Текст книги "Скромное обаяние художника Яичкина"

Автор книги: Анастасия Зубкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Димкин бенефис был великолепен. Он держался выше всяких похвал, это было просто прекрасно, слов нет. От этого мне еще больше жаль, что Димка выступал сольно так недолго. После двадцать пятого удара Жениной головой по полу, к Димке подошел Перевалов и очень деловито отоварил беднягу рукояткой пистолета по голове. Димка дернулся и обвалился на Женю. Стало тихо.

Потом Женя начал попискивать, силясь вылезти из-под нашего защитника девичьей чести. Зямочка некоторое время смотрел на обоих с отвращением, а потом брезгливо выплюнул:

– Пятнадцать тысяч.

– Но, Василий Геннадьевич, – начал было возражать Женя.

– Усохни, – отвернулся от него Зямочка и ликующим взглядом обвел нашу компанию, компактно разложенную по полу.

– Ну что, – провозгласил он торжественно, – будем вас резать!

– Будем нас что? – бесцветным голосом переспросила Катерина.

– Машка, – заулыбался Зямочка бабуле, – готовься, первой пойдет твоя дорогая внученька.

Как только смысл этих неприятных слов уложился в голове, мои зубы начали выбивать дробь.

– Только через мой труп, – взвился Пашка, до этого момента лежавший тихо.

– И ее дорогой муженек, – закончил мысль Зямочка, – а наш счастливый молодожен, – Зямочка кокетливо посмотрел на Евгения Карловича, – будет смотреть на все это и любоваться…

– Василий Геннадьевич, – тихо заметил Перевалов, – мы на мокруху не подвязывались. Мокруха дороже выйдет. Сильно дороже.

– Я не буду мелочиться, – заверил Перевалова Зямочка, – а потом, кто говорит о мокрухе? Мы просто отрежем им уши, и заставим съесть. «Ты приде-е-е-ешь на у-у-у-ужин, я те-е-е-ебе не ну-у-у-у-ужен», – противно запел он. Вполне понятно, на чем Зямочка сошелся с моей бабулей много лет назад – на любви к отвратительным вокальным экспериментам. Но что же делают с человеком годы, это надо!

Впрочем, мне сейчас было сильно не до оценки вокальных достоинств Зямочки. Я тряслась и икала от страха. Сказать, что перспективы, открывшиеся передо мной, меня напугали – это не сказать ничего. Я помертвела. Хуже, чем в кресле у стоматолога. Хуже, чем перед удалением аппендицита. Бабуля лежала тихо, и это еще больше пугало. Мы с Пашкой переглянулись и дали друг другу молчаливое обещание не отдавать врагам свои уши задешево. Сначала мы отправим на тот свет парочку мордоворотов.

– Машка, – пропел Зямочка, – где моя картина?

– Ты поищи, поищи, дорогой, – ответила бабуля странным ровным голосом, – ее где-то тут Шурочка спрятала. – Самым страшным для меня в бабулиных речах было то, что она не соврала. Вероятно кого-то и не напугает, что его бабушка вдруг перестанет врать, но я оцепенела от ужаса. Моя бабуля честных переговоров не вела отродясь, в ее крови бурлило то странное вещество, вынуждающее отравленных им надувать ближних со всей возможной тщательностью. Если она вдруг перестала врать – пиши пропало.

– Я уже все обыскал, – начал яриться Зямочка, – но, единственное, что я тут нашел – эту презренную насмешку над искусством!

Зямочка наклонился, пошарил за Димкиной батареей и извлек на свет свернутый в рулон холст. Долго ковырялся с резинкой, которой он был перемотан, развернул и драматическим жестом показал нам. На холсте в веселеньких желтых тонах был нарисован довольный бородатый мужик с толстым котом на руках. Перед мужиком на столе располагалась крайне условная банка с огурцами и кружка с молоком (судя по смелому набору продуктов, мужик этот был самоотверженный). Картина дышала негой и оптимизмом, она умиротворяла и воцаряла в душе покой. Хорошая, я бы сказала, картина.

