Текст книги "Львы и Сефарды (СИ)"
Автор книги: Анастейша Ив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
Глава двадцать седьмая. Сквозь огонь иди со мной
Удар.
Я бьюсь об пол всем телом. Сдираю ладони, локти и колени, но, похоже, на этом мои повреждения заканчиваются. Болит все, и где-то с минуту я лежу, распластавшись на спине, и хватаю воздух ртом. Сердце колотится как ненормальное. Вокруг темно и тихо. Мое дыхание кажется мне оглушительно громким. Каждый вдох дается с трудом – больно. Я лежу и, кажется, начинаю понимать, о чем говорил Мэл. Это я еще неплохо отделалась, в отличие от него. У меня же вроде ничего не сломано и не вывихнуто. Правда, тело вообще не слушается. Ощущение такое, будто я целиком превратилась в обломки, которые придется собирать по всему полу. Но руки на месте и целы. Ноги – тоже. А значит, надо хотя бы встать.
Хотя бы попытаться.
Черт, как больно… Поднимаюсь на ноги и поднимаю голову. Вокруг чернота, а пробоины в стене не видно. Похоже, Кресс решил, что я разбилась. Или что я не разбилась, но все равно не выберусь. И, кстати, в последнем, как это ни страшно, он вполне может быть прав… Нет, я все же выберусь. Откуда я только не выбиралась. Бывало и похуже. Выберусь и расскажу все Малкольму, обязательно расскажу! Пусть знает, что я тоже падала. Мы все здесь падали и поднимались. А теперь пришел и мой черед. Теперь я подниму всех остальных.
Страх как интересно, что сейчас делают Малкольм и Аделар… Я знаю, что они в порядке. И с эшри тоже все хорошо. Я оставила свое сердце там, в тот самый момент, когда птица прошла сквозь меня и стала моим светом. Птица забрала и мое сердце тоже, и теперь я не могу быть вдалеке от них… Я вытягиваю руки и смотрю, как они светятся. Теперь я сама могу освещать себе путь, и здесь это нужнее всего. Я медленно иду вперед, наплевав на головокружение и боль. Иду до тех пор, пока свет моих ладоней не столкнется со светом снаружи.
Поздемелье сужается, и в конце узкого и тесного проема я вижу слабое мерцание огней. В Лиддее, видать, теперь и дня нельзя прожить, чтобы не провалиться в какой-нибудь подвал. Пригнувшись, я иду туда и вскоре натыкаюсь на дверь. Именно в щели между ней и дверным косяком и проникает свет. Ощупав дверь со всех сторон, я наконец нахожу замок. Глупо думать, будто я смогу открыть его, но Исток может сделать это за меня – чуть больше усилий, и у меня получается прожечь щеколду. Скрипнув, дверь наконец подается. Шагнув на свет, я вижу впереди себя огромный бункер со множеством полок и ящиков.
Мои шаги по каменному полу кажутся такими гулкими, что я снимаю сандалии и оставляю их при входе. Ступни чуть покалывает, но я не придаю этому значения. Я осматриваюсь по сторонам, мои глаза потихоньку привыкают к свету вокруг меня. Что это за место? И есть ли из него выход? Я все еще не знаю. Но было бы глупо, попав сюда, думать лишь о выходе. Я шаг за шагом, и на этот раз буквально, подбираюсь к главному. Ради такого стоило упасть.
Медленно и почти неслышно я подхожу к одной из полок. Их тут много – одна над другой, на стенах и на стеллажах. И, как ни странно, здесь все идеально чисто. Проведя пальцами по одной из полок, я не чувствую пыли. Светильники на стенах и на подставках слабо мерцают, и я беру один из них, чтобы пройтись здесь и лучше все рассмотреть. Я уже догадываюсь, что передо мной – архив. Я вижу старые тяжелые переплеты и сложенные кипы бумаг. Здесь все хорошо организовано, это заметно. Передо мной – вся история Лиддеи, вся ее жизнь, все ее дыхание, от первых сепарантов и до дней настоящих, перепачканных кровью и гарью. Прикоснувшись рукой к одной из увесистых папок, я отчетливо чувствую горький запах. И, взяв ее с полки, я вдруг понимаю, что особенного во всех этих талмудах.
