Текст книги "Скромное обаяние художника Яичкина"

Автор книги: Анастасия Зубкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Катерина скучала, от холода приплясывала на месте и тоскливо щурилась в клокастое небо. Ей явно хотелось домой. Если Катерину что и злило, она явно предпочитала держать это при себе.

Глава восемнадцатая, в которой бабуля выбивает лучшие условия, а из бабули выбивают пыль

Очнулась я в полной темноте и тишине. Зверски болела голова и нечеловечески хотелось пить. Я попробовала пошевелиться – вроде бы получилось. Шорох от моих движений гулко отдавался во мраке, я шарила вслепую: надо найти воды и немедленно попить, вроде бы, Пашка должен был принести водички на ночь, но, наверняка сам ее и выпил… Я наткнулась на что-то теплое и мягкое и заныла:

– Паш… Сходи за водичкой… Сходи за водичкой, а? – что же я вчера так невероятно нажралась?

– Заткнись и хватит меня теребить, – раздался возмущенный шепот. Бабуля?! Она тут откуда? – и прекрати делать вид, что ты повредилась головой.

Я повредилась головой? Что происходит? Я попыталась озвучить свою мысль, но из горла моего вырвался сиплый хрип.

– Чего? – раздался голос Катерины, – Галка, ты где?

И вот тут-то события прошедшего дня начали медленно выплывать из тумана, который клубился в моей голове.

– …, – закричала я, вскакивая на ноги, -…!

– …! – меня за шиворот поймала цепкая бабулина рука, -…! – добавила она, немного подумав и присовокупила к вышесказанному, -…, – перед бабулиным искусством изящно выражаться бледнеет все. После ее прочувствованной речи в моей голове окончательно прояснилось, и я потерянно села прямо на пол.

– Вот дерьмо, – добавить к моим словам было нечего, поэтому Катерина с бабулей благоразумно промолчали.

Встреча с владельцами «Автопортрета» начиналась в обстановке бодрой и приподнятой. Перевес явно был на нашей стороне, так что мы были расслаблены и веселы. Зямочка (как бишь там его, Василий Геннадьевич) с бабулей были полны энтузиазма, ко входу в гаражный кооператив мы допилили в считанные секунды.

Там нас ждали трое мрачных типов.

– Перевалов, – пожал руку бабуле тот, который был за главного – крепко сбитый, пузатый парнище в защитной «Аляске» с багровой физиономией. Давненько, видимо, дожидался, ветрище тут был все-таки – будь здоров.

– Однофамилец! – открыла ему объятия бабуля. Но тип обниматься сдержанно отказался и жестом пригласил нас вглубь гаражей. Бабуля шла первой, за ней – Зямочка, за ним – мы с Катериной, а следом трусили оставшиеся двое – в одинаковых синих пуховиках, с торчащими из-под капюшонов сизыми носами.

Мы немного попетляли среди гаражей, и я с интересом примечала вражеских бойцов и Зямочкиных ребят. Вот и достославная дырка в заборе, у которой мерзнут два молодца. Действительно, вид у них крайне подозрительный и глупый – с чего это два здоровенных бугая второй час торчат на территории какого-то гаражного кооператива. Зато нашей группе поддержки можно было только позавидовать. Вражеские бойцы приплясывали у забора, что не могло не вызвать подозрений, а около них два неприметных мужичка ковыряются в разобранном до винтика «Москвиче», периодически прикладываясь к термосу. Шикарная маскировка, снимаю шляпу перед выучкой Зямочкиных ребят.

Сам Зямочка остановился у одного из гаражей (в самом дальнем ряду, прямо у забора) и театрально открыл его гигантским ключом. Покряхтел, зажег свет и жестом пригласил всех войти. Мы не стали кочевряжиться и ввалились внутрь. Неприятная деталь: двое в синих пуховиках встали у входа как почетный караул. Вся надежда была на Зямочкиных «ребят».

