Текст книги "Скромное обаяние художника Яичкина"

Автор книги: Анастасия Зубкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Сейчас злодеи респектабельные, – терпеливо объяснила мне она, – детка, не перебивай, а то Шурка будет крутиться вокруг да около до вечера. Мы слушаем, – кивнула она Шурочке.

– Еще бы, – усмехнулась та, – ну так вот, как полезли беспредельщики, старые авторитеты, простите за тавтологию, стали не в авторитете. Завертелась мясорубка с переделом власти, и настоящих ветхозаветных зубров в законе остались единицы. Зато, те, кто выстоял – были настоящими, проверенными флибустьерами, пиратами, каменными сваями. Ну, «гвозди бы делать из этих людей…» и так далее. Так вот Железный был из таких. Мужчина был нас с тобой, Мусенька, постарше лет на пятнадцать, но до последнего оставался в трезвом уме и твердой памяти. Железный был…

– Можно подумать, мы с тобой сейчас вдруг ухнули в маразм, – скривилась бабуля, – да знаю я все про Железного.

– Девочки не знают, – Шурочка была непреклонна, – Железный был редким человеком. До определенного момента он воровал, сидел, потом снова воровал, и так бы продолжалось до бесконечности, если бы не случилось человеку прозрение. Во время облавы подстрелили нашего Железного, который тогда был никакой не Железный, а просто сявка, хоть и лет ему тогда уже было за сорок. Мужчину еле спасли, а в больнице явилось ему понимание (уж не знаю, девочки, кто по доброй душе вколол ему столько морфия). Понял он, что страха нет, есть лишь ожидание покоя. И только от тебя зависит, каким этот самый покой будет – тягостным и сумеречным, или ясным и звенящим. В этот момент он и стал Железным.

Приложение № 27. Что привиделось Петру Николаевичу Яичкину в больнице

Огромный склад. На длинных, уходящий в темноту стеллажах стоят батареи тушенки, лежат шматы сала, завернутые в марлю, банки с кабачковой икрой, тонны макарон, маринованных огурцов, консервированные ананасы, болгарский кетчуп с красной крышечкой, гречка, сахар, масло, детское питание, ватники, бумага, спички, теплые штаны, кальсоны, алюминиевые чайники… Все богатства не принадлежат Петру Николаевичу, только это совсем не важно. Потому что он тут – кладовщик. И что захочет, то гражданам и выдаст.

Глава двадцать седьмая, в которой мы узнаем одну старую историю и я громко клацаю зубами (окончание)

– Развела беллетристику, – проворчала бабуля, но вполголоса, потому что всем было интересно.

– С тех пор, – продолжала Шурочка, – Железного словно подменили. Казалось, ему дали негласный кодекс, по которому надо действовать. Его, так сказать, карьера, пошла вверх, и уже через некоторое время он стал разводящим. Очень крупным разводящим, славящимся своей честностью и справедливостью. Ему были безразличны деньги и власть, казалось, он просто занимает свое время в ожидании покоя. Железный производил впечатление человека, который ничего не боится и владеет высшим знанием. Сидит Железный на какой-нибудь стрелке, все уже за оружие похватались, а в глазах его полный штиль, как на море, когда нет ветра. Ну, такой, настоящий покой, когда вокруг тишина, где-то далеко чирикает птичка, шумят деревья, в озере плещет рыбка, если вы понимаете, о чем я говорю. И все Железного за это уважали и боялись.

– Короче, – прервала Шурочку бабуля, которая просто на стенку от нетерпения лезла во время Шурочкиных рассказов, – чтобы он там себе не придумал, и кто бы на это сдуру не повелся, но к концу восьмидесятых Железный стоял столбом, и все к нему на поклон ходили. Пока не случилась та история.

– Пока не случилась та история, – покивала Шурочка. – Девочки, в конце восьмидесятых, когда вы ходили пешком под стол, ели первые «Сникерсы» и смотрели «Ну, погоди!», народ друг друга кидал так по-крупному, причем, совершенно официально, что большие деньги никого уже не удивляли. Но наша история про деньги невероятные. Речь идет про общак зубров. Самых старых, и самых уважаемых людей. Хранился этот общак по-пещерному. Это сейчас злодей перевел денежки на швейцарский счет, предварительно отмыв их в парочке оффшорных зон, и дело с концом. А тогда этот общак держал самый уважаемый (а самым уважаемым был Железный), да не в деньгах (деньги – пыль и мусор), а в бриллиантах. Много, много бриллиантов. Нечеловеческое количество.