Александр Александрович посмотрел на «хорошую картину», с трудом подняв голову с пола, лег обратно и закрыл глаза. Полежал так немного, а потом коротко хихикнул. Вслед за боссом засмеялся Аполлон. Они смеялись до слез, радостно и бодро, словно сидели в теплой кампании у камелька, а не валялись на Димкином полу под прицелами милиционеров.

– Я не понимаю! – взвизгнул Зямочка, – не понимаю! Тут написано: «Автопортрет». Вы что, думаете, я не отличу эту мазню от Рембрандта? Где моя картина?

Тут меня наконец-то осенило. Вот же он – светлый лик художника Яичкина! Вот он – наш вожделенный мастер! Не беда, что правая сторона лица у него больше левой, нос сполз на сторону, а рубашка закрашена однотонным заборным зеленым цветом. В конце концов художника может обидеть каждый. Это, конечно, не Рембрандт, но тоже очень красиво. Железного, между прочим, в отличие от того же самого Рембрандта, рисовать никто не учил, а вот же – тянулся человек к прекрасному, старался изо всех сил, даже кота любимого увековечил. Однако откуда светлое творение Железного взял Зямочка?

Приложение № 31. Сколько тайников соорудил господин Рукавишников в своем знаменитом буфете

1. Большой тайник под правым ящиком (30х15х23 см)

2. Маленький тайник в основании нижней дверцы (3,7х4,2х5,7 см)

3. Маленький тайник в ножке (3,7х4,2х5,7 см)

4. Средний продолговатый тайник в основании нижней части (6х6х16 см)

5. Средний прямоугольный тайник в основании верхней части (3х10х10)

6. Примечание: хитрая конструкция буфета предполагает дополнительную защиту тайников: если открыт один из них, другой вы ни за что не отыщете.

Глава тридцать первая, в которой Димка прыгает, а все упражняются в красноречии (окончание)

– Милый, откуда ты это взял? – озвучила мой вопрос бабуля.

– В этом странном буфете, – кивнул на буфет Зямочка, – что это за хреновина?

– Забудь, Зямочка, – хмыкнула бабуля, – это совершенно тебя не касается.

– Ты, наверное, не понимаешь, – окончательно взбесился Зямочка и начал брызгать слюной, – меня сейчас касается все, что тут находится. Ты даже представить себе не можешь, сколько всяких вещей меня касается! Машка, ты и так оправишься на зону, но если будешь кочевряжиться, пойдешь туда с очень неприятными воспоминаниями и без внучки, которая от всего пережитого загремит в тюремную психушку!

Бабуля промолчала, а вот я этого вытерпеть уже никак не могла. У любого человека есть свой предел. Мой предел обозначился, когда Зямочка заговорил про психушку. Я пришла в состояние легкого умопомрачения и принялась сдавать пароли и явки.

– Это картина, в которой Железный зашифровал место нахождения бандитских бриллиантов! Это его «Автопортрет»! – выкрикнула я, содрогаясь от одной мысли о тюремной психушке. И что за извращенец этот их Зямочка, что ему за радость так над людьми издеваться?

– Что? – Зямочка вытянул тощую шею, снова развернул холст и посмотрел на него новыми глазами. – Железный, говорите?

– Какой Железный? – поинтересовался Перевалов.

– Никакой, – Зямочка воровато свернул холст и спрятал его обратно за батарею, – совершенно никакой.

Судя по Зямочкиному виду, он был в курсе про Железного и его художественные упражнения. Александр Александрович, было поднявший голову, снова уронил ее и затих. Я кинула взгляд на Пашку. Тот не очень хорошо понимал, что происходит, но зачем-то ободряюще подмигнул мне. Я же погрузилась в пучину самобичевания. Только что я своими руками подарила Зямочке мешок бриллиантов. Если, конечно, история про шифровальный талант Железного – не народный фольклор.

– Зямочка, зубы обломаешь, – пробасила бабуля в пол, даже не поднимая на Зямочку глаз, – бери ношу по себе, смешно же, куда тебе за потерянным общаком гоняться!