Зямочкин гараж был неприличен и вызывающе не приспособлен для хранения автомобиля. Сомневаюсь, что тут вообще когда-нибудь кто-то ставил машину, менял у нее лампочки в фарах, вытряхивал коврики, или затирал царапины мастикой. Ничего подобного. Автомобиля тут не было никогда. Вообще. Даже самого завалящего. «Еще бы», – возмущенно подумала я, – «На фига такому большому человеку гараж в Химках? Для обделывания каких-то темных дел». Каких дел – я толком не поняла, но приметила ряд шкафчиков, похожих на банковские ячейки, тянущиеся вдоль стен. Мрачно оглядела конторский столик, пристроившийся в углу, несколько кресел, и решила не пытаться узнать, к чему Зямочке все это. Меньше знаешь – гораздо лучше себя чувствуешь.

Пока я потерянно крутила головой и пялилась на странную обстановку (к примеру, над конторским столом висела подсвеченная карта России, что придавало Зямочкиному гаражу сходство с генеральным штабом союзных войск), бабуля уютно пристроилась в одном из кресел и преспокойно закурила. Остальная диспозиция разместилась следующим образом: Зямочка встал за спиной бабули как главный визирь у трона султана. Мы с Катериной пристроились в углу, крепко взялись за руки и постарались унять дрожь в коленках. Напротив бабули сел Перевалов, помялся, подождал, пока все устаканятся, вздохнул и начал:

– Я очень переживаю за нашего человека.

– Не переживайте, он почти здоров, и точно жив, – отрезала суровая бабуля, – нас интересует «Автопортрет».

– Вы понимаете, – спокойно проговорил наш с бабулей однофамилец, складывая руки на груди, – что в это дело замешаны слишком многие люди, мы не можем так просто взять и отдать вам картину.

– Понимаем, – кивнула бабуля, – но и вы поймите нас. Мы – лишь передаточное звено в длинной цепи, и на нас оказывается нешуточное давление. Так что мы действуем подобным образом не из жажды наживы, или из природного гадства.

– Хочется верить, – снова вздохнул Перевалов, – как вы вышли на «Автопортрет»? Семен Александрович отказался иметь с нами дело еще три года назад.

– Но три года назад он предлагал этот «Автопортрет» направо и налево, – фыркнула бабуля, – а такая информация не устаревает.

От этих слов я поежилась: терпеть не могу, когда бабуля начинает блефовать. Держу пари, что она умирает от любопытства, чем же этот «Автопортрет» так ценен, но усиленно делает вид, что собаку съела на всяческих автопортретах, а уж конкретно «Автопортрет» художника Яичкина – ее профиль. Я вжалась в Катерину и прикинулась предметом интерьера.

– Как вы собираетесь использовать автопортрет? – мягко поинтересовался товарищ Перевалов, – такую ценность нелегко будет пристроить.

– Ошибаетесь, – отмахнулась от него бабуля, – пристроить его проще простого. Был бы «Автопортрет», а желающие на него всегда найдутся.

– Ваши условия, – тепло заулыбался Перевалов.

– Вы отдаете нам «Автопортрет» в обмен на жизнь вашего убивца. Мы не раскручиваем его грязные дела, и не сдаем всю вашу кухню кому надо. Поверьте, мы о вас очень много знаем, – бабуля красноречиво посмотрела на Зямочку. Зямочка красноречиво посмотрел на Перевалова. Перевалов красноречиво посмотрел на своих амбалов, замерших у входа. Амбалы красноречиво посмотрели на нас с Катериной. Мы с Катериной тупо переглянулись и не стали ни на кого красноречиво смотреть. Обойдутся.

– Предлагаю сместиться, – заговорил Перевалов, когда все в конце концов друг на друга насмотрелись.

– В сторону чего? – презрительно скривилась бабуля.

– В сторону компромисса, – засиял Перевалов, – вот мой план действий: вы прямо сейчас передаете нам нашего человека и никому ничего про нас не сливаете, просто потому что вы ничего про нас не знаете, – бабуля поиграла желваками, но не стала никак комментировать его слова. – Но вы выводите нас на своих покупателей и имеете с этой сделки свой процент.

Я мученически закатила глаза. Великолепно. Вместо шанса спасти наших мужиков, мы получаем бабки. Что бы в этом мире не происходило, все равно в конечном итоге все сведется к бабкам. А как же простые человеческие отношение? Тепло дружеской компании? Вечные семейные ценности? И потом – где мы им найдем покупателей на их Яичкина? Младенцу понятно, что если целая группа людей не может найти для чего бы то ни было покупателя в течение трех лет, дело это довольно тухлое. Судя по выражению бабулиного лица, она думала о том же самом.

