Текст книги "Скромное обаяние художника Яичкина"

Автор книги: Анастасия Зубкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

В полной тишине, прерываемой лишь вскриками и сопением Евгения Карловича, бабуля разглядывала буфет с плохо скрываемым отвращением. Порой она косилась на Пашку, силясь разглядеть в моем супруге все признаки душевного нездоровья, презрительно отворачивалась, не найдя их, и снова начинала сверлить буфет взглядом.

– Ну, – сурово вопросила бабуля, выражая общий настрой: через пять минут терпение наше было на исходе, – ты долго будешь издеваться?

– А? – Евгений Карлович посмотрел на нас так, словно до сих пор и не подозревал, что мы находимся в этой комнате.

– Если ты сейчас скажешь, что этот буфет бесценен, – пророкотала бабуля, – то я лично съем твой диплом искусствоведа, наше брачное свидетельство и твой загранпаспорт.

– А паспорт-то тут при чем? – поинтересовалась Катерина, уже пристроившаяся на каких-то коробках и, судя по всему, получавшая от происходящего удовольствие.

– В назидание, – прорычала бабуля, – так что там с буфетом?

Глава десятая, в которой Катерина открывает новый способ провоза героина через таджикскую границу

– Ты знаешь, Мария, – растерянно проговорил Евгений Карлович, – самое странное, что ни диплом, ни паспорт, ни, тем более, наше брачное свидетельство, есть тебе не придется. Этот предмет мебели абсолютно бесполезен, не нужен и является первым претендентом на выброс в этой комнате.

Я присвистнула:

– Даже в этой комнате? Может сначала стоит выкинуть коробку из-под холодильника?

– Дело вкуса, – пожал плечами Евгений Карлович, – хотя…

– Это вы бросьте! – возмутился Димка, не дав ему договорить, – свою коробку заведите, а потом выбрасывайте. Нечего по гостям шляться и чужое добро выкидывать!

– Видишь, Галочка, – заулыбался Евгений Карлович еще шире, – коробку выкидывать нельзя – она дорога хозяину сих хором как память. К тому же, в ней гораздо удобнее хранить вещи, чем в этом рассохшемся комоде.

– Евгюша, поясни, – подала голос бабуля, приблизившаяся к буфету и внимательно его разглядывавшая, – он дерьмовый, или совсем дерьмовый?

– Абсолютно, – заверил нас Евгений Карлович, – я бы даже сказал, что есть одна категория, в которой эта вещь безупречна – дерьмовость. Вероятно, надо сто раз подумать, прежде чем платить за ее доставку на этаж – неоправданная трата.

– Отлично, – почему-то обрадовалась бабуля, – Галка, ты уверена, что за ним действительно охотятся?

– С вами ни в чем не будешь уверенной, – мне снова стало обидно за буфет. Получается, мы надрывались, тащили его домой, а тут Евгений Карлович говорит, что это было набором совершенно бесполезных телодвижений. – Но братки ко мне приходили весьма убедительные.

– Очень интересно, – протянула бабуля, – Евгюша, будь добр, освети нам в подробностях, что это за хреновина.

– Легко, – обрадовался Евгений Карлович, принял театральную позу и хорошо поставленным голосом экскурсовода в Эрмитаже принялся вещать, – буфет является продуктом творения неизвестного мебельщика, родилось это произведение где-то в конце семидесятых годов. Материалом для него послужили следующие части от уже готовой, но пришедшей в негодность мебели: нижняя тумба от комода производства двадцатых годов двадцатого же века, неоднократно перекрашиваемого и укрепляемого. Дверцы и ящички, а также внутренние стенки от платяного шкафа производства шестидесятых годов двадцатого века, плюс доски, стекла и задняя стенка, трудно поддающиеся датировке и идентификации. Особого внимания заслуживают ручки этого, с вашего позволения, буфета – они принадлежат столу-конторке, изготовленному где-то в конце девятнадцатого века. Все произведение неоднократно покрыто черным лаком, и в течение долгого времени использовалось не по назначению – в нем хранили какие-то горючие вещества в банках и канистрах.

