Текст книги "Скромное обаяние художника Яичкина"

Автор книги: Анастасия Зубкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Козел ваш Димка, – яростно рычала Катерина, пытаясь запылесосить землю от кактуса, которую мы в пылу схватки развезли по всей кухне, – козел, и мозгов у него с гулькин нос.

Я счастливо кивала, шмыгая носом.

– И муженек твой тоже хорош, гусь лапчатый, обалдуй, прости господи, – Катерина отшвырнула пылесос, вытянула из пачки две сигареты, обе прикурила и одну засунула мне в рот. Я принялась мелко трястись и давиться дымом.

– Не реви, – похлопала меня по спине Катерина, зажимая в зубах сигарету, – самое позднее, к возвращению Марьи Степановны, помиритесь.

Я спрятала лицо в ладонях и приняла твердое решение не поднимать его никогда. Посудите сами – в самый разгар дня Святого Валентина ваш муж сошел с ума, а родная бабушка улетела в Париж, чтобы там в русском посольстве вступить в законный брак с крупнейшим антикваром города Москвы и заодно отметить свой 71 день рождения. Мрак. Этот мир ополоумел. Я снова попыталась поддержать свои таящие силы рыданиями.

– Просто какие-то итальянские страсти, – Катерина подскочила и с надеждой заглянула в мой холодильник, но после Димкиного нашествия там было совершенно пусто, – молодая кровь бурлит в жилах, тебе бы еще розу в зубы – и плясать, – дорогая подруга попробовала пошарить по полкам – тщетно: все, что можно было там обнаружить и съесть, Димка давно обнаружил и съел. В печали Катерина покрутила половинку от печенья «Юбилейного», аккуратно положила его на место и села напротив меня. – Что делать-то теперь будешь, Кармелита? – поинтересовалась она, подпирая голову рукой.

– Не знаю, – честно призналась я, – не спущу обиды, а как помиримся – откажу Димке от дома. И буфет ему Пашкин подарю. На память, так сказать.

– Кстати, – оживилась Катерина, – хочу увидеть тот предмет, из-за которого ваше семейство временно развалилось.

– Типун тебе на язык, – буркнула я, – в коридоре стоит, не видела что ли?

– Первое и единственное, что я увидела, войдя в квартиру, – начала Катерина, удаляясь в коридор, – это твою особу, лежащую на полу. Там уж, извини не до бу… – бодрый Катеринин монолог оборвался на полуслове – кажется, она увидела буфет. Квартиру огласил ее сдавленный крик и озадаченное бульканье. Я, закинув ногу на ногу, ждала, пока подруга налюбуется на наше новое приобретение. Через некоторое время в комнате появилась Катерина. Лицо ее несло печать глубокого раздумья и попранной веры в человечество.

– Скажи честно, – осторожно начала она, – Пашка правда ради этого ползал на тросе по стене и оскорбился, когда ты заметила, что это не самая красивая вещь в мире?

– Примерно так, – мрачно кивнула я.

– Я давно подозревала – он – маньяк, – заявила Катерина и удалилась обратно в коридор. С кряхтением я поднялась и последовала за ней. Там все было по-прежнему. Буфет ничуть не похорошел – напротив, такое ощущение, что за ночь он стал еще мерзостнее. Его округлые бока блестели черным лаком, а грифоны на резных изогнутых ножках гнусно ухмылялись. Меня передернуло. Казалось, эта штука разрасталась, питаясь моими горестями. Я показала буфету язык. Он угрожающе загремел стеклами.

– «Оставь надежу всяк сюда входящий», – мерно продекламировала Катерина, – пошли чай пить, а то у меня от этой хреновины мороз по коже. Зачем она, ты говоришь?

– Пашка сказал, что это буфет, – пожала плечами я, наливая воды в чайник.

– Исключено, – фыркнула Катерина, падая на кухонный диван.

– Это еще почему?

– Оно прожует посуду, как только ты ее туда поставишь.