– Извините, что перебиваю, не хочу показаться невоспитанной, – вставила я, волнуясь, – но у Зямочки я видела много бриллиантов.

– Много? Это сколько? – живо заинтересовалась бабуля.

– Почти горсть, – гордо объявила я. Бабуля с Шурочкой переглянулись, покачали головами (мол, девочка у нас немного того), а потом начали улыбаться. Получилось довольно обидно. Я приношу им ценную информацию, а меня никто всерьез не принимает.

– Что смешного? – надулась я.

– Ничего, Галочка, – взяла себя в руки Шурочка. – Ничего смешного. Но общак, про который говорим мы, это примерно в тысячу раз больше. Ну, милая, что-то вроде мешка из-под картошки, полного бриллиантов.

– Насколько я помню, – сообщила бабуля, – потом этот мешок у них пропал.

– Темная история, – покивала Шурочка, – Из-за этого общака начался новый передел сфер влияния, грозящий вылиться в очередную бандитскую войну, по масштабу сопоставимую с небольшой революцией.

– Да ладно, – выдохнула я.

– Не ладно. Мы говорим тебе, детка, о бандитской революции, – возмутилась темноте своей внучки бабуля. – При том, насколько слабо отличимы наши бандиты от наших властителей, и в каком симбиозе они существуют, волнения ожидались бы нешуточные. Мы, простые обыватели, увидели бы всю эту колбасню в виде народных выступлений, свержения власти и тому подобных вещей. Чудных вещей.

– И все из-за какого-то мешка бриллиантов? – нахмурилась Катерина, – вы меня извините, но не надо пудрить мозги экономисту. В конце восьмидесятых, а, тем более, в начале девяностых, у нас проворачивали такие дела, по сравнению с которыми ваш мешок – плюнуть и растереть, сущая безделица.

– Ну и молодежь пошла, а, Шурка? – не выдержала бабуля, – мешок бриллиантов им – сущая безделица!

– Не говори, Мусенька, – покивала Шурочка, – слов нет. Во-первых, к мешку бриллиантов прилагалось еще чуть-чуть ценностей, а во-вторых, мешок этот был своеобразным символом власти.

– Зачем стигматы святой Терезе? – весело проговорила бабуля, – они ей не нужны, но они ей приятны!

– Что-то вроде того, – повела плечом Шурочка, – короче, назревала буря, и тут наш мешок, вернее, их общак, просто пропал.

– Как это – пропал? – изумилась я, – они там революцию из-за него собирались мутить, а теперь – что, даже не искали?

– Почему же, – улыбнулась Шурочка, – почему же не искали? Землю носом рыли, так сказать, но подробности никому не известны. Известен странный факт: напрямую Железного никто не обвинял, но все знали, что общак увел он. Народ прекрасно понимал, что Железному ни деньги, ни власть не нужны. К тому моменту он уже превратился в бандитского Далай Ламу, слово которого – закон. Одевался он просто, дворцов себе не строил, управлять человеками не стремился, никого не пугал, не убивал – святее Папы Римского. Но почему-то, (в глаза ему этого, конечно, никто не говорил), подозревал Железного каждый, посвященный в эту историю. После того, как народ уверился в пропаже, сотворилось что-то невероятное. Когда же муть осела, оказалось, что все только и ждали, когда этот общак сгинет. Бандитской войны, как вы понимаете, не случилось, но небольшую волну к нам все же принесло.

– В девяносто третьем, когда по парламенту стреляли, – подала голос бабуля.

– В девяносто третьем, – согласилась Шурочка, – но это уже была малюсенькая волна, взамен того цунами, который грозил всех накрыть.

– Неприятно, – скривилась Катерина.

– Да уж, – согласилась Шурочка. – Впрочем, согласитесь, к лучшему. Так вот, как я уже говорила, все вокруг знали, что общак увел Железный, но никто не мог этого доказать. Увел – значит, надо было, вот в каком авторитете был мужчина.