– То есть, что? – подала голос бабуля, до этого внимательно слушавшая Евгения Карловича, не перебивая, что с ней приключается крайне редко, – кто-то держал эту хрень у себя в гараже?

– Одно из самых жизнеспособных предположений, – покивал Евгений Карлович.

– Тогда вопрос, – высказалась я, – раз вы у нас такие Шерлоки Холмсы. Зачем бандюкам буфет, который кто-то держал в гараже, и, судя по всему, для этого же и сляпал?

– Идиотская ситуация, – потерла рукой лоб бабуля, – ума не приложу, что им так понравилось в этом буфете.

– Я знаю, – подала голос Катерина со своих коробок.

– Ну, – все обернулись к ней.

– Это очевидно, – заявила моя дражайшая подруга, – бандиты перевозят в нем наркотики. Ага. Огромные пакеты наркотиков, засунутые в буфет, ни у кого не возникает никаких подозрений, милиция пребывает в прекрасном неведении, рынок наводнен героином, а все почему? Потому что стратегия у них верная.

– Господи, – я прикрыла лицо рукой и бессильно повисла на дверном косяке.

Пашка с Димкой демонстративно изучали пейзаж, раскинувшийся за окном. Изучать, кстати, было совершенно нечего – вечерело, метель стихла, снег сыпал редкими хлопьями, рамы трещали от мороза, и больше всего на свете хотелось забраться под одеяло, вооружиться каким-нибудь журнальчиком и проваляться так до глубокой ночи.

– А что? – вскинула бровь Катерина, – мне тоже поначалу это предположение показалось фантастическим. Если честно, оно мне и сейчас таким кажется, однако – если кто-то придумает что-нибудь поумнее – вперед и с песней. Евгений Карлович, – Катерина обернулась к моему новоявленному деду, – вы поищите, поищите там героин – кто знает, куда они его запрятали.

– Кстати, – задумчиво проговорила бабуля, пристраиваясь рядом с Катериной, – напрасно вы смеетесь – Катенька отчасти права.

– Что? – в один голос воскликнули мы с Катериной. Катерина, насколько было видно, изумилась больше всех.

– Бабуль, – продолжала я, – ну это же полный бред. Представь себе бандюков, которые везут из Таджикистана героин в буфете! Да еще в этом буфете!

– Детка, – отмахнулась от меня бабуля, – не стоит понимать все так буквально. Не обязательно героин, но в этой хреновине что-то запрятано.

– Почему вы так решили? – Пашка наконец оторвался от внимательного разглядывания окна.

– Все просто, зятек, – хохотнула бабуля, – буфет на фиг никому не нужен – Евгюша только что предметно нам это доказал. Однако факты кричат об обратном – оказывается, буфет не только нужен, но нам еще и шкуру спустят, если мы его не вернем. Отсюда вывод – в буфете лежит нечто, представляющее большую ценность. Понимаете?

– Я думал об этом, Мария, – Евгения Карлович снова набросился на буфет и принялся его обстукивать и обнюхивать, – но то ли я туповат, то ли тайник упрятан так хитро, что с налету его не отыскать.

– А вы его молоточком, – посоветовал добрый Димка, – вон там, на столике у меня лежит, – он махнул рукой куда-то в сторону, и некоторое время все собравшиеся завороженно созерцали молоток таких гигантских размеров, что им впору шпалы укладывать.

– Вот вы еще разломайте наш буфет, – возмутилась я, оправившись от изумления, – с бандюками-то все равно дело иметь мне, так что не стесняйтесь. Давайте, в труху его.

– Главное, – примирительно вскинул руки Евгений Карлович, – это подходить к делу со здоровым энтузиазмом, но без ненужного фанатизма. Дмитрий, уберите свой молот, он подстать разве что Гефесту. Или Тору-громовержцу.

Некоторое время Евгений Карлович внимательно обследовал буфет, а я наблюдала за Пашкой, с буддистским спокойствием отыскавшим единственную в комнате табуретку, пристроившимся на нее, нашедшим драненькую газетку и погрузившимся в расслабленное чтение. А ведь были времена, и еще совсем недавние, когда на подобные разговоры он реагировал куда более нервно.

