интересует. Бригадир зло драил свои сапоги сорок шестого размера, потом, видно, не выдержал, с грохотом швырнул их на пол.

– Слушай ты, инженер-экономист, последний раз тебе говорю: давай сходим к Мартынову, он отменит приказ. А нужны тебе деньги сейчас, так мы всей бригадой сбросимся.

– Да идите вы…

Николай натянул одеяло на голову, закрыл глаза. На душе было тоскливо. Захотелось туда, на демонстрацию, вместе с бригадой.

В полдесятого захлопали двери общежитий, на улицу вывалили приодетые парни, разнаряженные девчонки. Митрохин слышал, как его в последний раз нехорошим словом обозвал Лободов, потом хлопнула дверь – под окошком зачавкали сапоги по мокрому снегу. Он полежал под одеялом еще, прислушался: в комнате никого не было. Заскрипел панцирной сеткой, слезая с кровати. Подошел к окошку, приоткрыл форточку. Комната заполнилась музыкой, рвущейся из привешенного над магазином здоровенного репродуктора. Было видно, как маленький пятачок сбоку от сколоченной за ночь трибуны заполнили празднично одетые геологи. Они жили в трех километрах отсюда и пришли посмотреть на невиданное событие.

Завистливо вздохнув, Митрохин посмотрел на себя в зеркало, подвешенное над умывальником, достал помазок, станок с лезвием…

А солнце припекало все сильней. Слепящий снег сразу набух, стал оседать, с крыш зазвенела капель, и Колька увидел, как ровно в десять ноль-ноль на трибуну поднялись Мартынов, Антон Старостин, гости из района, лучшие рабочие. Ребята-геологи сунулись было на площадь перед трибуной, но их встретила своей могучей грудью Паша-комендант и оттеснила за невидимую черту: пятачок перед магазином предназначался для организованных демонстрантов.

Колька, с порезанным от торопливого бритья лицом, затерявшийся в толпе, услышал, как за поселком в кустарнике взревел один бульдозер, затем еще, еще… Все это слилось в единый сводный хор моторов, динамик утих, геологи вытянули шеи – показалась первая машина, украшенная плакатами и транспарантами. Она шла головной в колонне, а за ней, взрывая блестящими на солнце гусеницами снег, правильным треугольником шли бульдозеры. А потом показались люди. Николай вытянул шею – самым первым, держа древко знамени в одной руке, с развевающейся на ветру бородой, вышагивал Гена Лободов. Кто-то дернул Митрохина за рукав. Ухмыляющийся Стасик кивнул в сторону приближающейся колонны.

– Шо, кореш? Тоже посмотреть притопал? – Он лихо сплюнул в сторону трибуны, добавил: – Демонстрация…

А колонна была уже совсем рядом. Николай оглянулся, увидел, как в торжественном напряжении застыли лица людей, перевел взгляд на поравнявшуюся с ним колонну. Парни были без шапок, подстриженные доморощенными парикмахерами; девчонки что-то кричали и размахивали зелеными ветками стланика с привешенными на них бантами. А потом вдруг они разом подтянулись, запели «Широка страна моя родная», и только знаменосцы шли в парадном молчании.

Все остановились перед трибуной. Мартынов дождался, пока подровняется колонна, поднял руку.

– Дорогие товарищи! Сегодня очень радостный день по всей планете, а для нас он радостен в особенности. На месте, будущего большого комбината в этих суровых местах впервые поднят флаг Первомая.

Колька протиснулся сквозь толпу, чтобы лучше слышать Мартынова, приподнял шапку над ухом. Кто-то из геологов пихнул его в спину, чтобы не мельтешил перед глазами, и он затих. А Мартынов, в пальто нараспашку, гвоздил застывшую тишину Красногорья словами:

– Я не буду говорить о значимости для этих краев нашего будущего комбината. Я хочу сказать вот что. – Он сдвинул галстук набок, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Трудно сейчас у нас. Ой как трудно. Наша стройка существует лишь год – нулевой цикл. И это самое тяжелое время. Многие не выдерживают его и из-за трудностей бегут. Много, конечно, и всякой шелухи, которая не делает погоды на строительстве, но случается, что уходят и хорошие ребята.