Я пожала плечами – у нас в квартире-то и посуды толком не осталось – пусть жрет на здоровье…

Глава четвертая, поучительная, в которой я оказалась на пороге фиесты

Я сидела в пиццерии на Краснопресненской и роняла горючие слезы прямо на крахмальную салфетку. Передо мной дымилась ополовиненная пицца, оплывал десерт под названием «Дольче вита», стремительно запотевало третье пиво, из динамиков заливалась «Феличита», огонек свечки колебался в горячем сдобном воздухе, а я ревела как балда.

Начиналось все вполне благополучно – Катерина прописала мне терапевтический шопинг, и мы с ней отправились в центр: кутить и прожигать жизнь. После шестого магазина мне значительно полегчало. В предвкушении грядущего тепла (уж не знаю, с чего она это взяла) Катерина приобрела себе сногсшибательную юбку, эдакий головокружительный фейерверк из нежных кружев поросячьего цвета, которую также можно было носить как топ без лямок. Впрочем, мне до сих пор кажется, что это была шапка, поверьте, я настаиваю – это победа здравого смысла над домыслами и суевериями.

Как бы там ни было, именно в тот момент, когда мы с волнением разглядывали зеленые сапоги-ботфорты, пристегивающиеся ремешками к поясу для чулок, Катеринин мобильник взорвался пиликаньем. Она выудила его из сумки и некоторое время выслушивала какие-то малопонятные вопли. Надо отдать должное ее крепким нервам – ни один мускул не дрогнул на лице моей подруги. Она невозмутимо прослушала всю тираду, помолчала минутку и грустно сказала:

– Уж спасибо, вот, блин, порадовали, приеду, – запихнула мобильник обратно в сумку и скривилась, – анацефалы…

– Кто это? – спросила я.

– Такая форма уродства – когда человек рождается без мозга и черепной коробки. Правда, ученым не известно случаев, чтобы подобные уроды выживали, однако, тут мы имеем дело с научной сенсацией…

– Да ну тебя, – обозлилась я, – кто звонил?

– С работы, – скривилась Катерина, – отчет прошлогодний найти не могут, так что ехать придется…

Мы бурно расцеловались, еще раз грустно окинули взглядом зеленые сапоги, я проводила Катерину до метро и она умчалась на эскалаторе, неистово махая мне рукой, пока не скрылась в брюхе подземки.

Покурив, я продолжила наш вояж. За полтора часа я обошла все магазины в районе Краснопресненской, накупила кучу барахла, умяла два мороженых, выкурила полпачки сигарет, поучаствовала в рекламной акции отличного крема, за что мне щедро отвалили четыре пробника и полпачки прокладок с крылышками и ответила на звонок Светки, интересующейся, когда я появлюсь, потрясая тремя разворотами про восьмое марта.

А вот потом я совершила крупную ошибку. Увешанная пакетами и пакетиками как ишак, я за каким-то хреном зарулила в эту пиццерию, где прошла решающая стадия нашего с Пашкой бурного романа, закончившегося не менее бурным замужеством. Черт меня дернул заказать нашу с ним любимую пиццу, которая просто вопит о том, как нам было хорошо с Пашкой и каждая свернувшаяся в шипящем сыре креветочка напоминает о тех волшебных днях, когда мы не ругались из-за дурацких буфетов, а Пашка ни за что бы не променял меня на Димку. Нечистый попутал меня выпить литр крепкого домашнего пива в одно (очень несчастное) лицо, что многократно усилило мою меланхолию, грусть и печаль.

Я комкала салфетку, поедала пиццу, хлебала пиво и посылала трагические послания на Катеринин мобильник. Катерина отвечала мне односложно, а под конец страсти на ее работе накалились до такой степени, что, получив последний ответ, я всерьез подумала обидеться. Именно в момент обдумывания страшной мести, ко мне подсел этот тип.

Сказать по правде, я таких мужиков побаиваюсь – уж очень они красивые и холеные – через край. Сразу закрадывается предательская мысль: сколько же времени он должен был потратить на поддержание такого фасада? Остались ли у него силы на что-нибудь еще? И не придется ли мне ближайшие полтора часа восторгаться его божественной красотой? Бабуля же, увидев подобного типа, легко подобрала бы определение: «Пердак редкостный».