На заре нашего с Пашкой супружества (тогда еще неофициального) я больше всего боялась знакомить его со своим семейством. Благо, несерьезное звание бойфренда ни к чему меня не обязывало. Время шло, я уже три месяца как перешла на ты с Пашкиной мамой, но про моих родственников Пашка так ничего и не слышал.

Ценой нечеловеческих усилий балансировала я между будущим супругом и бабулей, стараясь не рассекречивать их друг для друга. Я поставила себе четкий срок: пусть из бабулиной квартиры выедут латиноамериканские контрабандисты, которые живут у нее уже месяц, скрываясь от Интерпола. Тем более, бабуля уверяла, что они с Евгением Карловичем уже пристроили статуэтку какого-то индейского бога, которую эти контрабандисты приволокли, так что ждать осталось недолго. Я думаю, меня можно понять, почему мне не хотелось пускаться в долгие объяснения, что за веселые загорелые парни, ни слова не понимающие по-русски, живут дома у 0змоей бабушки и ежедневно выкуривают грамм по двадцать гашиша. Конечно, с другой стороны, я понимаю, что сама не познакомила Пашку с бабулей, упустив тот краткий миг, пока не въехали контрабандисты, а четырнадцать ящиков с ассирийским барельефом уже вывезли… В свою защиту хочу сказать, что миг этот был крайне недолгим, порой мне кажется, что латиносы со своей страшенной статуэткой загрузились к бабуле сразу вслед за ящиками, едва дождавшись, пока любители древней Ассирии отъедут за угол.

Как бы там ни было, я испытывала довольно сильную неловкость, если мне приходилось признаваться в том, что моя бабушка, вместо того, чтобы сидеть дома и вязать какой-нибудь носок, ходит с рогатиной на медведя, дружит с контрабандистами и вечно превращает мое мирное существование в сущий вертеп. Кому захочется о таком говорить? Кому угодно, только не мне. По моему четкому убеждению, приключения – это радости для Индианы Джонса, форта Боярд, передачи «Клуб кинопутешественников» и героев романов Александра Дюма. Я же хочу, чтобы в банках с кофе не обнаруживались подвески Анны Австрийской, картины Веласкеса висели в Лувре, а не в бабулиной прихожей, а бандиты разбирались друг с другом, никак не затрагивая при этом меня. Вероятно, потому я доигралась до того, что Пашка начал считать меня круглой сиротой. Все кончилось в тот день, когда бабуля все-таки заподозрила у меня наличие личной жизни и нагрянула проверить все на месте.

Приложение № 10. О начале большой и проникновенной дружбы

Долгие звонки в дверь, я открываю.

Бабуля врывается и принимается бегать по квартире, размахивая бумажными пакетами, полными гамбургеров, прихваченных в ближайшем Макдональдсе, врубает музыкальный центр, тискает меня, кота, и уже было собирается шагать на кухню, как из спальни на шум выплывает Пашка.

Он прекрасен. Семейные трусы, в которые он облачен (и, заметьте, это его единственный предмет одежды) разрисованы веселыми желтыми слониками, физиономия его небрита, а голова всклокочена, что придает Пашке вид лихой и разбойничий. Бабулина реакция молниеносна – в одно мгновение у нее в руках оказывается табурет. Я повисаю на ее руке, у Пашки ровно две секунды, чтобы отскочить обратно в спальню. Бабуля тем временем отшвыривает табурет в сторону и одним прыжком настигает несчастного, перепугав до такой степени, что тот забывает надеть штаны. Так, без штанов, Пашка и поддерживает непринужденную светскую беседу с бабулей. Но бабуля блестяще укладывается в узкие рамки этикета.

Краткий тезис, который она старается донести до Пашки: Галочка – девушка ранимая, легковерная, и черт знает, какие проходимцы могут этим воспользоваться. Слава богу, что у нее есть бабуля – не даст загубить молодую и неопытную душу. Именно поэтому грязного извращенца, который посмел вселиться в ее квартиру, сейчас быстренько выведут на чистую воду, расколют, как орех и выпытают из него все тайны, которые он только сможет припомнить. На этих-то словах я понимаю, что за свою любовь надо бороться. К слову, раньше понимание этого выражения не открывалось мне настолько в буквальном значении. Коршуном я налетаю на бабулю, нечеловеческим усилием выволакиваю ее в прихожую и там заявляю, что она пытается лишить меня личной жизни, счастья и, в конце концов, какое ее дело, что за проходимец расхаживает здесь в трусах, пусть бабуля лучше за своими контрабандистами приглядывает.

