Текст книги "Львы и Сефарды (СИ)"
Автор книги: Анастейша Ив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Глава девятая. Цвет моей крови
Утром Анга не вспоминает о нашей ночной беседе. Более того – она делает вид, будто бы ничего не было. Спала я мало – из-за холода и из-за всех переживаний. Малкольм выспался и уже встал. Еще бы – боли уже не такие сильные, первую помощь в кои-то веки оказали нормальным образом, да еще и я лежу под боком. Я что ему, снотворное, или как? Мне же настолько плохо, что даже язык заплетается.
– Малк…кольм… – зову я тихо, пытаясь завернуться в одеяло. – Доброе утро.
– Тебя точно там ничем не опоили? – улыбается он. – Вот что, называй-ка меня Мэл. А то ты будешь еще долго издеваться над моим именем.
– А-а-а, теперь я над тобой еще и издеваюсь, – констатирую я сонно. – Кто вообще здесь стукнулся об землю? Ты или я?
Вопрос остается без ответа: к нам снова заглядывает Анга. До этого она заходила еще пару раз. Я видела ее сквозь сон.
– Росс, буди девчонку, – приказывает она. – Она нужна мне. И немедленно.
Я поспешно делаю вид, что сплю, но Мэла этим не проведешь. Опираясь здоровой рукой о стенку, он подбирается ко мне. Садится рядом. Я все еще лежу, закрыв глаза. На какую-то секунду в голове мелькает: вот бы у него плечо не болело, взял бы тогда, поднял и на ноги поставил, а я уж, так и быть, проснулась бы… Но в следующий миг я напрямую сталкиваюсь с коварством Малкольма. Приоткрываю глаза: он протягивает руку, как если бы хотел аккуратно убрать волосы с моего лица. А потом – хватает за край одеяла и резко сдергивает его с меня.
– Малкольм! – зверею я и бросаюсь вперед.
И – не рассчитываю силы.
Мое лицо оказывается слишком близко от него.
Я еле останавливаюсь, чтобы не столкнуться.
– Ну, ну, потише, молодая львица, – произносит Малкольм, не сдавая позиций, то есть одеяла. – Решила все-таки меня загрызть?
Я звонко клацаю зубами, смеюсь и отнимаю одеяло – как-никак, у меня ведь две руки. Дыхание Мэла все еще горит на коже моего лица. Я чувствую, как наливаюсь краской. Чтобы он этого не видел, я отворачиваюсь и принимаюсь складывать постель. Пальцы подрагивают. Интересно, почему?
Как вспышка…
Нет, нельзя. Теряю голову. Сдаюсь ему без боя. Весь мир твердит, что Малкольм – лжец и слабак, а я ему так слепо верю. Я не просила линии дорог нарушить их законы. Не просила исполнения своих желаний. Ничего из этого не просила. Трезвый ум, холодный расчет – вот что поможет мне вернуть Вика. Вспышки мне здесь ни к чему. Я не хочу быть просто вспышкой. Я – сияние. Я не могу погаснуть.
Проклятое одеяло никак не желает складываться. Я еле заставляю себя собраться с мыслями. Анга хочет меня видеть? Даже так: немедленно? Зачем бы я ей вдруг понадобилась… Ночной разговор никак не идет у меня из головы. Стерегущие. Их было двое. Было? Один – вот здесь, передо мной, а линия вторых прервалась. Навсегда ли? Что тогда случилось? Я не стану задавать Королеве лишних вопросов. На самом деле меня все это, конечно же, интересует, но не так сильно, как другой вопрос. Малкольм – азарданец, а Первый Стерегущий – хедор. Тогда кто-то из них – либо летчик, либо Анга – явно врет. Документы Малкольма врать не стали бы. Да и Анге это явно ни к чему. Но как свести то, что никак не желает сходиться?..
Я вздыхаю и молча выхожу, ища глазами Ангу. Легка на помине: она стоит, сложив руки на груди, и ждет меня у стены.
– Выспалась? – спрашивает с насмешкой.