– А ты помолчи, – цыкнул на бабулю Зямочка. – Кстати, – оживился вдруг он, – давно мечтал прижать всю вашу кампанию целиком, так что прямо сейчас следствие выявило еще одного члена преступной группировки Кровавого Антиквара. Это – держательница грязного притона Александра Николаевна Солнышкина, развращенная, страшная женщина.

Я поперхнулась и громко закашляла, силясь отогнать от своего лица хлопья Димкиной пыли. Шурочка – держательница грязного притона? Похоже, успех вскружил Зямочке голову.

– Ха, – мрачно проговорила бабуля, – сковырни ее попробуй, дружок, тебе голову враз отвинтят.

– Приходит, новое время, Машка, – назидательно объявил Зямочка, – и я шагаю в ногу с ним. Это ты со своим прыщем безнадежно устарела, осталась в прошлом веке и вышла в тираж. Время авантюристов-одиночек ушло, теперь вас всех перемелет государственная машина, на вполне законных основаниях. Вы – вымирающий вид, и ваши жалкие попытки оставаться на коне смешны. Все эти старые приемчики, пионерская принципиальность, вера в бескровных мошенников – все это пережитки. Ты знаешь, – самодовольно подбоченился Зямочка, – я даже рад, что ты не пошла за меня в ту роковую ночь. Ты падаешь на дно, а, заодно утянула бы туда и меня. Тебе место на зоне, и твоему молодожену там же. Смешно, не правда ли, получилось? Вы сами отдали мне в руки ценность гораздо большую, чем мой Рембрандт. Мне даже не интересно, куда твоя подружонка его запрятала, зачем мне теперь этот мерзкий Рембрандт? Как только я наслажусь незабываемым зрелищем суда над вами, я обязательно вытребую с тобой свидание, посмотрю, как тебе хорошо живется – и отправлюсь на поиски клада Железного. А тебе, моя любовь, достанется доля, которой ты вполне заслуживаешь.

– Александр Александрович, – подняла голову бабуля так, словно Зямочка только что не стращал ее всеми возможными страхами, – вы видели холст?

– Да, – ответил ей мясной король, на которого эта прочувствованная речь, судя по всему, тоже не произвела особого впечатления.

– У вас есть мысли, как он туда попал?

– Тм нескльк тйников, – выдохнул Александр Александрович и зачастил, – сдя по всму, мй орлы не змтли нужнго. Они у мня исплнтльн, но тупвты.

– Мы – в расчете? – продолжала бабуля, опустив оправдания про исполнительных, но туповатых бойцов.

– Да, – ответил Александр Александрович и снова бессильно уронил голову.

– Хорошо, – обрадовалась бабуля, – тогда пора кончать этот фарс, братцы, – заявила она и вдруг начала подниматься с пола, не обращая внимания на мордоворотов и их пистолеты, – развели тут Чикаго, право слово, стыдно за вас. Стыдно.

Глава тридцать вторая, в которой бабуля делает бандитам непристойное предложение и те его принимают

– Раскудахтался, – проворчала бабуля, тщательно отряхиваясь, – под суд, да уши отрежу. Зямочка, не смеши меня. А то перед людьми неудобно – тоже мне, Дон Корлеоне, в зеркало-то на себя когда в последний раз смотрел?

– Глаз с нее не спускать! – дернулся Зямочка, и на бабулю в тут же секунду оказались наставлены все пистолеты, которые только были в этой комнате, а было их тут много.

– Спокойно, – примирительно вскинула руку бабуля, – спокойно, никто никого не будет стрелять и резать, я просто хочу поговорить.

– Говори, – великодушно позволил Зямочка, – а потом мы украсим личико твоей внучке.

«Милости просим», – разозлилась вдруг я, – «живыми не уйдете!». Судя по Пашкиному лицу, он думал о чем-то похожем, и эти люди еще не знали, на что способен тихий пузатый программист в ближнем бою.