– Я тебя умоляю, Шурка, – ухмыльнулась бабуля, – его трясли как грушу, но ничего не добились.

– После этой истории Железный удалился на покой, – вздохнула Шурочка, – и со временем страну (и братву в частности) перетрясло сами знаете как, а вся колода перетасовалась до такой степени, что непонятно стало, где туз – а где шестерки. Несмотря на то, что история, по большому счету, недавняя, все стали воспринимать ее как легенду. Эдакое преданье старины суровой: где-то там, на заре разгульных девяностых, большой авторитет Железный припрятал большой клад (сами понимаете, что за это время общак превратился в простой клад, ничего ни для кого не значащий). А Железный тем временем сидел где-то на Волге, ловил рыбку, смотрел закаты, слушал тишину и потихоньку упражнялся в рисовании.

– Рисовании? – выдохнула бабуля. Кажется, этой части истории Железного она не знала.

– Рисовании, – сложила руки на груди невероятно довольная произведенным эффектом Шурочка, – причем, упражнялся весьма неумело. Художник он был, должна я тебе сказать, похуже нашего Евгюши. Рисовал, рисовал, а потом взял, да и умер. Все чин по чину, даже медицинское заключение имеется: классический сердечный приступ, питался всю жизнь Железный неважно, сало любил, тушенку…

– Вот и я говорю, – вставила Лариска с воодушевлением, – а вы как сделаете себе бутерброды с этим карбонадом, так я не знаю куда себя деть. Что у нас карбонад? Гольная соль!

– Лариса, – прошипела сквозь зубы Шурочка.

– Вот вы всегда так говорите, – смиренно опустила глаза Лариса, – а когда поймете, что я права, поздно будет.

– Лариса, – страшный Шурочкин шепот медленно перешел в свист.

– Молчу-молчу, – заверила хозяйку Лариса, но по одному ее виду было понятно, что ей есть, что сказать.

Я отвела глаза, чтобы не заржать. Судя по всему, Лариска взялась за Шурочку всерьез. Бабуля покраснела, зашарила глазами по кабинету, чтобы удержаться от смеха, но не подала виду, что еще чуть-чуть и она повалится на пол в истерике. Шурочка сделала вид, что ничего не заметила, некоторое время помолчала, настраиваясь, потом откашлялась и продолжила:

– Картины свои, которых к тому времени накопилось около пятнадцати штук, – проговорила она ровным голосом, – Железный завещал местному краеведческому музею. Тот с благодарностью принял этот дар от своего земляка, благо, что в их коллекции и не такое встречалось. А полгода назад в этом музее случился пожар.

– И? – холодея спросила я, когда Шурочка замолчала, погрузившись в письмо неизвестного NIGHTWISHERа.

– Ну и я задала одному осведомленному человеку несколько вопросов, – Шурочка извлекла откуда-то очки-половинки и массивной черной оправе и нацепила их на нос. – На один из них: «Правда ли, что началась охота за картинами Железного?» он ответил «Да». На вопрос: «Вдохновляются ли охотники за картинами историей про захоронку общака?» он ответил «Именно». На вопрос: «Неужели они поверили, что Железный зашифровал в одной из своих картин место расположения тайника?» он ответил: «Вполне возможно». Когда я поинтересовалась: «Причастны ли эти люди к пожару в краеведческом музее, где хранились картины Железного?», мне ответили: «Скорее всего». Последний мой вопрос звучал так: «Настоящее имя Железного – Петр Николаевич Яичкин?», и мне ответили: «Конечно». Слова «Вечно признателен» к делу отношения не имеют, это старая история, думаю, вам она будет совершенно не интересна.

Наступила жуткая тишина. Потом раздалось громкое клацанье – это я со всего размаху захлопнула отвисшую челюсть.

Глава двадцать восьмая, в которой бабуля ломает голову над тем, как заставить бандитов пойти на неравноценный обмен

– Кстати, – невозмутимо проговорила Шурочка, закидывая ногу на ногу, – про ваш буфет я тоже кое-что нарыла.

– Говори, Шурка, – махнула рукой бабуля, пребывавшая последние сорок минут в глубокой задумчивости.