«Обо мне ведь это…» – подумал Митрохин и оглянулся по сторонам. А Мартынов продолжал:

– И это очень горько, товарищи. Горько за то, что эти парни не до конца поверили в строительство, испугались первых же трудностей. – Он говорил что-то еще, но Колька уже не слышал, вышагивая по хлюпающему весеннему снегу. Было стыдно. Стыдно за себя.

Вертолет должен был скоро прилететь, и Николай, жалкий и потерянный, сидел в общежитии и перелистывал старый номер «Крокодила». Лободов залил теплой водой круг сушеной картошки и теперь вскрывал консервные банки – к ним должны были прийти в гости девчата-штукатуры, и Гена хозяйничал за кухарку, отправив всю бригаду в магазин за водкой. Митрохин несколько раз шмыгнул носом, но бывший бригадир даже не повернулся на звук. Он вообще делал вид, что в комнате нет никакого Митрохина, бывшего плотника его комсомольско-молодежной бригады. Неожиданно дверь распахнулась настежь, в комнату заскочил Стасик. Он махнул Кольке, вытер пот со лба.

– Ну, ты чего расселся? Вертушка уже над сопками гудит.

Лободов, старательно нарезавший хлеб тонкими ломтиками, замер с буханкой в руках, через плечо посмотрел на Николая. Митрохин нерешительно встал, как двухпудовую гирю, оторвал от пола почти что пустой чемодан, сказал:

– Ты прости меня, Гена. – Он опустил голову. – Ты не думай плохо, но я не потому уезжаю, что трудно тут, просто мне надо матери и сестренке денег в деревню выслать. – Он постоял в нерешительности, шагнул к ухмыляющемуся Стасику. – Пойдем…

Молчавший до этого Лободов оттолкнул Митрохина, загородил собой дверь, сказал:

– Давай раздевайся обратно. А ты, – Колька увидел, как бригадир одной рукой подтащил Стасика к себе и его синие, глубоко запавшие глаза вдруг стали совсем белыми, – ходи отсюдова, пока вертолеты летают…

И от этих воспоминаний стало стыдно за ту слабость, которая едва не увела его со стройки. Митрохин глубоко вздохнул и, зачерпнув горсть сухого, колючего снега, провел им по лицу, словно сбрасывая неприятное для него воспоминание.

Когда возле машины ярко заполыхал костер, на душе посветлело. Правда, тепло чувствовалось только вблизи, но от одного вида огня было легче. Стараясь не думать о застывшей пояснице и немеющих пальцах, Жарков терпеливо откручивал болты поддона. «Главное – дотянуть до рассвета. Дотянуть до рассвета», – твердил он себе. Хотя и не знал, чем может помочь рассвет.

Онемевшие пальцы потеряли чувствительность, гаечный ключ вырвался и упал на гайки, разложенные на куске брезента. Тогда Сергей перевернулся на бок и медленно вылез из-под машины.

С подветренной стороны у костра было непривычно тепло и уютно. Мирно, как бывало в детстве, трещали сосновые ветки, сучковатый северный стланик. И если бы не ветер и колючая поземка, которые прибивали огонь к земле, да не свирепый мороз, уносящий в бездонное небо все тепло костра, можно было бы лечь на живот и долго-долго смотреть на пляшущие языки пламени и вспоминать детский дом, толстую и необыкновенно добрую воспитательницу тетю Паню или жену Наташу и маленького Борьку.

Волоча здоровенный сушняк, подошел Митрохин. Бросив толстый ствол, выдавил с хрипом:

– Тяжелая зараза!

Он снял рукавицы и, присев на корточки, протянул руки к огню.

Помолчали.