– Что же вы, – укоризненно начала бабуля, величественно пристраиваясь на какой-то картонной коробке так, словно это был королевский трон, – я обращаюсь к вам, ребята, – она обласкала взглядом Перевалова так, словно это был ее родной сын. – Что же вы, дорогие мои, сидите в этом дерьме? Приличные, я хочу сказать, оборотни в погонах, нормальные ребята, все молодые, талантливые, вам давно пора такими делами ворочать, что дух захватывает, а вы, как пеньки, сидите на копеечных должностях…

– Ну, не таких уж и копеечных, – неуверенно начал Перевалов.

– Ты у нас по званию – кто? – с жалостью спросила бабуля.

– Лейтенант, – буркнул Перевалов.

– Интересно, – ухмыльнулась бабуля, – капитана тебе когда дадут?

– Лет через пять, – ответил Перевалов.

– А могут дать завтра, – проронила бабуля и отвернулась разглядывать стену, мол, какие у вас тут миленькие цветочки на стенах нарисованы. Хочу сказать сразу, ничего миленького в Димкиных цветочках на обоях не было, они навевали опасную меланхолию и походили на пришельцев из другой галактики. Хозяин миленьких цветочков валялся без движения, а Женя все-таки сумел из-под него вылезти.

Приложение № 32. Список вещей, обнаруженных нами в обломках буфета через сорок минут, когда мы немного пришли в себя

1. Антикварные серьги с цветными бриллиантами (четыре желтоватых камня, два – розоватых, вторая половина XVIII века);

2. Коллекция русских монет (от XVII до XIX века);

3. Этюд «Бурное море», И. К. Айвазовский, масло;

4. Икона «Троица», XVI век;

5. Золотое кольцо с изумрудом;

6. Майонезная банка со старой белой краской (пока мы не решили твердо – это замаскированный тайник с очередной ценностью или просто банка с засохшими белилами).

Глава тридцать вторая, в которой бабуля делает бандитам непристойное предложение и те его принимают (окончание)

Пока я напряженно оглядывала окрестности, подняв голову, «нормальные оборотни в погонах» пришли в неописуемое волнение.

– За что это дадут капитана? – спросил один из мордоворотов, – я тоже лейтенант.

– Машка! – заволновался Зямочка, – ты мне эти шутки шутить брось!

– Ай, отстань, – поморщилась бабуля, – не до тебя сейчас. Ребята, – обвела теплым, лучащимся взглядом бабуля мордоворотов, – у нас тут намечается большое, красивое дело. Обстряпаем с шиком!

– В смысле?

– А в смысле, что пару дней назад в органы милиции обратился крайне взволнованный владелец сети антикварных магазинов Евгений Карлович Цимерман, – с удовольствием, смакуя каждое слово начала рассказывать бабуля. – Он был крайне взволнован и даже прервал свое свадебное путешествие. Его друг, тоже антиквар, Семен Александрович, сообщал, что стал владельцем крайне странной и опасной информации о ценностях, похищенных из бостонского музея Изабеллы Стюарт-Гарднер. Оказалось, что ниточка от похитителей ведет в Россию, и заправляют всеми этими делами уважаемый человек, депутат, имя которого он не стал раскрывать, – бабуля сделала красивую паузу, кинула сочувствующий взгляд на посеревшего Зямочку и продолжила, – хотя нет, конечно же, он раскрыл вам это имя: Василий Геннадьевич Баренцев. Оказалось, что именно Баренцев шестнадцать лет назад заправлял крупнейшим нераскрытым ограблением. Причем, одна из картин у него до сих пор на руках – это знаменитый «Автопортрет» кисти самого великого Рембрандта. И надо же, Евгений Карлович пришел именно к Перевалову. Тот, потрясенный полученной информацией, тут же взялся за расследование и провел его с прекрасными результатами: обнаружилась и одна из похищенных картин, и сам злоумышленник.

– Машка, – проговорил Зямочка, – можешь не стараться. Моим ребятам наплевать, какими делами я когда ворочал, а уж что ты меня в бостонские грабители записала, это вообще маразм, хотя и очень лестно.

– Да уж, – начал Перевалов, – нам-то с того что?