Они пусты.
Это просто пустые папки и переплеты. Тот, что в моей руке, слишком тяжел, и я едва удерживаю его. Но он пуст. Я пытаюсь открыть его, но он не подается. Две металлические скобы по бокам крепко удерживают его обложку, и старайся, не старайся – бесполезно. В замешательстве я ставлю его обратно и тут же замечаю еще одну особенность – на них нет надписей. Никаких надписей, никаких ориентиров, никаких обозначений. Это всего лишь обманки, да только слишком уж они весомы как для муляжей. Я отступаю еще на шаг и понимаю, что совершенно не слышу своих шагов. Я как будто превратилась в тень самой себя, и от этого становится по-настоящему жутко. Оглядываюсь по сторонам, ищу хоть какой-нибудь признак жизни в этом странном и ненормальном месте. Тут же мой взгляд натыкается на ту стену, где была дверь, через которую я вошла.
Но ее там тоже нет.
Она переместилась, я отчетливо это вижу. Переместилась вправо, и теперь она на другой стене. Пол под моими ногами тоже движется, да только я не замечаю этого, ощущая только противное покалывание в ступнях. Я делаю шаг назад и налетаю спиной на один из стеллажей, так что с него слетают несколько листов бумаги. В моей голове появляется смутная догадка, и я опускаюсь на колени, чтобы проверить ее. А именно – касаюсь пола той самой ладонью, на пальце которой обручальное кольцо. И… что ж, все верно – сразу же после этого по руке как будто проходит слабый разряд.
Так вот оно что.
Ток.
Я наконец-то начинаю понимать. Выходит, Исток сделал меня станцией, живым энергоблоком, ходячим генератором. Но и не только. Пол в этом помещении подключен к электричеству. Любой, кто сунется сюда – погибнет или как минимум получит внушительный разряд. Добавляем к этому движущиеся двери – и архив вообще превращается в лабиринт, из которого нет выхода: умрешь или сойдешь с ума, третьего не дано. А я – я сбой в программе. Аномалия. Ошибка. Самый прекрасный и убийственный просчет. Поэтому система этого места и приняла меня за свою.
Я – еще один реактор, я – источник этой чертовой энергии, ведь я и есть Исток.
Я есть Исток…
Осознание настигает меня, как обвал песка и камня в Стеклянных скалах. Никто на самом деле не знает, кто я и что со мной. Даже Мэл. Возможно, адмирал – и то не точно. Но я – высокое напряжение. Достаточно высокое, чтобы обрушить это все. Я – искра, брошенная в яму с порохом. Но для начала – мне нужны ответы. И я их получу. Я понимаю – здесь я в безопасности. Меня не засекут, ведь я слилась с энергией, держащей это место на плаву.
Вопрос лишь в том, останусь ли я на ногах, когда придет момент все наконец разрушить…
Я поднимаю упавшие листы и поднимаюсь сама. Все зашифровано, конечно же. Я торопливо их перебираю, просматриваю на свету, переворачиваю и так, и этак – ничего. Пальцы дрожат, и я понимаю, что если не буду себя контролировать – могу легко что-нибудь сжечь, а этого нельзя, ведь время еще не пришло. Но наконец я дохожу до последнего листа. Он старый и потрепанный, явно древнее всех остальных. И шифра на нем нет.
На нем – то, что яснее и отчетливее всех возможных слов и их замысловатых комбинаций.
Там… рисунок.
Мне перехватывает дыхание, а ком в горле мешает даже сглотнуть спокойно. Я невольно опускаюсь на пол и кладу листок перед собой. Провожу пальцами по шероховатой бумаге, разглаживаю неровности, машинально выпрямляю смятые края. Сижу, не в силах оторвать глаз от старого, потертого и выцветшего быстрого наброска. Того наброска, на котором двое Стерегущих, стоя вместе под Львиными воротами, молча и с надеждой вглядываются в даль.