Мягкие оленьи глаза и идеальная стрижка (мой предательский глаз моментально выхватил следы применения как минимум трех средств для укладки волос). Бицепсы, трицепсы и что еще там, накачанные долгими зимними вечерами в спортивном зале – так и вижу его на каком-нибудь тренажере, обливающимся чистым потом истинного спортсмена. Добрая улыбка на лице, бывающем у косметолога чаще, чем мое (впрочем, обогнать меня в этом несложно). Идеально сидящие серые брюки с едва различимой искрой. Свитер, облегающий нелегко доставшийся бицепс. Мобильник последней марки висит (ну, разумеется!) на шее.

– Здравствуйте, – пропел тип, и сразу стало понятно, что не один год тренировался он в ванной перед зеркалом.

– Здравствуйте, – выплюнула я, – че надо?

– Программа максимум – чтобы вы улыбнулись. Ну, на худой конец сойдет, чтобы вы хотя бы перестали рыдать.

– А вы пересядьте и не пяльтесь на меня – а то как полегчает? – буркнула я и присосалась к своему пиву. В мое безграничное страдание совершенно не вписывались красавцы, бросающиеся меня утешать.

– Пересесть можно, – заулыбался тип, – а ощущение, что бросил красавицу в беде, останется.

Нет, только не подумайте, что я принадлежу к породе барышень, которые считают себя уродинами. Что и греха таить – я очень даже ничего, порой просто выше всяких похвал. Однако сейчас, несчастную, лохматую, переволновавшуюся, невыспавшуюся, ненакрашенную и с головы до ног зареванную, меня бы вряд ли записали в книгу первых красавиц королевства. Поэтому я посмотрела на приставучего типа так, словно он сморозил несусветную глупость. Он это расценил по-своему:

– Конечно, разрешите представиться: Леонид.

– Типа, Леня? – для порядка уточнила я.

– Типа, – скривился Леня.

– Привет, Леня, – мрачно сказала я, – меня зовут Галя. Галя и Леня – отличная парочка, – я скрипуче захихикала, допила свое пиво и жестом заказала еще одно.

– Что могло случиться у такой очаровательной особы, как вы? – продолжал гнуть свое Леня.

– А вот досуг у меня такой – брожу по пиццериям, пью пиво и рыдаю. Лень, – я проникновенно заглянула ему в глаза, – оставь меня в покое, а? Ну что ты ко мне примотался?

– Я чувствую, – совершенно уверенно пропел Леня, – что вам необходима дружеская поддержка и сильное плечо. В ваших глазах четко читается призыв о помощи.

– Господи, – я подперла голову рукой и тоскливо проводила взглядом официанта, который поставил мне четвертое пиво, – ну за что мне такое?

– Хотите, я расскажу вам анекдот? – оживился Леня.

– Не надо, – испугалась я, – сейчас сама развеселюсь, надо только чуть-чуть подождать – мне надо сосредоточиться.

– Тогда пойдемте танцевать, – выдвинул Леня встречное предложение, вылезая из-за стола и протягивая мне руку. Некоторое время я смотрела на него, делая нелегкий выбор между анекдотом из уст Лени и сомнительной перспективой пуститься в пляс в небольшой пиццерии, а потом махнула рукой и встала (думаю, тут сделал свое дело второй литр пива).

Далее началось что-то невообразимое. Леня нежно, но властно обхватил меня за талию, и под звуки страстного танго мы принялись скакать по всему залу ресторанчика, бешено вращая глазами и отвратительно выгибая ноги. Леня перекидывал меня с руки на руку, мы сшибали столики и официантов, стулья валились как молодой лесок под ураганом, скрипки завывали, а администрация, судя по всему, уже пять минут безуспешно пыталась дозвониться в 03. С обреченной самопогруженностью я наблюдала, как жмутся к стенам люди, разбегаются официанты, бледнеет бармен и вращаются стены.

Тут надо сделать небольшое публичное признание. Не знаю, чтобы сказал по поводу моего случая дорогой Зигмунд Фрейд, но я страдаю сильнейшим раздвоением личности в поддатом состоянии. Во мне словно поселяются две совершенно разных особы.

Одна из них – роковая красавица с глазами с поволокой, эдакая ундина, томная, властная фам фаталь. Она беззастенчиво врет, считает, что великолепно танцует, смеется, откинув голову назад, и соблазняет мужчин. Честно говоря, не знаю зачем. Наверное, потому что она великолепная и неотразимая фам фаталь. Зачем же, еще?

