Текст книги "Львы и Сефарды (СИ)"
Автор книги: Анастейша Ив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Глава седьмая. Белое воинство
Мы сидим в тишине: я и Анга. Не знаю, о чем думает она. Я вспоминаю всю историю Лиддеи. Почему же Третьи смуты? Почему не Первые, когда сепаранты спустились с гор и стали зазывать народ подняться с ними, стать свободными, взобраться на вершины скал? И почему не Вторые – начало строительства Зиккурата, который должен был стать знаком нашего единства, а стал раздором в наших землях? Уж не связаны ли эти люди с Азарданом? Почему-то подозрений слишком много. Они знакомы с Малкольмом – а это уже повод для волнений. Хотя не шибко-то они похожи на азарданцев. Азарданцы смуглые, с особенным разрезом глаз, а эти выглядят как наши. Малкольм и тут – сплошное исключение из правил.
– Твой ненаглядный Росс – слабак, – вдруг начинает Анга. – Его земля не принимает, вот он и полез на небо. А знаешь, для чего? – Она смотрит на меня в упор. – Да для того, чтобы погибнуть как герой. Он попросту самоубийца. Повеситься или пулю в висок пустить-то духу не хватает. А так – знамена, ордена, медали и награды…
– Но зачем ему умирать? – отзываюсь я непонимающе.
– После того, что он сотворил, только это и остается, – Анга нетерпеливо прохаживается по пещере взад-вперед. – И мне его не жаль. Он гонится за искуплением, а искупление лишь в смерти. Да и негоже сожалеть о ранах, выставленных напоказ.
– Анга, что-то ты перегибаешь, – говорю я тихо. – Он – боец. Он – воин. Хотел бы умереть – остался бы на месте катастрофы и спокойно умер. А он встал. Цеплялся за спасение. Ты не права.
– Да все они такие, – бросает она равнодушно и снова обходит меня кругом. – Сначала ищут способа погибнуть по-геройски, а чуть порохом запахнет – сразу бьют по тормозам… Смотри, смотри! – Она резко оборачивается. – Они вступают!
Я чувствую порыв неизвестно откуда взявшегося ветра. Анга закрывает лицо ладонью и почтительно склоняет голову. Я смотрю на нее удивленно и повторяю жест. Не может быть такого. Неужели есть еще люди, перед которыми кланяется сама Королева-Гончая?
Или… не люди?
Воздух начинает трескаться, как будто на затертой кинопленке. Раздается звук, похожий на противный белый шум. Он заполняет всю пещеру, и Анга отводит меня на пару шагов назад. Внезапно сквозь трещины и шум проступает белый силуэт. За ним еще один. И еще. Чуть дрогнув, словно из-за плохой съемки, силуэты застывают. Они стоят к нам спинами. Их лиц не видно. Их уже пять… пятнадцать… несколько десятков. Стройные ряды, сомкнувшиеся на наших глазах.
– Что это? – спрашиваю я ошарашено.
– Смотри и слушай.
Смотреть там, правда, уже не на что. Люди в белом, совершенно не похожие на хедоров, замирают на своих местах, а белый шум не прекращается. Но вскоре сквозь него начинают ясно проступать слова. Они похожи на гул толпы, на шум прибоя, на шелест листвы. Едва заметные, еле различимые. Но Анга слушает с благоговением. И я внимаю. Глаз не отвести.
«Объединение на Зиккурате…»
«Анклав падет…»
«Из пепла мы восстанем, насаждая красоту…»
«Когда придет Солнечный шторм…»
Они говорят с нами. Говорят о мире, в котором не будет нашего анклава, не будет разделения на лиддийцев и азарданцев. Не будет сефардов, не будет обреченных на изгнание, а будет лишь страна, которая была вначале. До времен Первых смут, до строительства Зиккурата, до прихода сепарантов, до начала разрушительной войны. Говорят, что мы – одна и та же кровь, что мы друг другу предназначены, что наступает время перемен. Это весть о воссоединении, весть о мире, весть о возрождении. Она – как музыка. Такая весть может поднять сотни, а то и тысячи. Но откуда она здесь? Кто все эти люди? И как они здесь появились?
– Анга…
Белое воинство исчезает.