Огорошив нас историей про дзен-буддистскую природу художника Яичкина, Шурочка заявила, что пора переместиться в зимний сад, иначе оно сойдет с ума. Поскольку до встречи с бандитами оставалось еще полтора часа, бабуля, странно притихшая в последние двадцать минут, первой встала и побрела из Шурочкиного кабинета. Катерининого Женю решили с собой не брать, чтобы не нагружать его нежные уши ненужными подробностями, хотя он рвался к Катерине как лев и кричал что-то из-за закрытой двери.

– Должна сказать тебе, Галка, – покачала головой Шурочка, – что, тиснув тот буфет, вы с твоим супругом поступили неосмотрительно.

Я надулась и промолчала. Суля по последним событиям, за последние три дня мы вообще ни разу не поступили осмотрительно.

– Ку-ку, – добавила Ксюша. Тут надо поподробнее про Ксюшу.

Зимний сад Шурочки – это отдельная песня. В особнячке, в котором располагается ее заведение, есть стеклянная галерея, расположенная рядом с мансардными номерами. В ней Лариска, вернее, садовница под управлением Лариски, развела настоящую оранжерею. Там цветут карликовые апельсиновые деревья, источают невообразимый аромат орхидеи и плодоносят лимоны. Там торчат во все стороны пальмы, и по углам стелется разноцветный, безумно дорогой и прихотливый в обращении мох. А хозяйничает среди всего этого импровизированного Эдема попугай одной из Шурочкиных девочек, Маринки.

Это здоровенный серый жако по имени Ксюша. Ксюша – красавица с розовым хохолком, могучим клювом, морщинистыми лапами и отвратительным характером. Водворена в оранжерею она была за предательскую склонность вмешиваться в чужие разговоры и вставлять после каждой фразы собеседников «Ку-ку». Больше Ксюша не говорит ни слова, но этого Маринке, а также ее гостям, оказалось вполне достаточно. На самом деле, Маринка, а как и ее клиенты – святые, потому что до изгнания в оранжерею Ксюша прожила у Маринки два года. Представить себе жизнь, делящуюся на равные отрезки монотонным Ксюшиным «ку-ку» невозможно, а если подобное и удастся представить, становится страшно.

Маринка же обожает Ксюшу. Бегает к ней трижды в день, кормит всякими вредными для немолодой уже попугаихи вкусностями и ведет с ней долгие разговоры. Ксюша прекрасно себя чувствует, от отсутствия внимания не страдает и обожает доводить новых посетителей оранжереи до умопомрачения, внезапно появляясь из раскидистой пальмы с взъерошенным хохолком и боевым кличем, доставшимся ей по наследству от далеких предков из лесов Амазонки (или откуда она там родом).

Я Ксюшу люблю. Это дьявольское создание душу из тебя вытрясет, откупиться от нее можно только ванильными сухарями, но когда Ксюша садится тебе на плечо и принимается ворковать на ушко какие-то свои попугайские нежности, сердце любого мизантропа тает.

Приложение № 28. Список Ксюшиных негодяйств

1. В течение двух часов морочила голову заблудившемуся клиенту и вела с ним переговоры через закрытую дверь (бедняга чуть с ума не сошел, представляя себе игривую девицу, окопавшуюся в Маринкиной комнате и воркующую: «Ку-ку»);

2. Убежала из Маринкиной комнаты и дала поймать себя лишь спустя сутки (все это время сумасшедшая птица с воем носилась по всему заведению, пришлось закрываться якобы на профилактику);

3. Довела до сердечного приступа уважаемого банкира, накинувшись на него из Маринкиного шкафа (тот даже пикнуть не успел, когда на него выскочило всклокоченное клекочущее чудище);

4. Ответила на важный Шурочкин звонок, стащив ее мобильник (деловые партнеры решили, что с Шурочкой совсем беда);

5. Сгрызла своим мощным клювом брючный ремень одного из клиентов (домой мужчина отправился в штанах, подвязанных красной ленточкой) и Маринкину банковскую карточку;

Глава двадцать восьмая, в которой бабуля ломает голову над тем, как заставить бандитов пойти на неравноценный обмен (окончание)

Как только мы расположились в плетеных креслах на небольшом пятачке, не занятом зеленью и попугайскими игрушками, Ксюша, попикировав на нас положенное количество времени из зарослей каких-то метелок, присоединилась к беседе.