– Вряд ли мы пойдем на ваши условия, – ухмыльнулась бабуля, – но, позвольте поинтересоваться, какую вы определили нам долю?

– Шесть процентов от общей суммы сделки.

– Знать бы еще, сколько это в деньгах, – просвистела мне на ухо Катерина, всецело захваченная открывшимися перед нами перспективами.

– Ха, – пробасила бабуля, – ха-ха-ха. Шесть процентов, – она повернулась к нам, – девочки, вы слышали, шесть процентов!

Я сделала страшные глаза, мол, дорогая бабуля, сейчас же перестань заниматься тем, чем ты занимаешься. Но какое там. Бабуля, оскорбленная выделенными нам шестью процентами, самозабвенно выбивала для нас лучшие условия по всем правилам нелегкой науки выбивания лучших условий. Стоит ли напоминать, что по большому счету мы понятия не имели почем нынче на рынке художества Яичкина и зачем вообще нам все это нужно.

– Девочки, мы уходим, – объявила бабуля, – мне от них смешно. – Она принялась подниматься, но Перевалов мягко остановил ее.

– Назовите ваши условия.

– Тридцать пять, – с видом римского патриция бабуля закинула на плечо край своего манто, – и ни процентом меньше.

– Семь, – невозмутимо продолжил Перевалов.

– Тридцать четыре, – не моргнула глазом бабуля.

– Это надолго, – шепнула я Катерине, – на пятнадцати сговорятся.

– Здорово… – с сомнением протянула Катерина. Она тоже не совсем понимала, в какой момент из спасателей наших мужиков мы превратились в посредников по продаже «Автопортрета».

Бабуля с Переваловым продолжали выкрикивать свои цифры, Зямочка явно скучал. Сонным взглядом шарил он по своему гаражу, рассматривал карту и с трудом сдерживал зевоту. По его виду можно было понять, что подобные сцены он видел не раз.

– Пятнадцать, – объявил Перевалов.

– Девятнадцать, – упорствовала бабуля.

– Пятнадцать, – стоял на своем Перевалов.

– Семнадцать и ни одним процентом меньше, – бабуля была спокойна, как летчица.

– Слушай, – прошептала Катерина, – может, у нее и правда есть покупатель?

– Вряд ли, – сокрушенно ответила я, – скорее всего она собирается толкнуть бандитам их же Яичкина.

– Супер, – выдохнула Катерина.

– Договорились, – сокрушенно покачал головой Перевалов, – предлагаю следующий план действий. Мы режем вас в капусту и забираем своего человека, а после вы выдаете нам вашего покупателя.

– Попробуйте, – кивнула бабуля, оглядываясь на своего Зямочку. Катерина душераздирающе зевнула. Даже она знала, чем заканчиваются подобные вещи.

Однако, дальше все пошло странно. Вернее, сначала все было как обычно.

– Девочки, на старт! – вскричала бабуля, а затем мягко и страшно прыгнула на Перевалова, начавшего было доставать пистолет. В одну секунду грохнул выстрел в потолок гаража, обрушились какие-то шкафы, а Перевалов и его пистолет угодили в мощный бабулин захват.

– Никому не двигаться, – предупредила она, – всем молчать и слушать мои команды.

Перевалов извивался всем телом, но пистолет, который бабуля тыкала в его голову начисто лишил его воли.

– Зямочка, – зычным голосом вскричала бабуля, – пусть твои ребята обезвредят парней на входе.

– Конечно, Машка, – кивнул Зямочка. Вражеские амбалы замерли в растерянности, не зная, что им делать. Они огорошено пялились на своего шефа, посекундно порываясь достать оружие в ожидании ребят, которые придут их обезвреживать. Зямочкины орлы почему-то не появлялись.

– Стоять! – завопила бабуля, и все замерли, словно играли в «Море волнуется раз…», – Зямочка, – начала нервничать бабуля, – не копайся там.

– Я сейчас, – кивнул Василий Геннадьевич, нырнул вглубь своего гаража, в одно мгновение подхватил увесистую дверцу одного из обрушившихся шкафчиков и, не торопясь, направился к бабуле.

– Зямочка? – опешила бабуля, терзая несчастного Перевалова, уже прощавшегося с жизнью.