– Больше нет, чем да, – отвечаю я. – Никто не зажигал других огней.
– Что ж, им же только лучше, – уклончиво говорит Королева. Я так и не могу понять, что она сама думает о Стерегущих. – Пойдем в лагерь, Данайя. И, прошу тебя: молчи.
– Просишь?..
Наверное, она сама уже пожалела, что рассказала мне обо всем этом. Я покорно иду за ней. Она одета в новый наряд, которого я не видела: черный боевой костюм со стегаными (и не раз перешитыми) плотными штанами и железной броней на груди, которую пересекают две цепи. Рукава короткие, а штаны даже не достают ей до щиколоток, и я вижу покрывающие ее тело татуировки. Меч зловеще покачивается на бедре. Там же, на поясе, висит цепочка с заостренными кольцами – чакрами. Я по сравнению с этой женщиной выгляжу совсем беззащитной. Рукава ободраны, штаны разорваны, ни о какой броне и говорить нельзя.
Анга оборачивается и срывает с меня капюшон. Волосы рассыпаются по плечам и падают на лоб.
– Гончие не покрывают головы, – говорит Королева жестко. – Не опускают руки. Не отводят взгляд.
Я поднимаю голову и смотрю ей прямо в глаза. Как тогда, перед клеймением. Я выдерживаю ее взгляд. Это тяжело, но выдержать взгляд Кресса тяжелее. Я не знаю, почему вспоминаю о нем. Я ненавижу хедоров, а Кресса – так тем более. Но в то же время я его боюсь. А Ангу не боюсь. И пусть она об этом знает. Кресс всегда хотел обладать мной, а эта женщина, похоже, хочет обладать моей душой. Пусть продолжает. Я не отступлю.
Я свергну Королеву с ее трона…
– Пойдем со мной, – зовет она снова, но таким тоном, каким обычно говорят «пошла вон». – Я сделаю из тебя Гончую. Ты будешь моей личной ученицей. Многие хотели этого. А выпало тебе.
Это приказ. Приказ, не терпящий возражений. Передо мной не та Анга, которая поведала мне тайну Стерегущих. Она – командующая. Королева. Но нет в ней моего сияния. Ни капли света. Только разрушение и смерть. Погибель. Хаос. Королева хаоса, злой гений, правящий себе подобными. Мое сияние окажется сильнее.
Я сильнее.
Мы выходим из пещеры, и я вижу лестницу из камней. Она ведет наверх – к большой каменной платформе, над которой возвышается разрушенный купол. От него остались только несколько опор, из которых торчит железо. Сама платформа возвышается на большом выступе, который словно завис над пропастью. Там, далеко внизу, виднеются селения. Мы – в сердце каньонов. Здесь нет ветра, а воздух горячий и тяжелый. Я пытаюсь вдохнуть его полной грудью, но закашливаюсь. Анга смотрит осуждающе. Наверное, она считает меня слабой.
– Здесь решаются вопросы жизни и смерти, – говорит она, не глядя на меня. – Здесь выбирают Королев и расправляются с предателями. Плато судеб выше, чем Зал хроник. В прямом и переносном смысле.
Я смотрю по сторонам. Вправо – и влево. Вниз смотреть боюсь. И вверх тоже – мне страшно даже представить, что будет, когда я окажусь на этом плато. Я присматриваюсь к ущельям и обрывам. И как только Гончие не боятся здесь ходить? Я – дитя равнин, и я боюсь. Похоже, Анга это знает, поэтому и привела меня сюда… Я бросаю последний взгляд на отвесные скалы справа от себя.
И недоуменно замираю.
– Королева, что это?
Она поворачивает голову и смотрит в том же направлении. Я показываю рукой на утес. Место это неприступное: мне и в голову не приходит, как вообще можно было добраться до него. Но глаза мне не врут: я вижу большую каменную дверь, закрывающую выбитую в скале пещеру.
– Это склеп, – отвечает Анга, как мне кажется, чересчур поспешно. – Склеп предыдущей Королевы.
– Сколько она царствовала?