Королева смотрит прямо мне в глаза.
– Ты слышишь их, Данайя, дочь окраин?
– Слышу! – отвечаю я. – Мне это незнакомо, – признаюсь уже потише. – Кто они? Почему бестелесны? Ответь!
– Это хрономиражи, – поясняет Анга как бы между делом. – Это – весть из будущего. Нам, настоящим. Весть из времени, в котором сбудется все то, о чем они нам говорят. Их послал следующий альхедор. Альхедор нового порядка. Этот будет свергнут. Анклаву царствовать недолго.
Эти слова – как гром, разбивающий то, что осталось от молний в седых одеждах. Я стою, не зная, что сказать. Как реагировать. Мой мир переворачивается вновь и вновь. Но почему же я должна им верить? Смогу ли я поверить в это так же, как они? Вопросы возникают слишком поздно: я клялась. А значит, выбора мне не оставили. Я связана. Я связана и нитями дорог, и обещанием. Только бы оно не обратилось камнем на моей прожженной шее.
– Что такое Солнечный шторм?
– Пока об этом знает только время, – Анга берет меня за руку и решительно выводит из пещеры. – Да и тебе бы стоило молчать об этом. Сохрани эти слова в себе, Данайя, дочь окраин… Кто ты по отцу?
– Гаддот.
– Никак Самар Гаддот, сатрап из гильдии Энгеды? – Она останавливается, как громом пораженная. – И его дочь – сефард? Не может быть…
– Как видишь, может, – горько усмехаюсь я.
К нам направляются несколько женщин, которых Анга отправляла в поселения. Солнце уже не стоит в зените. Сколько же времени мы находились в той пещере? Оно как будто растянулось. Сложно поверить, что все это случилось с нами за один неполный день. Что мы – другие.
Я – другая.
– Что нового, Миретта?
– Госпожа, – Миретта кланяется ей почти что в ноги. – Мы сделали все так, как ты сказала. Все в порядке.
– А что с тем человеком? – Я прямо чувствую, как Анга специально не зовет Малкольма по имени. – Он там еще живой?
– Он будет в порядке, Королева, – вступает неназванная девушка. – Лекари хорошо потрудились над ним.
– Говори это не мне, Висаба, – бросает Королева, отвернувшись. – Скажи это Данайе аль-Гаддот.
И уходит прочь – к выходу из пещеры. Служанки-Гончие расступаются перед ней, словно волны – перед кораблем. Я же молча смотрю ей вслед.
– Хочешь увидеть его? – спрашивает Висаба неожиданно.
Я отвечаю, не задумываясь:
– Да.
Да, я хочу. Хочу, теряя всю энергию от этого желания. Больше, чем этого, я хочу разве что вернуть своего брата. Но мне уже все ясно: эти два желания не могут друг без друга. Я – не я, если не чувствую хотя бы одного. Как будто Вик может быть жив, только пока жив Малкольм. Глупости все это, разумеется. Но мне так легче. Мы все здесь связаны. И каждый важен. Анга лжет.
Мы заходим в то помещение, куда унесли Малкольма, и женщины почтительно уходят. Мы одни. Я сразу замечаю руку лекарей: вместо простых и ненадежных шин на сломанной ноге летчика теперь гипс, а плечо закреплено какими-то скобами. Малкольм лежит молча, созерцая потолок. Наверно, интересное занятие. Сначала – потолок моей хибары, потом – потолок дырявого вагона, теперь – холодный камень пещеры. Да, очень увлекательно. Но не интереснее, чем говорить со мной.
– Эй…
– О, ты снова здесь, – Он поворачивает голову. Я захожу сзади и наклоняюсь над ним. – Как видишь, я опять не умер.
– И, как я вижу, ты этим снова недоволен.
– Хватит тебе уже.
Малкольм поворачивается на здоровый бок. Выглядит он уже немного лучше: не как человек, стоящий на пороге смерти, а как человек, стоящий хотя бы где-то в десятке локтей от ее ворот.
– Тебе удобно? – спрашиваю я.
– Ну как сказать…
– Так. Ясно, – Я подхожу к нему и по привычке ложусь рядом. – Ты это, что ли, имел в виду?
Он улыбается.