– Ничего, – пожала плечами бабуля, – кроме одной малости: ФБР уже шестнадцать лет бьется над раскрытием преступления, а тут простая московская следственная группа берет и преподносит всему миру на блюдечке похитителей и похищенное. Г-м, по крайней мере, часть похищенного. Э-э-э… хотя бы одну картину. Ну, тут, как вы понимаете, поднимается шумиха, пресса и телевидение рвут вас на части, записывают в герои, тем более, что вы все-таки спасли от верной гибели целую семью, в последний момент вырвав их из лап злодеев. Вас, разумеется, награждают, вероятно, даже из рук президента, происходит церемония передачи «Автопортрета» в бостонский музей… Тут-то и приходит время становиться капитаном, причем, очень засвеченным, с ног до головы в медалях, даже на спине есть парочка штук.

– Парни прогремят, – разволновался Зямочка, – и в том случае, если арестуют преступного авторитета Евгения Цимермана, известного прессе как «Кровавый антиквар».

– Прогремят, но не на весь мир, – парировала бабуля. – Что прессе какой-то антиквар по сравнению с делом, которое уже хрен знает сколько лет не может раскрыть ФБР, а наши раскрыли.

– На весь, на весь, если, – Зямочка помучался секунду, словно принимал какое-то серьезное решение, – если, – прыгнул он в омут с головой, – раскроют крупную линию поставки наркотиков в страны Восточной Европы.

– Ух, как мы заговорили, – обрадовалась бабуля, закидывая ногу на ногу, – уже и партнеров своих сдавать приготовился? А сначала малой кровью думал отделаться… А скажи-ка мне, милый друг, как ты тут собрался развести пыточный застенок? Кто пытал членов преступной группировки «Кровавого антиквара», которых ты так жаждешь сдать властям?

– Откуда я знаю, – пожал плечами Зямочка, – кто их, этих преступников разберет, может, не поделили что-нибудь и бросились друг друга кромсать… – бабуля начала медленно звереть, это было хорошим признаком, кажется перевес снова на нашей стороне. Я слушала их, затаив дыхание. Разговор Зямочки с бабулей походил на дружескую партию чемпионов мира по пинг-понгу – только и успеваешь глазами шнырять: налево-направо, налево-направо.

И все бы ничего, но тут Димка снова прыгнул на Женю. Насколько я теперь понимаю, он пришел в себя довольно давно и все выжидал удобного момента, наблюдая, как изрядно помятый Женя отползает к батарее. На этот раз Димка схватил бедняжку за шею и принялся душить. Я обреченно закатила глаза, поражаясь сообразительности нашего друга. Ведь если бы еще в первый раз он прыгнул на Зямочку…

Пока картина складывалась такая. Димка катался по полу с Женей, который понял, что или ему сейчас придет конец, или надо сопротивляться, и стал неумело, но отчаянно отбрыкиваться. Мордовороты во главе с Переваловым, судя по всему, больше не считали себя обязанными их разнимать, а молча ждали, когда этот бардак закончится.

– Научу тебя, – отдувался Димка, – как надо обращаться с женщинами!

– Пятнадцать тысяч! – выкрикивал Женя, – на кону стояло пятнадцать тысяч!

– Десять, – проворно вставлял Зямочка.

– Но, – пускался было выяснять, куда подевались еще пять тысяч Женя, и падал, сраженный мощным Димкиным хуком. Но тут же ловчился, вцеплялся Димке в ноги и тот летел на пол, как стреноженный конь.

В конце концов, оба бойца повисли друг на друге и, тесно прижавшись, провальсировали через всю комнату, подтанцевали к елке, запутались в ней и улетели в наш прославленный буфет. А ведь, надо сказать, что за последние несколько дней этот бедный буфет и так многое перенес. Сначала его заволакивали в полуразрушенный дом (кстати, надо поинтересоваться у Александра Александровича, каким образом), потом его вытаскивали из развалин дома и тащили домой к нам, потом выносили и оттуда, волокли к Димке, а там подвергали всяческим издевательствам и унижениям. Отвратный монстр дышал на ладан. Последнее испытание оказалось ему не по силам.

Загремели доски, посыпались стекла и буфет приказал долго жить. Так было уничтожено великолепное произведение рук мастера Рукавишникова.