Вторая моя субличность – это безмерно уставшая женщина, которой мучительно стыдно за все выходки первой и которой хочется только одного: в постель. Одной. Стыдно этой барышне потому, что она прекрасно знает, как отвратительно на самом деле танцует первая, каким кошмарным каркающим смехом она смеется и как нескладно она врет, а в постель ей хочется потому, что она напилась и очень устала. Мучения, которые я испытываю по утрам, припоминая, что наврала вчерашнему собеседнику, не поддаются описанию.

Приложение № 4. Из истории болезни (пациентка: Галина Перевалова, болезнь: раздвоение личности в поддатом состоянии)

Мизансцена. Скучнейший корпоратив на Пашкиной работе, куда было строго наказано явиться с дамами. В качестве Пашкиной дамы, разумеется, выступаю я. Громко орет музыка. На столах очень мало еды, зато сколько хочешь выпивки. Кругом куча незнакомых людей, Пашка увлеченно беседует с каким-то очкариком про «юэсби», которые «горят и горят, горят и горят». Я, уже изрядно набравшаяся от тоски, вишу на Пашкином начальнике.

Я (очень нечленораздельно): Вообще-то я не пью.

Пашкин начальник (сдержанно): Как это мило. Еще шампанского?

Я (томным голосом): Пожалуй. (Пью) О, какие у вас глаза!

Пашкин начальник: Чего?

Я (на тон выше): Какие у вас глаза!

Пашкин начальник (растерянно): А что мои глаза?

Я (еще более томно): О, этот нежный васильковый цвет… Вы напоминаете мне одного смешного мальчишку… Романтичный, чистый юноша. Он вызвал на дуэль мерзавца, посмевшего высказаться в мою честь не должным образом. Бедный юноша погиб, он совсем не умел стрелять. Лучше бы, вместо него на дуэль явилась я.

Пашкин начальник: Вы так хорошо стреляете?

Я (таинственно усмехаясь): Со ста шагов выбиваю движущуюся мишень размером с десятикопеечную монету.

Пашкин начальник: Невероятно!

Я: Это умение – прощальный подарок одного из моих любовников. По трагическим обстоятельствам мы не могли быть вместе, зато он научил меня стоять за свою честь.

Пашкин начальник: Подумать только!

Я: Да. Стрельба и фехтование – вот две мои сильные стороны. И еще шахматы. Тут мне тоже нет равных. Гроссмейстеры курят.

Занавес. На следующий день Пашке предстояли сложные объяснения, каким образом он провел на корпоративную вечеринку международную авантюристку.

Глава четвертая, поучительная, в которой я оказалась на пороге фиесты (окончание)

Короче, наш танец был из разряда запоминающихся. Моя вторая субличность пока еще это понимала, поэтому я в ужасе остановилась и с отвращением прошептала на ухо Лене:

– Пошли отсюда, пока нас не арестовали.

Казалось, он только этого и ждал.

– О, – закатил он глаза в приступе неизмеримого восторга, – какое это счастье – покинуть ресторан с такой красавицей, как вы…

Пока Леня лепетал что-то про мои неземные красоты и расплачивался, я сгрузила ему все свои пакеты, накинула пальто и нетвердой (очень нетвердой) походкой направилась к выходу. Там я достала из пачки последнюю сигарету, криво вставила ее себе в рот и прикурила.