Понемногу оттаивая у костра, Сергей чувствовал, как слабость разливается по телу, потянуло в сон. Чтобы не расслабиться, он скинул рукавицы и, зачерпнув пригоршню сухого колючего снега, стал яростно растирать лицо. Спать сразу расхотелось, и только поясница все так же тягуче ныла. «Не хватало еще, чтобы приступ свалил», – со страхом подумал Сергей, вспомнив, как два года назад его ЗИЛ застрял на небольшой речушке, по которой уже вовсю шла шуга, и ему пришлось переходить вброд ледяной поток. Тогда-то и свалил его впервые радикулит.

Захотелось есть. Жарков искоса посмотрел на Митрохина, спросил безо всякой надежды:

– У тебя, случаем, сухарь не завалялся?

– Откуда? – Колька виновато улыбнулся. – Может, кипяточку согреть? Говорят, здорово помогает.

– Давай. У меня полпачки «грузинского» осталось, так что – живем. – Жарков проводил глазами Митрохина, который полез в кабину за чаем, мысленно обругал себя, что не прихватил в рейс куска мяса. «А кто знал, что так получится? Собирался в спешке, да и до базы каких-то восемьдесят километров».

Круто заваренный чай горячей волной прошел по груди. Жарков и Митрохин молчали, жадными глотками пили отдающую дымом жидкость, и от этого становилось как-то легче.

– Поспать бы еще чуток, – сказал Митрохин.

– Под машиной, – ответил Жарков и, взяв, топор, начал рубить звенящее на морозе дерево.

После чая совсем расхотелось лезть под днище ЗИЛа, в эту холодную щель, где через минуту начинало ломить поясницу, немели пальцы. Но лезть было надо, и Сергей, чтобы не думать об этом, снова стал вспоминать детдом. Помнится, он обещал тете Пане обязательно навестить их после армии. Но вот и демобилизовался, два года уже шоферит на стройке, а обещание свое так и не выполнил.

– Знаешь, Никола, а мы в детдоме часто мечтали попасть в какой-нибудь переплет, чтобы потом на весь мир по телевизору показывали.

– Уж лучше не попадать, – ответил Митрохин рассудительно.

Прошел еще час этой бесконечной ночи. Сергей уже не мог более десяти минут вылежать на снегу и каждый раз все дольше и дольше отогревался у костра. Да и за эти минуты он мало чего успевал сделать. В какой-то момент он позабыл растереть щеки и подбородок, и теперь они нестерпимо болели. Но особенно донимали руки. Сначала немели кончики пальцев, затем бесчувственными становились кисти, гаечный ключ приходилось держать двумя руками.

Наконец Жарков открутил последний болт и начал снимать поддон. Заляпанный смерзшимся маслом и какой-то грязью, смешанной с бензином, оголился картер. Сергей аккуратно положил поддон на снег, подсветил переносной лампой, выискивая поломку. Из нижней шейки шатуна выглядывал рваный кусок вкладыша.

Сергей машинально сбросил правую рукавицу, взялся голой рукой за влажную от бензина и масла шейку…

Острая боль пронзила пальцы, Сергей вскрикнул, рванул руку, увидел на шатуне лохмотья кожи. Не успев еще сообразить, что произошло, с ужасом смотрел на кровоточащие пальцы.

– Чего это ты? – с тревогой спросил Колька, нырнув под машину.

Стиснув зубы, Сергей натянул рукавицу, выбрался к костру, сказал глухо:

– Все! Отыгрался дед на скрипке.

Распухшие подушечки пальцев начали покрываться кроваво-грязными волдырями. Выть хотелось от боли и от оплошности. И как это он, битый-перебитый шофер-трассовик, мог допустить такую глупость. Устал, наверное. Сергей почти со злостью посмотрел на сменившего его и ковырявшегося теперь под ЗИЛом Митрохина. Был бы напарник понадежнее, а этот…

– Николай, – позвал он. – Давай вылазь, разговор есть.

Старые, надежно подшитые валенки Митрохина зашевелились, в полосе света появилось его лицо.

– Ну?