Я вижу – ему правда лучше.
– Ты права.
Мы лежим в тишине, и мне не хочется этого нарушать. Мы просто лежим вдвоем на тесных носилках, и я гоню прочь все мысли. Не хочу ни о чем думать. Не хочу ничего говорить. Не хочу признаваться в том, что я сделала, на что пошла ради него. Я поступила совсем не так, как он меня просил. И ему не понравится то, что я сотворила. Я закрываю глаза и лежу, вспоминая дом. Мне кажется, что все это – ночной кошмар. Что мы проснемся рядом, и Вик вернется от Саабы, сытый и веселый, принесет нам хлеба и лекарств. Только так и должно быть. Не должно быть ни пожара, ни смерти Саабы, ни поезда, ни той аварии, ни Гончих, ни моей клятвы, ни тем более Белого воинства.
Ничего…
– Что у тебя на шее?
Вот ничего не скроешь, черт возьми!
– Клеймо, – шепчу я очень тихо.
– Что? Анга что-то сделала тебе? – Малкольм смотрит на меня тревожно и взволнованно. – Или кто-то из ее рабынь?
– Они не собирались помогать тебе, – говорю я так же тихо. – Анга презирает тебя. Она считает твою жизнь ничтожной. Я не думаю так, Малкольм. Я поклялась… что не предам их. А взамен… взамен они спасли тебя.
– Что? – снова повторяет он. – Данайя… Все из-за меня? Я же просил!
– И из-за Вика тоже! – злюсь я. – Пока ты здесь, у нас есть шанс его спасти. Я без тебя не справлюсь. Ты мне не обуза. Ты – мой компас, – Я смотрю ему в глаза. – Был небесный, стал земной… Малкольм, я пообещала. Они – залог. Залог спасения. Все средства будут хороши. Мы устоим.
Мой сбивчивый голос кажется мне самой чужим и неестественным. Я прерывисто дышу, пытаясь убедить уже не летчика – саму себя. Да, я полезла в петлю и уже стою на виселице, но это ведь совсем не означает, что я дам веревке захлестнуться у себя на шее. Я сильнее, я хитрее, я злее. Я все еще стою. И буду стоять прямо.
– Зачем ты это делаешь, Данайя?
– Когда-нибудь поймешь. А я – тебя.
«Тебя…» – звучит протяжным эхом в стенах пещеры.
«Я – тебя…» – повторяет голос внутри меня.
Я замолкаю, вслушиваясь в эхо.
Я, Данайя аль-Гаддот.
Тебя, мой сбитый летчик.
А что именно…
Не знаю.
Глава восьмая. Сигнальные огни
Ночи в каньонах гораздо холодней, чем на равнинах. Одна из Гончих, не глядя, бросает нам одеяло, но даже его оказывается недостаточно. Мы лежим, прижавшись друг к другу, и не можем согреться. Ожог на шее нестерпимо жжет. Любые прикосновения отзываются противной болью. Я никак не могу устроиться удобно. Хочется плакать, но нельзя.
– Что? – спрашивает Малкольм. – Теперь моя очередь, да?
– Твоя очередь – для чего?
– Отвечать тебе добром на доброту, – Он проводит холодными пальцами по моей шее. – Мне тоже холодно. И больно. Иди ко мне.
Я обнимаю его, прижимаясь щекой к рубашке. Не знаю, насколько ему холодно, но ткань на груди горячая. Я понимаю: это все потому, что рядом сердце. Оно так быстро бьется. Его стук успокаивает меня. Интересно, что он чувствовал, когда впервые лежал со мной? Чувствовал ли он ту защиту, которую ощущаю я? Это так странно: я привыкла защищать его. Но никто и никогда не защищал меня. Да и Малкольм не может, если по-честному. Его броня – его кожа, моя броня – его руки, одну из которых он и сам не знает, как устроить, чтобы меньше болела. Моя же личная броня рассыпалась в пыль вместе с тем льдом, что покрывал мое сердце. Наверное, поэтому мне так ужасно холодно. Я бы не чувствовала этого, если бы не осталась без плотной коросты на своем сердце. А теперь оно разорвано. Холод пробирает его насквозь, но оно все еще стучит. Прерывисто, не в такт.