Я вспоминаю, как Мэл рассказал мне, что они когда-то обещали друг другу построить на наших развалинах нечто новое и прекрасное. И теперь, пока я смотрю на рисунок, мое воображение и глаза моей памяти дорисовывают те детали, из которых и должна сложиться целая картина. Это не те Аделар и Малкольм, которых я знаю и которых люблю. Они еще не искалечены, еще не ранены, еще не отчаялись. Они… мальчишки. Двое юношей, во все глаза глядящих в высокое лиддийское небо и, должно быть, говорящие о том, что небо-то на всех – одно. Нет лиддийца и азарданца, нет сефарда и нет аутента. Ведь на одной земле и под единым небом были рождены мы, так какое мы имели право разрывать связавшие нас линии дорог? Я знаю, они понимали это. Понимают и сейчас.
А я здесь для того, чтобы помочь им.
Всем нам.
И, перевернув рисунок, я замечаю в нижнем углу тонкий и едва заметный росчерк с подписью.
«Самар Гаддот».
Отец.
Я медленно поднимаю голову и упираюсь взглядом в стену.
Та птица как будто снова летит прямо на меня.
И я, как и тогда… сдаюсь ей.
Подхватив листок с пола, я вскакиваю на ноги. В голове стучит, в ушах шумит, а ток в ногах сбивает с толку. Поспешно сворачиваю рисунок и прячу его за пазуху, стараясь не замечать, как земля уходит из под ног, в буквальном смысле. Но перед этим, за один короткий миг, вдруг успеваю заметить, как под росчерком и подписью мелькает написанная воском фраза. Я вижу ее, потому что тепло из моих пальцев проявляет то, что было скрыто. Мои руки уже прячут драгоценный лист, а перед моими глазами все еще стоят эти короткие, полные боли слова.
«Я устал их убивать».
Сквозь пелену доносятся шаги, и я торопливо прячусь за один из самых дальних стеллажей. Мне душно, мне страшно, а сердце колотится так, что я боюсь, что оно меня выдаст. Кто бы это ни был, он идет сюда, а мне это совсем не на руку. Я вздрагиваю, когда дверь снова открывается. Я знаю, что идущий уже заметил, что замок был взломан. А значит, меня могут засечь… Но не за этим ли я пришла сюда? Не затем ли, чтобы наконец перестать скрываться, перестать бежать и выйти на свет?
И в этот момент в зале появляется женщина. Высокая, статная и красивая, с белоснежными волосами и в дорогой одежде. На ее ногах – специальная обувь, очевидно, защищающая ее от тока. Ее движения похожи на движения огромной хищной птицы, а черты лица кажутся мне знакомыми. И спустя всего несколько мгновений я понимаю, где я видела их. Я могла заметить их в лице того голографического мальчика, тогда, в пустыне.
В лице погибшего Таира Росса.
А его мать стоит передо мной.
Я еле успеваю задержать дыхание, я прижимаюсь к полками и сквозь щели пытаюсь вглядеться в то, что она делает. Тем временем в моей голове все рушится и громыхает, будто бы во время революции. Кого устал убивать мой отец? При чем здесь Сарцина Росс, будь она сто раз неладна? Внезапно всю меня охватывает злость. Вдохнув, я сжимаю кулаки до такой степени, что еще чуть-чуть – и проткну ногтями кожу. Она была неверна, Малкольм говорил об этом. Она ушла от него. И, вглядываясь вниз, я вижу на ее пальце кольцо с альхедорской печатью.
Еще одни детали, щелкнув, складываются во всей этой картине. Теперь я понимаю кое-что еще, чуть-чуть больше, чем мне положено понимать. Теперь я понимаю, почему тогда, пять лет назад, Сарцину Росс оставили в живых. Она… альхеда. Спутница, а может быть, и жена альхедора Ларда. А мальчик… Что ж, вряд ли Ларду-старшему был нужен чужой ребенок, тем более – ребенок предателя. Так что он приказал Крессу… Черт, я не могу. Я не могу об этом думать. Меня бьет дрожь.