– Слишком мало, – говорит она с сожалением, и это окончательно сбивает меня с толку: ей положено радоваться смерти своей предшественницы. – Она стала Королевой в восемнадцать лет.
– И сколько ей было, когда… ну…
– Двадцать восемь.
Я смотрю на нее недоуменно.
– Десять лет для Королевы – это не срок, – поясняет Анга. – Такое – на всю жизнь. Бывало, только на то, чтобы тебя признали, уходило лет пятнадцать-двадцать… Я ее преемница всего лишь пять лет, – вздыхает она. – Я пришла на ее место слишком рано. Меня боятся, а не любят. А ее… любили.
И она идет вперед – по лестнице. Не оборачивается, не смотрит на могилу. Я же невероятным усилием заставляю себя отвести взгляд. Неужели у Гончих была другая Королева? Неужели такую Королеву могли любить, уважать, выполнять ее приказы от желания сердца, а не из страха перед наказанием? Да и сама Анга, похоже, уважает эту – пусть и мертвую – женщину. Что тоже совершенно странно. Непривычно. Непонятно.
Восемнадцать лет… Она была такой, как я? Не это ли привлекло Ангу, когда она брала с меня клятву верности? Я не спрашиваю, как звали ту, предыдущую. Я не хочу становиться следующей. Во-первых, я сделала этот выбор только ради жизни Малкольма. А, во-вторых – я обречена быть бледной тенью. Тенью той, погибшей, но все еще любимой. Тенью Анги, которая, похоже, из кожи вон лезет, только бы добиться тех же отношений со служанками и остальными Гончими. Всего лишь тенью. Не сиянием. А я хочу сиять. Должна сиять.
Лестница кажется бесконечной. Мы поднимаемся и поднимаемся вверх, к небу. Отсюда оно кажется слишком близким. Мне не по себе смотреть туда. Это не мое небо. Это небо Малкольма. Небо, предавшее его. Мне оно не нужно. Я отомщу и ему, если так будет нужно. Я заплачу на всех. За всю нашу боль, за все эти темные века и столетия горького дыма.
Зажигайте огни, поднимайтесь, и засияем…
Наверху нас уже ждут. Там стоят Миретта, Висаба, неназванная девушка и еще с десяток Гончих. Все они при оружии – мечи, нунчаки, чакры на поясах, а у некоторых в руках еще и плети. Среди них не только женщины, однако женщин внешне почти не отличить от мужчин. Выделяется лишь та, третья девушка без имени – она не острижена, у нее длинные темно-рыжие волосы, заплетенные во много тонких кос. Из оружия у нее только меч – тонкий и простой, не похожий на увесистые клинки остальных бойцов. Анга проводит меня в центр, ставит посередине и сама встает рядом.
– Гончими будет править диархия, – объявляет она громко и торжественно. – Эта женщина – не преемница мне. Она – вторая Королева. Грядут большие перемены. Я обучу ее всему, что знаю сама и что знаете вы. Как если бы та, что пала как герой, вернулась в ней.
– Она совсем девчонка, Королева, – подает голос та девица с косами. – Не думаю, что она меня намного старше. А мне-то всего пятнадцать.
– Я знаю, сколько тебе лет, Иокаста, – отрезает Анга. – Предыдущей Королеве было восемнадцать. Данайе – столько же. Третьи смуты наступают. Нам придется нелегко. Я же вижу в ней то, что вскоре понадобится каждому из нас.
– И что же это? – спрашивает Иокаста.
– Сияние.
Я вздрагиваю, услышав это слово. Вздрагиваю и от того, как эта девчонка позволяет себе говорить с Королевой. Да, в чем-то Анга была права: ее здесь не любят. И даже те, кто были безвольными рабынями на равнинах, не отводят руки и не опускают взгляд здесь, на скале. Как если бы та, предыдущая, все еще была с ними. Как если бы память о ней давала им дерзости и силы.
– Иокаста, выходи сюда, – приказывает Анга. – Ты первой будешь драться с этой девушкой.