Стучит.
– Тебе страшно? – спрашивает Малкольм.
Я напрягаюсь: вдруг снова заведет свое про то, что я его боюсь? Но нет, на этот раз – вряд ли. Он серьезен. А мне и вправду страшно. Страшно лежать вот так без движения, понимая, что Вик где-то далеко-далеко, и никто не может знать, что с ним и что с ним будет завтра. Страшно чувствовать себя под постоянным прицелом Анги и ее Гончих. Страшно вспоминать бестелесные белые фигуры и заново вслушиваться в их слова – они все еще звучат в моей голове. Да, мне страшно. Это потому, что я человек. Потому что все мы здесь просто люди.
И это… тоже страшно.
– Мне нельзя бояться, Малкольм.
– Почему?
Даже в темноте я чувствую, как блестят его серые глаза.
– Потому что страх овладевает мной, – говорю я очень тихо. – Сам подумай, что было бы, если бы Вик тогда испугался? Там, в Стеклянных скалах? Тебя бы не было в живых, – Я глубоко вдыхаю затхлый воздух тесной пещеры. – А я хочу, чтобы ты… был.
– Был – кем? – Он смотрит на меня сквозь темноту.
– Не знаю. Просто… будь. Мне этого достаточно. Сполна.
– Тогда, я буду рядом.
Еще несколько ударов сердца.
– А ты, Малкольм? – спрашиваю я. – Чего боишься ты?
– Ну, уж точно не тебя, ребенок, – усмехается он в темноте. Я недовольно фыркаю и пытаюсь стукнуть его кулаком. Промахиваюсь. – Так, кстати. Сколько тебе лет?
Я отвечаю:
– Восемнадцать.
– И ты одна? С братом?
– Уже два года, – отвечаю я как можно беспечнее, но голос все равно срывается. – Я выбила его себе. Как шанс на жизнь. Я хотела, чтобы он был жив. И плевать, что мне самой больше всего на свете хотелось убиться.
– Только лишь хотелось?
На это я ответить не могу.
– Не лезь мне в душу, – предостерегаю я опять. – У тебя слишком красивые руки. Не хочу, чтобы ты очернил их, прикоснувшись к моему сердцу.
Руки и вправду красивые. Сильные. Крепкие. У пилотов ведь других и не бывает. Я обернулась бы штурвалом, только бы почаще чувствовать их на себе. Мне это нравится. Я так изголодалась. Не по хлебу и не по вину – по таким прикосновениям. Меня никто и никогда вот так не обнимал. Я обнимала брата, хоть и редко – но и это было не совсем то, чего мне так хотелось. Те объятия были знаком моей защиты, которую я пыталась дать ему – и не смогла. А Малкольм держит меня, как держат хрупкую и беззащитную драгоценность. Мне не нравится быть беззащитной. Но, по правде говоря, я всегда такой была. Осознание – вопрос времени. Горячее и глубокое осознание, словно вода, подступающая к хижине.
– Что бы ты сделала, если бы я исчез? – спрашивает Малкольм, уже явно засыпая.
– Взорвала бы мир ко всем сефардам, – отвечаю я.
– И что потом?
– Отыскала бы тебя среди обломков, – Я переворачиваюсь на спину, хоть это и больно. Перед глазами снова появляется горящий дом Саабы. – Спасла бы тебя снова. И еще раз бы спасла. Тогда бы наши дороги больше никогда не разошлись.
Я не знаю, зачем я это говорю. Малкольм вряд ли знает легенду о линиях дорог. И я не понимаю, почему он спрашивает. Кто я для него? Я – просто человек. Я ничего не совершила, никого не сберегла. И его не сберегу – вранье все это. Не смогу я уберечь. Я и себя-то толком не могу уберечь. От холода, от боли, от тревоги и от страха. Да и хочу ли я этого? Продолжать, понимая, что приду в тупик? Мы никогда не познаем сердец друг друга. Нет смысла защищать тела, когда нет шансов на спасение душ. А я все еще сражаюсь. За Малкольма, за Вика.
За себя.