И Аделар все знал. Внезапно и это осознание находит меня, накрывает горячей волной, мешает сделать вдох. Аделар все знал, повторяю я себе снова и снова, но он не мог знать, что альхедор с сыном убьют Таира, оставив при этом в живых Сарцину. Должно быть, он надеялся, что мальчика оставят матери. И… здесь он просчитался. Это не его вина. И не хватало еще, чтобы Малкольм начал все сначала. Деверро не обязан был спасать предательницу. И в то же время он спас Мэла, думая при этом, будто его брат – предатель. И это была… жертва.
Тем временем Сарцина походит к одной из папок, достает ее и проводит ладонью по обложке. Я вижу, как вместо плотного картона появляется маленький экран, и изо всех сил пытаюсь всмотреться, пытаюсь увидеть, что же она там вводит, но – не могу. Я прячусь, когда я должна стоять на свету, ведь так я смогу быстрее добраться и к правде, и к хоть какому-то знанию о Вике. Но если я выдам, что я – эшри, это грозит опасностью всему моему народу. И я не знаю, давит на меня сейчас потолок или тяжкий груз ответственности. Знать, что на твоих плечах и на плечах твоего мужа (одно из которых недавно еще было вывихнуто) – судьба народа… Это совсем не добавляет оптимизма. Это требует осторожности там, где хочется вырваться на свободу и крушить все на своем пути. А я так не привыкла. Я привыкла отвечать только за себя и за Вика, но не за сотни чужих судеб. Но теперь и это – моя дорога.
Щелкнув, папка открывается в руках у Госпожи. Я невольно любуюсь ее руками – она прекрасна. Она совершенна. Она вызывает во мне смесь восхищения с презрением. Ею хочется любоваться, но, зная, что она натворила – ее хочется придушить. Я невольно поворачиваю голову, чтобы не смотреть в эти красивейшие голубые глаза.
И – вижу за своей спиной рубильник.
Он надежно спрятан среди папок и выглядит так, будто он и есть всего лишь очередной талмуд. Но, присмотревшись, я понимаю, что это – всего лишь крышка, а за ней – действительно рубильник, прикрепленный к стенке. Сердце колотится как бешеное. Шаги Сарцины эхом разлетаются по вращающемуся полу, она идет к двери. Я на секунду закрываю глаза и понимаю, что мир вправду вращается, а голова идет кругом, и я уже почти не соображаю, что я делаю. Я боюсь того, что меня увидят, и я понимаю, что я должна показаться на глаза, ведь иначе – иначе ложь снова победит. У меня остается всего пару секунд и одно-единственное решение.
И наконец-то я решаю: здесь все кончено.
Сорвав крышку, я с силой жму на рубильник и рывком опускаю его. В ту же секунду раздается треск, а покалывание в моем теле исчезает. Лампы гаснут, и я невольно думаю, что все это уже однажды было. Я привыкла гасить свет и зажигать его. Привыкла разрушать и создавать. И я не знаю, для чего я появилась здесь. Не знаю, что придется сделать ради одной только правды…
– Здравствуй, Сарцина Росс.
Я делаю шаг вперед, и мне в лицо бьет свет фонарика.
– Ты? – спрашивает она. – Ты не умерла.
– Ты тоже, – говорю я, плохо понимая, что я делаю. – Не знаю, кто из нас сильнее удивлен.
– Что ж, Россы все живучие, – усмехается она, не опуская фонаря. Меня коробит оттого, что она как бы уравняла нас одной лишь этой фразой. – Полагаю, ты не зря пришла сюда. Правда, командующий Саллах сказал мне, что ты провалилась вниз и вряд ли смогла выжить. Это слова Кресса.
– Но, как видишь, я смогла.
– Тем лучше для меня.
– О чем ты? – спрашиваю я.
Не задумываясь ни на секунду, она подходит к одному из стеллажей и, повернув какой-то рычаг, отодвигает его. За тем, что раньше было просто мебелью в архиве – потайная дверь.
– Саллах сказал мне, будто ты пришла сказать нам что-то важное, – говорит Сарцина, не глядя на меня. – Но я знаю, что ты ударила Кресса. Мне, если честно, непонятны твои методы.