Она снимает меч с бедра и отдает мне. Потом закрепляет на моей груди, животе и плечах свою броню. Мы почти одинакового телосложения. Наверняка Иокаста – не очень хороший воин: она небольшого роста, не особо крепкая в плечах, да и оружие у нее оставляет желать лучшего. Но и я дралась довольно давно. Надеюсь, руки вспомнят. Если, конечно, я смогу поднять меч на этого ребенка.
Гончие выжидающе смотрят на нас. Иокаста берет меч в руки, и сразу видно, что ей неудобно с ним. Он наверняка тяжелый. Оружие Анги тонкое и легкое, а рукоять легко ложится в пальцы. Я разминаю кисти, пару раз отвожу руки в стороны, проверяя, насколько удобно махать мечом. Девчонка почти без брони – закрыты только грудь, голова и живот. Руки, ноги, шея – все обнажено перед острием моего меча. Но она не боится. В глазах – красные искры света. Буквально красные. Цвета ее волос, цвета моей крови. Она не боится моей крови – она хочет ее. Но она – ребенок. Буквально на пять лет старше Вика. И это страшно. Страшно, что дети не падают под тяжестью мечей. И страшно, что дети желают крови таких же, других детей.
Да будут прокляты все башни Праотцов…
Я наношу удар. Бросаюсь вперед, и наши мечи со звоном сталкиваются. Это длится всего секунду. Иокаста уворачивается и нападает. Нервно, яростно. Я отражаю ее выпад. На таком запале долго не протянешь. Я отскакиваю в сторону, и ее меч поражает пустоту. Еще один удар. Меч соскальзывает с моей брони, отдача противно бьет по ребрам. Я защищаюсь. Перехватываю ее клинок своим, закручиваю. Пытаюсь выбить. Надо, чтобы она побыстрее выдохлась. Прыгать туда-сюда и тыкать мечом, будто в собаку палкой – это не дело. Чувствую ее рваное дыхание. Перехватываю меч в одну руку – так удобнее уворачиваться. Еще удар, и еще, и еще. Иокаста просто бьет меня мечом – острием, плашмя, как получится. То промахивается, то попадает по металлу. Скрежет, звон. Приглушенная ругань. Глаза Гончих наблюдают равнодушно, глаза Анги – с надеждой и торжеством. Она знает – Иокасте меня не победить. Этот бой – демонстрация силы. И это – уже ее ошибка.
Я и сама не замечаю, как оттесняю Иокасту к краю. Все происходит слишком быстро. Она устает. Что ж, мне именно это и нужно. Нужно дождаться, пока она совсем погаснет, и тогда я…
Что – тогда?
Звон – мечи сталкиваются снова.
Иокаста хрипло дышит.
– За Королеву, – шепчет она злобно. – За Сарцину.
И бросается на меня.
Я словно оглушенная. Отклоняюсь в сторону. Меч бьет меня в плечо – в металл. Она не ранила меня. Не повредила мое тело. Она ударила поглубже – в душу. И за это… я приму удар.
Взмахнув мечом, я со всей силы обрушиваю его на нее, но промахиваюсь – острие проходит прямо по броне, как если бы я хотела провести линию ровно посередине ее тела. Я хотела оглушить ее, как она оглушила меня. Но она оказывается слишком проворной. Словно поймав волну адреналина, девчонка отскакивает в сторону. Я успеваю поймать ее безумный взгляд.
«За Королеву. За Сарцину».
А затем – она начинает падать.
Камень вылетает из-под ее ноги, и Иокаста срывается вниз. Меч выпадает из ее руки, но она успевает схватиться за каменный выступ. До меня долетает ее крик. Я все еще оглушена, но это словно приводит меня в чувство. Я отбрасываю меч и бросаюсь к краю – к ней.
– Иокаста!
Гончие и Королева молча наблюдают за всем этим. Меня захлестывает ярость. Я падаю и, свесившись, протягиваю Иокасте руку. Я вижу ее глаза – в них страх и ужас. На какую-то секунду мой рассудок дает сбой. Я вижу глаза Вика. Глаза Малкольма. Мы все висим над этой пропастью. Мы падаем.