– Ку-ку, – научить это животное каким-нибудь другим выражениям до сих пор не смог никто.

– Так вот, про ваш буфет, – продолжила Шурочка, сверкая на Ксюшу глазом. Только Шурочкины сверкания могли на время обуздать Ксюшину потребность участвовать в любом разговоре. – Это очень дорогая вещь, вам попались на редкость терпеливые бандиты, другие бы давно уже разволновались и начали бы требовать его силой.

– Знаешь, Шурочка, – хмыкнула я, припомнив попойку с Аполлоном и Леней, – они сначала и пытались требовать его силой. Но, увидев меня, стали кротки, как ягнята.

– Вот я и говорю, что наступает эра гуманизма и человеколюбия, – покивала Шурочка.

– Евгюша сказал, что этот буфет – рухлядь, – пробормотала себе под нос бабуля, – но, насколько я понимаю, тут дело не в художественной ценности.

– Верно понимаешь, – улыбнулась Шурочка.

– Ку-ку, – сказала Ксюша.

– Хранение ценностей, к которым не хочется привлекать особого внимания, в забытых гаражах и на квартирах знакомых бабок? – поинтересовалась бабуля, не отрываясь от раздумий.

– Золотые слова, – обрадовалась бабулиной сообразительности Шурочка. – Такой тайник очень дорого стоит, и существует лишь несколько мастеров, которые стряпают подобные вещи. Наш буфет произвел некий Рукавишников, он специализируется на предметах мебели. Есть еще Солнцев, который делает мелкие тайники в безобразных статуэтках и сломанных игрушках, и Силаев, производящий банки со старой краской и двойным дном. Галочка, объясни, зачем вы украли этот буфет?

Я тяжело вздохнула, помолчала немного и сделала публичное признание:

– Пашке этот буфет показался красивым.

– Ку-ку, – сказала Ксюша.

– Да я тебе говорила, Шурка, – доверительно наклонилась к подруге бабуля, – ее мужик – маньяк.

– Вообще-то дизайн мебели Рукавишникова, психолога по образованию и краснодеревщика по призванию, продуман таким образом, чтобы вызывать отвращение у людей с нормальной психикой.

– Я и говорю, – вставила бабуля, – с нормальной психикой.

– Да ну вас, – отвернулась к какому-то кусту я, – Катерина, могла бы и заступиться за Пашку.

– Вы меня в ваши семейные дела не втаскивайте, – замахала руками Катерина, – кто у вас там ненормальный, а кто здоровый – мне даже не интересно. Я вот отродясь совершенно ненормальная, и прекрасно себя чувствую.

– Ку-ку, – добавила к ее словам Ксюша. Катерина цыкнула на нее, и та, тяжело вспорхнув, угнездилась на соседней пальме.

– А у кого же, Шурка, моя гениальная внучка буфет свистнула? – походя поинтересовалась бабуля.

– У довольно милых ребят, – улыбнулась Шурочка, – по крайней мере, мне они очень симпатичны. Без средневекового мракобесия, и, что примечательно, во главе у них человек, которого кличут не по погонял, а по имени-отчеству, Александром Александровичем. Правда, без фамилии, но тенденция меня, Мусенька, радует. Просвещение, милая, достигло самых дремучих слоев.

– А кто у нас Александр Александрович?

– Не поверишь, милая, мясной король. Сосиски всякие там, колбаски.

– Карбонады, – прыснула бабуля, но тут же взяла себя в руки.

– И карбонады, – ровным голосом, явно сигнализирующим, что разговор на тему Ларискиного деспотизма закончен, проговорила Шурочка.

– Вот я и думаю, – потерла лоб в мучительном раздумье бабуля, – что не согласится наш мясной король на неравноценный обмен: паленый «Автопортрет» Рембрандта, который разыскивает ФБР, а потому загнать его некому, вместо «Автопортрета» их хваленого Яичкина, который, как они думают, приведет их к мешку бриллиантов.

– Ку-ку, – сказала Ксюша.

– Верно, – согласилась Шурочка.

– Тогда думаем дальше, у нас еще целых сорок минут, – повела плечом бабуля и снова замолчала.