– Что ж, у нас с Лардом старые счеты, но ни ты, ни кто-либо из здешних – ни при чем, – заявляю я авторитетно. – А методы…
Я молча сбрасываю капюшон и поворачиваюсь к ней затылком, обнажая клеймо Гончих.
– Методы тебе вполне знакомы.
Секунду она смотрит на меня. Я просто-таки чувствую, как ее синий взгляд прожигает меня насквозь. Потом – она берет меня за руку и рывком разворачивает меня к себе. Я почти сталкиваюсь с ней. Теперь мы стоим вплотную друг к другу.
Ее голос вздрагивает:
– Заходи же.
Глава двадцать восьмая. Закон о плоти
И я захожу. Сердце колотится так, что листок, спрятанный под одеждой, подрагивает от каждого удара. Похоже, это будет личный разговор: за дверью нет ни конвоя, ни стражей. Сарцина так беспечна, раз ходит одна. Или верит, что Кресс и альхедор защитят ее во что бы то ни стало? В уголке моего сознания бьется мысль, что все это может быть ловушкой. Здесь ничто не помешает ей прикончить меня, если она захочет. Я должна быть осторожной. Я должна быть осторожной, даже когда лезу в самое пекло. Кажется, я зашла настолько далеко, насколько только возможно. Я на высоте в сотни локтей над землей, в неуправляемой машине, которую крутит и бросает вслед за ветром.
– Ты ведь знаешь, что случилось с Малкольмом? – спрашиваю я первой. – Знаешь, чьих это рук дело?
– Разумеется. Малкольма ведь сбили Гончие, – Госпожа садится за стол, на который с потолка гулко капает вода. К горлу подступает ком: пытка водой – самое жуткое, что только могла изобрести Лиддея. – Думаю, мне нет смысла лгать тебе. То же самое касается и тебя.
– Это почему же? – Я поднимаю брови.
– Потому что ты ведь тоже Гончая, – отрезает она. – И меня не волнует, где и с кем ты была после них. Клеймо на твоей шее – вот что главное. Поэтому ты здесь… И кем же ты успела стать?
И я отвечаю:
– Королевой.
Что-то меняется в ее глазах. Я могла ожидать чего угодно, только не этого. Сарцина щурится, сдвигает брови, отчего между ними пролегает тонкая морщина, а затем – резко встает с места. Я тоже, все еще не понимая, что происходит. В ее взгляде больше нет превосходства. Теперь я могу поклясться: она смотрит на меня как на равную.
– Ты была их Королевой… и оставила их? – спрашивает она.
– Что ж. Равно как и ты. – Я складываю руки на груди.
– Сколько тебе лет, Данайя?
– Восемнадцать.
Пауза.
– Столько же, сколько было тебе.
Сарцина поджимает губы, так что они образуют тонкую линию. Она говорит не с пленницей. Она говорит с женщиной, повторившей ее судьбу. И тут я понимаю: именно так и надо действовать. Чем ближе я окажусь к ней, чем больше она станет верить мне, тем лучше для меня. А она уже начинает верить. Да ведь и я не лгу. Все, что я говорю – правда. Горькая и неприглядная для нас обеих, но все же – правда.
– Что ты знаешь про меня? – спрашивает Сарцина, чуть погодя.
– Я знаю главное, – не теряюсь я. – Я знаю, что ты жива. Ни разу не захотелось открыться и Малкольму тоже? Ни разу не было и мысли подать о себе хоть какой-то знак? Ни одна женщина не смогла бы так, как ты.
– Странно это слышать от его нынешней жены, – усмехается она криво. – Ты ведь знаешь, что он сделал со мной и с моим народом?
– О ком ты? – вырывается у меня.
И это бьет в самую цель. Госпожа замирает. В самом деле, она и сама не знает, кто она и чья она. Дитя народа эшри, Королева-Гончая, альхеда… Но ее замешательство длится всего пару мгновений. Еще миг – и вот она уже во всей своей красе, холодная и жестокая, смертельно опасная. Машина, а не женщина. Равно как и я. Наверняка она все знает обо мне. И она знает, что я превосхожу ее хотя бы в силе. Глупо было бы думать, что она меня боится. Но осторожна со мной она будет. Я об этом позабочусь.