Последние секунды…
– Давай же руку, черт возьми!
– Данайя! – окликает меня Анга.
Но мне плевать на ее возгласы. Плевать, что она скажет или сделает. Не ей решать, кому жить, а кому умереть. Я пытаюсь дотянуться до Иокасты, но она меня как будто бы не слышит.
– Цепляйся! – ору я не своим голосом. – Я удержу! Цепляйся, говорю тебе!
Она висит над обрывом и мотает головой. Страх и ужас в глазах сменяются злостью. Я понимаю: она не примет помощь. Она уже ненавидит меня. Ненавидит любую, кто встанет на место Королевы-Сарцины…
Я делаю рывок вперед, хватаю девчонку за воротник и насильно затаскиваю на плато. Руки дрожат, а пальцы сводит от боли. Иокаста кричит, но мне наплевать и на это. Я тащу ее за воротник, за руки, за волосы. Когда ее колени касаются земли, мы обе падаем. Она валится на меня.
И бьет меня по лицу.
– Зачем?! – кричит отчаянно. – Зачем ты так?!
Двое юношей-Гончих оттаскивают ее от меня. Она отбивается, пытаясь вырваться из их рук. Я все еще лежу на земле. Все тело болит. Болит ожог на шее – я рухнула затылком на камни. Огнем горит след от удара. Гончие волокут Иокасту по лестнице. Ее крики, кажется, слышны до самых равнин.
Ко мне подходит Анга.
– Теперь понимаешь, Данайя? – спрашивает она насмешливо. – Ты обрекла ее. Она должна была спасти себя сама – или погибнуть, как погибла та. Не принимая помощи. Таков закон.
– Закон, говоришь…
Я вскакиваю.
И сбиваю ее с ног.
– Закон, говоришь?! – рычу я, наклонившись и схватив ее за воротник. – Сарцина Росс! Твоя предшественница! Королева! Думаешь, я не понимаю? Ты специально привела меня сюда! Ты думала, они убьют меня, как если бы я покусилась на святое – ее память! А потом, – Мои пальцы сжимают ткань ее одежды в опасной близости от горла. – Потом ты уничтожила бы Малкольма, ведь больше не было бы повода быть верной клятве! Ты отомстила бы, Анга Гарсия? Отомстила бы – за нее?!
Анга лежит подо мной и даже не сопротивляется.
Моя хватка слабеет.
– Вот что, – говорю я, бросая руки. – Мы уйдем. Сегодня же. Ты выполнила свою часть обещания, так что можешь убираться прочь. Ты больше не имеешь власти. Не над нами.
Я поворачиваюсь и ухожу.
Внутри горят костры.
Глава десятая. Где будешь ты?
Что же мне делать?
Ворваться к Малкольму с обличающим «я все знаю»? Или сделать вид, что ничего не случилось? Он не заговорит об этом сам. Не скажет, что его жена была Королевой-Гончей, что азарданка переметнулась на вражескую сторону, нарушив все мыслимые и немыслимые законы. Но это все – потом: сейчас нам надо уходить. Я выбила нашу свободу, разорвала сковавшие нас цепи, отпустила линии дорог на волю. Солнце стоит в зените. Его флаги сияют золотом. Я готовлюсь к войне, я готовлюсь к побегу, я готовлюсь к саботажу. Под этими флагами мы пойдем, под ними же – засияем. За себя, за Вика, за Иокасту и ей подобных.
Я вхожу в пещеру и становлюсь на входе.
– Мэл…
Это имя – острое, как осока, как меч Королевы-Гончей, как птичьи когти. Оно нравится мне гораздо больше, чем чопорное «Малкольм». Как будто рухнула еще одна стена. Я стою в дверях и жду, когда он появится. Жду, теряя энергию в космических масштабах. Я потеряла себя, потеряла брата, потеряла мир. Нет ничего, кроме жестокого и жгучего желания увидеть.
Пещера пуста. Куда здесь можно было уйти?..
– Данайя!