– Гну! – сорвался Сергей. – Кончай эту свистопляску. На базу пойдем.

– А как же?.. – Митрохин недоуменно посмотрел на Жаркова. – Сам же говорил, что вкладыши есть – менять надо.

– Менять… – криво усмехнулся Сергей. – Кто менять-то будет?

– Я.

– Я-я… – Промерзшие губы Жаркова дрогнули. – Да знаешь ли ты, парень, что человек просто не в состоянии пролежать при таком морозе десять часов на снегу?

– А мы, туляки, живучие, – поворачиваясь спиной к ветру, сказал Колька.

– Вон как?.. – Жарков с удивлением посмотрел на Митрохина. – Тогда прости, Никола.

– За что?

– Да-а, это я так. – Жарков присел на брошенное у костра дерево. – Садись. Давай вместе подумаем. – Помолчав немного, добавил: – Хоть ты и туляк, да мало я верю в то, что ты сможешь этот ремонт вытащить. А от меня толку… сам видишь. Так что вдвоем нам здесь отсвечивать нечего. Я на базу пойду – чем черт не шутит, вдруг там машина какая есть, а ты тогда здесь возись. Починишь – догоняй. Но об одном прошу тебя, парень, как бы плохо ни было – от этого костра ни шагу.

– А как же ты?

– Как?.. Я, Колька, детдомовский, да и не впервой мне до базы пешком ходить. И еще вот что: снимай-ка свой тулуп на рыбьем меху. – Сергей кивнул на поношенный солдатский Колькин бушлат. – Возьми мой полушубок, все теплее на снегу будет.

VI

Серая полоса утренней зари медленно расползалась над заросшими тайгой сопками, обнажала заснеженные перепады. Мглистое утро едва-едва переходило в день, когда Жарков вышел наконец к ручью Первопроходцев. Отсюда зимник сворачивал резко влево и, петляя меж отрогов, бежал дальше. Пожалуй, еще год, и эта дорога уйдет в историю стройки, а пока не отсыпана новая, шоферам приходится делать немалый крюк, пробиваясь за материалами на перевалочную базу.

Сергей остановился у поворота, отдышался. Как ни старался обходить заструги и занесенные снежным бураном места, все равно случалось проваливаться в снег и делать не более двух, от силы трех километров в час. Хорошо еще, что ветер подталкивал в спину – иначе совсем бы плохо пришлось. От нечеловеческой усталости Жарков перестал обращать внимание на ноющие пальцы, и они от этого вроде бы перестали болеть. Только изредка, почти автоматически, он шевелил ими, не снимая рукавиц, и, ощущая подвижную гибкость, радовался – живы пальцы, не морозятся.

Постояв минуту, Сергей на всякий случай растер лицо, подбородок и, увязая в снегу, начал подниматься проложенной просекой на левый берег. Подъем был не очень крутой, но казался бесконечным, и, взобравшись почти на самую вершину пологой сопки, он остановился опять. Отсюда серпантин зимника бежал вниз и где-то далеко-далеко выпрыгивал на новый пологий склон. «Лыжи бы сюда!» – подумал Сергей.

Солнца не было, не проглядывал даже лучик, и от этого становилось жутковато: день-то был ясный, хоть и ветреный, но далекое солнце и ветер не могли разогнать сгустившиеся в воздухе морозные кристаллики, которые мешали дышать. За два года работы на Севере Жарков насмотрелся на такие дни, когда при безоблачном небе не проглядывал ни один луч солнца и только кристаллическая мгла висела над землей. Но все это было там, на людях, когда можно было укрыться в теплом общежитии или в кабине машины, а здесь… Сергей впервые за все время обернулся назад.

Далеко внизу лежала скованная морозом река, на которой неровной цепочкой тянулись его следы. Далекий и оттого казавшийся серым правый берег переходил в нехоженые отроги хребта, заснеженные вершины которого сливались с падающим на них небом. И такая безысходность была во всем этом, что хотелось бежать и бежать туда, к людям, на базу, где можно отогреться в тепле, съесть большую тарелку жирного борща, выпить кружку вяжущего чая.