– Да, Машка, – по-змеиному улыбнулся большой человек из Химок и обрушил дверцу на голову бабуле. Я взвыла от отчаяния, не в силах двинуться с места. Бабуля некоторое время стояла, покачиваясь, словно силилась уловить какую-то сложную мелодию, а потом мешком осела на пол, придавив обалдевшего Перевалова.

– А-а-а-а-а-а-а! – завопили мы с Катериной, заметались по гаражу и ринулись к выходу.

В принципе, если не считать того факта, что от страха мы бросили бабулю в Зямочкином гараже на произвол судьбы, мы с Катериной держались молодцами. Пока амбалы соображали, что произошло, мы даже успели выбежать на улицу. Мы даже успели проскакать пару десятков метров. Мы даже успели увидеть, что мужички, копавшиеся в «Москвиче» были просто мужичками, копавшимися в «Москвиче», а не шикарно замаскированными Зямочкиными ребятами.

Потом Катерина споткнулась об очень удачно оказавшуюся под ногами глыбу льда и полетела прямиком в сугроб. Краем глаза я еще успела увидеть, как на нее накинулись двое крепких парней, а после кто-то негодяйский прижал к моему лицу что-то влажное, я задохнулась чем-то душным, подрыгала слабеющими ногами и рывком провалилась в спасительную черноту.

На этом для меня и закончились наши великолепные переговоры. Дебет с кредитом мы сводили уже на следующий день.

Приложение № 18. О чем я подумала перед тем, как упасть без чувств

ДОПРЫГАЛИСЬ

Глава девятнадцатая, в которой мы устраиваем чемпионат по спортивному ориентированию и проваливаем очередные переговоры

– То есть, свет они нам включать не собираются, – зачем-то уточнила Катерина.

– У Зямочки на этот счет есть своя теория, – сокрушенно вздохнула бабуля, – если пленника оставить в темноте на некоторое время, он теряет чувство пространства и времени. А это – самое страшное для того, кто стремится к цели. Потеря чувства времени и пространства ведет к апатии. Апатия ведет к тому, что тебе становится наплевать на результат, и с тобой гораздо проще договориться. Ты выбалтываешь все свои секреты, тебе уже не важно, победишь – или нет. Темнота лишает тебя воли.

– Ужас, – голос Катерины дрожал, – отродясь не было у меня никакой воли.

– Держи это при себе, – по бабулиному голосу сложно было сказать, пала она духом или нет, – главное – не раскрывать врагам свои сильные места.

Дальше мы погрузились в звенящую тишину. В темноте тишина была душной и тесной, хотелось выть и вырываться, бежать, орать – делать все, что угодно, но не слушать эту тишину. Это было невыносимо.

– Где мы? – спросила я, нашаривая бабулину руку, – у тебя сильно болит голова?

– Голова у меня болит не сильнее, чем у любой старой дуры, доверившейся бывшему товарищу по партии, схлопотавшей за это по кумполу, – раздался из темноты недовольный бабулин голос. – А вот где мы находимся – понятия не имею.

Мы еще немного помолчали, а вот потом началось что-то невообразимое: коварный Зямочкин план по лишению нас воли и мужества начал действовать. Сначала мы просто сидели и пытались понять, как же так причудливо сложились звезды, что мы угодили в такую темнотищу. Будущее представлялось нам неясным. И тут я очень кстати подумала, что вполне прилично держусь, и почти совсем не страшно, а моя хваленая клаустрофобия не дает о себе знать. И началось. Пухлая тишина и темнота начали давить на меня стопудовой тяжестью, звон в ушах медленно нарастал, а воздуха становилось все меньше. Пораженная внезапным открытием, что у меня такие маленькие легкие, я забарахталась, в слепую полезла к бабуле, подвывая:

– Они откачивают отсюда воздух, бабуля, я поняла, они откачивают весь воздух, я совершенно не могу дышать!

– Детка! – гаркнула бабуля, пытаясь ухватить меня покрепче.

– Марья Степановна! – подвывала из своего угла Катерина и хватала меня за голову.

Наши вопли метались в вязкой, гулкой темноте, мы барахтались, начисто позабыв, где верх, где низ, извивались и вопили.

– Я задыхаюсь! – визжала я.