Бабуля отбывает в крайне оскорбленных чувствах. Насчет Пашки она остается при своем мнении.

Глава десятая, в которой Катерина открывает новый способ провоза героина через таджикскую границу (окончание)

Впрочем, долго находиться в поруганном состоянии мы с бабулей не могли: прооравшись час в каком-то Макдоналдсе, мы упали друг другу в объятия и начисто все позабыли. А вот с Пашкой бабуля держится довольно прохладно до сих пор. Что примечательно, предложение Пашка сделал мне через два дня после посещения бабули – вот и пойми мужиков после этого…

Короче, дальнейший вечер прошел тихо и по-семейному. Евгений Карлович так и не раскрыл тайну буфета, зато неожиданно спелся с Димкой на предмет его полуразобранного мотоцикла, а Пашка повел женскую часть нашей компании на кухню играть в кинга. Счет был как всегда: всех обставила бабуля, за ней шел дражайший супруг, потом Катерина, и на почетном первом с конца месте – ваша покорная слуга.

Вернуть буфет бандитам мы решили единогласно и с легким сердцем.

Глава одиннадцатая, в которой я совершаю трудовой подвиг, а Машка рождает гениальный заголовок

– Как бы там ни было, – закончила Светка, – последний срок сдачи послезавтра, а у нас еще конь не валялся. – Светку послушать – так у нас все пропало, и журнал «Современная женщина» никогда не окажется в руках жадных до информации читателей. Я спряталась за своим монитором и душераздирающе зевнула.

Конечно, вставать в такую рань для живого человека противоестественно, но уж очень мне не хотелось сталкиваться с дорогим сердцу Аполлоном. Судя по всему, Пашка тоже не горел желанием повстречать своего недавнего спарринг-партнера (кто знает, что у того на уме, вдруг он решит продолжить), а потому мы в едином порыве отбыли на работу с первыми лучами солнца, с очаровательной непосредственностью возложив обязанности по передаче буфета бандитам на бабулю с Евгением Карловичем. Бабуля с утра напевала и пребывала в подозрительно хорошем настроении. Я постаралась задавить на корню черные подозрения, родившиеся в моей душе.

Светка чуть в обморок не грохнулась, когда, придя в десять утра на работу, обнаружила меня в полутемной редакции, вдохновенно ваяющую про восьмое марта.

– Вот это я понимаю, – обрадовалась она, – с утра уж на ногах и я у ваших ног.

– Я у ваших ног, – уточнила я, давя в чьей-то чайной чашке очередной бычок.

– О чем я и говорю. Труд – благородное дело, – похлопала меня по плечу Светка и упорхнула к себе в кабинет.

Я же осталась вдохновенно ваять. Утренняя редакция производила пугающее впечатление. Огромное помещение с высоченными потолками, поделенное на сотню маленьких отсеков невысокими пластиковыми перегородками, к середине дня больше будет походить на муравейник, но сейчас по углам прятались таинственные тени, загадочно гудел сервер и протяжно завывал ветер, хлопая рамой плохо закрытой фрамуги. До фрамуги я все равно бы не дотянулась, а потому просто закуталась поплотнее в шарф и заткнула уши наушниками плеера.

К часу дня я была готова плакать от осознания собственной гениальности: гигантский материал о восьмом марта, сопровожденный могучим новостным блоком, статьей о праздничном ужине и сводом практических советов по подбору подарков чадам и домочадцам был готов. Я закинула его Машке, с которой мы по обыкновению ловили блох в текстах друг друга (она не менее вдохновенно лабала про культурные события столицы) и блаженно потянулась. От Машкиного компьютера послышался печальный вздох.

– Дави в себе Льва Толстого! – по-доброму посоветовала она.