Малкольм засыпает. Вокруг царит глухая ночь. Я не хочу быть здесь одной. Кого он нашел во мне? Ребенка? Но отеческую теплоту он проявлял лишь к Вику, не ко мне. Спасителя? Что ж, это тоже вряд ли. Напоминание? Напоминание – о ком? Я не хочу быть лишь напоминанием. Я пока не решила, чего я хочу. Кем я хочу быть с ним. Но я хочу быть с ним.
Быть – с – ним…
Я прорастаю, как цветок среди песка. Сквозь все эти темные века, сквозь всю историю цивилизаций, прорастаю от самого основания мира. Жгу свои силы, взращиваю и закаляю сталь. Контролирую свой страх. Свожу, сплетаю линии дорог. Они уже неразделимы. Что бы я сделала, если бы он исчез? Я повторяю это снова и снова. Даже если бы тьма опустилась и накрыла все наши земли, я бы впитала в себя весь свет земли и отыскала бы его. Я стану этим светом и для Вика. Я буду светить ему в каждой звезде, в каждой сигнальной башне, в каждом городском огне. Только бы он светил вместе со мной. Мой брат, моя отрада, мой удел, мое сияние.
Только сияй…
Я высвобождаюсь из рук Малкольма. Сквозь щели в пещеру струится спокойный, мягкий лунный свет. Он так не похож на пламя внутри меня. Я думаю о звездах, раскинувшихся над пустыней. Когда-то отец говорил мне, что звезды, посылающие свет, уже давно мертвы. Мы все летим сквозь время и пространство навстречу свету, одновременно удаляясь от него. Я никогда этого не понимала, и сейчас не понимаю. Но сейчас по моим ребрам ледяным толчком проходит холод. Что, если Вик уже давно погиб, а все, что мне останется – его сияние? И что, если погибну я? Что, если я не донесу свой свет, рассыплюсь искрами и превращусь лишь в прах и ветер?
Тогда пусть ветер разнесет мое сияние.
Теперь я знаю, что расскажут обо мне.
Звезды блестят на темном небе, словно крохотные свечи. Я выхожу из пещеры и осторожно подбираюсь к самому краю расщелины. Вокруг – только пустота и небо. Больше ничего. Окраины так далеко, что разглядеть их невозможно. Тем более – Стеклянные скалы. Зиккурат и Энгеда – где-то там, за горизонтом, куда нам никогда не долететь. Мы одни. Здесь – только пустота. Вокруг нас и внутри нас. Пламя выжигает все. И мы здесь на века. Мы зависли в этой пустоте, в этих расщелинах и скалах, и только сердцем можно дотянуться до другого края.
Зажигайте огни, поднимайтесь, и засияем. Тогда я заберу то, что изначально принадлежало мне. То, что отобрано, то, что потеряно. То, что никогда меня не покидало. Мое обещание – петля на моей шее. Моя жизнь так далеко, что поздно сожалеть о ней. И пусть я пока не вижу и не знаю, кому и зачем было надо, чтоб так случилось, но я не оставлю все как есть. Взорву все звезды, переплавлю их и сделаю погонами на своих плечах. Пусть содрогнутся башни Праотцов…
А где-то вдалеке и вправду загорается огонь.
Это не погребальный костер – здесь люди просто не живут. Я сажусь на край и всматриваюсь в темноту. Огонь мерцает, словно светлячок, и медленно плывет по пустыне. Ветер приносит крики ночных птиц и вой шакалов. Я, словно завороженная, смотрю туда и оторваться не могу.
– Эшри? – долетает сзади голос Анги.
Я резко оборачиваюсь.
– Что?
– О, ты не знаешь, кто такие эшри, – произносит она с торжеством в голосе. – Что ж, тебе еще так много предстоит узнать.
– Спасибо, я сыта по горло, – отвечаю я. Анга незаметно подходит сзади. – Почему ты называешь Росса Стерегущим?
– Все-таки ты не так уж и сыта, – усмехается она.
– Я просто хочу задавать вопросы, – возражаю я сварливо. – И хочу, чтобы ты на них отвечала. А все, что больше – просто бред.
– Бред, говоришь? – Королева замолкает. Мы сидим вдвоем и смотрим на огонь. – О чем ты думаешь, Данайя?
Я? Я думаю о Вике. Но ей ведь это знать необязательно.