– На самом деле, – помялась Шурочка, – совершенно не факт, что Железный что-то зашифровал в своих картинах. Я не видела ни одной, но знающие люди говорят, что это производит впечатление. Когда престарелый зэк…

– Да еще с легкой придурью, – вставила бабуля.

– Ку-ку, – пояснила Ксюша.

– Да еще с легкой придурью, – невозмутимо продолжила Шурочка, – берется за кисть, ничего путного обычно не выходит. А ваш Рембрандт чего-то да стоит, пусть его и надо выдержать…

– Еще пару сотен лет, – грустно закончила за Шурочку бабуля. Обе призадумались и впали в уныние.

– Ну, подождите, – подала голос я, – а, может быть, нам объединить свои усилия?

– В смысле? – встрепенулась бабуля.

– Шурочка же говорит, что парни – не средневековые мракобесы, – неуверенно начала я, – да я и сама в этом убедилась – симпатичные такие ребята, мягкие и вполне вменяемые. К тому же, отдав им в заложники самое сокровенное…

– От которого они уже лезут на стенку, это факт, – пробасила бабуля.

– Ты преувеличиваешь, – поправила я бабулю, – Евгений Карлович уже их всех обобаял. Так, может быть, надавить на все добрые чувства, которые только есть в их душах, и предложить им заняться поисками Яичкина вместе?

– Ку-ку, – сказала Ксюша.

– Вот-вот, – покивала бабуля, – полное ку-ку.

– Ку-ку, – обрадовалась Ксюша, – ку-ку.

– Заткнись! – гаркнула бабуля, – без тебя, проклятая птица, тошно!

Ксюша обижено заклекотала и скрылась в зарослях каких-то мелких синеньких цветов. Шурочка проводила ее рассеянным взглядом.

– Зря ты так с животным, – покачала она головой.

– Ку-ку, – возликовала Ксюша, высунув клюв из своих зарослей.

– Брысь, – выплюнула бабуля, и Ксюша поспешила скрыться. – Знаешь, детка, – добавила она, немного подумав, – в твоих словах есть рациональное зерно, по крайней мере, ничего более умного на данный момент я придумать не могу. Будем давить на жалость и настаивать на заключении временного военного союза. Девочки, примите жалостливый вид!

Мы с Катериной попытались изобразить что-то подобное.

– Отвратительно, – скривилась бабуля. – Спасти нас сможет только чудо.

– Ку-ку, – с опаской вставила Ксюша.

На этом собрание было закончено. Бабуля даже не представляла, насколько наша задача упростится.

Глава двадцать девятая, в которой я вишу на Пашке, а мясной король интересуется Рембрандтом

– Все, что требуется от вас, – в сотый раз проинструктировала нас с Катериной бабуля, – это молчать и делать несчастные глаза. Только не вздумайте мне это снова демонстрировать. У меня прямо мороз по коже.

– Не уверена, – вставила я, – что смогу держать себя в руках, когда увижу Пашку.

– Ну, – вздохнула бабуля, поняв, что я совсем не шучу, – тогда будем действовать по обстановке.

За те сорок минут, которые оставались до рандеву с бригадой мясного короля Александра Александровича, мы опасливо заглянули к Жене. Тот захлопнул мобильник, испуганно воззрился на нас с Катериной, но тут же просиял и продемонстрировал готовность к подвигу. Обещания опасностей, пуль, которые непременно будут летать над головой и ветров враждебных, которые станут задувать нам в уши, Женю не испугали. Он оторвал свой сияющий взгляд от Катерининого выреза и заявил, что готов разделить нашу судьбу, какой бы она ни была. Бабуля шепотом предложила посадить Женю в машину, отвезти в лес и бросить там, но Катерина возмущенно отвергла эту светлую идею и заявила, что без Жени никуда не поедет. Так мы и отправились толпой – бабуля, я и Катерина с Женей наперевес.

Лариска провожала нас как на войну и порывалась завернуть нам с собой поесть. Мы неискренне отбрыкивались, но Лариска продолжала упорно запихивать свертки с едой в наши карманы.

– Лариса, – прошипела Шурочка, – перестань меня позорить.