– Стараюсь, – буркнула я.

– Плохо стараешься, – припечатала суровая Машка и погрузилась в чтение моей необъятной серенады в честь международного женского дня.

Машка исполняла роль редакционного Будды. Эта невозмутимая, огненно-рыжая барышня издревле славилась непоколебимой нервной системой. На ее глазах могли рушиться империи, мчаться безумные гунны, реветь Годзиллы, волноваться народные массы, безумствовать шарлатаны – Машка преспокойно поправляла очки на носу и продолжала заниматься своими делами. По всем окрестным городам и весям славилась она удивительной способностью давить любую истерику в зародыше, а потому Светка поручала ей самые нервные и опасные дела. Машке было по барабану. Железной рукой правила она разворотом под кокетливым названием «Что новенького» (нечто бодрое про жизнь звезд и культурные события), толпой внештатных авторов, а также мужем, двумя любовниками и необъятным семейством, в котором в причудливой пропорции перемешались армянские, цыганские и еврейские крови. Поколебать Машкино фантастическое спокойствие не могло ни что.

Приложение № 11. Список происшествий, никак не смутивших Машку

1. Ответственный секретарь и один из верстальщиков полдня обменивались колкими репликами, потом решили выяснить отношения на кулаках. Все, кроме Машки, с визгом сбежали из кабинета, драчуны повалились на ее стол. («Подвиньтесь, мне не видно распечатку», – немного раздраженно пробормотала она, сдвигая на нос очки);

2. Один из учредителей журнала где-то перебрал и ходил по редакции от стола к столу, приставая ко всем с нудными разговорами, никто не решался ему перечить. («Мужчина, мне не интересно!», – грохнула Машка, когда бедняга добрался до ее стола, история осталась без последствий);

3. Недалеко от нашей редакции взорвался автомобиль, все, кроме Машки, залегли на пол и затихли. («Галка, у тебя есть сахар?», – наклонилась ко мне Машка, помешивая чай);

4. За тоненькой невысокой перегородкой арт-директор жаловался генеральному директору на Машку и просил ее уволить («Вопросы?», – мрачно перегнулась Машка через перегородку, «Нет», – тоненько ответил арт-директор и через неделю уволился сам);

5. Из воздуховода к нам прибежала крыса. Все с воем повскакивали на столы. («Это еще чье?», – поинтересовалась Машка, пинком отшвыривая животное в стену, ни на секунду не оторвавшись от своего монитора).

Глава одиннадцатая, в которой я совершаю трудовой подвиг, а Машка рождает гениальный заголовок (окончание)

Мне никто не верит, но я своими глазами видела, как Машка, бахнув кулаком по столу, тихим и ужасным голосом попросила Николая Аполлинарьевича заткнуться. Причем, тот не стал кочевряжиться, а немедленно заткнулся. Вы не знаете Николая Аполлинарьевича? Вы не знаете жизни. Этот безумный тип является пикантной изюминкой нашей редакции. Эдакой изюмищей.

У Николая Аполлинарьевича явно не все дома, но это его совершенно не заботит. То есть, я имею в виду, что если нормальный человек проснется с утра от того, что к нему прилетели инопланетяне с настоятельной просьбой запечатлеть на бумаге их тысячелетнюю мудрость, а потом издать эти записки на страницах «Современной женщины», он тут же обратится к психиатру. Но не таков наш скромный герой! Николай Аполлинарьевич надевает кошмарные порыжевшие сапоги, заправляет в них брюки от лоснящегося костюма, накидывает поверх бирюзовую кофту с перламутровыми пуговицами, взъерошивает жидкую бороденку и отправляется штурмовать Светкин кабинет (не спрашивайте, как он узнал, где тот находится). С момента явления нашему герою инопланетян минуло полтора года, и Николай Аполлинарьевич крепко прижился в редакции. Он бродит по коридорам, размахивая пухлыми тетрадками, страницы которых исписаны мелким убористым почерком, пугает внештатников, доводит до нервных истерик редакторов и требует справедливости.