– Ты задыхаешься? – пугалась до полусмерти Катерина, в жизни не слыхавшая о клаустрофобии, скрутившей меня по рукам и ногам, – а я, я задыхаюсь?

– Не знаю! – билась я, силясь ухватиться за кого-нибудь, – наверное, задыхаешься!

– Девочки, прекратить истерику! – рявкнула бабуля и влепила мне звенящую пощечину. Вторая, судя по звуку и подругиным восклицаниям, досталась Катерине.

– Заткнуться, – скомандовала бабуля, – дышать носом, глубоко, одной рукой держаться за меня, второй – за стену. Я сказала – за стену, а не за мой нос, Галка, приди в себя!

– Ба-бабуля, – проныла я, – я зады…

– Я сказала заткнуться, – отрезала бабуля, – слушать меня, сейчас я буде петь.

– Ехал по-езд но-о-омер во-о-осемь

Ленинград-Москва-а-а-а-а, – запела бабуля отвратительным дребезжащим голосом. Меня передернуло, – спокойно, девочки, скоро мы выберемся отсюда, – приговаривала бабуля, – скоро выберемся отсюда, темнота, это ерунда, дышим, держимся за стену, все будет хорошо, – и продолжила петь:

– Я ле-жал на ве-е-е-ерхней по-о-о-олке

И как будто спа-а-а-ал…

В те– е-е-емноте я замеча-а-а-аю

Чей– то чемода-а-а-а-ан, -скажем прямо, мою бабушку зовут не Монсеррат Кабалье. Словами не описать, как противно она поет. И репертуарчик у нее тот еще. Понятия не имею, где она откопала эту замечательную песенку, но нас с Катериной начало потихоньку отпускать. Одной рукой я держалась за бабулю, другой – за прохладную стенку, старательно дышала носом, а шарики в моей голове в это время медленно выезжали из-за роликов.

– Вот и хорошо, – ворковала бабуля, – человек чемодан в темноте заметил, и ничуть не испугался.

– От-кры-ваю, за-кры-ва-а-а-аю,

Что я ви– и-и-ижу там? -продолжала петь бабуля, – что я вижу там? – спросила она себя, немного подумав, и сама ответила, – да ни фига я там не вижу, но это не страшно. Темнота у нас что? – ерунда, и ничего кроме. Сплошная видимость, вернее – невидимость. А так – все то же самое: пол, стены, потолок, все хорошо, мои дорогие, все хорошо.

– Бабуля, – прошептала я, – мы не выберемся? Нас замуровали?

– Вот еще, – фыркнула бабуля, – кому вы нужны – муровать вас. Муровальщиков на таких, как вы, не хватит. Мы обязательно выберемся, и камня на камне не оставим.

После этих слов мне полегчало настолько, что я смогла сесть, подползти к стене, за которую держалась и облокотиться на нее спиной.

– Ну, как? – поинтересовалась бабуля.

– П-порядок, – выдохнула я.

– Катенька?

– Как огурчик, – сипло отрапортовала Катерина.

– Будем дурить? – подозрительно протянула бабуля.

– Будем, – кивнула я, – но позже. Постой, – зашептала вдруг я, сраженная внезапным озарением, – кажется, припоминаю, когда именно я видела твоего Василия Геннадьевича в детстве.

– Ну и ладушки, рада, что у тебя такая хорошая память, – погладила меня по голове бабуля и зашарила по карманам, – хоть бы папиросы оставили, сволочи.

– Это, судя по всему, – зловеще протянула Катерина, – вторая часть их страшного плана по лишению пленников воли.

– Пусть утрутся, – выплюнула бабуля, – мы с ними еще не закончили, – не знаю, как пойдет дальше, но пока бабуля не демонстрировала сломленную волю и порушенное стремление к победе.

– Да стойте же, – выкрикнула я, волнуясь, – Василий Геннадьевич – это тот самоубийца, который пел под вашими с дедушкой окнами серенаду и пытался увезти тебя из-под венца?

– Ну, – выплюнула бабуля, – он почему-то слегка запамятовал, что я уже сидела под венцом, причем весьма неплохим.

– Как же, как же, – обрадовалась я, – помню отлично, дедуля еще спустил бедняжку с лестницы, а потом гнал его до Парка Победы…

– У твоего деда всегда был очень тонкий музыкальный слух, а та серенада не выдерживала никакой критики, – зашлась в смехе бабуля.