Пока Димка с Женей слабо шевелились в обломках буфета, бразды правления взял в свои руки Перевалов.

– Хватит, – скривился он, – с чего вы оба вообще решили, что мне и ребятам нужна общенародная известность? На хрена она нам? Когда мы нанимались к Василию Геннадьевичу, речь шла только о деньгах!

– А их я парням плачу достаточно, – обрадовался Зямочка.

– Дъю вдвъе, – выпалил Александр Александрович и вскочил с пола.

– Не понял, – повернулся к нему Перевалов.

– Он говорит, что дает двойную ставку, – объяснила ему бабуля, – и работать, дружок, будешь на нормального человека, а не на это пугало.

– В натуре, – заверил Перевалова Александр Александрович.

Парни погрузились в глубокие раздумья, но было понятно, что теперь всем лежать на полу без надобности. Евгений Карлович, Пашка, я и Аполлон приняли вертикальное положение, и стало видно, как в комнате много народу.

Зямочка рванулся было к выходу, но с одной стороны на его плечо легла пудовая рука Аполлона, а с другой – Димки.

– Ну что? – просияла бабуля, – оформляем арест и изъятие ценного произведения искусства?

Глава тридцать третья, она же эпилог

– Церемония передачи шедевра прошла в теплой, дружественной обстановке. Евгений Карлович Цимерман выразил надежду, что подобного больше никогда не повторится, – тут диктора на экране сменил подтянутый Евгений Карлович в элегантном смокинге, держащий под руку блистательную бабулю в шикарном вечернем платье цвета спелой вишни.

– В наше время тотальной урбанизации мы совершенно разучились общаться, – задушевно вещал с экрана Евгений Карлович, – двум людям, разделенным океаном, иногда трудно понять друг друга. Но существует нечто, что находится над государственными границами и вероисповедании – это волшебство истинного искусства. Мне отрадно, что для нас существует и всегда будет существовать этот универсальный язык. Для человека, который…

– Всех, – бабуля поморщилась и вырубила у телевизора звук, – всех заболтал так, что народ сутки потом в себя прийти не мог.

После того, как мы обнаружили «Автопортрет» Яичкина в разбитом буфете, прошла неделя. Этого несерьезного отрезка времени хватило на то, чтобы танцы вокруг «Автопортрета» Рембрандта закрутились нешуточные. Бабуля с Евгением Карловичем целыми днями пропадали в каких-то фондах, прожигали жизнь на презентациях и давали пространные интервью. Эксклюзив, разумеется, был у меня. На правах родственницы я проинтервьюировала Евгения Карловича, бабулю, Перевалова и даже Александра Александровича (хоть с двумя последними, к счастью, нас не связывало никакое родство, от интервью ни тот, ни другой не отказался) – все эти тексты отрывали с руками.

– Люди должны воодушевляться, – бодро проговорил Евгений Карлович, – люди должны знать, что о них кто-то думает. Даже такой отвратный и занудный старикашка, как я. Отсалютуем же, – Евгений Карлович пошарил глазами по столу, но там царил первозданный хаос, – э-э-э… вареной морковкой, – он аккуратно откусил от вареной морковки кусочек и почти не скривился, – за окончание нашего многотрудного дела.

Вообще– то мы с Катериной честно собирались накрыть огромную поляну, чтобы отметить наше избавление от буфета, Яичкина, Рембрандта и Зямочки должным образом. Мы даже вчера составили огромный список продуктов, которые надо закупить для праздника. Но Катерине пришлось срочно бежать на работу и вести какие-то переговоры, а мне позвонила Светка. Начальница была сурова. Сначала она с отвратительным сарказмом поинтересовалась, не хочу ли я узнать, какая тема у следующего номера «Современной женщины» (название своего журнала Светка всегда произносила со священным трепетом), а когда я призналась что да, очень хочу, разразилась длинной тирадой. Мол, у нее горит план, писать некому, я непонятно куда запропастилась, Николай Аполинарьевич сидит у нее на голове третьи сутки и проел там плешь, Машка заболела, корректоры правят «Дао Любви» на «да, о любви», фоторедакторы сожрали весь бюджет номера на крошечную картинку, потому что заказали ее парагвайскому агентству…

– Так и знай, если ты к завтрашнему утру не пришлешь мне что-нибудь сногсшибательное, я распну тебя на городской стене, – отрезала мне все пути к отступлению Светка и дала отбой.