Как известно, справедливости в этом мире нет, опусы его, разумеется, никто не печатает, однако, в последние полгода наблюдается отчетливая тенденция: в «Современной женщине» к Николаю Аполлинарьевичу привыкли. Привыкли настолько, что включили его в список обедающих сотрудников. В обмен на горячую пищу, Николай Аполлинарьевич выполняет мелкие курьерские поручения и шляется по редакции всю вторую половину дня, давая всем неоценимые советы. В данный момент Николай Аполлинарьевич крепко прописался в отсеке фоторедакторов, обучая их грамотно вести переговоры с агентствами. Фоторедакторы (на редкость веселый и неконфликтный народ) давились от смеха и угощали советчика соленым печеньем, которое они по утру (замечу, на месте преступления я присутствовала лично) украли из отсека верстальщиков.

– Я тебя поцелую! – заявила Машка, оторвавшись от монитора.

– Спасибо, дорогая, – скромно поклонилась я, – всегда знала, что во мне дремлет скрытая гениальность.

– Я тебя поцелую, – продолжала Машка, пропуская мимо ушей мои слова, – если ты объяснишь, почему подзаголовок у всей этой байды звучит как: «Придумать надо подзаголовок», а вторая новость из блока состоит из одного абзаца, цитирую: «В Ливане ничего не знают о восьмом марта, зато в Америке этот праздник отмечают особо. Американские феминистки не дремлют, и этот день стал днем их борьбы с воинствующими (подумать только, в эпоху политкорректности такие еще остались) шовинистами, бла бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла, придумаю после вреза». Звучит экспрессивно, боюсь, даже слишком.

– Я забыла про новости! – слабо отбивалась я, покраснев до корней волос.

– И про врез, – тактично напомнила мне Машка, – а еще ты с упорством маньяка слово «человек» пишешь как «челвоек».

– Не правда! – тоненько выкрикнула я.

– Правильно, – легко согласилась Машка, – иногда «человек» у тебя пишется как «челвеок».

– Правильно-правильно, Машенька, – прокричала из своего отсека Надежда Юрьевна, наш бессменный корректор, – а еще «потому» она всегда пишет как «потмоу».

– Это с английским акцентом, – буркнула я, – это изыскано, по-европейски.

– Вот-вот, – вздохнула Машка, – окончание новости я тебе забацала. Будешь ты у нас истинным антифеминистом. Теперь это модно, мол, все мы охренели от этих феминисток, так хочется просто быть женщиной.

– Вот бредятина-то, – хмыкнула я.

– Ага, – покивала Машка, – зато жизненно и в струю.

– Очень правильно, – высунула голову из своего кабинета Светка, – мы обязаны быть в струе! Пошли ко мне заголовки придумывать!

– Им бы только заголовки придумывать, – подал из своего угла голос Сережка, администратор сайта «Современной женщины».

– Ты объявление про конкурс разместил? – медовым голосом осведомилась Светка.

– Нет, – присел Сережка.

– Вот и займись. А вы обе ко мне за заголовками.

Заголовки в «Современно женщине» – тема отдельная. Это Светкин конек – напридумывать суперзабубенных заголовков, чтобы у дорогих читателей мозги набекрень встали. Для выполнения этой непосильной задачи раз в неделю мы засаживались у Светки в кабинете и час бредили, причудливо тасуя слова. Мероприятие это было довольно веселое, услышав Светкин призыв, мы с Машкой подхватили сигареты и пошли к ней в кабинет. Крохотная, но грозная Светка восседала за своим главредовским столом, закинув ноги на его крышку.

– Поздравляю всех собравшихся с днем всех влюбленных.

– Прошедшим днем всех влюбленных, – уточнила Машка, подволакивая к Светкиному монитору стул.

– Да будет так, – кивнула Светка, подвигаясь, и освобождая мне мою любимую батарею. – Как отметили?

– Ровно, – хмыкнула Машка, ковыряясь в Светкином столе в поисках какого-нибудь сухарика, – мои четко поделили время отмечания, с риском для жизни. Пули летали над головой.

– А мы как всегда, – тоскливо вздохнула я.

– Любовь-морковь? – скучно протянула Светка.

– Скандал, битье посуды и временный разъезд по друзьям.