Приложение № 19. Как Зямочка пришел мою бабулю от дедушки забирать

Мизансцена. Распахнутая входная дверь. Чуть помоложе, чем сейчас, Зямочка в картинной позе стоит в дверях. Бабуля с интересом выглядывает из-за мрачного дедушки. Я, семи лет от роду, верчусь в коридоре у всех под ногами. Из глубины комнаты доносится песня «Спят усталые игрушки».

Зямочка (напевает): «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как месяц мая…»

Дедушка (кривится, как от сильной зубной боли, зажимает уши): Вася, это невыносимо!

Зямочка: Леша, я забираю ее, можно даже без вещей, мы купим ей все новое.

Дедушка (косится на бабулю): Муся, что это за явление?

Бабуля: Алеша, гони его в шею, не видишь что ли, что парень с глузда съехал?

Зямочка (прижимает руки к груди): Мария, не бойся его, если будет надо, я его убью.

Дедушка (не обращая на Зямочку внимания): Муся, ты уверена? Может быть, ты хочешь прогуляться с галантным кавалером?

Бабуля (раздраженно): Не пори чепухи, Алеша, пусть убирается.

Дедушка (разводит руками): Вася, извини.

Я (теребя рукав дедушкиной генеральской шинели): Дедуля, когда ты мне купишь военное пальто?

Дедушка (рассеянно): Скоро, детка, скоро.

Бабуля: Цыц!

Зямочка (патетически простирает руки к бабуле): Мария, пойдем, я знаю, ты тоже мечтаешь обо мне!

Бабуля (сквозь зубы): Сказала, проваливай.

Дедушка (достает из ящика стола револьвер, неторопливо откидывает барабан, проверяет, есть ли там пули): Вася, извини, но тебе придется пойти домой.

Зямочка(истерично): Никуда я не пойду, ты не понимаешь!

Дедушка стреляет в потолок. В воздухе кружится побелка. Зямочка дает стрекоча. Дедуля устремляется за ним.

Я (с восторгом глядя на шинель): Бабуля, дедуля купит мне военное пальто?

Бабуля (задумчиво): Не-пре-мен-но…

Глава девятнадцатая, в которой мы устраиваем чемпионат по спортивному ориентированию и проваливаем очередные переговоры (окончание)

– А он был тогда настроен серьезно, – всхлипывала я, давясь от смеха, – при полном параде, настоящий красавец!

– Да уж, – погрустнела бабуля, – в свое время он был очень даже ничего.

Мы помолчали. Ситуация, в которую мы угодили, представлялась нам довольно мрачной. От невеселых мыслей меня отвлекли энергичные хлопки в ладоши.

– Девочки, не киснем, – бодро объявила бабуля, – предлагаю обследовать помещение, в котором мы оказались. Было бы неплохо хоть как-то ориентироваться на местности. Галка идет по стеночке направо, Катенька – по той же стеночке налево.

– А куда пойдешь ты? – поинтересовалась я.

– Я буду делать самое сложное, – заявила бабуля, – пойду вперед. Поехали.

Мы с Катериной, кряхтя, поднялись и принялись ощупывать стену. Она была шершавая, вероятно бетонная. Сбоку лились Катеринины проклятия – судя по всему, ее стенка не поддавалась всепобеждающему разуму. Мой участок был скучным – стена тянулась куда-то далеко, потом наметился угол, и снова началась стена – прохладная и шершавая.

– У меня тут трубы, – радостно сообщила Катерина. Голос ее слышался издалека, видимо помещение было довольно большим.

– Какие трубы? – деловито спросила бабуля.

– Горячие, идут из стены и пока не заканчиваются.

– Жаль, – расстроилась бабуля, – если бы эти трубы просто лежали на полу, мы бы огуляли ими наших охранников.

– Действительно жаль, – пробормотала я, втайне завидуя Катерининым трубам – хоть какое-то разнообразие. Моя стена тянулась без единого выступа, хоть ощупывала я ее со всей тщательностью: от пола (тоже, судя по всему, бетонного) и вверх, насколько хватало роста.

– Ничего, – проговорила бабуля, – голыми руками удавлю.

Я не стала спорить. Бабуля сказала, что удавит голыми руками – значит, так и будет.