– Он предал нас, – говорит она, и я вижу, как бьется жилка на ее шее. – Меня и эшри. Да и черт бы с нами, в самом деле. Он землю… ради жизни своего дезире.
– Своего… кого? – Я подаюсь вперед.
– Дезире.
Сарцина делает шаг вперед и бесцеремонно вытаскивает листок у меня из-за воротника, так что я даже не успеваю оттолкнуть ее руку. Она торжествующе поднимает его на вытянутой руке и смотрит на меня сквозь него. Бумага такая тонкая, что все просвечивается. От дыхания этой женщины рисунок подрагивает, словно на ветру. Кажется, еще чуть-чуть – и я увижу ту самую надпись безо всякого света. Я пугаюсь. Я этого не хочу.
– Клятва под Львиными воротами, – Голос Сарцины, внезапно окрепший, эхом разносится по помещению. – Они говорили тебе об этом?
– Про воссоединение народов? Да, – вдруг вспоминаю я. – Но как все это связано?
– Дезире – люди, связанные клятвой, разрушить которую может только смерть или предательство. Люди, чьи судьбы… повторяются. Это среди эшри, – поясняет она. – Аделар был его дезире.
– Он и есть его дезире, – возражаю я.
– Больше нет.
Я замолкаю. Я не знаю, что известно Сарцине о трижды переплетенных линиях, о птицах Истока, о ранении Аделара и о примирении двух Стерегущих. Это слова, произносимые шепотом в темноте, в безлюдных коридорах и во внутренних комнатах – слова, сказанные для того, чтобы о них услышали и с крыш. Седая Госпожа – Госпожа тишины. И однажды, сдается мне, во всех жизнях, исполненных чьих-то вставок и исправлений, жизни нас троих будут отмечать особым знаком: мол, «совсем не могли молчать».
И тогда я снова говорю:
– Что тебе известно?
Вопросы в лоб – мое проклятие.
– Ни одна жизнь дезире не может встать выше долга перед землей, – Она встает и поднимает с земли горсть мелкого песка. Просеивает его сквозь пальцы. – Ни одна и никого. Дезире связаны землей. Родной землей. Один из них не может принадлежать чужой земле. Тем более – земле врагов.
– Земля – лишь прах от плоти нашей!
– Вот именно, Данайя, – Глаза Сарцины недобро блестят. – Земля есть мы. Мы есть земля. Поэтому… и началась война. Поэтому и были сепаранты. Мы разных земель, мы разной плоти. Лиддиец азарданцу не брат и не соратник.
– Но они вышли из нас! – напоминаю я.
– Они ушли, избрав чужую землю, – Она отряхивает руки от песка. Он сыплется на ее чистую одежду. – С тех пор прошло не одно десятилетие. В них не осталось нашей плоти. И Малкольм знал это. Выбрав жизнь своего дезире, он предал свою землю. Это разрывает связь. Связь плоти между ними.
Я срываю со своей одежды одну из булавок и с силой прокалываю большой палец у основания. Сарцина невольно отступает. Пара капель крови падает на землю, смешиваясь с песком.
– Связь плоти, говоришь?..
Мэл и Аделар. Их глаза. Их души. Их сердца. Их родственные судьбы. Ничего сильнее, никого и никогда. И ни одна земля не встанет между ними. Никто не заикнется о земле, когда над ними – небо.
– Связь плоти, – тихо повторяю я, протягивая руку. – Смотри, Сарцина. Кровь. Ты можешь ударить мечом азарданца – и из раны потечет такая же, как у меня. Такая же, как у тебя. У нас разная плоть. Ты белая, я темная. Ты – знатная женщина, я – трущобная нищенка, сефард. Но – кровь, Сарцина. Одинаковая кровь и одинаковая боль.
– Боль, – произносит она с насмешкой. – Что ты о ней знаешь, девочка?