Пришлось в срочном порядке забить на праздничный стол и всю ночь ваять статью про правила соблазнительницы. Получилось не так шикарно, как у бабули, но тоже вполне сносно. Сегодня утром Светка вытащила меня из постели, сдержанно поблагодарила и на ближайшую неделю отпустила мне все редакционные грехи.

Короче, в магазин мы с Катериной выбрались только под вечер, а когда подвалили бабуля с Евгением Карловичем и Димка, приготовления были в самом разгаре. Мы усадили Евгения Карловича резать огурцы, отправили Димку с Пашкой за персиками для пирога, выдали бабуле большую пепельницу и включили телевизор. Там как раз начались новости. После сообщений о плановых поездках президентов и урожаях огурцов, наконец-то начался сюжет про нас. Евгений Карлович, и правда, был в ударе: не знаю, как телевизионщики сумели порезать его полуторачасовой монолог в краткое трехминутное выступление, но бабуля уверяет, что их редактор лично обещал ей повеситься на ближайшем дереве.

– Расселись, – Пашка влетел на кухню (разумеется, в ботинках, по-другому входить на кухню он не умел), грохнул персики в раковину и уселся на стол, рассеянно поедать сыр, который пугающими ломтями кромсала Катерина. Димка скромно топтался у входа и поглядывал на Катерину так, словно готовился запеть: «Полюбил девчонку я курносую, // Только зря ее, наверно, полюбил, // Закурю-ка, что ли, папиросу, // Никогда я, братцы, не курил…».

– Ты нашел свой галстук? – грозно спросила я Пашку, подсовывая ему вместо сыра вареную морковку.

– Ну, – смутился Пашка, так, что не заметил подмены, – ну… я найду. Скоро.

– Готов спорить на десять баксов, – заложил друга Димка, – что он сам этот галстук и припрятал. Под линолеумом. Изрезал в капусту и припрятал.

– Павел, – Евгений Карлович укоризненно взглянул на моего дорогого супруга, – галстук – это лицо настоящего мужчины.

После телевизионных выступлений и интервью в прессе Евгений Карлович был на коне. Сеть его магазинов получила такую мощную рекламу, что теперь стало модным украшать свое жилище антиквариатом «От Цимермана». Левушка уже стал подумывать, как бы переименовать всю сеть в «У Цимермана», но Евгений Карлович сопротивлялся этому как тигр, заявляя, что никогда его любимое детище не будет называться, как какая-нибудь приморская забегаловка.

– Вам-то легко, а видели бы вы то лицо, которое мы с Галкой прикупили… – вздохнул Пашка, с тоской оглядывая Евгения Карловича. Тот выглядел так, словно собрался на прием к английской королеве: костюм сидит как влитой: рубашка, галстук, запонки, – все идеально гармонирует и навевает мысли о высшем обществе и о том, что тебе лично туда никогда не попасть.

Томление дорогого супруга можно было понять. Отродясь бедняга не носил галстуков и прочей дряни, а тут, надо же, пришлось. Дело в том, что за последнюю неделю Пашка как-то незаметно стал большим начальником и покрыл себя славой. Сначала Пашку хотели уволить за трехдневный прогул, но потом прикрыли его неотгулянным отпуском. А все почему? Потому что Александр Александрович направил в контору дорогого супруга заказ на поставку крупной партии компьютеров для его колбасного производства. Пашкины боссы возликовали (биться за такой заказ можно годами), а потому совсем не возражали, когда Александр Александрович заявил, что в качестве ответственного за все работы он хочет видеть только Пашку. Так что моя лучшая половина внезапно вырос по карьерной лестнице. Тут-то и пришла пора галстуков, мы даже купили ему один. Только вот незадача, тут же потеряли.