– Кто остался дома? – поинтересовалась Машка, отыскав у Светки в столе шоколадку.

– Я.

– В корне неверная тактика, – заявила Машка, вгрызаясь в половину плитки, – отбывать из дома всегда надо первой.

– Тут уж кто успел, – пожала плечами наш многоопытный главный редактор, – тут очень сложно поймать момент.

– Тогда надо отбывать, как только жареным запахнет, – проговорила Машка с набитым шоколадом ртом.

– Задолбаешься по друзьям шляться, – отмахнулась я от них, усаживаясь на своей батарее, – к тому же, кто-то должен кормить кота.

– О! – вскинула палец к потолку Машка, – «К тому же, кто-то должен кормить кота» – отличный заголовок в «психологию для всех» про разделение домашних обязанностей.

– Маловато что-то, – усомнилась я, – давай уж строчки на четыре, что стесняться!

– «А кота кто будет кормить?», – предложила Светка.

– «Кормить ли кота?», – задумчиво протянула я.

– Стоп, – замахала руками Машка, – что вы вцепились в этого кота? Там вообще, насколько я помню, про котов нет ничего. Ведь нет?

– Нет, – легко согласилась я.

Мы замолчали, с ненавистью уставившись в макет номера.

– «Любви все возрасты покорны». Это к рекламному материалу про виагру, – Светка что-то быстро застрочила в макете, – до сих пор не понимаю, на фиг они дают его в «Современную женщину». Как вам, про любовь, ничего?

– Отвратительно, – поморщилась Машка.

– Значит, утвердили, – покивала Светка. – Дальше у нас что?

– Дальше у нас молодежная рубрика, – порадовала я всех, – предлагаю к материалу про ранние связи «Что твой кекс знает про секс?».

– Не, – замахала руками Машка, – это лучше к виагре!

– А молодежь порадуем неразменной убоиной «Любви все возрасты покорны»?

– Великолепно. – Светка что-то долго чиркала в макете, и строчила по новой, – теперь наша тяжелая артиллерия. Материал про «Плейбой» и «Хастлер».

– А что там? – сморщилась Машка.

– Да, – скромно потупилась Светка, – так, ерунда всякая.

– Это Светкин материал, – пхнула я Машку ногой, – между прочим, отличный.

– Дайте-ка мне сюда ваш отличный материал, – отрезала черствая Машка, подхватила распечатку из принтера и погрузилась в чтение. Светка сидела, надувшись, и подавлено молчала. Я делала ей знаки бровями поверх Машкиной головы, мол, да ты что, ну а то ты не знаешь нашу язву желудка, ну ты же матерый редакторище, не просто редакторище, а главный редакторище…

– Хм… – с сомнением протянула Машка, вынырнув из Светкиного материала, – ерунда какая.

– Что – ерунда? – взорвалась Светка.

– Ну, во-первых, – начала Машка, – «Хастлер» пишется через «э».

– А вот и нет! – прорычала Светка.

– А вот и да, – невозмутимо ответила Машка.

Короче, дальше эти неистовые барышни побежали за Надеждой Юрьевной, битый час терзали несчастную пожилую женщину, ни разу не слыхавшую про оплот американской журнальной порнографии, отпустили ее на место уже на грани истерики, продолжили ругаться, полезли и Интернет, который выкинул им 2867 ссылок по запросу «Хастлер» и 2345 ссылок по запросу «Хэстлер». В общем, в итоге, Светка, с незначительным преимуществом победила, Машка надулась, тут я не выдержала и принялась вопить, что они достали ругаться, потому что у нас впереди еще 21 непридуманный заголовок, а они тут сцепляются из-за одной буквы… Наоравшись, мы старались не смотреть друг на друга и с яростью пялились в макет номера.

Некоторое время мы вздыхали и скрипели стульями (вернее – Машка со Светкой скрипели стульями, а я – своей батареей).

– Скандалистки, – буркнула я через пять минут напряженного молчания.

– Грубиянка, – прошипела Светка.

– Начальствующий деспот, – тут же не осталась в долгу Машка. Светка собиралась ответить еще что-нибудь, но тут Машка посветлела лицом и уставилась на Светку так, словно видит ее впервые, – Свет, – засияла она, – скажи мне, «Плейбой» у нас – эротика?