Я резко оборачиваюсь. Мэл подходит сзади. Мы смотрим друг на друга сквозь тяжелую завесу полуденного воздуха.
– Ты… – вырывается у меня.
«Ты все знал?»
«Ты перебежчик?»
«Ты останешься со мной?»
– Ты в порядке? – наконец произношу я. – Нам нужно уходить отсюда. Мир переменился.
– Я знаю, львица, – говорит он тихо. – Я все видел.
Я покачиваюсь и хватаюсь за стенку.
– Все?..
– Абсолютно все, – вздыхает он. – Пошел посмотреть на ее могилу. Неудачное место для смерти.
– Твоя Сарцина, – выдыхаю я. – Почему они так превозносят ее имя?
– Оставь ее, Данайя. Оно того не стоит.
Я вскидываю брови. Что это за ответ такой? Все вокруг твердят, что Сарцина Росс – герой и победитель, ее память чтят, за нее до сих пор готовы убивать. Да и Малкольм периодически видит ее – как напоминание о собственных ошибках. Но что он имеет в виду сейчас?
– Я видел, как ты дралась, львица, – говорит он с торжеством. – Анга снова просчиталась. Ты обыграла ее. Ты сильнее – и мечом, и разумом.
– Мечом и светом, – поправляю я тихонько.
И – сиянием…
– Пора отправляться, – говорю решительно. – Они нас больше не удержат. Мы теперь свободны.
– До Энгеды осталась неделя пути, – Малкольм смотрит на выход. – Это если нас ничто не задержит. С поправкой на мою ногу выйдет больше. Постараюсь не слишком тебя обременять.
– Опять ты за свое, – Я подступаю на шаг ближе. – Когда ты наконец уже поймешь?
– Что я должен понять?
Он складывает руки на груди.
Я говорю, смотря ему в глаза:
– Что ты зажег меня. И мы сияем.
Мы стоим молча. Малкольм чуть приподнимает больную руку и отводит ее в сторону, как будто разминая. Растирает запястье. Я слежу за его движениями. Он смотрит на меня, убирает с глаз волосы. Едва заметно улыбается.
И прижимает меня к груди.
Резко, сбивая дыхание.
Сердце – тоже.
– Что ты делаешь? – шепчу я тихо.
– Обнимаю тебя, – говорит он мне в затылок. – Спасибо тебе, девочка-львица. На самом деле это ты меня зажгла.
Этот момент не кончается. Он не должен кончиться. Я хочу быть в его руках. Я не знаю, как такое называется. Мое сияние окутывает и его. Пусть я не знаю, где мы окажемся и кого встретим, мое сияние способно осветить весь мир, пробиться в щели, загореться сотнями сигнальных огней.
– Уходим? – спрашивает Малкольм.
И я отвечаю:
– Вместе.
Мы покидаем лагерь Гончих ближе к вечеру. До этого момента нас никто не трогает. Все, кто попадается нам на пути, делают вид, будто нас не существует вовсе. Анги так вообще не видно. Она как будто затаилась. Ее служанки избегают нас. Еще бы – я избила их Королеву. Нарушила законы. А Иокаста… Я не знаю, что будет с этой девочкой. Она была не виновата. Это я обрекла ее на смерть? Но ведь выхода не было – либо смерть в ущелье, либо смерть от рук своих же. Что там Анга говорила о лиддийцах, которые стреляли по своим? Она недалеко ушла от них. И если говорить о Белом воинстве, вряд ли она так уж слепо следует его словам. Анга не лучше хедоров. Она лишь прикрывается благими намерениями. Хорошо, что мы поняли это сейчас. Иначе я бы сделала что-нибудь такое, о чем потом бы сожалела.
Но Иокаста…
– Думаешь о той девчонке? – Малкольм ковыляет рядом: спускаться по скалам на одном костыле довольно сложно, но он не отстает. – Анга была жестока. Это не по правилам.
– Правила! – вздыхаю я. – Ты вообще видишь здесь правила? Я свое уже давно нарушила. И не раскаиваюсь. Совершенно.