На волне всеобщей искусствоведческой истерии Светка заточила следующий номер «Современной женщины» под высокое искусство и его тайны. Макет получился шикарный, с блондинистой красоткой на обложке, в одной руке держащей палитру, а в другой – четыре кисти. После долгих мучений и трех бессонных ночей Светка оформила Николая Аполлинарьевича к нам в штат, определив его курьером. Теперь наш контактер с неизведанными мирами по утрам разносит пакеты, днем два раза обедает, а с просьбами напечатать его опусы пристает к Светке только вечером.

Перевалов, а так же вся его команда (кроме, разумеется Жени), стали настоящими героями. Я плакала от умиления, читая в газетах их пламенные речи про «служение Родине, вечные ценности и людей, в которых еще остались элементарные понятия о честности и порядочности». Как и предсказывала бабуля, наградами их увешали как рождественские елки игрушками, так, что новые ордена и нацепить-то некуда. Перевалов со своими парнями несколько ошалел от свалившейся на них славы, а потому вот уже неделю они отказываются принимать участие даже в мелком мошенничестве, повиснув на Александре Александровиче бесполезным, но очень честным и идейным грузом.

От потери буфета мы с Пашкой оправились, с трудом, конечно, но оправились. Тем более что неделю назад они с Димкой приволокли домой с помойки здоровенный комод. На описываемый момент никто не спешил предъявлять на него свои права, так что я протерла эту громадину мебельной полиролью и свалила туда все свои студенческие записи.

Александр Александрович стал говорить заметно медленней, так что понимаю я его стала значительно лучше. Еще бы, бедняге пришлось поработать с артикуляцией, ведь он у нас теперь медиа-персона номер один. Он выступил в качестве куратора мероприятий по передаче «Автопортрета» Рембрандта музею Изабеллы Стюарт-Гарднер. Газеты именовали его не иначе как «известный меценат», у Александра Александровича даже грамота появилась – «такому-то такому-то, от благодарной общественности» (что это за общественность, я выяснять не стала). Кстати, на одном из приемов я увидела родителей Александра Александровича и порадовалась своей проницательности. Они и правда преподавали в одном ВУЗе, были тихими, полными чувства собственного достоинства докторами наук. Как их сына занесло на такой странный пост – до сих пор остается загадкой.

Насколько мне известно, безымянный заказчик, пожелавший достать «Автопортрет» Яичкина, так и не смог расшифровать послание дзен-буддистского авторитета. Первоначально он большие надежды возлагал на помощь Евгения Карловича, но тот благоразумно отказался от участия в этом деле, сославшись на то, что «он свой лимит пребывания под стражей на ближайший год выработал».

– Мария, зря ты выключила, – нежно накрыл бабулину руку своей Евгений Карлович, – там сейчас интересно будет.

Я отыскала среди диванных подушек пульт и включила звук.

– По-прежнему ведется активный розыск депутата Государственной Думы Василия Геннадьевича Баренцева. После того, как его преступная деятельность стала известна властям, гражданин Баренцев бежал в неизвестном направлении, успев перевести все свои активы за границу, – бодро докладывал симпатичный диктор. – Следствие полагает, что Баренцеву удалось переправиться за границу вслед за своими миллионами. В случае поимки Баренцева, несмотря на депутатскую неприкосновенность, ему придется ответить на несколько болезненных вопросов, однако до сих пор о его месте пребывания ничего не известно.

– Зря мы его отпустили, – аккуратно заметил Евгений Карлович.

– Иногда, Евгюша, людей связывает слишком много воспоминаний. Связь эта получается неразрывной. Ни один из людей, связанных подобным образом, не может просто так взять и отдать второго под суд, – назидательно заметила бабуля.

– Вот еще, – фыркнула я, заправляя салат, – он, насколько я поняла, и глазом не моргнул бы, перевалив на нас все свои дела и сдав нас ментам.

– Ну, вот пусть он с этим теперь и живет в какой-нибудь банановой республике, без шанса вернуться на родину, – злорадно потерла руки бабуля, – а это у нас что за маленькие зелененькие штучки? – указала она в угол стола, где стояло блюдо с чем-то в высшей степени неаппетитным.