– Дошла до двери! – провозгласила Катерина, – тут большая дверь! – раздался глухой стук, – судя по всему, железная.

– Я к тебе! – обрадовалась я и побежала на Катеринин голос.

– Тебе сказали: идти по стенке! – гаркнула бабуля, но было поздно. Запутавшись ногами в чем-то мягком, я растянулась на полу, отбив колени.

– Гм, пардон, – пробормотала я, ощупывая кучу, о которую споткнулась, – прошу прощения, тут какие-то тюфяки.

– Так, – проговорила бабуля, – трубы – раз. Дверь – два, тюфяки – три. Хорошо.

– Тут еще два угла было! – добавила я, подумав.

– Великолепно, – похвалила меня бабуля, – Катенька, сколько у тебя было углов?

– Ни одного, – расстроилась Катерина, – а что, должны быть?

– Совсем не обязательно, – успокоила ее бабуля, – Галка, возвращайся к своей стенке.

– Я уже там, – обиделась я, – что мне, до ночи на этих тюфяках валяться? Я иду вперед. Кстати, раньше я от вас удалялась, а теперь возвращаюсь обратно, только по противоположной стороне.

– Молодцы, – объявила бабуля, – Катенька, что там с дверью?

– Закрыто, – энергично чем-то погремела Катерина и загрустила, – наглухо.

– Попробуй повернуть ручку, – посоветовала бабуля.

– Обижаете, Марья Степановна.

– Понятно, – обрадовалась бабуля, – я нашла лампочку, но она ни фига не горит. Дотянуться до нее можно легко – то ли потолки тут низкие, то ли лампочка так висит… Судя по всему, свет зажигается снаружи. Очень похоже на Зямочку – заходит он сюда, ослепляет нас своей паршивой лампочкой, мы припадаем к его ногам и рыдаем.

– Довольно дешево, – проговорила я, – как в кино.

– Ну, – вздохнула бабуля, – думаю, он и не претендует на особую оригинальность. Просто запомните, что свет, когда они его включат, будет очень ярким, и не пугайтесь попусту. Будет еще чему попугаться, – зачем-то добавила она зловеще. Я тут же принялась бояться.

– Вот еще, – фыркнула Катерина от своей двери, – нам еще только света осталось пугаться.

– У меня еще один угол, – восторженно объявила я, – Катька, кажется, я иду к тебе.

– Велком, – обрадовалась Катерина, – у нас тут весело.

– Там и оставайтесь, – пророкотала бабуля, – я иду к вам, только подхвачу Галкины тюфяки – пол холодный. Расположимся у выхода. По крайней мере, нас не будет видно каждому, кто надумает войти.

– Ага, – обрадовалась я, – очень удобное место – кто-нибудь входит, и сразу нам дверью по башке.

– Я рада, детка, – судя по бабулиному голосу, она была не так уж и рада, – что в твоей светлой голове остались еще хоть какие-то мозги.

– Дык, – ухмыльнулась я, – всегда этим славилась. Хоть каких-то мозгов у меня до хрена.

– Ну что ж, идиотских выходок с нас на сегодня хватит, – продолжала бабуля, не замечая моих слов, – расположимся на стороне, противоположной от той, куда открывается дверь.

– Кстати, – уточнила Катерина, – мы не знаем, внутрь дверь открывается, или наружу.

– Лучше перестраховаться, – сказала бабуля где-то рядом со мной, – чем недостраховаться.

На пол полетели тюфяки, Катерина расчихалась от пыли, а я всех растолкала, энергично свила себе гнездо и повалилась на пол. После той дряни, которой меня накачали, ноги были как ватные.

– Я, пожалуй, присяду, – сказала Катерина, и тут же села мне на ноги. Бабуля ощупью опустилась с другой стороны и перевела дух.

– Итак, – проговорила она, – мы сидим в вытянутой прямоугольной комнате с дверью и трубами. Судя по всему, это – подвал.

– Ну и чего они хотят этим добиться? – подала я голос.

– Блестящий вопрос, детка. Я тоже об этом думаю, – пробасила бабуля, – почему-то мне слабо верится, что Зямочка добивается моих руки и сердца. Надеюсь, в его планы не входит держать нас тут до скончания веков. Странно, – добавила она задумчиво, – мне всегда казалось, что та старая история давно забыта.