«Вот так все и происходит», – угрюмо думала я, пуская тонкую струйку дыма во влажный воздух подмороженной оттепели. – «Ну и что с того, что я ни разу в жизни не знакомилась в ресторанах? Другие-то знакомились – еще как – и рады были, а, может быть, и счастливы… А Пашка пусть сидит. Изменщик… Жену родную на Димку променял – и не позвонил ни разу за два дня – куда это годится? Может быть, я тут умираю? Может быть, я с ума уже давно сошла? Бандиты на меня напали? Или я руки на себя уже наложила, как в «Солярисе»? Вернется и найдет в квартире мой хладный труп, станет мучаться страшными угрызениями совести, но будет уже поздно», – тут глаза мои снова увлажнились, и я принялась трагически всхлипывать. – «А, может быть, он вовсе и не к Димке ушел?», – эта мысль подкосила меня на корню. – «Не к Димке, а к коварной соблазнительнице, и теперь с ней в пятнадцатый раз пересматривает второго «Властелина колец» в переводе Гоблина, печет пироги, шьет зимнюю одежду для кота, собирает старую мебель, поливает цветы и принимает ванну с резиновыми утятами!», – мои тихие слезы перешли в рыдания. – «А как же наш миленький маленький котик? Он и его предал? Я-то ладно, но вот котик не переживет этого удара», – память услужливо предоставила мне светлый облик нашего миленького маленького одиннадцатикилограммового котика, мирно дрыхнущего на батарее, развалив по ней свое толстое пузо (в другом состоянии я видела его крайне редко).

Тут холодная ярость захлестнула меня. Я утерла слезы, поплотнее запахнула пальто и решительно огляделась в поисках Лени. «Ушли мы, значит?» – мстительно думала я, – «вот так взяли и покинули родную жену? Хорошо, посмотрим, кому из нас плохо будет…»

– Галина, – Леня возник как по заказу – прямо из-за моего плеча, – вот и я, польщен, что вы дождались.

Я выплюнула бычок, затерла его каблуком в снег, пригладила волосы и соблазнительно оскалилась:

– Милый Леня, – не ручаюсь, что привожу свои слова дословно, но говорила я что-то вроде этого, – хочу фиесты!

Леня, как ни странно, воспринял мою короткую, но на редкость экспрессивную речь адекватно, поймал такси, покидал туда мои пакеты, водрузил меня саму, пристроился рядом, дал отмашку водителю и тот газанул что было сил. Я достала из сумки мобильник и демонстративно отключила его. Леня ободряюще улыбнулся мне.

Короче, фиеста начиналась.

Глава пятая, в которой мы с Леней поем, а супружеская верность торжествует

Праздничек удался на славу. Если когда-нибудь меня спросят: «Все ли возможности повеселиться использовали вы с Леней в тот вечер?», я гордо отвечу: «Все». И ничуть не покривлю душой.

Мы плясали в «Китайском летчике» под какую-то растаманскую группу и устроили дебош в суши-баре (я прилепила крошечного осьминога на манер почетного ордена себе на грудь, вскарабкалась на табурет и зачитала манифест в защиту морских обитателей). В безымянной кофейне напротив моей работы мы неожиданно встретили мою доблестную начальницу, сделавшую мне в туалете строгое внушение, что если я не опомнюсь, она поставит в план следующего номера статью про целлюлит и поручит ее написание мне. Я слабо отбивалась. Потом мы с Леней продолжили плясать. Потом я устроила короткую, но зажигательную потасовку с барышней, претендовавшей на руку и сердце Лени. Насколько я помню, Леню я отбила (или он меня?), и мы каким-то образом оказались на крыше, с которой открывался потрясающий вид на заснеженную ночную Москву.

Впрочем, говорю это я только потому как предполагаю, что с крыши в центре Москвы должен был открываться потрясающий вид – а тогда мне хоть процессию с факелами устраивай прямо под носом – даже и не почешусь. На крыше мы еще выпили и опять поплясали (к тому времени вторая, наиболее вменяемая моя субличность потеряла всякую надежду меня образумить и окончательно затихла). Бразды правления безраздельно получила фам фатале.

Тут– то и произошло страшное. За каким-то хреном я наврала Лене, что всю жизнь мечтала петь. Срывающимся от волнения голосом я поведала ему трогательную историю (разумеется, лживую от начала и до конца) про одинокую и несчастную девочку (то есть себя), обладающую редкостным певческим талантом, которую злая и коварная судьбина заставила распроститься со своей мечтой навсегда. В особенно трогательных местах мы с Леней всплакнули, а потом он заявил, что мы с ним -родственный души.