– Ты про «сильные жрут слабых»? – спрашивает он. – Все-таки ты человек. Теперь не сомневайся в этом.
– Да толку с этого? – вырывается у меня. – Она теперь погибнет. Из-за меня, а не из-за того, что не устояла на краю. Ее кровь на моих руках. Думаешь, я смогу с этим жить? Вот ты бы… смог?
– Да, это тяжкий труд. Но я справляюсь.
Я захлопываю рот. Я понимаю, что попала по больному. В самом деле – каково это? Мэл мог бы многое мне рассказать. Но спрашивать я не стану. Я смотрю, как он пытается не отставать. Костыль – слишком ненадежная вещь для пересеченной местности. А падать и ломать вторую ногу в планы Малкольма явно не входит. Я сбавляю шаг. Вокруг нас лают шакалы и кричат дикие птицы. Солнце уже идет к закату. Мы не взяли с собой ничего, кроме факелов и запасов провизии. Да и вода у нас заканчивается. Почти вся холодная вода, которая у нас была, ушла на то, чтобы смачивать ею бинты. Но я рада, что плечо Малкольма уже не так сильно болит.
Я вспоминаю его руки на своей спине…
– Знаешь, ты здесь не права, – начинает Мэл внезапно, поравнявшись со мной. – Ты не вправе винить себя за ту девчонку. Ее кровь была бы на тебе лишь в том случае, если бы ты осталась стоять и не бросилась бы к ней. Так – виновата только Анга. И ее приспешники.
– Ты правда так уверен? – спрашиваю я. – Или хочешь оградить меня от боли? Если второе, то не надо.
– Да, львица, я уверен, – отвечает он. – Ты не была бы виновата, если бы я умер от травм в твоем доме. Ты была бы виновата, если бы оставила меня в пустыне… Послушай, девочка, вина – это дурман. К ней слишком просто пристраститься.
Я молча слушаю его слова. Люблю, когда он говорит со мной вот так. Когда он признает, что мы похожи. Мы и вправду похожи – нашей болью, нашей виной, если уж на то пошло. Он виноват перед Сарциной и ребенком, я виновата перед братом и – возможно – перед Иокастой. Я все еще не могу принять его слов. Не могу привыкнуть, что виновным может быть кто-нибудь еще, а не я.
Мы уже на равнине. Скалы остаются сзади. Теперь, когда мы оставили их за спиной, они не кажутся такими большими и страшными. Я снова думаю о башнях Праотцов. Любая твердыня кажется несокрушимой, пока не начнешь взбираться на нее. Любой сильный человек кажется титаном, пока не покажешь ему свою собственную силу. Титанов нет. Есть только люди. Мы все здесь только люди. Только в некоторых – есть сияние.
Воздух искрит от напряжения. Мы идем уже не час и не два. Солнце клонится к закату, но закатное небо не такое, как обычно. Оно темное и тяжелое, словно гневается на нас за наш побег. Но разве это побег? Это свобода. То, чего у меня никогда не было, пока я была сефардом. Возможность встать, развернуться и уйти – туда, куда тебе хочется идти, куда влекут тебя линии дорог. Малкольм освободил меня, а я сковала себя новыми цепями, но цепи обещания – ничто по сравнению с тем, какую свободу я чувствую внутри себя. Обещание не будет камнем на моей шее. Обещание – это выбор. И я делаю его сама. Впервые за много лет.
– Гроза скоро начнется, – говорит Малкольм.
Я останавливаюсь и смотрю на горизонт. Он темнеет с каждой секундой. Но для гроз сейчас совсем не сезон.
– Спрячемся где-нибудь, – решаю я. – Найдем расщелину или вернемся к скалам, тем, что с края.
– А если не успеем?
Я открываю рот, чтобы что-то возразить, но небо вновь лишает меня права голоса. Несколько тяжелых капель падают мне на лицо, и я еле успеваю накинуть на голову капюшон. Вдали вспыхивает молния, и раздается громовой раскат. Я пригибаюсь и хватаю Малкольма за руку:
– Назад!