– Никто не забыт, – вздохнула Катерина, – и ничто не забыто.

– Бабуль, – позвала я, – как ты думаешь, он нас подслушивает?

– Наверняка, детка, – заверила меня бабуля, – должна сказать тебе, милая, в жизни у меня еще не было такого паршивого мужичонки, как Зямочка. Удивительно не за что уцепиться глазу, если ты понимаешь, о чем я. – Впрочем, – зачем-то прибавила бабуля громким, свистящим шепотом, – он обалденный мужик, вытворяет что-то неописуемое, у него редкий талант.

– Какого хре… – начала я, но бабуля зажала мне рот и продолжала в полный голос:

– Катенька, ведь ты меня понимаешь?

– Я вас понимаю, Марья Степановна, – вскричала Катерина, которая, кажется, действительно понимала в происходящем куда больше меня, – так понимаю, что вы себе и представить не можете.

– Могу, Катенька, – пробасила бабуля, – вполне могу. Видела бы ты Зямочку в приватной обстановке, не была бы столь категорична – анекдотическая картина. Он красив, – добавила бабуля шепотом, – невероятно красив. Всегда любила стройных мужчин. Нет ничего отвратительнее жирных старикашек.

– Ну вас обеих к черту, – разозлилась я, – не желаю обсуждать вашего Зямочку, да еще и в приватной обстановке!

– Вот уж кому следовало бы полюбоваться на эту душераздирающую картину, так это тебе, – фыркнула бабуля, – с целью устранения иллюзий. Ты бы поняла, – просвистела она шепотом, – что пожилой мужчина может быть очень привлекателен.

Бабуля с Катериной залились смехом, словно у них наготове была парочка Зямочек, готовых сию же секунду продемонстрировать мне все свои неоспоримые достоинства.

– Пожалуй, воздержусь, – замахала руками я, – у меня слабые нервы.

Не знаю, чего добивалась бабуля, но после моих слов кто-то заковырялся в замке двери нашего подвала, пощелкал, погремел, и дверь со скрежетом распахнулась. В ту же секунду вспыхнул свет. Бабуля предупреждала, что он будет ярким, но никто не сказал нам, что ярким настолько. Я вскрикнула и зажмурилась, спрятав голову в ладонях.

– Значит, Машенька, – раздался голос Зямочки, – у меня не за что зацепиться глазу?

– Да уж похвастаться нечем, – процедила бабуля.

– А у твоего Карлыча, стало быть, глазу есть за что зацепиться? – продолжал Зямочка дрожащим голосом.

– Зямочка, – сказала бабуля тихо и страшно, – тут дети. Если ты немедленно не прекратишь этот неприятный скандал, я сделаю все, чтобы он прекратился – и немедленно.

Наконец– то я смогла разлепить глаза, и сквозь слезы, навернувшиеся от невероятно, неописуемо острого света разглядела Зямочку. Тот был бледен, по его аскетической (как на картинах Босха) физиономии разлилась болезненная прозелень. Облачен был наш похититель в стеганный атласный халат, из ворота которого торчала тощая кадыкастая шея, обмотанная цветастым платком (видимо, Зямочке казалось, что платок придает ему изысканный и утонченный вид). На ногах у Зямочки обнаружились мягкие войлочные туфли, весьма неуместные для импровизированного пыточного застенка, который они тут организовали. Позади Зямочки маячили две массивные фигуры. Одна из этих фигур принадлежала нашему однофамильцу, разыгрывавшему большого босса в Зямочкином гараже.

«Негодяи. Кругом негодяи», – подумала я, с достоинством отвернулась и принялась разглядывать место нашего заключения. Выяснилось, что мы – молодцы, и в ориентировании на ночной местности нам нет равных. Лично я выписала бы нам пару почетных грамот, а, может быть, и вручила бы по ордену. Да что там ордена – наши таланты достойны ценного приза! Мы действительно угодили в серый бетонный подвал с трубами, лампой под потолком (черт, почему же она такая яркая?), горой каких-то тюфяков и валялись на полу у двери. Как говорится, отличное начало чудесного дня.

– Встань, когда я с тобой разговариваю, – гаркнул Зямочка так, что я подпрыгнула.

– И не подумаю, – пробасила бабуля с пола, устраиваясь поудобнее.