– Я понял это сразу, – всхлипывал он у меня на груди, – сразу, как увидел тебя! – он порыдал еще немного, а потом потупился и выдохнул. – Я живу только когда пою…

Некоторое время мы смотрели друг на друга, а потом сделали то, что должны были сделать. Мы с Леней запели. «Ой, то не вечер, то не вечер». А потом «Как на быстрый Терек, на высокий берег». И еще: «Я искала тебя ночами-чами-чами». «Парней так много холостых, а я люблю женатого». «Лейся песня на просторе» и на закуску «Сиреневый туман над нами проплывает».

Оценить весь ужас происходящего я не берусь, утешая себя тем, что хорошо поставленный баритон Лени начисто заглушил мои дикие вопли. По крайней мере, мне очень хочется в это верить. Пугает то искреннее наслаждение, которое мы с Леней испытали в момент пения. Мы чувствовали себя королями рок-н-ролла. Богами сцены. Хором ангелов, спустившихся на землю. Мы парили над толпой, а души наши рвались в серое клокастое небо.

Завывал ветер, сменившийся противным снегопадом, но мы не замечали ничего. Мы увлеклись настолько, что под конец дошли до небольших театрализованных постановок – Леня изображал всю метафизическую массу холостых и женатых парней, а я демонстрировала свою горячую любовь к ним. Леня показывал воображаемому залу необыкновенный простор Терека, а я – гнала туда сорок тысяч лошадей и казаков. Леня патетически вскидывал руки к небу, обращаясь к невидимому кондуктору, умоляя его, чтобы тот не спешил, а я плотно вошла в роль любимой девушки.

Как мы спустились с этой крыши – не спрашивайте.

К моему дому мы подрулили в третьем часу ночи. Уж не знаю, чья это была идея – нагрянуть ко мне, но в тот момент мы с Леней достигли такого душевного единения, что расстаться казалось нам преступлением.

Вывалившись из машины, приплясывая, мы направились к дому, в лифте я нашла ключи от нашего с Пашкой семейного гнездышка и полностью приготовилась к мстительной супружеской измене. Настало время вендетты. Леня тем временем попытался спеть песню про соловья – российского славного птаха. Лихой припев: «И с полей уносится печаль, из груди уходит прочь тревога» лился по подъезду.

Пока я пыталась попасть ключом в замочную скважину, Леня грустно вздыхал, а потом вдруг положил мне на плечо ладонь и проникновенно сказал:

– Галина, я никогда не забуду этот вечер.

– Кто ж такое забудет, – отмахнулась я, силясь впихнуть ключ в замок.

– И я надеюсь, что ты когда-нибудь сумеешь простить меня, – не унимался Леня.

– Что? – обернулась я, всецело захваченная ликованием: дверь наконец-то поддалась.

– Я говорю, – со слезой в голосе простонал Леня, – прости меня, Галина!

– В смысле? – нахмурилась я.

– В прямом, – вздохнул Леня. В тот же момент на лестничную клетку с невероятной быстротой откуда-то выскочили трое здоровых мужиков и начали медленно приближаться ко мне.

– Эй! Полегче! – звонко выкрикнула я, сделав неуверенный шаг назад. Куда там… Мне грубо зажали рот и впихнули вместе с Леней в открытую квартиру. С леденящим душу грохотом дверь захлопнулась, и все мы погрузились в кромешную тьму.

Началась неясная и весьма хаотичная схватка в коридоре, погруженном во мрак.

Приложение № 5. Вещи, о которых я подумала, когда дверь квартиры захлопнулась

Помнится, тогда я подумала о следующих вещах:

1. (сосредоточенно) я не успела написать завещание;

2. (со стыдом) мне совершенно нечего завещать родственникам;

3. (с радостью) вот и правильно, не фига добро разбазаривать!

4. (с возмущением) как? За столько лет я не нажила ни одной ценной вещи?

5. (с грустью) теперь-то Пашка попляшет;

6. (с угрызениями) а кто будет писать про восьмое марта?

7. (с ужасом) неужели действительно Николай Аполлинарьевич?

8. (с мстительным восторгом) бабуля убьет всех, кто к этому причастен;

9. (обречено) но мне уже будет все равно;

10. (закусив губу) а кота они не тронут?

11. (пораженная внезапным открытием) а меня?!

12. (на грани нервного обморока) что надо этим козлам?

13. (с сомнением) неужели моя девичья честь?