– Как скажете, – смиренно согласилась Лариска, улучив момент, и засунув пакет с бутербродами в карман моей куртки. Я Лариску люблю, бутерброды у нее вкуснейшие, так что удобнее всего было сделать вид, что я ничего не заметила.

– Не храни это у себя, – напутствовала бабуля Шурочку, – будь мне другом, пристрой картинку, – тут бабуля наклонилась к Шурочкиному уху и принялась скороговоркой шептать что-то.

– Я поняла тебя, Машенька, – покивала Шурочка и на всякий случай кинула быстрый взгляд на Лариску. Та стояла, заложив руки за спину, усиленно делая вид, что увлечена разглядыванием потолка. – Г-м, – прокашлялась Шурочка. Лариска не повела бровью.

– Ключи я тебе дам, – заверила бабуля Шурочку. Та рассеянно покивала, – заодно полюбуешься на эту дикую штуку.

Короче – ничего я не поняла, а времени спросить не было, потому что нас ждали великие дела – надо было еще умягчить сердца бандитов, найти Яичкина и освободить Пашку, Евгения Карловича и Димку из неволи. Уже почти бегом мы загрузились к бабуле в машину и она вдавила педаль газа в пол до упора. Быстро удаляющиеся, пропадающие из виду Шурочка с Лариской, позолоченные зимним солнцем, катящимся к закату, неистово махали нам в след. Шурочка достала из рукава маленький платочек и украдкой промокнула глаза. Мне стало пронзительно жаль наших молодых жизней, я тоже чуть не всплакнула. Но тут бабуля резко свернула за угол, я шарахнулась головой об дверь и плотно приклеилась рукой к скотчу, оставшемуся от наследника Зямочкиной империи Гены.

Ехать оказалось недалеко – встречу нам назначили в офисе на Чистых Прудах. Всю дорогу Женя с Катериной, взявшись за руки на заднем сиденье бабулиной «Волги», ворковали о чем-то в высшей степени утонченном и недоступном простым смертным. Некоторое время я пыталась отодраться от скотча, а потом плюнула, прикрыла глаза и попыталась думать о хорошем. Минуты за три в моей голове сложился гениальный план. Вкратце выглядел он так.

Приложение №29. План, который сложился в моей голове по дороге к бандитам

Мизансцена. Страшный бандитский притон. Ободранные стены, развратные женщины вповалку спят на заднем плане, в углу в кучку свалены наворованные вещи. Где-то неподалеку прогуливается павлин. Бандиты сидят в кружок, в центре сидит Александр Александрович – жирный мужик, голый по пояс. На его теле нет живого места, он весь покрыт татуировками: колокола, купола церквей, на груди огромная надпись «не забуду мать родную», на шее у него золотая цепь толщиной в палец. Все прочие товарищи ему подстать. Громко играет «Владимирский централ». Рывком открывается дверь, на пороге появляюсь я. Глаза мои горят неистовым огнем мщения.

Бандиты: Это кого к нам занесло такого красивого?

Я: Молитесь, ибо пришла ваша погибель. (Замявшись) Да. Погибель ваша… э-э-э… пришла… (в сторону зрительного зала) Мама-мама, зачем же я суда приперлась?

Бандиты: А принесла ли ты нам «Автопортрет» художника Яичкина?

Я (подумав немного): Э-э-э… Нет.

Бандиты (кровожадно хохоча): тогда прощайся со своим супругом! (с тихим щелчком открывается какая-то дверца, показывается каморка, в которой сидят связанные Пашка, Евгений Карлович и Димка).

Я: Стойте! Я добуду вам ваш «Автопортрет»!

Бандиты: Когда?

Я: Через двадцать минут, но вы должны срочно отпустить наших людей (наши люди мычат что-то нечленораздельное и пытаются развязаться, бандиты страшно хохочут).

Бандиты: Хорошая попытка, но… м-м-м… нет.

Я: Тогда защищайтесь! Я с детских лет изучаю ушу! (несколькими отточенными приемами я валю на пол самых раскормленных бандитов, потом пинком сгоняю со стола павлина, прыгаю туда и метким ударом ноги вырубаю Александра Александровича).

Бандиты (трепещут и падают ниц): не надо, пощади нас, о прекрасная!