– Поверь мне, знаю, – Я зажимаю руку. – Я знаю, как это – бежать в красном пепле на рассвете, видя, как сгорает дом, в котором был мой брат. Я знаю, как тащить на себе по каменной пустыне человека, уже поставившего крест на своей жизни. Я знаю, как смотреть в глаза двум братьям, ненавидящим друг друга, и знать, что их дороги переплетены. Я знаю, как сражаться с тем, чего больше всего боишься, и я знаю, как это страшно – видеть взгляд человека, у которого на глазах лежит при смерти лучший друг. Что у тебя есть против этого? Это закон о крови, Сарцина, – продолжаю, уже чуть переведя дыхание. – Пока по нашим венам льется одинаковая кровь и боль от ран у нас одна – земля бессильна. Мы стоим на ней ногами. Она не будет нами управлять. Не мной. Не моим братом. Не Малкольмом и Аделаром.
Она хватает мою руку и прислушивается. Я и сама это чувствую. Я чувствую это сильнее и отчетливее, чем она.
Земля дрожит.
– Сарцина?..
– Твой отец, – говорит она поспешно, озираясь по сторонам. – Ты говоришь, как он. В твоем обличье он пришел за нами. И вот – посмотри, где мы теперь!..
Стены начинают свое движение. Все кружится и плывет перед моими глазами. Мы стоим, крепко держа друг друга за запястья. Это – мертвая хватка. Мертвая петля. Одна из нас останется, другая – падет. Снаружи слышится топот ног, гул толпы, шум, как от бушующего моря. Это сводит меня с ума. Мешает думать. Мешает концентрироваться.
– Госпожа!
Распахнув дверь и забыв про условности, к нам врывается Саллах. Его трясет, безумные глаза вращаются в разные стороны.
– Госпожа, – повторяет он, выдохнув. – Они пришли. Они вернулись. Все, как мы рассчитывали. Но Лард мертв.
– Кто – они? – Сарцина бросает мою руку.
– Люди песчаных дюн.
Мне становится дурно.
Эшри в столице.
Всем народом.
Вместе.
Мэл и Аделар.
Я не могу позволить им.
– Отпустите меня к ним! – требую я.
Земля подрагивает.
Сила Истока.
Кайтен и Талита?..
– Данайя, уходи, – Сарцина поворачивается ко мне. – Твой народ вернулся за тобой. Давай же. Докажи закон о крови.
Я не могу понять, о чем она. Саллах резко мотает головой – кажется, будто от такого движения она может отлететь прочь.
– Нет, Данайя. Это не тот народ. Это перебежчики из Азардана. Они хотят объединить их с собой. Тех, кто остался.
– Лиддийские эшри на такое не пойдут, Саллах! – пытаюсь возразить я.
– Это не их дело. Они пришли взять свое силой. Им нужна мощь Истоков. Азардану нужна.
– Саллах! – кричит Сарцина.
Мы оба смотрим на нее.
Глаза в глаза.
– Что ты будешь делать? – спрашивает она.
– То, что должен был совершить еще Самар Гаддот, – Его взгляд упирается в мое лицо. – И то, на что он не пошел.
– Мой отец?! – вскрикиваю я.
Сарцина бросает на меня прощальный взгляд – и резко толкает в сторону Саллаха.
– Забери ее. Отведи ее к брату. Она не будет в этом замешана. Она не повторит ошибок своего отца.
– Ошибок? – переспрашивает командующий. – Госпожа!
– Мы шли к этому долгие годы, – говорит она. – Закон о плоти взял свое. Но ни Данайя, ни ее брат не должны пострадать. И если Малкольм Росс и Аделар Деверро тоже там – не трогать их. Отдай приказ. Любой ценой.
Саллах крепко держит меня в захвате. Я и не сопротивляюсь. Я просто не могу. Нет сил. Земля уходит из-под ног.
Сарцина смотрит на нас двоих. Мы стоим по разные стороны порога. Каменное лицо, холодный взгляд.
– Я устала их убивать, – выдыхает она.
И захлопывает дверь.