14. (устало) уже наконец кто-нибудь догадается включить свет?

Глава пятая, в которой мы с Леней поем, а супружеская верность торжествует (окончание)

Несмотря на то, что два литра пива начисто лишили меня воли к победе, я каким-то чудом сумела вывернуться из крепкого захвата злодеев. И сразу врезалась носом в чью-то непробиваемую спину. Из глаз моих брызнули слезы, я шагнула назад, наступила кому-то на ногу и с хлюпающим звуком, как в драках индийского кино, заехала рукой по чьей-то физиономии. Коридор огласился сразу несколькими воплями – судя по всему, злоумышленники тоже пали жертвами собственного боевого искусства.

– А-а-а-а! – это я наконец-то вспомнила, что приличные барышни делают в таких случаях, и завопила что было мочи. Все затихли, оглушенные, и в тот же момент коридор озарился ярким светом – Леня все-таки догадался дотянуться до выключателя. Все молчали, переводя дух, и за эти десять секунд я успела рассмотреть нападавших.

О… Эти лица мне были хорошо знакомы. То есть, не конкретно эти лица – вообще тип подобных физиономий. Ко мне нагрянули бандитские шестерки – шелковые рубашки, расстегнутые на груди так, чтобы были видны массивные золотые цепи, кожаные куртки (тоже расстегнутые, несмотря на метель и февраль), брюки со стрелками и барсетки, висящие на кистях руки (интересно, они хоть в туалете их снимают?). Стало очень страшно. Если честно, до сих пор жизнь моя складывалась так, что мне ни разу не приходилось общаться в одиночку с агрессивно настроенными бандитами. С бабулей все было как-то проще – из любой схватки она всегда выходила победителем – будь то банальная игра мускулами (в таком случае в ход шли все тяжелые предметы и ужасающе нечестная тактика) или поединок интеллектов.

Однако молчание начинало затягиваться. Уж не знаю, может быть у них это – способ психологического давления на клиента, но на всякий случай я прервала тишину первой.

– Леня, – прошептала я дрожащим голосом, – как ты мог?

– Я извиняюсь, – потупился тот.

– Он извиняется! – патетически воскликнула я, призывая в свидетели всех присутствующих, – вы слышали? Он извиняется… Ну, тогда это начисто меняет дело…

– Хватит тут Санта-Барбару разводить, – строго прикрикнул на нас самый мордатый бандюган. Рыло, – обратился он к Лене, – разводи кошелку.

– Рыло? – живо заинтересовалась я, – чудно! Более точного определения тебе подобрать невозможно.

– Это от фамилии! – выкрикнул Леня, побагровев, – Рыльцов! Хорошая фамилия…

– С кучей производных, – вставила я.

– Хватит базары гнилые нам тут пороть! – разъярился мордатый, – где секретер, кочерга?

– Какой секретер? – сглотнув, спросила я. – К-какая кочерга?

– Такой секретер, – противно, но очень похоже передразнил меня мордатый, – тот, что ты и еще два вафела из домика под снос умыкнули. А кочерга – это ты.

– Б-буфет? – уточнила я, дипломатично пропустив мимо ушей «кочергу».

– Секретер! – гаркнул мордатый, оплевав меня с ног до головы, – я по два раза не повторяю.

Несмотря на крайне неучтивое обращение с собственной персоной, я почувствовала, что с души моей свалился камень весом примерно в тонну. Все встало на свои места. Ребята пришли за своим буфетом, или как его там, сейчас они унесут это кошмар прочь из моей жизни, мы с Пашкой помиримся и больше никогда не будем ссориться.

Широко улыбаясь, я указала себе за спину. Никто не прореагировал. Все выжидающе смотрели на меня.

Я повторила свой жест.

– Она чего? – тихо спросил у Лени один из бандюков.

– Не знаю, – так же тихо ответил он.

– Секретер гони! – начал злиться мордатый.

Я улыбнулась еще шире и снова указала себе за спину, куда мы с Пашкой поставили буфет.

– Ты мне ваньку не валяй, – мордатый окончательно впал в бешенство, – и под дуру не коси!

Тут я, наконец, соблаговолила обернуться. Это было уже слишком.