Я (вырубаю еще пару бандитов)

Бандиты: Нет! О, нет! Забери все!

Одним движением я разрезаю путы, которыми связаны наши мужчины и вместе мы драпаем куда-нибудь поближе к Канадской границе. Бандиты слабо трепыхаются на полу.

Глава двадцать девятая, в которой я вишу на Пашке, а мясной король интересуется Рембрандтом (окончание)

Бабуле с Катериной свой план я озвучивать не стала. Решила, что он слишком великолепен, чтобы кто-то пускался его критиковать.

– Фига себе, – присвистнула Катерина, на секунду позабыв о дорогом сердцу Жене, когда бабуля подрулила к офису Александра Александровича, и мы толпой завалили в фойе дома, где нам назначили встречу. И, скажу прямо, было чему удивиться.

Это вам не странное смешение стилей в Зямочкином муравейнике, и не Шурочкин свет, радость и стекло с извилистыми ножками, тут всего было очень много и очень дорого. Казалось, тучные коровы с полей Александра Александровича, минуя колбасную стадию, в то же мгновение перерабатывались во все это великолепие: позолоту, мрамор, хрусталь, дерево ценных пород и бархат. Так обычно выглядят залы, где президенты дружественных держав подписывают какие-нибудь соглашения, а потом сидят в неудобных красных креслах с золочеными ножками и на камеру изображают оживленную беседу.

В фойе нас встретил тихий раскачанный дядечка в темном костюме и жестом предложил следовать за ним. Мы не стали возражать и быстро почесали туда, куда нам указывали, пока дядечке не пришло в голову ловким приемом джиу-джицу повалить нас на пол или начать выкручивать нам руки.

В царстве Александра Александровича ничего не петляло и не змеилось. Как в ЗАГСе, мы поднялись по широкой лестнице и с места в карьер оказались в огромном зале. Причем, когда я говорю, что зал был огромным, то имею ввиду, что он и правда поражал своими размерами. Со всеми прилагающимися прелестями: красными коврами, золотой лепниной, торжественным освещением, зеркалами, начинающимися от пола и уходящими в далекий потолок… Правда, в отличие от ЗАГСа, тут нам никто не предложил узаконить свои отношения (а, судя по жарким взглядам Катерины и Жени такая необходимость уже присутствовала). Встречали нас Леня и Аполлон.

– Галя, – выдохнул второй, – мы тебя помним, – их голоса гулко заметались под сводами зала.

– Еще бы, – фыркнула бабуля, – такую умницу не помнить.

Я обрадовалась Лене с Аполлоном, как родным, потому что на все это уже нервов никаких не хватало. Конечно, открывшееся нам помещение слабо смахивало на пристанище страшных бандитов, но все равно было очень неуютно. Старые знакомцы, судя по всему, тоже мне обрадовались.

Пока мы топтались у входа в зал, Аполлон схватил меня за руку, мол, ну что, нашли «Автопортрет»? Я покачала головой и чиркнула себя ногтем большого пальца по горлу, мол, все плохо. Аполлон помрачнел, но ободряюще оскалился и похлопал меня по плечу, мол, не робей, прорвемся, дорогая.

– Алексан Алексаныч, – обратился куда-то вглубь Леня, наблюдая за нашим содержательным диалогом, – они здесь.

Я вжала голову в плечи: эхо тут все-таки было чудовищным. Потом меня поочередно побросало то в жар, то в холод, я дернулась и уставилась в ту сторону, в которую смотрел Леня.

Никакого Александра Александровича я там не увидела. Вместо него за навороченным компьютерным столом, пристроенным между мраморным камином и несколькими рядами красных бархатных диванов, сидел худой парень лет тридцати пяти в яркой майке с зеленым слоном, весело поднявшим хобот, застиранных джинсах и шерстяной кофре на молнии. Из-под стола торчали его ноги в зеленых полосатых носках. Парень что-то напевал себе под нос и шевелил пальцами на ногах. Рядом с его клавиатурой стоял бумажный пакет из Макдональдса, из которого он извлекал жареную картошку и с аппетитом жевал ее. Любопытно, как его сюда занесло. Таких ребят полным-полно в каких-нибудь рекламных агентствах и предательски не хватает среди бандитов. Наверное, чей-нибудь сынок.