– Ну, – выплюнула та.

– А «Хастлер» у нас что?

– Порнуха? – робко вставила я.

– Ну, – пропела Машка, – а заголовок у нас будет «Эра эроса или пора порно?». А, ничего?

Светка посмотрела на Машку таким взглядом, каким мать смотрит на своего любимого сына – золотого медалиста:

– Машенька, – проговорила она, – Машенька, у тебя уникальная голова!

– Машка, – восхитилась я, увидев придуманный ею заголовок на бумаге, – это супербомба!

– Машка, я тебе премию выпишу, – неистовствовала Светка.

– Да ладно, оставьте, – засмущалась Машка, – что я без вас-то придумаю…

Ближайшие десять минут мы осыпали друг друга лестными эпитетами. Выяснилось, что Светка у нас – чуткий и удивительно демократичный руководитель, а мы с Машкой – уникальные авторы, без которых «Современная женщина» просто не существовала бы в природе.

Дверь Светкиного кабинета открылась и в проеме появилась плешивая голова Николая Аполлинарьевича.

– Светлана Гавриловна, – начал он.

– Николай Аполлинарьевич! – благодушно проворковала Светка, готовая в этот чудный момент открыть объятия гадюке, плюющейся кипящим ядом. Вообще-то в обычной, не осененной гениальным Машкиным заголовком, жизни Светка просто на дух не переносила нашего редакционного домового, поначалу силилась выставлять его из редакции и даже грозила ему физической расправой.

– Светлана Гавриловна, – сказать по правде, Николаю Аполлинарьевичу всегда по барабану, радуются ему или готовы придушить на месте, – от имени редакции прошу Перевалову пройти на свое рабочее место и подойти к своему мобильному телефону. Мы все больше не можем.

– Мы можем! – крикнул из глубины комнаты Сережка, – но Аполлинарьевич уже достал.

– Пять минут, – обернулась я к благостным Светке с Машкой и зайцем прыгнула к своему столу, на котором разрывался мобильник.

– Да! – гаркнула я в него, откинув крышку.

– Детка, – проговорила бабуля тихим и страшным голосом. – Кажется, у нас большие неприятности.

Это был один из немногих случаев, когда бабуля мне соврала. Неприятности у нас были огромные.

Глава двенадцатая, в которой Евгений Карлович подает нам знаки и загадывает загадки

– Детка, – в сотый раз за этот вечер спросила меня бабуля, – ты уверена, что тебе не почудилось?

– Абсолютно, – отрезала я, дивясь своей стойкости и твердости. А уж вы мне поверьте, тут было от чего терять голову и впадать в панику.

Обстановочка дома царила подавленная. Катерина через каждые пять минут хваталась за сердце, бабуля сидела, мрачно подперев голову рукой и занималась самоедством. Еще бы, пару часов назад она собственноручно передала в заложники своего мужа (надо заметить, весьма немолодого), а так же куда более молодого зятя (от этого его не менее жаль, в наше время такие соколики не густо по канавам валяются) и его придурковатого друга (этого типа жалко меньше первых двух, но тоже ведь человек!).

Однако по порядку. Со слов бабули (перебиваемой изредка Катериниными охами) все выглядело так.

Мероприятие по передаче буфета бандитам проходило в обстановке всеобщей любви и взаимопонимания. Посокрушавшись, что меня нет дома (а также: нет борща, семги, водки и сметаны), бандиты уже были готовы ударить по рукам, забрать свой буфет и убраться восвояси, как из их стройных рядов сделал шаг вперед неприятный коротышка, который заявил, что для окончательного разрешения инцидента требуется установить пару деталей.

После этого коротышка битый час скакал вокруг буфета, скрипел зубами при виде оторванной дверцы, выдвигал и задвигал обратно ящики, простукивал дверцы, короче, делал все, что до него делал Евгений Карлович. С той лишь разницей, что после манипуляций Евгения Карловича мы узнали, что наш буфет – рухлядь, а после манипуляций коротышки из бока рухляди с громким щелчком вылетел пустой ящик.