Буфета в коридоре нашей с Пашкой квартиры не было.

Лучезарная улыбка медленно сползла с моего лица.

– Он же был здесь утром, – часто заморгала я, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слезы, – я сама видела его…

– По-моему, – прошипел мордатый, – кто-то тут считает братву придурками.

Если бы я не была так подавлена, то наверняка зашлась бы в диком хохоте.

– Сейчас она нам все расскажет, – мордатый широко шагнул ко мне, и, наверное, я бы так и умерла со страху, если бы не Леня, протиснувшийся между мной и моим предполагаемым палачом.

– Стойте, – спокойно проговорил Леня, – она девица реальная, с понятиями. Мозги крутить не будет. Сейчас она сама нам все объяснит. Правда, Галина? – обернулся он ко мне.

Все как по команде уставились на меня. И тут меня осенило. Внезапная идея, озарившая мой гигантский мозг, чуть-чуть приободрила меня. Ну, по крайней мере, я поняла, как надо себя вести в этой ситуации.

Я храбро смахнула с носа слезу, постаралась унять дрожь в коленях, набрала в легкие побольше воздуха и слабым голосом спросила:

– Мальчики, а может, водочки? – и кожей ощутила, как коэффициент бандитской ненависти ко мне резко понизился.

– Водочки? – задумчиво спросил мордатый.

– И борщечку, – добавила я чуть посмелей, – со сметанкой, зеленюшкой… А? Продрогли небось в подъезде-то торчать?

– Борщечку? – атмосфера нашего дружеского вечера теплела с каждой минутой.

– Да вы не бойтесь, не отравлю, – пропела я медовым голоском, – я и сама с вами сяду, а? Не побрезгуете?

– А давай свой борщечок, – хлопнул в ладоши мордатый, – со сметанкой…

Мысленно возблагодарив всех богов, что днем, перед походом по магазинам нам с Катериной пришла в голову великолепная идея – наварить гигантскую кастрюлю борща, я мухой полетела на кухню. Шваркнула кастрюлю на плиту, порубала зелень, извлекла из своих пакетов мягчайший французский батон и развесную сметану. Метнула на стол глубокие гостевые тарелки, в которые можно было уместить небольшое море, достала из морозилки неприкосновенный запас малосольной семги, покромсала лимон, вывалила в масленку пачку масла и вытащила из холодильника литр водки, почивавший там еще с нашей с Пашкой второй годовщины свадьбы. На все это у меня ушло секунд двадцать. Адреналин предал мне такое ускорение, что я летала по кухне, как агент Смит из «Матрицы».

Может быть, я преувеличиваю, но бандиты наблюдали за мной с плохоскрываемой нежностью. А когда закипел борщ, и аромат начал разливаться по всей квартире, нежность плавно перетекла в обожание.

Я принялась разливать его по тарелкам.

– Голодные небось с обеда, – с материнской лаской окинула я взглядом честную компанию, с трудом поместившуюся на нашей с Пашкой кухне, – хоть поедите нормально… Кому погуще?

Оказалось, что погуще всем.

– У меня настоящий борщ, без туфты всякой, я свининки туда не жалею, парная, не дерьмо всякое, и перчик болгарский – чувствуете аромат? – ворковала я, расставляю по столу тарелки, – И семушкой закусывайте. Закусывайте, и лимончик в рот сразу – красота.

Пока мордатый дрожащей рукой разливал по рюмкам запотевшую водку, все просто захлебывались слюной. Уж что-что, а борщ и сопутствующие ему закуски я готовить умею. Ложку проглотишь. Вероятно, запах борща подействовал на неокрепшие бандитские мозги разлагающе, потому что первый тост они провозгласили крайне неуместный:

– За хозяйку! – торжественно объявил мордатый, опрокинул рюмку в свою необъятную пасть и набросился на борщ. Все восприняли это как руководство к действию, молниеносно выпили и набросились на еду. Ел даже неоднократно пожравший за сегодняшний вечер Леня-Рыло. Хруст за ушами раздавался такой, что страшно делалось. Ложки стучали по тарелкам, хлебница очень быстро опустела, парни дрались за нож для масла и обильно сыпали себе в тарелки зелень.