Сергей почувствовал, как во рту начинает собираться слюна, почти наяву увидел миску борща, до рези в желудке захотелось есть. Он сплюнул и удивился своему открытию – слюна еще на лету превратилась в ледяной комочек, запрыгала по насту.

– Эге-е… – удивленно протянул Сергей и на всякий случай растер рукавицей лицо. Чтобы не так сильно ощущать свое одиночество, заговорил вслух:

– Однако пора и завтракать. Недаром говорят, что птица не от холода, а от голода гибнет.

Веселые язычки пламени робко лизнули прокопченное донышко эмалированной кружки, которую Жарков прихватил с собой, медленно поползли вверх, охватывая ее со всех сторон. Костер разгорался все ярче, и теперь уже можно было снять рукавицы, свободно вдохнуть теплого, отдающего смолянистой хвоей воздуха, не рискуя застудить легкие. Сергей примостился на поваленное дерево, вытянул ноги к костру. От усталости начало покалывать в коленках и пояснице, неудержимо захотелось спать.

– Ишь барин какой! – вслух сказал Сергей и удивился звуку собственного голоса: словно кто-то посторонний произнес эти слова. – Ишь ты! – повторил он.

Забулькала вода. Стараясь не пролить ни капли, Жарков аккуратно взял кружку, отхлебнул глоток.

Отдающий дымом кипяток показался необыкновенно вкусным. Сергей допил остатки, с сожалением посмотрел на жаркий костер – надо было идти дальше. Он тяжело вздохнул, натянул теплые рукавицы, размеренно зашагал к петляющему зимнику: надо было идти споро, но и не очень быстро, иначе тридцать километров, которые остались до базы, не одолеть.

Полузасыпанная колея сползла с пологого склона утыканной одинокими деревцами сопки, вильнув в сторону, обогнула голец и скатилась в промерзшее русло ручья Первопроходцев. Ветра здесь не было, и только поскрипывающие где-то высоко над головами сосенки напоминали о нем. Зато снег сугробами лежал на обдуваемых ветром склонах, и Сергей вскоре запыхался, при каждом шаге проваливаясь по колено. Вдобавок ко всему надо было прощупывать почти каждый метр: где-то в этих местах били подземные ключи, которые под снегом стекали со склонов на лед ручьями, застывая на нем сизыми наростами. В пургу же, когда заледеневшее русло заносило снегом, ключевая вода скапливалась под теплой шубой, подолгу не промерзая до конца, образуя своеобразные ловушки.

Сейчас же русло было переметено полуметровым слоем и ни единого темного развода не виднелось на белоснежной ленте ручья.

Не имея ни малейшего желания провалиться в такую ловушку, Жарков выбрался по склону чуть ли не до половины сопки и, спотыкаясь о поваленные деревья, начал обходить опасный участок.

Около часа он продирался по буреломному, заснеженному склону, вымотавшись за это время до последних сил. Несколько раз, спотыкаясь, падал, и тогда потревоженные пальцы опять начинали ныть вытягивающей все жилы болью.

Припоминая, в каком еще месте били подземные ключи, Сергей прошел верхом особо ненадежный участок, начал спускаться к зимнику. Здесь снега намело не так уж много, и он, наверстывая упущенное, ходко зашагал по руслу ручья, забывая порой смотреть под ноги. Опомнился, когда увидел, как из-под него начинает уходить толстый слой снега. Он отшатнулся назад, но было уже поздно – белоснежный покров осел, покрылся темными разводами. Сергей почувствовал, как вода заливает валенки. Стало жутко. Он рванулся из этой ловушки, упал, быстро вскочил и, утопая в набухшем снеге, хлюпая водой, которая успела набраться в валенки, выкарабкался на твердый наст. Промокшие валенки сразу затянулись ледяной коркой. Сергей с ужасом почувствовал, как стынут пальцы рук: намокшие рукавицы тоже сковались ледяным панцирем.