Поэтому я говорю:
– О Стерегущем.
– Все-таки ты хочешь знать, – Анга подбирается поближе. Даже ночью она не снимает своей боевой одежды. – Данайя, это старая легенда. Старая, как время Третьих смут.
– Говори, когда я спрашиваю, Анга.
Она смотрит вдаль, туда, где мерцает сигнальный огонек. Шепот ветра повторяет брошенное ею слово: «эшри».
– Однажды, давным-давно, еще во времена войны, – Голос Анги крепнет, приобретая знакомые стальные интонации. – Альхедор дал приказ об отделении границ. Сначала, – Она горько вздыхает, – они хотели построить стену. Долгую-долгую каменную стену. Но для этого… нужны были те самые эшри. А их на тот момент уже давно разбили и разогнали по земле.
– Те самые? С сигнальными огнями? – спрашиваю я.
– Это сейчас они превратились в огни, – вздыхает Анга снова. – Тогда же… они были силой. Они строили в пустыне корабли. И эти корабли ходили по земле. Их называли «песчаными миражами». Они должны были стать военной силой против сепарантов. Но они… восстали. И погибли ради этого.
Я недоумеваю:
– Погибли лишь за то, что не хотели воевать?
– Они были разбиты очень быстро, – продолжает она тихо и жестко. – С ними было так легко расправиться. Их изобретения не годились для войны. Они не несли в себе угрозы. И за это их любили.
– Почему же их уничтожали? Это нелогично, – говорю я. – Лиддея, что ли, наносила удары по своим же?
– Да, они стреляли по своим, – Анга горько усмехается. – По тем, кто был не в силах защититься.
– А что народ? Ты говорила, их любили?
– О да, Лиддея здорово здесь просчиталась, – торжествует Анга, то ли радуясь моей сознательности, то ли ликуя оттого, что нашла дыру в непогрешимости державы. – Среди народа вспыхнул еще больший бунт. И вред от этого восстания был больше, чем от сепарантов. Вот тогда… и появились Стерегущие.
Я молчу. Огонек то приближается, то удаляется. Как я – то приближаюсь к пониманию, то удаляюсь от него. Свет исчезает и вспыхивает снова. Тлеет, словно уголек, и полыхает, словно факел.
– Стерегущие? Их было двое?
– Да, двое. Стерегущий песчаные дюны – и Стерегущий горные пути. Они командовали когортами хедоров: один на равнине, другой – в горах, – поясняет Анга. – Второй Стерегущий был из эшри. Он защищал границу от притязаний сепарантов и, позднее, азарданцев. А Первый находился среди наших скал.
– Они сделали это, чтобы усмирить народ и вернуть его расположение? – догадываюсь я. – Но где тогда эшри сейчас, вместе со Вторым Стерегущим? Вряд ли он был там один.
– Эта линия прервалась почти сотню лет назад, – Королева встает и отходит чуть назад. – Второй Стерегущий всегда был потомком изначального, из эшри. Но последние из их народа разбежались по земле. Другие погибли в пустыне, были перебиты или превратились в сефардов. Оставшиеся зажигают здесь сигнальные огни, – Она протягивает руку. – Как зов последней скорби. К ним стекаются пропащие и павшие. И там… следы их пропадают навсегда.
Она разворачивается и уходит, оставляя меня наедине с холодной ночью и слепыми звездами. Я даже не смотрю ей вслед.
– Как звали изначального? Из Вторых Стерегущих? – спрашиваю очень тихо.
– Савитар Деверро.
Это имя ни о чем мне не говорит. Да и что я ожидала услышать? Фамилию Росс? Анга же сказала: он – Стерегущий горные пути. Выходит, Малкольм – Первый? Что-то подсказывает, что об этом остается только думать. Вряд ли он расскажет мне об этом. Да и Анга что-то слишком разоткровенничалась со мной.
Сигнальный огонь гаснет. Видимо, никто не пришел и не зажег второй. Ничьи следы не потерялись этой ночью. Здесь просто мертвая равнина. Здесь нет никого. Никого, кто бы мог прийти.
Малкольм Росс из Азардана – Стерегущий горные пути.
Он – азарданец.
Он – не хедор.
Почему тогда?..