Он срывает с меня плащ и накидывает его нам на плечи. Дождь все усиливается: минута-две – и он хлынет нам на головы со страшной силой. В воздухе пахнет ливнем и грозой. Начавшись с нескольких колючих капель, он хлещет нас по лицам, и я чувствую, что начинаю замерзать. Дрожь пробирает меня до костей. Малкольм, оценив ситуацию, разворачивается и тащит меня обратно – к большому валуну в нескольких десятках локтей от нас. Просто удивительно, каким проворным он становится, когда на горизонте появляется опасность. Не мешает ни костыль, ни боль, ни темнота вокруг. Мне только и остается, что подчиниться ему.
Довериться ему.
Мы садимся под валуном и закрываемся моим плащом, но пользы от этого мало. Я нащупываю факел и спички: просто чудо, что они не пострадали. Прижимаюсь к Малкольму и вздрагиваю от раскатов грома. Сверкают молнии, дождь пронизывает почти насквозь. Зубы стучат от холода. Мне страшно.
– Не бойся, – шепчет Мэл, укрывая меня и факел. Его рубашка мокрая и липнет к телу, а пряди волос спадают на лоб. – Ты не испугалась Королеву, а теперь пугаешься дождя. Я здесь. Все хорошо…
Его руки гладят меня по волосам.
Я цепенею от этих прикосновений.
И внезапно – понимаю, что нужно делать.
– Мэл, прикрой меня!
Я вскакиваю на ноги, держа плащ над головой, словно навес. Дрожащими пальцами открываю коробку спичек – они сухие. Факел тоже. Зажав его в зубах, я чиркаю спичкой и поджигаю факел. Он вспыхивает, словно молния над нашими головами. У меня есть всего несколько секунд до того, как дождь зальет его, и он погаснет.
Но мое сияние не погасить никакой водой…
– Что ты делаешь? – спрашивает Мэл.
– Сигнальный огонь.
Прикрывшись плащом, я поспешно взбираюсь на верх валуна и вглядываюсь в наступающую темноту. Я – против нее. Одна. С тем светом, что пытаюсь донести. Мой факел не гаснет. Ветер дует мне в спину, и дождь пробирает до позвоночника, но я больше не боюсь. Я сберегаю свет. Я – странствующий свет. Лечу сквозь время и пространство в темноту, держа в руках огонь.
Только ответь, только ответь…
И пламя загорается.
Оно не похоже на факел. Он большое, словно уличный фонарь, и дождь ему не страшен. Значит, кто-то разглядел нас в этой тьме. Подхватил мое сияние. Порыв дождя бьет мне в лицо, и факел затухает. Но теперь это уже не страшно. Я спускаюсь и протягиваю руку Малкольму:
– Пойдем. Прости, что заставила мокнуть.
Огонь горит на возвышенности, не на земле. Но никаких скал там не видно. Мы из последних сил бредем туда, спотыкаясь, дрожа от дождя. Я прикладываю руку ко лбу, пытаясь разглядеть. Вижу черный силуэт, похожий на камень или очертания рухнувшей машины. Я знаю: это эшри. Эшри – и их пустынные корабли. Те, кто зажигают сигнальные огни. И мне плевать, почему их не было видно раньше. Там – спасение. И мы стремимся к нему.
– Доброй дороги идущим! – доносится сверху.
Я поднимаю голову и вижу человека в черном. Он стоит, освещенный своим сияющим жезлом, который держит в руках. Это оттуда доносился свет. Сияние отражено на его лице. Лицо у него строгое, суровое, но странно притягательное. Длинные мокрые волосы развеваются от ветра. Дождь ему нипочем. Видно, он не раз спасал таких же, как и мы, не раз зажигал сигнальные огни. Он спускается по трапу корабля и подходит к нам. Я вижу грустные, но добрые зеленые глаза.
– Я знал, мы скоро встретимся, брат мой.
Серебряные звезды на поясе сверкают в свете пламени.
Малкольм поднимает голову:
– Деверро.
